Текст книги "Королева Бона. Дракон в гербе"

Автор книги: Галина Аудерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Она поглядела вслед убегающим детям, словно бы досадуя, что они помешали ей любоваться цветущими деревьями. Направляясь вместе с Мариной к замку, Бона говорила скорее себе, нежели ей:

– Празднество, а потом свадьба и турнир. Ах, все здесь трудно, трудно, трудно…

Марина молча глядела, как, повторяя слово „трудно“, госпожа ее каждый раз обламывала ветки росших возле дорожки кустов сирени…

Прямо из сада, но уже без Марины Бона вошла в покои короля.

– Дочь ваша, – начала она безо всякого вступления, – все чаще спрашивает про свое приданое, про будущего мужа. Князь Януш впрямь не подведет? Он и в самом деле просит ее руки?

Сигизмунд уклонился от ответа.

– Из Мазовии недобрые вести, – вздохнул он.

– Какие же?

– Мазовецкий князь не знает меры на пирах и попойках. Развратен, многогрешен. К тому же… Частенько прихварывает.

– Дворцовые сплетни! Поклеп! – возмутилась королева. – Просто нашим врагам не угодно, чтобы узы этой земли с Ягеллонами окрепли.

– Вам везде враги чудятся, – заметил король с неудовольствием. – Но, впрочем, я внимательно слушаю! Кому бы это было… неугодно?

– Неужто вы не знаете? Герцог Альбрехт уже давно о Мазовии помышляет. Будучи крестоносцем, он обирал и грабил ее как мог. А теперь, став, при вашем попустительстве, светским герцогом, он сам может жениться на сестре Януша Анне Мазовецкой. Он или его брат…

– Это только ваши домыслы и страхи…

– Санта Мадонна! Об этом он говорил мне на балу. И если он попросит вашего согласия на этот брак…

– Отложим дело. Будем тянуть с ответом…

– Как всегда, – заметила она ядовито. – Пусть Януш живет как можно дольше, но Мазовия после его смерти должна отойти к Ядвиге, Августу, Ягеллонам. Сколько ныне по-настоящему великих властителей? Трое. Император Карл, Генрих в Англии, Валуа – во Франции. Они могущественны, у них постоянное войско и много золота. Не хотите стать четвертым? О! Мочь и не хотеть? Не верю! И потому желаю вместе с вами, за вас. Вы должны иметь власть более могущественную, чем та, что у вас сегодня, полную казну и наемное войско. Все лезут, исполненные злобы и мести, и только вы, вы один ничего не хотите.

– Умоляю вас, довольно! – прервал супругу король. – Большое наемное войско, цветущие города? Попытайтесь! Попробуйте сделать это в стране, которой всегда угрожают войны, а подати не соберешь! Где в годы мира каждый мнит себя умнее короля.

– Да! Но так и хочется попробовать! – Она вдруг обхватила его ладонь. – У вас такая прекрасная, сильная рука… Быть может, она не хочет натянуть поводья? А должна бы не только владеть мечом, не только давать, но карать и забирать. Ради династии. В будущем – прибрать наследство, которое останется после Людвика, вашего племянника, а также земли последних Пястов, силезских и мазовецких. Если бы Ядвига в скором времени стала мазовецкой княгиней, эти владения наверняка достались бы вам и вашим внукам. А не прусскому герцогу и не Вильгельму.

– Законы польского государства… – стал было возражать король, но Бона не дала ему кончить.

– Для меня важней закона сила и мысль! Мысль – самая дерзновенная.

Должно быть, короля утомил этот спор, он больше не пытался перечить супруге и, выслушав ее до конца, пообещал разузнать о намерениях Альбрехта и Вильгельма.

– Нужно, чтобы верный человек был и при мазовецком дворе, – сказал он. – Пусть выведает, какие хвори докучают молодому князю. Отчего он медлит с приездом в Краков?

– О да! А потом брачный контракт и свадьба. – На хмуром лице Боны появилась улыбка, она повеселела. – Да! Именно так! Колебаться и медлить нельзя. Ведь вы обещали Ядвиге, что она будет мазовецкой княгиней?

Он смотрел на ее ясные, повеселевшие глаза, на порозовевшие щеки и вдруг спросил с оттенком досады в голосе:

– Ядвиге? А не вам?

Едва закончились торжества по случаю обручения прекрасной Беатриче с паном Моравецем, явившие всем широту и великодушие королевы, которая пеклась о своих придворных ничуть не меньше, чем о приемных дочерях, как пришли добрые вести из Италии: вельможи герцогства Бари и Россано пожелали приехать в Краков, воздать почести своей новой повелительнице.

– Пусть приезжают! Как можно скорее! – обрадовалась королева. – Всеми будет тогда замечено, что я не забыла о своих италийских владениях. И отдавать их никому не намерена.

– Но император Карл, всемилостивая госпожа, не признает ваших прав на наследство, – осторожно заметил Алифио. – От этих почестей мало проку. Расходы и беспокойство.

– Эти почести воздадут не только мне, но и моему сыну, а он, даст бог, станет монархом Польши, – возразила Бона. – Поэтому будет справедливо, если расходы возьмет на себя королевская казна…

Все доводы и увещевания ее канцлера, а также придворного казначея Северина Бонера оказались тщетными. Король, которому Шидловецкий советовал не дразнить императора, был обезоружен услышанной от нее новостью: Бона сказала ему, что снова станет матерью, и на этот раз, она в этом уверена, родит второго сына. В конце концов ее настойчивость преодолела все преграды, и, когда прибыли вельможи из Бари и Россано, Вавель был готов к торжественной встрече итальянских вассалов.

Королева торжественно принимала их в самом красивом зале, рядом с ней сидел великий князь Литовский, королевич Сигизмунд Август. Троны стояли на возвышении под двумя гербами – польским белым орлом и драконом рода Сфорца, и гости увидели свою принцессу, а также королеву, во всем блеске ее двойного владычества. Трое приехавших сельмож по одному подходили к королеве, становились на колени и, вложив в ее руки протянутые словно бы для молитвы ладони, произносили слова присяги на верность. Бона отвечала им на своем родном языке, и в этот день на Вавеле все было итальянским: гости на пиру, на который пригласили лишь придворных дам, приехавших с Боной из Италии, Алифио, Карминьяно, Паппакоду и прочих дворян из старой ее свиты, цветистые речи послов, музыканты из капеллы королевы, шуты, вывезенные ею из Бари. И лишь сидевшие по обе стороны королевича польские сановники всем своим видом словно бы напоминали о том, что законный наследник всех итальянских владений Боны – Август, сын повелителя Польши и Литвы.

Поэт Карминьяно сочинил и прочел вслух стихотворение, посвященное столь славным событиям, и никто никогда еще не видывал столь красиво исполненной паваны, столько южных блюд и фруктов, не слышал такого множества тостов, провозглашенных в честь самой королевы: Короля в эти дни в Кракове не было. Анджей Кшицкий со свойственным ему злорадством уверял, что бунт черни в Гданьске против местных патрициев разразился на редкость кстати и что его величеству куда легче согласиться на казнь предводителей бунта, нежели на торжественную встречу вассалов королевы.

Разумеется, этим словам не следовало верить, и королева это понимала, но она также прекрасно понимала и то, что король опасается вступать в спор с императором Карлом, который, разгромив французские войска под Павией, заставил Франциска Валуа отказаться от завоеванных им итальянских земель и стал теперь хозяином почти всей Италии. Будучи сторонницей союза Ягеллонов с Францией, Бона долго не хотела верить ни в поражение под Павией, ни в то, что Франциск был взят императорскими войсками в плен. И лишь подробные донесения неоценимого Дантышека, находившегося при дворе Карла, заставили ее пока отказаться от задуманного плана обручения юного Августа с французской принцессой. Мысли ее были теперь поглощены приданым для королевны Ядвиги, и когда король вернулся, она встретила его улыбкой, по-прежнему все еще красивая, хотя и чуточку отяжелевшая. Мельком упомянула о присяге на верность, принесенной итальянцами, но с большим любопытством расспрашивала короля о гданьской смуте, о его здоровье, подорванном бесконечными военными походами, особенно в последние годы. Всем казалось, что для Вавеля наступили наконец спокойные и беззаботные времена. Но вот в один из вечеров во двор замка ворвался всадник на взмыленном коне и упал на руки подбежавших слуг. Вниз к нему сошел сам маршал Вольский, о чем-то долго советовался с Алифио и наконец вместе с ним направился в королевские покои. Они застали августейших супругов за ранним ужином, и маршал двора без особых вступлений тут же сообщил о дурной вести, которую привез гонец.

– Ваше величество! Княжна Анна спешит сообщить вам из Варшавы, что пять дней назад внезапно скончался ее брат, мазовецкий князь Януш.

Король встал. Обычно такой спокойный, он, казалось, был потрясен этой вестью. Бона побледнела.

– Боже мой! Боже мой… – произнес наконец Сигизмунд. – Совсем недавно он прислал нам письмо, просил назначить срок свадьбы… Молодой, совсем молодой человек. Как это могло случиться?

– Этого никто не ведает, – отвечал Вольский, – но все же…

– Говорите, – приказал король.

– Гонец сказывал, что, когда он собирался в дорогу, среди варшавского люда уже пошла молва, будто князь отравлен…

– Отравлен? – не поверил король. – У себя дома, в мазовецком замке? Быть того не может!

Помолчав немного, король добавил с негодованием в голосе:

– Кинжал и яд – частые гости при других дворах. Но у нас такого не слыхивали. Кроме человека, которого я послал, поехал ли кто еще в Варшаву? – обратился он к Алифио.

– Об этом мне ничего не известно, – отвечал бургграф.

– Из нашего замка мы никого не посылали, ваше величество, – добавил Вольский.

– Януш отравлен. Но кем? Какие ходят слухи?

– Гонец выехал в тот же день, мало что знает, – объяснял маршал двора. – И все же нельзя отрицать, что брат Януша, покойный князь Станислав, преставился столь же внезапно…

Король нахмурил брови.

– Кругом одни недомолвки да тайны! А ведь он последний из мазовецких Пястов! Владелец последнего не вошедшего в Корону княжества. Ну что же… Стало быть, необходимо… Завтра же пошлем в Мазовию людей. Пусть выслушают все доводы за и против… Соберут свидетелей. Мне не хотелось бы, чтобы хоть тень подозрения пала на…

Король умолк, но Бона спросила:

– На кого, государь?

– На… покойного князя, – избегая ее взгляда, отвечал король. – Ну что же, я все сказал. Все распоряжения и приказы будут отданы еще сегодня.

Королева направилась к дверям.

– Прежде всего, – сказала она, – следует сообщить об этом несчастье Ядвиге.

Бона вышла, вслед за ней поспешил Алифио. Устремившись по замковым покоям за своей госпожой и догнав ее, он, наклонившись, шепнул ей на ухо:

– Ваше величество, вы можете поручиться? Уверены, что ни Паппакода, ни Марина никого не посылали?..

Бона, удивленная столь неожиданным вопросом, невольно остановилась.

– Куда? А… Вы с ума сошли?

– Маршал Вольский не все сказал. Он утаил от вас, что, по словам гонца, в Варшаве называли имя полюбовницы князя.

– Что же дальше? – спросила она сердито. – Мне-то что до этого?

Алифио огляделся по сторонам и, переходя на едва слышный шепот, сказал:

– Говорили, будто она была подослана… Действовала не по своей воле… По приказанию.

– По чьему же? – удивилась Бона.

– Посланец боялся, не хотел, но в конце концов назвал имя.

– Чье же? Говорите! Рresto!

– Ваше, всемилостивая госпожа, – прошептал он.

– Что вы сказали?! Нет! Быть того не может! – вскричала она.

– Если бы это была ложь!.. – вздохнул Алифио.

Но Бона меж тем уже металась по пустому покою, бросая на пол статуэтки, вазы, кубки…

– МаксНгюпе! Проклятие! Вечно я, я! Оттого, что мечтала о большом королевстве, а тут и шага ступить нельзя – везде препоны? Оттого, что кому-то это не по вкусу? Оттого, что думала о Мазовии? Да что толку? И так всюду отпор. Алифио был испуган этим взрывом негодования и собственной неловкостью.

– Простите, ваше величество! – умолял он.

Впервые в жизни она взглянула на него с презрением.

– Простить? Вас? А что остается мне? Как мне убедить короля? Носить в чреве своем его сына и решиться на убийство?! Мать королей – отравительница? Злосчастный день!

У нее вдруг перехватило дыхание, и она поспешила выйти на галерею. Алифио шел за нею следом, не зная, что сказать, чтобы подозрение не преследовало больше женщину, которую он знал так давно, с той поры, когда они оба были еще детьми. Хотел было что-то объяснить, снова просить прощения, но вдруг увидел в дальнем конце галереи тонкую гибкую девичью фигурку. Ядвига бежала по галереям в покои королевы и, встретив ее на полпути, бросилась в распростертые объятия мачехи.

Она не проронила ни слова, но ее худенькие плечи сотрясались от рыданий.

Прижав падчерицу к груди, Бона шептала ей слова утешения:

– Тихо, тихо! Не плачь… Короли не плачут. Никогда. Даже если их ранят сильно и жестоко…

По приказу короля для ведения следствия в Варшаву в сопровождении вооруженной свиты отправились: канцлер Шидловецкий, познанский архиепископ Лятальский, епископ Мендзылеский, Анджей Кшицкий, доверенное лицо королевской четы и примаса Лаского, и Фрич Моджевский, по-прежнему состоявший писарем при канцелярии Лятальского. Недавно прошли дожди, дороги были прескверные – ни пройти, ни проехать. Добравшись наконец до столицы Мазовии, сановники отправились на отдых в отведенные им покои варшавского замка, а Кшицкий тем временем, задержав Фрича, сказал ему:

– Пойди расспроси людей. Варшавяне, как я слышал, позубоскалить и поболтать любят. Тебя никто здесь не знает, можешь заглянуть в собор, постоять у гроба князя Станислава, послушать сплетни.

Комиссия соберется завтра, хорошо бы узнать, что думают люди о преждевременной смерти второго князя.

Уже смеркалось, но на площади перед замком торговки еще не закрывали своих лавок, на прилегающих к площади улицах было полно народу – прихожанки спешили в костелы, которых здесь было великое множество. Моджевский в нерешительности остановился возле собора, не решаясь туда войти до начала богослужения, но вдруг какой-то старик подошел к нему и шепотом спросил:

– Хотите спуститься в усыпальницу? Взглянуть на гроб князя Станислава?

– А это можно?

– Вроде бы так, да только я всех отговариваю, – предостерег он. – Люди короля уже в замке. А ну как придут сюда, а вы им попадетесь? И начнут выпытывать: „Что вам до них, напоенных ядом?“

– Неужто отравлены? Оба? – удивился Фрич. Незнакомец пожал плечами.

– Кто знает, так говорят. Видел я, как в замок к князю Янушу шли музыканты. Покойный страсть как любил слушать игру на лютне. Шли гуськом… вдоль стены, в черных плащах. Лютни к груди прижаты. А один лютню под плащом спрятал. Может, у него не лютня была? Может, он прятал под плащом кинжал, а яд ни при чем? Вы, сударь, ничего не слыхали о музыкантах?

Фрич глянул в расширенные от любопытства и ожидания глаза незнакомца.

– А сами вы кто? – спросил Фрич внезапно. – Служка? Нищий? А может, подосланы кем?

Фрич долго смотрел вслед поспешно удалявшемуся незнакомцу, потом спустился вниз, в усыпальницу, где стоял гроб с останками князя Станислава. Но в подземелье было безлюдно, никто не молился за душу безвременно умершего…

В большом зале королевского замка за накрытым красным сукном столом собралась королевская комиссия. По одну сторону стола сидели королевские посланники и с ни– ми Фрич, записывавший показания, по другую – чиновники и дворяне князей мазовецких. Княжна Анна на дознании не присутствовала, королевские посланники еще не предстали пред ее очами.

Шидловецкий, допрашивая главного свидетеля и напомнив ему, что он дал присягу говорить только правду, спросил:

– Как нам стало известно, вы утверждаете, что виной всему Катажина Радзеёвская из Радзеёвиц, которая, будучи при дворе, разгневала мазовецкую княжну?

– Клянусь богом, так оно и было, – отвечал дворянин. – Сперва она была при дворе князя Станислава и всеми силами ему понравиться хотела.

– Расскажите все по порядку. Как дело было, – вмешался Лятальский.

– Скажу правду, чистую правду. Видя, что дело нечисто, княжна Анна прогнала Радзеёвскую, желая, чтобы князь Станислав с ней порвал. Дочка воеводы и правда вернулась домой, в Радзеевицы, да только вслед за ней князь Януш поехал. Никто этого понять не мог, но, видать, опутала она обоих братьев. Красивая она, что верно, то верно. Случилось так, что князь Януш пригласил брата в охотничий замок в Блоне. Оба они страсть как любили охоту…

– И дочка воеводы там была? – спросил шидловецкий.

– А как же. И, должно быть, решила извести Станислава, в кушанья отравы подсыпала…

Прислуга говорила, что сразу же после ужина он занемог, а вскорости умер в страшных мучениях.

– Князь Януш о преступлении знал? Медиков спрашивал?

– Спрашивал. Одни говорили одно, другие – другое, так толком ничего не узнал. Но Катажина больно уж жадная, на украшения падкая, опостылела князю Янушу. И когда она стала умолять его подарить ей замок в Блоне, в котором они ужинали, он не спешил с подарком, а за советом к сестре пошел. А княгиня Анна сказала: любовницу прогони, а замок подари мне. Сестре отказать князь не мог, и вот тогда-то Катажина и возненавидела его лютой ненавистью. Это все, что я слышал.

– Стало быть, она отравила князя Януша? Дворянин развел руками.

– Клянусь богом и правдой, не видел, не знаю. Не было меня тогда в замке.

В перерыве, после допроса нескольких свидетелей, канцлер Шидловецкий спросил королевских людей, собравшихся в небольшом покое:

– Как мыслите? Отравлен или нет?

– Аптекарь из Плоцка признался в продаже отравы в Радзеё'вицах, – напомнил Фрич.

– Отравы для крыс, – добавил Мендзылеский.

– Да, но аптекарь этот у королевы заступничества искал, – вспомнил Шидловецкий. – Любопытно, почему именно у королевы?

– Потому что он тоже родом из Италии. Отсюда, наверное, и сплетни, – отвечал Фрич.

– Люди болтают, что дворянка опоила обоих братьев ядовитым зельем в угоду королю, ведь ему их наследство достанется, – заметил епископ Лятальский.

– Говорят – королю, а думают – королеве, – вставил словцо Шидловецкий.

– И все твердят в один голос: князь Януш погулять любил, пил безо всякой меры, да и легкие у него были слабы… – заметил Кшицкий.

– Послушаем, что медик скажет, – вмешался канцлер. – Да и придворного, который при князе Януше был, тоже выслушать не грех.

После перерыва Шидловецкий вызвал еще одного свидетеля.

– Говорите, что знаете, – приказал он.

– Я всегда бывал вместе с князем в Радзеёвицах, – начал свидетель. – Я видел не раз и не два наперсницу дочки воеводы, Клишевскую. Говорят, это она, выполняя волю Катажины, наняла убийц.

Двое их было – Петр и Мацей, слуга из Радзеёвиц. Они поднесли князю бокал с отравленным вином. У князя голова закружилась, но, как только в себя пришел, велел учинить допрос.

Подозрение пало на Петра. Его схватили, заточили в башню, тогда он во всем сознался.

– Значит, их схватили и допросили еще при жизни князя Януша? – спросил Мендзылеский.

– По его приказу. Именно. Он не сразу умер, а хворал тяжко. Хочет встать, а ноги не держат, в постель валится. Созвал медиков, да только лекарства не помогли, так и отдал богу душу. Выходит, предательство слуг его погубило, они поднесли ему отравленную чашу, а были будто наивернейшие слуги.

На третий день допроса, к вечеру, когда отпустили последнего свидетеля, канцлер Шидловецкий спросил:

– А как мой медик? Осматривая покойного, нашел ли он следы отравления?

– Ничего не нашел, о чем засвидетельствовал письменно, – ответил Фрич, просматривая бумаги.

– Но если Януш не был отравлен, почему он так быстро покинул этот мир? – удивлялся Кшицкий.

– Сие останется тайной, – пробормотал канцлер и через минуту добавил: – Похорон до приезда короля не назначать. Его величество сам будет вершить суд.

– Хотелось бы знать, что король обо всем этом скажет? – вздохнул епископ Лятальский.

– Не король, а королева, – иронически улыбнулся Кшицкий, но Мендзылеский глянул на него с таким упреком, что новоиспеченный епископ, который был стольким обязан королеве Боне и ее заступничеству, до конца заседания высочайшей комиссии не вымолвил более ни слова.

И все же, как и предвидел поэт-епископ, ссора между супругами в Вавельском замке оказалась неизбежной. Королева, оставшись с супругом наедине, даже не пыталась скрыть своего безудержного гнева. Стоя перед королем, она говорила голосом, подчас переходящим на крик:

– Нет! И еще раз нет! Теперь уж я не прошу, а требую. Велите провести следствие и сурово наказать тех, кто сеет смуту своими россказнями об отравлении князя Януша. Кто это делает? Зачем?

Королевская комиссия в Варшаве сообщает, что никаких подтверждений этому нету. Кто говорит по-другому – лжец! И далее – объявите повсюду, что князь не из-за злых козней сатаны и не из-за людской злобы, а по божьей воле, после тяжкой болезни, с белым светом расстался. И еще – на похороны поедем вместе.

– Вы – на похороны? В вашем положении? – удивился король.

– Мне родить в ноябре, а сейчас только август.

– Но тяготы путешествия…

– Не тревожьтесь, – горячо уверяла она. – Я сильнее, чем вы думаете.

– Похоже на это, – заметил он и добавил: – Вы все сказали?

– Нет! – воскликнула она. – Не допускайте также, чтобы Анна вышла замуж за кого-нибудь из Гогенцоллернов. Мазовецкое княжество достанется нашему сыну.

– Ну что же, я откажу брату Альбрехта и ему самому, – спокойно отвечал он. – Но Мазовия… пястовские владения и по всем законам принадлежат Короне.

– Законы диктуете вы, ваше величество.

– Однако мазовецкая шляхта не захочет подчинения. Поддержит притязания княжны Анны, которая называет себя не иначе, как дюкесса Мазовии, и желает править в Варшаве самостоятельно.

– Самостоятельно? – усмехнулась Бона. – Без помощи Гогенцоллернов?

– Едва ли, – согласился он и вдруг заговорил громко, сердито, что бывало с ним очень редко: – И потому мы не допустим никакого своеволия, никакого нарушения старых законов! Должно победить право. Право, а не бесправие. Самое лучшее, что можно сделать, – это в декабре созвать в Варшаве мазовецкий сейм. Пусть Мазовия, как иные наши края, выберет послов на общий сейм. А он уж будет держать совет в Петрокове.

– Но… ежели их сейм так и поступит, тем самым он признает принадлежность Мазовии к Короне, – ужаснулась Бона.

– Не спорю, – согласился король.

– А как же Август? Наши помыслы передать княжество ему? Династии Ягеллонов? – говорила она все быстрее и громче.

– Но это помыслы не мои, а ваши, – отвечал король. – И поэтому уже теперь, в августе, я поеду в Варшаву… один.

– То есть как? – Она глядела на него, не понимая.

– Я сказал – один!

Король повернулся и вышел из покоев. И уже не слышал, как Бона повторяла в ярости:

– Один? Без меня? Обманута! Брошена! О Бю! Бю! Есть там кто-нибудь?

Укрытые в стене двери тотчас же отворились, и Марина кинулась к госпоже, которая в ярости повторяла:

– Меня обманули, слышишь! Мне нечем дышать! Давит грудь. Быстро! Расстегни лиф! Скорее!

Разорви ворот, здесь, у шеи!

– Светлейшая госпожа, вы погубите себя, – шепнула камеристка.

– No. Это он меня погубит. Санта Мадонна! Астролог говорил правду: здесь, на Вавеле, два дракона, два. Не один, италийский.

– Ради младенца, который у вас под сердцем…

– Разумеется, не в пасти, как у дракона… Проклятие! Опять она одинока…

Чувствуя, что теряет силы, она заговорила шепотом.

– А впрочем… дай воды. Пить хочу…

Наполнив серебряный кубок, Марина подала его королеве. Но та, вместо того чтобы пить, долго всматривалась в зажатую в руке серебряную чашу и наконец сказала удивленно:

– Значит, так бывает, когда проиграна первая битва? Дрожит рука… Я расплескала воду… И все?

Все? Можно жить дальше?

С этого дня она редко появлялась в окружении свиты и часами просиживала одна, читала стихи итальянских поэтов или же перелистывала труды Никколо Макиавелли. Она проиграла одну битву, но, как доносила Марина Паппакоде, готовилась к другой, к новой.

– Молится покровителю Бари? – спрашивал он.

– Да. Еще усерднее, чем прежде, но к нему ли обращены ее молитвы? Не знаю. И чего она просит, не знаю… Каждое утро спрашивает, прибыл ли гонец из Варшавы? Может, все думает о том, как ей добыть Мазовию для Августа? Надеется, что король уступит?

Но все оказалось совсем по-иному, нежели предполагала Марина: в один из дней королева позвала к себе обоих италийцев, подскарбия Карминьяно с Паппакодой, и велела отвести ее в подвалы замка.

Из поляков сопровождал ее один лишь маршал Вольский, но и он не услышал от нее никаких объяснений. Пополудни королева приказала разыскать в городе и привести в замок управителя соляных копей Бонера. И когда камердинер провозгласил:

– Краковский наместник господин Северин Бонер, – королева велела тотчас же позвать его.

В свободной одежде, скрывавшей ее фигуру, она все еще казалась прекрасной и охотно приняла похвалы, возданные красоте будущей матери, после чего сказала с улыбкой:

– Безотказный ш регшапепха. Как всегда! Всякий раз, когда я прошу о чем-то вас, королевского банкира, мне стыдно, что обещанная вам каштеляния до сих пор не в ваших руках.

– Мне, ваше величество, вполне довольно моего титула управителя соляных копей, – отвечал он с достоинством.

– Ах, знаю, знаю. У вас столько доходов, что вы можете давать взаймы. Что же… Не буду от вас скрывать. Сегодня я со всем тщанием осмотрела подвалы, в которых должна храниться королевская казна. Там очень надежные стены.

– Да, королевская сокровищница в полной безопасности, – пошутил он.

– О да! И стражников, которые даром едят наш хлеб, там довольно. Зачем их столько, если казна пуста? Все еще пуста.

– Все еще? – повторил он. – У вас, ваше величество, есть какая-то надежда?

– О Бю! Если бы у меня ее не было, я напрасно сидела бы на троне… Вроде тех стражников, что дремлют на своих скамьях. И как они… зевала бы от скуки. Но меня в Италии научили считать. И тут я тоже никому не собираюсь платить зря. Сорить деньгами.

– Я не слишком уверен в этом, – отвечал Бонер, поразмыслив. – Польша – не герцогство Бари.

– Ах, я вечно слышу одно и то же: оно мало и не так богато, как Речь Посполитая. Богата!

Богата! А чем она богата? Землями, которые мои предшественники на этом троне роздали вельможам? Или золотом, которое идет на то, чтобы содержать войско? Но для наемного войска нет дукатов, стало быть, и войска этого нет. Зато все больше дармоедов, охраняющих пустую казну. Но тут уж я добьюсь своего! По крайней мере моя казна не будет пустой. Я добьюсь у его величества согласия на выкуп королевских земель в Короне и в Великом княжестве Литовском.

– Такого еще не бывало! – прошептал Бонер.

– И все же! В Литве, наверное, немало невозделанных, лежащих под паром земель и прочего нашего добра, попавшего неизвестно в чьи руки. Часть можно выкупить, часть отобрать. Да-да. Именно. Нужно по всей Речи Посполитой проверить жалованные грамоты на землю.

Выслушав королеву, Бонер долго молчал, наконец заговорил:

– Намерения у вас справедливые, часть шляхты уже давно требует этого, но… Боже правый! Дело весьма и весьма щекотливое…

– Да. Знаю. Тот, кто хочет забрать свое, многим не нравится. Но, быть может, в этой стране, где, кажется, любой умеет отличить злак от сорной травы, но никому неохота нагнуться, чтобы ее вырвать, – да-да, быть может, и здесь найдется наконец кто-то, кто это сделает. Кто, черт побери, добудет наконец деньги. Немалые. Поэтому я надеюсь, что не встречу отказа, если попрошу у вас сегодня одолжить мне небольшую сумму…

Бонер встрепенулся.

– Осмелюсь напомнить вам, ваше величество, вы недавно заказали во Фландрии весьма и весьма дорогие ткани.

– Ткани? Выкуплю позже. А сейчас мне нужны дукаты для более важных дел. Коль скоро за наследство Августа в Мазовии нельзя поручиться, следует не упускать из виду Чехию и Венгрию.

Если вскоре у нас родится второй сын, еще один королевич, м, о м, мы сделаем его наследником нашего племянника Людвика.

– А если… королевна?

– Тогда… тогда Август должен стать законным обладателем не только Литвы и Короны, но всех иных земель, где сейчас правят короли из рода Ягеллонов.

– Но Людвик, – пробовал возражать Бонер, – хоть и слаб характером, однако здоровье у него отменное, да и лет ему всего двадцать.

– Ну и что? – удивилась Бона. – Князь Мазовецкий тоже в молодых летах умер. А Людвик в пирах да забавах своих, как и он, не знает меры.

Бонер, желая уклониться от разговора, попытался отшутиться:

– Вижу, ваше величество, что вам хорошо известно наше присловье: „Делят шкуру неубитого медведя“.

– Ох, делят, делят! Разве неправда, что об этом венгерском Ягеллоне в последнее время ходят какие-то странные слухи?

– Разумеется, да… Но все же…

– Никаких „все же“! Мадонна гша! Кто угодно подсовывает ему грамоты, а он утверждает их, не читая. И на укрепление граничных замков не дает ни дуката, хотя турки грозят ему войной. Может, он сумасшедший? Покупает шелка, на которые потом и не глядит, а то накинет на себя и разгуливает по замку, будто в тоге. Покои его открыты для всех. Вот и славно. Тем легче подослать нашего лазутчика.

– Ваше величество, вы, надеюсь, помните, что опекун и советник Людвика маркграф Георг – родной брат герцога Альбрехта?

– Этот совратитель? О Бю! Помню ли я?! Гогенцоллернов я вижу даже во сне. Они повсюду! На Поморье, в Чехии, Венгрии. В Буде хозяйничает маркграф Георг, а здесь в Варшаве и Альбрехт, и Вильгельм гоняются за Анной Мазовецкой.

Бонер вздохнул.

– Король питает слабость к Альбрехту и его братьям, потому как чтит память их покойной матушки, своей сестры, – напомнил он, но этим замечанием еще больше рассердил королеву.

– Что из того, что их мать – его сестра? Может, племянники заботятся о процветании Ягеллонов? Как бы не так, они помышляют только о благе собственной, прусской династии. Да-да. Но, слава богу, у них нет в гербе дракона, а у меня есть! Поэтому при дворе Людвика должны быть верные нам люди.

– Его величество днями воротится из Мазовии. Быть может, стоит дождаться его возвращения, – советовал Бонер.

– Нет-нет! Тотчас пошлю людей. В Буду, в Прагу, в Рим.

– К папе? – удивился Бонер.

– А разве церковь в Силезии и в Чехии не понесла урона? Братья Альбрехта, как и он сам, с недавнего времени приверженцы Лютера. Санта Мадонна! Наш святой долг уберечь от еретиков оба трона – венгерский и чешский. Я бы очень хотела, если бы в этом была и ваша заслуга…

– Ваше величество… – прошептал Бонер и умолк.

– Золото нужно мне для праведных дел, – сказала она через минуту, внимательно глядя на Б онера, – но я не слышу ответа. Стало быть, да?

Он пытался еще выиграть время.

– Кто из подданных осмелится сказать „нет“? Отказать вашему величеству?

– Это означает – да? Сгагде. Я умею ценить верных, преданных друзей…

Она протянула руку, которую банкир поцеловал. Он ждал, что королева еще что-то скажет, назовет суммы, которые просит в долг, но она молчала. Аудиенция была закончена.