Текст книги "Королева Бона. Дракон в гербе"

Автор книги: Галина Аудерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)

– Черное вам к лицу, – первым прервал он молчание. – Но это одежды вдовьи.

– Да.

– Вы обещали их снять. Еще вчера…

– Сегодня вечером…

– Сегодня вечером?.. – повторил он.

Она подошла ближе, обвила его шею руками. Целовала его лицо, касаясь лба, щек, губ, пока не вымолвила наконец долгожданных слов:

– Исполню обещание.

Если король, бывший любовником страстной дочери Италии Дианы ди Кордона и многих знатных краковянок – кое-какие имена уже ушли из его памяти, – муж, прославленный не только своей красотой, но и южным огнем в крови, темпераментом и особой изысканностью чувств, если он полагал, что сможет преподать хозяйке Герайонов урок в искусстве любви, то этой ночью он понял, что ошибся. Он должен был признать, что тело ее, созданное для любви, воистину ую1а сГатоге, прославленная многими музыкантами и поэтами…

Весь октябрь они не могли оторваться друг от друга, насытиться любовью, счастьем. Август не расспрашивал ее о прошлом, быть может, слишком хорошо зная его из рассказов литовских вельмож и тех, кто хвастался, что когда-то был к ней допущен. Быть может, он еще и не любил, а лишь желал ее, а быть может, и в любви превыше всего ценил радость слияния, того блаженства, когда из груди вырывается стон или крик? Она никогда не говорила ни об умершем муже, ни почему она так сведуща в любви. Оба были уверены в одном: им предназначено было встретиться, насладиться, насытиться друг другом…

В начале ноября оба брата Барбары, родной – Миколай Рыжий Радзивилл и двоюродный – Миколай Черный Радзивилл, неожиданно приехали в замок. Приехали с надеждой на наживу: кто знает, заберет ли Август с помощью Боны наследство полностью – все серебро, все ценности, платежные расписки, лошадей, а может, они сумеют что-то выторговать для сестры, перед тем как она покинет замок. Но, приехав, они не увидели ни траура, ни черных флагов на башнях, ни безутешной в своем горе вдовы. Барбара вышла к ним навстречу в светлых, почти прозрачных одеждах, вся светясь от восторга и ликования, под глазами у нее были синие круги. Они увидели не обиженную вдову, а счастливую любовницу.

Братья, взглянув на сестру и короля, сразу поняли, что приехали вовремя. Теперь король их Барбару не обидит, из мужниных сокровищ что захочет, то себе и оставит. Как бы только не упустить залетную птаху, которую их красавица сестра схватила на лету. Тогда и ко двору путь будет открыт.

Братья принялись убеждать, что для чумы людской Вавилон – раздолье, а вот пустынные места да леса она обходит стороной. А поскольку вокруг Геранонов сплошные леса, ничего не стоит на несколько часов оторваться от мягких подушек, вскочить на коня – и на охоту в лес. В бору зверья и птицы полно, и до отъезда в Вильну король успеет славно поохотиться.

Король был в нетерпении от предстоящей охоты, словно бы он уже вдыхал запах хвои и смолы, выступившей на могучих деревьях. Барбара захлопала в ладоши – верховые скакуны у Гаштольда были преотличные, ей так хотелось еще раз промчаться верхом по лесным просекам, полянам, вдоль оврагов.

Было решено выехать на охоту через три дня, на заре. Кроме слуг, король не взял с собой почти никого, сделав исключение для любимца своего Довойны, дворянина Лясоты и еще давнего друга Остои, лишь недавно отыскавшего короля и тоже пожелавшего взглянуть на окрестные леса.

Отправляясь на охоту, все надели на себя подбитые мехом плащи из серого сукна, король – это единственное, что отличало его от остальных охотников, – перебросил через плечо охотничий рог с золотыми украшениями. Охотиться собирались до вечера, но уже к двум часам дня настреляли несметное количество дичи. Король, гордясь меткостью своих выстрелов, затрубил раньше времени в рог. Для подкрепления сил охотники расположились на полянке, Сигизмунд Август, подставляя чару, промолвил, обращаясь к Миколаю Рыжему, не отходившему от него ни на шаг:

– Наливай, не спрашивай. Давненько так не хотелось мне осушить кубок вина после охоты.

– Давно, видать, повелитель наш, вы на медведей не охотились, – рассмеялся Миколай.

– Я? На медведя? Да вы шутите, видно? Раз только, ребенком будучи, видел его вблизи, в клетке, в Неполомицах.

– Братья мои любят ходить на медведя с копьем, – сказала Барбара.

– Медведь бурый, я рыжий – мы с ним родня. Да и силой своей померяться можем, – хвастливо добавил Миколай и, схватив кубок, расплющил его своей мощной рукой.

Остоя, глядя на это, только головой кивал да приговаривал: «Еще, еще». Не выдержал, протянул ему собственный кубок, потяжелее. Но и его тотчас Миколай расплющил без труда. Черный похлопал брата по плечу и со смехом сказал:

– Рыжий Радзивилл Черному ни в чем не уступит. Он ломает кубки, я гну подковы.

Король улыбнулся Барбаре.

– Братья у вас силачи, ваша милость.

– Силачи? Не только. Они еще и государственные мужи.

– Не знал я… – промолвил король. – Как вижу, ваши непроходимые чащи приготовили нам немало сюрпризов.

Рыжий, отбросив смятый кубок, пробормотал:

– Полно! Какие там непроходимые. Королева Бона обмерила их вдоль и поперек. И собственными ногами, и ногами верных слуг своих. В наших борах нет для нее больше тайн. Никаких! А вот и гонец. Уж не от ее ли королевского величества? От ее взгляда ни одна поляна не укроется, наверное, и тут сумели нас выследить.

Но, как оказалось, приехал не посланец из Кракова, а слуга из замка; осадив коня перед костром, он доложил, что в Гераноны с большой свитой прибыл виленский воевода Глебович и велел разыскать охотников. Должно быть, привез какие-то вести из Вавеля.

– Если не королева, то ее наушник, – буркнул Радзивилл Рыжий и выжидающе глянул на Августа – что тот скажет.

Молодой король, должно быть, замерз в ноябрьские холода, да и дерн, на котором он сидел, возможно, оказался для него жестковат; поднялся он не спеша, не сразу, и попросил своего придворного, близкого друга Станислава Довойну, как можно скорее поскакать вперед извиниться перед воеводой за то, что ему ждать пришлось, и сказать, что к ужину вернется в замок.

Начались неспешные сборы в обратную дорогу, король кликнул своих любимых собак – суку Сибиллу и громадину Грифа, бросил им кости и остатки дичи. Но казался каким-то рассеянным, словно бы в мыслях уже вел разговор с посланником матери. Слуги быстро собрали вещи, и вся кавалькада еще засветло двинулась в Гераноны. Барбара то и дело оборачивалась, вглядывалась в печальное лицо своего любовника, взгляд у него был хмур, губы сурово сжаты. Он молча скакал, сосредоточенный и полный решимости. И только перед въездом в парк Барбара отважилась направить свою лошадь поближе к нему, теперь они ехали рядом, она коснулась его руки, державшей поводья.

– Но сегодня вы не уедете, господин мой? – шепнула она. – Сейчас?

Он окинул ее невидящим взглядом и сказал хриплым от ветра и от выпитых напитков голосом:

– Не знаю. А если отец прислал в Вильну мою супругу? И мне нужно будет спешно выехать к ней навстречу?

Барбара, побледнев, смотрела на него широко открытыми глазами… Мысли, мучившие его сейчас, раньше никогда приходили ей в голову. Она слышала от братьев, что он живет один в виленском замке, окружен двором, пьет да гуляет вместе с принявшими его как родного литвинами.

– Если прислали… Значит, уже завтра?..

Она не докончила, потому что, пришпорив коня, король вырвался вперед. Она поняла, почему он стремительно поскакал к замку. Ему хотелось, чтобы глаза, следящие из окон за возвращением охотников, видели бы, что вот он едет впереди, предводитель и господин, ни от кого не зависит и не дает повод для сплетен. Наверное, хотел показать Радзивиллам, что хоть и сильны они как медведи, а он сильнее их могуществом власти, что посланника королевы будет принимать в замке великий князь Литовский, а не свояки Гаштольда да его вдова.

– Опомнился вдруг, вспомнил через месяц, кто он, а кто сестра наша, – ворчал Рыжий, но Черный, придвинувшись к нему поближе, прошептал:

– Посмотрим, с чем прислали того голубчика. Пока прикуси язык. Пусть все будет так, как мы до охоты порешили.

А решение они приняли очень важное: не очень-то веря в долгую любовь короля к Барбаре, уже сейчас, пока он еще не охладел к ней, отправиться с ним в Вильну и там, в отличие от сестры, занятой только любовью, сделать все, чтоб приблизиться к королю. Рыжий прикусил язык, и братья со всей свитой молча проследовали во дворец. Они стали свидетелями торжественной встречи – король, чувствуя себя хозяином замка, приветствовал гостя, но Барбары ему не представил. Братья, стоя в кругу придворных, слышали, как король с ноткой иронии в голосе говорил:

– А! Сам пан Глебович, виленскии воевода! Добро пожаловать! Отыскали меня в такой глухомани.

Глебович, словно бы не заметил иронии, объяснил:

– Заразе вослед я, почитай, всю Литву объездил, побывал во всех градах и весях. Было мне и поручение дадено, непременно вас, господин мой, отыскать. Двор встревожен. Вот уже целый месяц к королеве гонца не присылали.

– И в самом деле, как это я запамятовал, – небрежно заметил Август. – Эй, Лясота! Отправь завтра чуть свет кого-нибудь в Неполомице.

– С устным донесением?

– Завтра – с устным. Вели сказать, что я здоров и все больше пропадаю на охоте. А послезавтра… Послезавтра приготовлю письмо. Милости прошу к нам в гости на ужин. Тут у нас пиво недурное и мед отличный. Выпьем чуме на погибель. А также в знак благодарности за подвиг ваш, за то, что вы и в Герайонах отыскать меня сумели.

Глебович, человек неглупый и сообразительный, сразу приметил стоявшую среди дворян троицу – обоих Радзивиллов и Барбару. Помня о круживших по городу сплетнях, он ответил:

– В королевских Геранонах, государь. Дорогу в любой из таких замков я, виленскии воевода, знаю как свои пять пальцев.

Он не сводил с Августа глаз, но на слова эти король как бы и не обратил никакого внимания, на губах у него блуждала та же чуть ироничная улыбка, и, словно бы улыбаясь своим мыслям, он произнес:

– Ну как же, в Геранонах короля и моей высокочтимой матушки. И от ее имени также прошу вас, воевода, пожаловать в эти покои.

Радзивиллы переглянулись, Барбара чуть побледнела, даже Глебович не нашелся что ответить.

Довольно скоро, не проведя и часу в обществе Августа, Радзивиллов и успевших сменить свои охотничьи платья придворных, за уставленным напитками столом, он понял, что молодой король в совершенстве владеет преподанным ему матерью искусством лицедейства. Он ничем не выделял вдову Гаштольда, она занимала все еще принадлежавшее ей место, но, чтобы не досаждать воеводе, не любившего Радзивиллов, сидела не слишком близко от царственного гостя и нынешнего хозяина замка. Король, довольный тем, что посланник Боны не привез из Неполомиц дурных вестей, был в превосходном настроении, рассказывал об охоте, вспоминал о своих коллекциях монет, гемм, драгоценностей и книг, которых ему в здешних глухих местах не хватало.

– Нет ничего проще, надо только вернуться в Вильну, – воскликнул воевода, выслушав его жалобы. – В городе чумы больше нет, а морозы грянут – и вовсе ее прогонят. Я готов задержаться в Геранонах, пока всех ценностей не вывезем.

Король заколебался лишь на мгновенье, а потом поднял бокал и сказал:

– Продолжайте ваш объезд. Мы не будем вам в этом препятствовать. А я отдохну здесь еще несколько дней, затем мы всем двором двинемся в Вильну, повезем с собою все, что по праву принадлежит казне. А сейчас… как говорил поэт – Nunc е1 ЫЪепсшт! Ваше здоровье, дорогой воевода!

В ту же ночь оба Радзивилла вошли в опочивальню своей сестры. Ложе ее было пусто, в раскрытые настежь двери на террасу врывался ветер.

– Тут ее нет. Улетела птичка! – заметил Рыжий.

– Подождать надо, – отвечал Миколай Черный.

– Сколько можно ждать? – возмутился Рыжий. – Сестра Радзивиллов, вдова трокского воеводы, а на уме одни амуры, распутна и ненасытна.

– Подожди, брат! Амуры-то непростые, больше на любовь похожи. Быть может, что еще и получится.

– С чего вдруг! Птенчик хоть и знатен, да женат.

– Говорю тебе, подождать надобно! Не завтра, так послезавтра дождемся мы своего дня…

Сожмешь кулак, а он там. Поймаем его, как муху.

– Или как бабочку, что сама на огонек летит. Сжать кулак? Неплохая мысль. А может вот еще что…

– Тсс… – прошептал Черный. – Только не здесь!

– Тогда пошли отсюда. В моей комнате, да за рюмкой, разговор вольней пойдет.

Они вышли, а порывы ветра долго еще раскачивали занавеску на открытых дверях террасы.

Едва стало светать, Барбара, уже одетая, подошла к королевскому ложу. Он попытался привлечь ее к себе, но она, отрывая его руки, сказала:

– Нет! Нет! Мне нужно идти!

– Еще минутку… Последний поцелуй.

– Мне страшно. С тех пор как приехал воевода, мне кажется, за каждым углом, в каждой нише кто-то прячется, следит. Братья тоже не спускают с меня глаз.

Август придвинулся еще ближе.

– Знаю. Его слуги ищут пищи для доноса, который пойдет отсюда в Неполомице, а может, прямо на Вавель. Но братья предпочитают делать вид, что ни о чем не ведают и что вы кроткая голубка.

– Поэтому лучше мне уйти.

– Нет. Я не выношу, когда мне перечат. Даже вы…

– Светлейший господин мой… – шепнула она, возвращая ему поцелуй.

– В любви, наверное, столько же оттенков, сколько у вьющихся роз. Помните. Они белые, розовые, темно-красные. Верьте мне. Моя любовь под стать вашей. Пурпурно-алая.

Барбара покорно припала к его груди.

Бона на Вавеле сразу и не поверила, что гонец вернулся только с устным донесением. Велела Паппакоде, а потом более сообразительной Марине расспросить его поподробней. Но гонец выехал из Геранонов всего лишь за день до отъезда Августа, поэтому мог добавить только, что, перед тем как отправиться в Вильну, Радзивиллы устраивали для короля охоту на медведя в Рудникской пуще.

– Охотиться с литовцами? Забыл обо мне… Еще в сентябре гонцов посылал чуть ли не через день.

Санта Мадонна! В первый раз поехал один – и сразу забыл обо всем. Ведь велела ему писать… А он, он… Что там могло случиться?

– Остоя молчит… Нужно послать гонца к Глебовичу. Глебович скажет правду, – советовала Марина.

– А Елизавета? Получала ли она от Августа письма?

– Она? Да он никогда не писал ей.

– О боже! Еще месяц назад я радовалась: «Я значу больше, чем она…» А нынче? Задержи гонца!

Пусть отвезет письмо виленскому воеводе. Я должна знать, где мой сын, что делает, почему не пишет. Пусть хотя бы объяснится, попросит прощенья… Только бы не молчал, этого я не вынесу. Не вынесу и своеволия!

Гонец не лгал, как оказалось: не король, а Глебович на другой же день покинул замок, захватив с собой часть сокровищ Гаштольда; король же еще несколько дней провел в Геранонах, не желая, чтобы прощание с Барбарой происходило на глазах у всевидящего воеводы. Но и Барбара, то ли оскорбленная тем, что ей при подосланном королевой вельможе указали на место, то ли желая угодить братьям, мечтавшим приручить молодого монарха, тотчас же, вслед за Глебовичем, уехала, якобы для того, чтобы попрощаться с соседями. Это была их первая разлука после проведенного вместе месяца, быть может, и короткая, но достаточно долгая для того, чтобы Август затосковал по ее голосу, улыбке, по ее легким воздушным одеждам. Сердитый и недовольный, как всегда, когда ему противоречили, Август зашел в комнату Барбары и долго сидел возле дверей, через которые она пробиралась по ночам в королевскую опочивальню. Выглянув на террасу, вернулся, долго глядел на стоявшие возле ее ложа атласные туфельки. Сколько раз он видел их на ее стройных ножках!

Нагнулся и невольно взял их в руки. И, рассердившись, так сильно сжал в руках, что сломал каблучок, подобно тому как Радзивилл Рыжий ломал оловянные кубки. Потом, разозлившись на себя, на нее, на весь мир, бросил туфельки на ковер и поспешно вышел. Чтобы избавиться от леденящего сердце холода, ему сейчас же, непременно захотелось выпить стакан настойки или подогретого вина! Он вышел в столовые покои, а там, словно бы угадав его мысли, расхаживал Радзивилл Черный. Рукой показал на стол, заставленный всевозможными литовскими яствами – здесь были и окорока, и ветчина, свиные и заячьи паштеты, всевозможные мясные блюда. Радзивилл просил короля отведать знаменитые паштеты из кухни Гаштольда, угощал винами и наливками.

Слуг в комнате не было, и Радзивилл сам прислуживал своему великому князю. Они осушали кубок за кубком, наконец Август, не выдержав, прервал рассказ об охоте вопросом, который давно не давал ему покоя:

– Сестра ваша больно долго не возвращается. Часто она выезжает из дому?

– Вместе с братом поехала проведать соседей. Давних друзей Гаштольда, – объяснил Черный.

– Стало быть, у соседей…

– Прощается с их женами перед отъездом.

– А когда отъезд?

– Сразу же после того, как вы, государь, покинете замок.

– Куда же она намерена поехать?

– В Вильну, в родовое поместье, к матушке, – отвечал Радзивилл и, подняв кубок, добавил – Пью за ваше здоровье, государь.

– За мое? – рассеянно повторил король, словно бы возвращаясь издалека.

– Чтобы исполнились все ваши желания!..

– Ах, если бы! – вздохнул Август и залпом осушил кубок.

Тут Радзивилл немного придвинулся и задал неожиданный вопрос:

– Государь, я рад, что мы наконец-то одни, ибо давно спросить хотел, по вкусу ли вам западные новшества? – И, видя, что Август молчит, добавил: —По душе ли вам иноверцы?

– По душе ли они мне? Право, я не имел, как вы, случая, встретиться с еретиками. Хотя слышал, что их у нас все больше, – отвечал король рассеянно, словно был за тысячу верст от собеседника.

Но Радзивилл не оставлял его в покое.

– А реформаторы у вас в чести? Мне, да и другим вельможам литовским, весьма любопытно было бы знать ваше суждение о последних нововведениях в Литве. Надежны ли ревизоры, что за нашими лучшими землями присматривают? Вашей милости они известны?

– Нет, – отвечал король уже угрюмо. – Это люди моей матери.

– Но вы, государь, должно быть, видели новые ггоместья? Стада, табуны лошадей?

– Разве я мог?! – чуть ли не крикнул он. – Вы ведь уверяли, что повсюду чума.

– И то верно. В Геранонах воздух чистый, здесь можно жить спокойно. Хотя ваш подскарбии жалуется, что припасы подходят к концу. Трудно поверить! Неужто у него нет доступа к королевской казне? Я бы такого распорядителя прогнал! Чего он тут сидит? Пусть отправляется в Вильну! Туда со всей Литвы золото и серебро возами возят. Все это ваше, Королевское.

– Да вы, как я погляжу, надумали играть со мною в прятки. Я же предпочитаю выложить карты на стол. Вы и литовские вельможи полагаете, что я лишь именуюсь королем, да?

– Помилуйте, государь, я никогда бы не посмел… – клялся Черный. – Просто… будучи старше вас летами и немало по белому свету поездив, многое вижу в ином, более ярком свете…

– Слишком ярком, – прервал король.

– Быть может, и так. Но… меня, искреннего поклонника и слугу вашего, огорчает, что на свете существует власть без власти. Трон без опоры верноподданных, преданных людей. Я в отчаянии, что вы, имея поддержку почти всех литовских вельмож, жестоко обиженных королевой, не хотите их помощи… не хотите…

– Чего же? – переспросил король, слушая более внимательно.

– Не хотите у нас, в Литве, править самостоятельно. Август удивился, возможно, притворился удивленным.

– Быть может, вы забыли, что я уже давно коронованный великий князь и государь литовский.

– На бумаге – да. Но тот, кто не вершит суд и не распоряжается казною, никогда не будет настоящим правителем, даже если он восседает на великокняжеском престоле.

– Ну что ж… Я бы мог устроить торжественный въезд в Вильну. Впрочем, нет! – возразил он сам себе. – Даже на это нужно согласие короля.

– Даже на торжественный въезд? – продолжал с деланным изумлением Черный. – Неужто?

Смею заверить, что почести и та истинная преданность, с которой встречают вас все благородные литовцы, уже способны сделать вас, ваше величество, истинным правителем. Ну а потом… Король должен будет признать вашу власть, хотя бы здесь…

– Глебович – опора королевы. Будет чинить препятствия… – подумав, отвечал король.

– Можно выступить с предложением, принять закон… За остальных магнатов я ручаюсь. Ваши начинания найдут у влиятельных людей поддержку. Так же, как у преданных Радзивиллам иноверцев. Их не так уж много, но они крепки верой. Не предадут.

В эту минуту за окном затарахтели колеса. Август вздрогнул.

– Что это? – спросил он.

– Сестра вернулась. Ну как, господин мой, можно перейти к делу? Разговаривать с людьми?

– Весьма осторожно, а то потом сплетен и слухов не оберешься. И в Вильне, и на Вавеле.

Август встал, прервав разговор, выглянул из окна вниз, во двор.

– Какая чудная упряжка! И как великолепно подобраны кони, все карие!

– Одна к одной, – согласился Черный. – Это наши лошади, радзивилловские. Но до ваших великолепных верховых из королевских конюшен им далеко.

– Моих конюшен?

– Пока что они принадлежат королеве, но если вам будет угодно…

– Ах, да. Разумеется…

Черный хотел еще что-то добавить, но, взглянув на Августа, умолк. Король, высунувшись из окна, глядел во двор и мыслями был далек от нововведений, ревизоров королевы и даже от великокняжеского престола. Она вернулась. Важно было лишь это. Только это.

Она вернулась, измученная болтовней Рыжего, не слишком искренними уверениями литовских матрон, твердивших о приязни и выражавших свои сочувствия, устав от бесконечно длинного, скучного дня.

«Домой! Домой!» – твердила она брату, но тот следил, чтобы они побывали не меньше чем в трех домах, и все тянул с возвращением.

Когда наконец после ужина они оказались в ее покоях и бросились навстречу друг другу, обоим было ясно, что случилось нечто необычное – впервые оба поняли, как тяжка для них разлука. И уже потом, обнимая Барбару жадно и с великим страхом, словно бы опасаясь, что вот-вот лишится ее, король, сам удивляясь, сказал такие слова:

– Я никогда не тосковал ни по одной из женщин. Не та – так другая. Ни одну из них я не любил, как тебя. Даже Диану.

– А как вы меня любите, дорогой?

– Совсем иначе. С огромной нежностью, с упоеньем… А это значит… значит…

– Значит, вы и в самом деле меня любите? – спросила она робко, исполненная надежды.

– Да, я люблю тебя так горячо, так сильно! Ты у меня в крови, в сердце, в мыслях. Словно бы мне каждый вечер кто-то приворотное зелье подмешивает в мед.

– Я без вас весь день тосковала, дорогой мой. Весь этот длинный-предлинный день… Прежде я всегда наслаждалась любовью… Чужим желанием, своей радостью. А теперь… это не просто радость ждущего ласки тела. Я также… Люблю вас всей душой, всем сердцем.

Они покинули Гаштольдов замок через несколько дней, и дни эти, как соты медом, были заполнены нежными объятиями, ласками. Карета Радзивиллов ехала впереди, и Черный уверял брата:

– Наш будет, увидишь. Еще немного, и он – наш.

– А Барбара? – спрашивал Рыжий, любивший младшую сестру больше, чем старшую, Анну.

– Следи, чтоб держала сокола на руке, а то улетит в Краков, в объятья супруги. Любит не любит, нам все равно, был бы он только с нами, а при нем его великокняжеский колпак.

С середины ноября Барбара поселилась во дворце Радзивиллов, королевский двор ожил – в нем слышен был веселый гомон, звучала музыка итальянской капеллы. Молодой король окружил себя сверстниками из знаменитых родов, польских и литовских, любил смотреть выступления странствующих жонглеров, акробатов и канатоходцев, любил яркие маскарады, остроумные выходки придворных шутов и карликов. В особенности одна из карлиц, по прозвищу Коротышка, как верный пес, следовала за ним по пятам, пока наконец королевский любимец Лясота, приглядевшись к ней внимательнее, не спросил короля, не видел ли он раньше Коротышку в покоях королевы, на Вавеле. Только тогда Август заметил, что перед ним маска из румян и белил, скрывающая безобразное лицо. Лясоте было велено проследить, чтобы Коротышку хорошенько отмыли, оттерли мочалкой и после этого показали Остое, знавшему всех придворных шутов Боны в лицо. Остоя, припертый к стенке, вынужден был признать, что Коротышка – любимица королевы Дося и что в Литву она приехала давно, вместе со двором Августа.

– Все это время, до отъезда в Гераноны, она шпионила за мной. Коли так, не желаю тут видеть и Остою. Очень жаль, но кто знает, может, и он доносит обо всем на Вавель и в Неполомице? Ведь он ездил с нами на охоту! – вспомнил вдруг король и обратился к Довойне: – При первой же оказии отправишь обоих в Краков. А пока пусть не попадаются мне на глаза.

Не успели еще Остоя с Досей добраться до Кракова, а королева уже принимала гонца от Августа и Глебовича. Воевода сообщал Боне о том, что вдова Гаштольда Барбара вскружила голову молодому королю, что Радзивиллы ищут среди вельмож людей, преданных великому князю. Письмо Августа было коротким, он сообщал, что нашествие чумы на Вильну кончилось, а сам он много времени проводит на охоте, потому что в Вильне нет у него достойной резиденции, где он мог бы жить вместе с супругой. И если бы не гостеприимство литвинов, уже давным-давно покинул бы он Великое княжество Литовское.

Известие о новой любовнице Августа королеву не слишком огорчило, их у него всегда хватало – придворные дамы, знатные горожанки были к его услугам. Она хорошо помнила, что у ее деда, герцога Миланского, кроме многочисленных законных детей, было еще десятка два внебрачных.

Август – истинный Сфорца, в жилах его южная, горячая, неспокойная кровь… Куда страшнее была весть о скором его возвращении, о происках Радзивиллов, и королева, смяв письмо, с досадой швырнула его на пол. Вслед за ним с грохотом полетели кубки, один, другой…

На шум тотчас же прибежала Марина. Поднимая с полу кубки, она спросила:

– Столь дурные вести?

– Более чем дурные! – воскликнула королева. – Ужасные! Глебович сообщает, что вельможи на Литве вступают в тайный сговор против меня. Да и кто может освободить их от ненавистной Боны, которая проверяет пожалования, выкупает земли? молодой король! Глупец, который еще не понимает, как могут отомстить те, кого отстраняют от должностей, лишают незаконных владений. Литовский князь? Это он-то? Да ведь он пока никто!

– Государыня, вы поедете туда? – допытывалась Марина.

– Это сейчас, когда король занемог? И его носят в паланкине? О боже! Как страшны эти браки с Габсбургами! Если бы не Елизавета, Август был бы сейчас здесь, со мной, а не в Литве, в чужом краю. Один! Совсем один!

Она не спала всю ночь, заново перечитывая помятые листы письма, а утром рано явилась к королю в опочивальню.

– Как прошла ночь, ваше величество? – спросила она, стараясь казаться спокойной.

– Прескверно. Все суставы, все кости разболелись. Придется лежать на пуховиках, – пошутил он.

– Вы слишком долго спали на медвежьих шкурах. Жесткое ложе хорошо для молодых.

– Для молодых… – с грустью повторил король и добавил: – А что пишет молодой король?

– Не знаю, что и сказать, – отвечала Бона. – Плохи, плохи дела. Радзивиллы чуть ли не бунт подняли. Подговорили Августа устроить торжественный въезд в Вильну.

– Въезд? Яко великого князя?

– Думаю, что так, коль скоро грозит нам, что, ежели не получит полной власти, вернется на Вавель и возобновит хлопоты о разводе. Теперь и жена в ход пошла. Пишет: «Я король, а жену привезти сюда не могу, некуда».

Только последняя фраза была из письма Августа, остальное Бона придумала, чтобы попугать Сигизмунда сыновним бунтом. Больше всего ее ужаснула мысль, что Август вернется на Вавель, к Елизавете, она хотела заставить короля пойти на уступки, выслать деньги, необходимые на восстановление замка.

Но Сигизмунд, хотя и знал уже о донесении Глебовича, удивился, не поверил.

– И это пишет Август? – спросил он. – Кто бы мог подумать?! Безгранично вам преданный, послушный…

– Литвины сеют смуту. Решили нас поссорить. Притом он знает, как вы любите Елизавету, мечтаете дождаться внука. И наносит удар. Меткий.

– Хорошо известным вам способом? На итальянский манер? – спросил король, прищурившись – крикнула она. – Будем удивляться наступившей в нем перемене? И ждать? А может, благословим?

– Глебович ненавидит Радзивиллов… – рассуждал король. – Но он один, а их – тьма.

Впрочем, вельможи упрекают его, что он их свобод отстоять не умеет. От королевы – плохая защита.

– В конце концов виноватой оказываюсь я. Я одна! – вспыхнула Бона.

– Когда-то это должно было случиться, – вздохнул король. – Я могу отложить решение. Сослаться на болезнь. Но надолго ли меня хватит?

– Что это значит? – спросила она в изумлении. – Вы хотите передать в его руки верховную власть над всем княжеством? Уже сейчас?

Он кивнул, снова вздохнул.

– Все лучше, чем явный бунт. А кроме того, скоро он получит власть над всем государством, так пусть уже сейчас учится умению повелевать. Искусству нелегкому.

– А я? – воскликнула она гневно. – Если он и впрямь будет там править, кем буду я, великая княгиня Литовская? Что станет с моими замками? Поместьями?

– Литовские печати я велю спрятать под замок, – отвечал Сигизмунд, немного подумав. – Пусть ставит свою печать под всеми актами и декретами.

– И не вздумайте! Это провал, полный провал! – кричала она, в отчаянии, что все замыслы обернулись против нее и, казалось бы, невинная ложь о бунте Августа навела короля на мысль частично отказаться от власти в пользу сына.

– Провал? Отчего же? – спросил король. – Казна Великого княжества пока что в моих руках.

Больше едва ли возможно сейчас сделать. Я могу напомнить, что это по вашей воле Август еще ребенком был избран…

– О боже! Я сделала это в интересах династии, – защищалась она. – Он должен был служить нам, а не править. Я хотела иметь послушное орудие…

– А получили второго короля. Вот к чему привело ваше упрямство, избрание нового короля при живом старом – согласилась и она. – Но…

– Но это еще не все, – прервал ее король. – Помните? Сразу же после избрания Августа сейм заявил, что такое беззаконие не должно больше повториться. Избрание – только после смерти предшественника и к тому же на сейме, куда может приехать любой человек благородного происхождения. Боже мой! Ведь меня еще выбирал сенат!

– А разве его решение не утверждалось палатой депутатов?

– Депутатской палатой, но не всей шляхтой… А теперь… После смерти Августа набежит толпа мелких людишек и, пререкаясь, выберет кого-то из многих депутатов. Всякое может быть… Опасное оружие дали вы шляхте в руки…

Она умолкла, собираясь с мыслями, готовясь отразить нападение. Так редко он вступал с ней в спор, так часто казнил молчанием.

– Санта Мадонна! – воскликнула она наконец. – Лесник, сажая дерево, не думает о том, что оно когда-то может придавить и его во время бури. Откуда мне было знать, чем грозит избрание Августа? Ведь и вы не предвидели, что ваших королей будут теперь выбирать по-другому.