Текст книги "Королева Бона. Дракон в гербе"

Автор книги: Галина Аудерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

– И это говоришь ты? Богатырь?.. Бесстрашный муж? Миколай Рыжий только головой покачал.

– Воевать с Боной?.. Дьявольски трудно…

– Но ведь и в этом, и во всем, что Литвы касается, нас Фердинанд поддержит.

– Но как Августа уговорить? Предложить ему опять жену с изъяном?

– Со скрытым, – добавил Черный.

– Но с изъяном, да притом с большим! – твердил свое брат.

– Ты все никак в толк не возьмешь! – рассердился наконец канцлер. – Никак тебе не втолкуешь.

А ведь это путь к возвышению нашего дома. Нужно лишь немного судьбе помочь, а когда Август умрет, не оставив потомка, трон литовский освободится. Наконец-то. Для великого канцлера Литвы.

Для Радзивилла.

– Вон на что замахнулся, – промолвил Миколай Рыжий после долгого молчания.

– А ты? Неужто тебе, мечтавшему гетманом быть на Литве, мысль об унии не противна? Неужто не хочешь, чтобы трон великого князя Витовта был снова нашим? Только нашим?

– А польский престол? Не верится тебе, что сумеешь потом сменить великокняжеский колпак на золотую корону?

– Кто знает. Не зря добивался я княжеских титулов, рарположения Августа и Фердинанда. Быть может, после смерти последнего Ягеллона…

– А сейчас слушай меня, дурака! – воскликнул Миколай Рыжий. – Габсбург будет зариться на польский престол – тесть короля, отец Катерины.

– Полно! Есть и еще один кандидат, сын Изабеллы, молодой Заполия, – не сдавался канцлер.

– И Альбрехт Прусский, тоже потомок Ягеллонов, – добавил брат.

Радзивилл Черный вытер со лба обильно выступивший пот.

– То-то и оно, – ответил он. – Наша забота – не допустить, чтобы Литву проглотили. И править здесь, в Вильне. А Вавель? Ну что же, тот ли, иной ли дракон на тамошний трон сядет, нам-то, брат, что за дело?

В гостиных покоях виленского замка Бона с нетерпением ожидала возвращения Паппакоды и, едва он вошел, воскликнула:

– Какие новости, узнал что-нибудь?

– Здесь в Вильне, госпожа, нет единодушия. Кому-то одной личной унии довольно, другие тесного союза с Короной хотят, равных прав и привилегий с польскими вельможами.

– А много ли у Яна Радзивилла сторонников?

– Нет, госпожа. Магнатов всего лишь двое: трокский каштелян Иероним Ходкевич да еще Осцикевич, каштелян виленский.

– Хорошо. Зови кравчего.

– Он уже давно ждет.

В покои вошел муж лет тридцати с небольшим, лишь темные глаза выдавали его сходство с Миколаем Черным. Держался он свободно, как и во всех Радзивиллах, в нем угадывалась сила.

– Прошу вас, садитесь, – сказала королева. – О вас, ваша милость, я слышала так много, что, приехав в Литву, сразу же решила пригласить к себе, дабы узнать, что здесь, в Литве, творится?

Радзивилла, казалось, слова ее позабавили.

– Меня? А отчего же не брата моего, канцлера литовского?

– Вас. О чем думает канцлер, сумевший столь ловко к королю подольститься, нам, слава богу, ведомо. Но ведь и здесь, в Литве, нет мира и спокойствия. Вельможи на два лагеря разделились.

Одни что-то тайное замышляют, другие – братьям покойной королевы слепо преданы.

– Я Барбаре, как и Миколай Черный, двоюродным братом прихожусь, – нахмурившись, отвечал кравчий, – да только разделяет нас с ним многое. Но коль скоро вам, ваше величество, и это известно, то, полагаю, не тайна для вас, что я и друзья мои хотим для себя тех же свобод, которые польской шляхте давно привычными стали.

– Но кто же здесь, в Литве, таким устремлениям противостоять решится? – спросила королева.

Кравчий поглядел на нее внимательно.

– Видно, братья мои немало постарались, коль вы меня так низко ставите. Вы, великая княгиня Литовская, не хуже, чем я, ваш покорный слуга, знаете, кто у нас прочному союзу с Короной противится. Кто кричит во все горло, что вельможи польские готовы обойтись с Литвой, как с Мазовецким княжеством, сожрать ее, проглотить, подчинить полностью.

– Стало быть, вы, пан кравчий, братьям своим – противник?

– У меня, как и у всех Радзивиллов, натура волчья, но ягненком прикидываться я не желаю.

Предоставлю это братьям. Они готовы. Делают вид, что преданы королю, а сами тайком…

– Прошу вас, продолжайте.

– Миколай Черный тайком с послом австрийским доктором Лангом вступил в переписку. Просит его поскорее прислать портрет герцогини мантуанской Катерины, сестры покойной Елизаветы.

– Как вижу, вам и это известно. Не удивляйтесь, если я вас спрошу: много ли у вас верных людей?

– Для того, чтобы одержать победу на сеймиках, хватит. Но, если бы мы, государыня, заручились еще и вашей поддержкой, исчезли бы наветы, что я не только братьям своим, но и королю удар нанести хочу.

– Исчезли бы, в самом деле? Вы в это верите?

– Не более, чем вы, государыня.

– Я? Вижу, вы, пан кравчий, муж государственный, тонкий политик. Кто знает? Быть может, выиграете вы, столь горячо за права и свободу Литвы ратуя, а не Черный, на Вену уповая.

– Я читал Макиавелли, – отвечал кравчий после минутного раздумья. – Он уверяет, что великая и верно намеченная цель в конце концов будет достигнута, даже если тот, кто игру затеял, низменными страстями обуреваем. Ну, скажем, не столь уж возвышенными, – добавил он, видя, что королева нахмурилась.

– Санта Мадонна! О ваших страстях и побуждениях мне ничего не известно, но я…

– Вы, государыня, – прервал королеву кравчий, – готовы стать на пути у родного сына. Я хочу преградить дорогу родным братьям. Ей-богу, даже сам Макиавелли, наверное, не мог бы решить, чьи побуждения лучше укрыты от любопытных взоров.

Королева нахмурилась еще больше, с трудом сдерживая гнев.

– Да, вы, сударь, большой фантазер… Не знаю, чего у вас больше – фантазии или дерзости.

– Вот это как раз и пришлось шляхетской братии по душе, – отвечал кравчий. В темных глазах его можно было прочесть вызов.

– Ну что же! Из этого следует, что все уже сказано, – поспешила она закончить разговор.

– И я могу на вас рассчитывать?

– О да, разумеется! На мою помощь, на поддержку. Синьор Паппакода…

– Говорил что-то о старостве в Тыкоцине, – небрежно заметил кравчий. – Но благодарю вас, я привык довольствоваться тем, что у меня есть.

– Кто бы мог подумать! Никогда бы не поверила, что встречу Радзивилла, столь несхожего со своими братьями.

Кравчий склонился перед ней в низком поклоне.

– В памяти моей навсегда останется тот день, когда я услышал похвалу из уст самой королевы, – отвечал он, направляясь к дверям.

Едва он вышел, как в приемные покои явился Паппакода.

– Прикажете говорить с ним? – спросил он Бону. Только тут Бона дала волю своему гневу.

– Что за человек! – воскликнула она. – Непреклонный, твердый, дерзкий! Посмел прервать меня!

Королеву! Любую мысль на лету ловит. Опытный игрок, а с какими амбициями! Но так же, как и брат, о собственном благе помышляет, хотя вроде бы о шляхетских свободах печется.

– Стало быть, затевать беседу с ним не стоит?

– Разумеется, нет. Ах, если бы был жив Алифио! Разговор с ним требует большого искусства. Санта Мадонна! Литовский кравчий… Гляди, как бы он тебе самому череп не раскроил. И все же, черт побери, это человек, с которым беседовать стоит! И не скучно. Уговори его взять староство в Тыкоцине. Я хотела бы, чтобы кравчий был в моих руках…

Минуту спустя раздосадованный Паппакода громко жаловался Марине:

– Хватит! Это невыносимо! Она то и дело вспоминает Алифио, будто я ничего не делаю. С утра до вечера у нее на побегушках! Посол Ланг упрекал меня за это. Того и гляди получу нахлобучку из Вены.

– Тут никогда нет покоя, – сетовала Марина. – Ходишь, будто по раскаленной жаровне. Да еще в замках здешних вечно сырость да холод. Когда мы вернемся в Бари?

– Пока это время не настало. Но, клянусь, настанет. Доктор ди Матера говорит – у нее болезнь, которую могут излечить только италийские воды.

– Южное небо. Солнце Бари… – вздохнув, добавила камеристка.

Сигизмунд Август нашел время для свидания с матерью только на третий день после ее приезда. Он был с ног до головы в черном. Черным были завешены стены в его покоях, всюду на столах и скамьях лежали черные, с серебряной нитью покрывала. Август стоял перед матерью исхудавший, стройный, со скорбно сжатым ртом. Молча поклонился ей, и тогда она первая начала разговор.

– Перед вашим отъездом в Краков я хотела повидаться с вами. Разделяю с вами вашу печаль…

– Полно! – прервал король.

– Скорблю о вашем одиночестве, – закончила она, не дав себя сбить. – Анна тоже от имени всех сестер хотела обнять и поцеловать вас еще здесь, в Вильне.

– Весьма рад этому, – ответил он холодно.

– Мы с вами всем сердцем, всеми помыслами своими, – уверяла Бона.

И снова услышала одно лишь слово:

– Спасибо.

– Но это не все, есть еще и дела, – ничуть не смутившись, продолжала королева. – Анна, – обратилась она к дочери, – ты можешь идти.

– Дела? Разумеется, в этом я ничуть не сомневался, – ядовито заметил Август.

Они сели, помолчали минутку.

– Хорошо, – сказала наконец королева. – Я хотела спросить, ведомо ли вам, что войско Грозного на границах с нами крепости воздвигает? Неподалеку отсюда?

– Знаю, – отвечал он, – и велел, чтобы не спускали глаз.

– Ах, не об этом речь, – прервала она. – Люди мои донесли, что Иван ищет поддержки у Габсбургов и у папы. Добивается присвоения ему титула царя всея Руси.

– Ну, нет! – воскликнул Август. – Я пока еще жив и, несмотря на страдания мои, нахожусь в добром здравии. Король Литвы и Руси.

– Жаль только, что Габсбурги не делают больше ставки на Ягеллонов, – заметила она с притворной грустью.

– Это тоже сообщили вам ваши люди? – удивился король. – Отчего вдруг в Вене поставили на нас крест?

Она решила быть твердой и искренней и потому сказала:

– Династия угасает. У польского короля нет наследника. По лицу короля пробежала тень, но он сохранил спокойствие.

– Вам, государыня, должно быть известно, какие обещания дал царь Иван Риму?

– Не знаю, поверите ли, но он уверял, будто готов отказаться от заблуждений схизмы. Отдать Литву и Русь под покровительство святого престола.

– Поверю ли я? – спросил король, рассмеявшись каким-то ненатуральным смехом. – Должно быть, государыня, вы ни в грош не ставите моих послов и королевскую канцелярию, где еще не перевелись умные и зоркие люди. Разумеется, мне все это ведомо. Тайные посланники молодого Ивана желают единения папы с Габсбургами. Твердят, что я сторонник религиозных новшеств, и клянутся, будто, приняв католицизм, русский царь не допустит реформы церкви.

– Значит, ты все знаешь, – шепнула Бона. – Так чего же ты ждешь?

– Какое упущение! – усмехнулся король. – Неужто лазутчики ваши еще не донесли вам, что я делаю, видя, как Грозный с Фердинандом ведут против меня интригу?

– И в самом деле не донесли, – отвечала она, злясь на него, на себя, на нерасторопность Паппакоды.

– Бог мой! – вздохнул король. – Эти столь ненавистные вам Габсбурги… А ведь я им нужен, хотя бы потому, что у них есть смертельный враг – Турция. И в случае войны только польское войско, только Тарновский может спасти Вену…

– Но пока что Вене еще не грозит осада, – прервала его Бона, – а царь Иван уже просит Фердинанда снестись с папой, обещает сменить веру.

– Чтобы не прогневить Фердинанда, я не настаиваю на законных правах сестры Изабеллы на венгерский престол, – ответил он, словно предупреждая вопрос Боны.

– А что делаешь ты, чтобы не прогневить Ивана? – спросила она.

– Выжидаю. Держу Рим в страхе. Если, желая обратить Грозного в католичество, ему пообещают отдать всю Русь… Тогда! О, Санта Мадонна!.. Я им пригрожу. Пригрожу папе моей готовностью порвать со святой верой предков.

– Сигизмунд! – крикнула она с отчаянием в голосе.

– Да, я это сделаю, непременно, – спокойно отвечал он. – Как когда-то король Англии Генрих Восьмой. Наши иноверцы…

– Богохульники, еретики, – подхватила Бона.

– Да, но среди них есть и епископы, ну, скажем, Уханьский. Они все ждут не дождутся нашего разрыва с папой. Пусть же Рим и Вена подумают хорошенько, какой им сделать выбор, они получат короля-еретика во главе польского костела, королеву Изабеллу в Венгрии, союз Польши с Францией, а коли не хотят этого, тогда…

– Что тогда? – спросила она, предчувствуя недоброе.

– Тогда пусть откажут Ивану. Тотчас же, немедленно. Взамен за отказ папы я готов издать еще один закон против иноверцев, как это сделал мой батюшка. И даже готов обещать Габсбургам…

– Не давай им никаких обещаний!

– И все же… – настаивал Август. – Радзивилл Черный советовал мне…

– Он опять он? – бросила она с презрением. – Что же он тебе советует?

– Для блага династии вступить в третий брак, чтобы сын мой, Ягеллон, занял сперва великокняжеский, а потом и польский престол.

Бона облегченно вздохнула.

– Наконец-то! Ну что же. Следует как можно скорее отправить послов – просить руки французской принцессы.

– Французской только в том случае, если папа и римский король послушают Ивана. Если Литва окажется под ударом. Но если царь Иван с папой не сговорится, тогда, хочешь не хочешь, краковский престол займет дочь…

Она отгадала его мысль и испугалась.

– Дочь Габсбургов? Только не это! Только не это!

– Видит бог, мне сама мысль о новом браке противна, – с горечью отвечал он. – Но для блага династии, ведь это ваши слова, я готов сделать все… Из ваших слов и донесений лазутчиков я заключаю, что… Да, выбор падет на эрцгерцогиню Катерину…

Бона сорвалась с места.

– Нет! Нет! Нужно найти другой выход. Это предательство, твоя сестра Изабелла тебе верит, а ты… Отдаешь Венгрию Вене на растерзание. Фрич со всей шляхтою тебе доверился, а ты его тоже предал ради магнатов, сенаторов. О боже! Ты и меня предал. Меня, а я так мечтала, что ты сделаешь это королевство великим и сильным. Заключишь новые альянсы… А ты… Кто твои советники? Радзивиллы – Рыжий да Черный? Граф-гетман? А отчего бы не Станьчик? Он по крайней мере шевелил бы мозгами, искал выхода. Сказал бы правду – что тебя уже сейчас называют «Королем-Завтра», потому что ты вечно откладываешь решения. Делаешь то, чего хотят другие – Габсбурги, Радзивиллы. Не паришь в небе, как орел, а ползаешь!

Король побледнел, вскочил с места, направился к дверям.

– Не желаю больше вас слушать! – сказал он матери уже с порога.

– Сигизмунд! – умоляла Бона, хотя в покоях никого уже не было.

Губы у нее дрогнули, и она прошептала:

– Ни слова. Ни единого взгляда…

Они расстались в ссоре, но еще несколько дней провели под одной крышей. Королева больше не видела сына, хотя и знала обо всем, что происходит в его покоях. Ей первой сообщили, что доктор Ланг прислал из Вены лик дочери Фердинанда.

Небольшой портрет этот принес в комнату к королю Радзивилл Черный и велел камердинеру поставить на пол, накрыв белым пологом. Когда король вошел в опочивальню, канцлер сказал:

– Гонец от австрийского посла доктора Ланга привез…

– Лик? – спросил Август. – Чей? Катерины? – Да.

Король подошел ближе и быстрым движением сорвал полог. Он смотрел на изображение дочери Фердинанда так долго, что Черный, обеспокоившись, сказал:

– Портрет не слишком удачен. Должно быть, делали в большой спешке.

– Вижу.

– Но доктор Ланг уверяет, что принцесса здесь ничуть не приукрашена.

– Неужто? – спросил король с иронией в голосе и с досадой швырнул полог, который держал в руках.

– Но, государь… Я хотел бы сказать… – начал было канцлер.

– Нет, милейший князь, теперь скажу я, – резко прервал его Август. – Кто вы? Враг мой или друг и наперсник? Вы любили Барбару. Разумеется, ваша любовь была не похожа на мою, но я не знал человека, более нам преданного. Ни Рыжий, ни Ян…

– Ох, про Яна лучше и не говорить, – пробурчал Радзивилл.

– Пан кравчий по крайней мере действует открыто. Называет меня самодержцем, врагом унии. Но чего добиваетесь вы оба? Зачем вам понадобился третий брак сейчас, когда я еще своей любимой не забыл? Каждую ночь во сне ее вижу в жемчугах, в накидке из распущенных волос, в короне…

Канцлер только руками развел.

– Нам тоже несладко. Но я со всех сторон попреки слышу, что из-за сестры моей вы, государь, без наследника остались. Мол, и сейчас новому браку противимся, который не дал бы угаснуть роду Ягеллонов… Вот мы и спешим заверить вас, что благополучие вашего королевского величества нам всего дороже. Еще не успев забыть о Барбаре, мы думаем о той, которая займет ее место…

– Только не в моем сердце, – резко прервал его король.

– Но на троне, – закончил свою речь Черный.

Август кружил по комнате, словно зверь, загнанный в клетку.

– Новый брак? Я должен жениться? Я, который клялся ей в любви до гроба? В любви, столь непохожей на все прежние, в любви вечной…

Подумав немного, Радзивилл Черный решил сделать вид, что раскаялся.

– Простите, господин мой. Провинился я перед вами, – сказал он, собираясь покинуть опочивальню.

– Постойте, князь! – остановил его Август.

– О прощении молю! – склонился в поклоне канцлер.

– Ах, полно! Не все ли это теперь равно! Один раз в жизни я вознамерился стать обыкновенным человеком, любимым и счастливым, но теперь… К несчастью своему, я, будучи королем, далеко вперед заглядывать должен. Быть может, бог меня за измену эту не покарает… Ну что же… Коль скоро вы мне друг… Любезный князь, поезжайте с посольством. на запад.

– С посольством? – удивился Черный.

– Да, и с весьма представительным. Сначала в Вену, доложите там, что последует, коли они пойдут Ивану на уступки, про Турцию напомнить не забудьте. У нас с полумесяцем мир, но, если турки на Европу нападут, мы против них выступим. Да еще скажите, что все мы, а особливо вы, князь, готовы ратовать за реформу церкви.

– Оттуда мне сразу в Краков возвращаться?

– О нет! Сделайте вид, что собираетесь в Италию. Уразумели? Разыграйте их, но ненароком выдайте цель тайной миссии: вы-де должны там встретиться с посланцами французского короля, потолковать о моей невесте.

– В самом деле вас сватать или только немчуру попугать? – допытывался Радзивилл.

– Если Вена заодно с папой царю Ивану сразу не откажет – во что, впрочем, поверить трудно, – то и вы не спешите, попугайте их хорошенько. Но ежели Москве уже дано обещание, шлите ко мне вестника, а сами во Францию поезжайте, к Карлу Валуа за невестой.

– Мне ехать сейчас, государь?

– Против нас столько сил объединилось, что медлить нельзя. Выезжайте завтра. Скажу хоть раз, как королева-матушка говорить любит: быстро, быстро, быстро!

Королева раздевалась в своей опочивальне, камеристки Марина и Сусанна помогали ей снять драгоценности, высвободили из-под бархатного чепца ее пышные, почти не тронутые сединой волосы.

– Для светлейшей госпожи время остановилось, – удивлялась Сусанна. – Седины почти нет.

– Да, впрочем, виски уже поседели. Но я по-прежнему чувствую себя молодой. Только вот этот дурак-медик пугает, говорит, что горло опухло.

– Лучшее лекарство от этого – италийские воды, теплые источники, – уверяла Марина.

– Как бы не так! Горло мое пухнет от крика. С тех пор, как мы в Вильну приехали, я то и дело кричу, у ревизоров этих ничего без крика не добьешься.

– Путешествие на воды… – не сдавалась Марина.

– На воды! На воды! – сердито перебила ее королева. – Что от них толку, коли я с землемерами бьюсь, во все стороны шлю гонцов да без конца повторяю: езжай туда, отдай письмо в собственные руки, да чего лишнего не сболтни. Всех учить приходится, никогда еще я столько не говорила. Оттого и горло пухнет. Если бы я, как прежде, могла действовать свободно, без оглядки, быть может, я и швыряла бы наземь все, что под руку подвернется, но тогда бы горло у меня не болело!

– Разумеется, – согласилась Марина. – Однако смею заметить, госпожа…

– Довольно! Надоела мне твоя болтовня! Готовься к отъезду.

– В Италию? – робко спросила камеристка, не смея надеяться.

– О бог мой! До чего ты глупа! – вынесла ей приговор Бона. – Сейчас не время лечить горло. Едем в Мазовию.

– Ах…

– Король в Краков возвращается, а мы в Варшаву. Сусанна! Ступай, скажи об этом королевне Анне.

К гетману Тарновскому, прибывшему в Вильну после проведения смотра войску в приграничных крепостях, сразу же ринулся Радзивилл Черный.

– По своему обыкновению государь повелел мне начать переговоры с сенаторами, милостивый гетман. Поэтому, воспользовавшись вашим прибытием в Вильну…

Гетман прервал его не без иронии:

– О да! Старое присловье гласит: беда у порога – вспомнили бога. Разумеется, королю могут помочь и старые опоры отцовского трона. Не возражайте! Я знаю. Он просил меня о помощи еще до брака с Барбарой. А теперь снова нуждается в защите от натиска вдовствующей королевы. Значит, сам того пожелал? Я слышал о его новом супружестве. С дочкой Габсбурга Катериной. Так ли это?

– С эрцгерцогиней Катериной, – почтительно заметил канцлер.

– А ежели… Ежели и она окажется такой же… бесплодной, как и Елизавета? – слегка поколебавшись, спросил Тарновский.

– Не думаю… Но тогда, бог даст, после длительного монаршего правления господам сенаторам и Совету представится возможность нового выбора. А быть может, даже удастся возвести на трон и одного из блистательных воителей, прославленного в боях гетмана…

Тарновский внимательно пригляделся к Радзивиллу.

– Это также повелел сказать вам… король? – спросил он.

– Помилуй бог! Вы мне не верите? – возмутился литовский канцлер.

– Не совсем… – произнес Тарновский. – Брат ваш, Миколай Рыжий, также великий гетман.

– О! Всего лишь литовский. Да и то едва лишь несколько месяцев. И, хотя он мне брат, спрашиваю порою себя: «Какие виктории прославили его имя? Какие подвиги ратные?» Каждому ведомо: нет в Речи Посполитой вождя более знаменитого, нежели великий гетман коронный, победитель под Обертином.

– Гм… – буркнул Тарновский.

– О, нет, именно так. Гроза турок,!

– Значит, – спросил через минуту Тарновский, – вы уже не говорите обо мне «граф-гетман»?

Я никогда так не говорил! – возмутился Радзивилл.

– Вот и хорошо, потому что сегодня великий гетман – я, а завтра им будет кто-нибудь другой.

Важно не это. Важно, что в наше время должность эта надо всеми иными главенствует, шляхту ныне только хлеб интересует, тот, что она в Гданьск сплавляет. Благое дело, пусть обогащается. Однако же посполитое рушение в негодность ныне пришло! Ненадежно, медлительно. В расчет принять можно только наемное войско, постоянное. А кто его возглавит? Кто, королевскому могуществу равный?

Гетман. Верховный вождь, монарха. В самом деле… Кто знает, кто знает. Быть может, со временем, когда не станет Ягеллонов… Однако же мысль эта вами была высказана, пан воевода, не мною.

– Не отрицаю, именно мною, – согласился Радзивилл. Гетман снова пристально вгляделся в него.

– Я дорого бы дал, – произнес он наконец, – чтоб отгадать, отчего вдруг?.. Отчего вы норовите просватать за Августа эрцгерцогиню Катерину?

– Боже мой! В действиях своих я руководствуюсь всего лишь свойственной мне доброжелательностью, – витийствовал канцлер. – На короля обрушилась матушка, он чувствует себя весьма одиноким. Надобно ему забыть о Барбаре, снова стать счастливым.

– Но каково придется Катерине у вас в Литве? Будет ли она счастлива? Вспомните покойную Елизавету… – заметил гетман.

– А зачем ей сидеть в Вильне? Королева Бона воротится к себе, в Мазовию. Двор, как и в прежние времена, будет в Кракове, снова оживет Вавель. Наконец-то!

– Вы так легко уступаете малопольским вельможам место при короле? – все еще сомневался Тарновский.

– Полно, ваша милость, у меня своих дел в Великом княжестве предостаточно, – объяснял Радзивилл. – Впрочем, я знаю, в случае нужды вы позовете меня в Краков.

Тарновский встал, прошелся по комнате, наконец, приняв решение, промолвил:

– Да, разумеется. В таком случае, извольте повторить нашему государю: я стою за его супружество с дочкой Габсбурга, герцогиней Мантуанской.

Несколько дней спустя Виленский замок совсем опустел: первым уехал неизменный уже советник короля Радзивилл Черный, затем сам Сигизмунд Август, наконец, в Мазовию отправилась и королева Бона. Прощание с сыном не было таким уж холодным, их обоих занимала теперь борьба с Веной и Римом. Устрашатся ли там угроз Августа, порвут ли переговоры с Иваном? В глубине души королева вынуждена была признать, что этот исход был бы наилучшим, однако же и цена, которую следовало заплатить за него, казалась ей слишком высокой. Катерина?! Дочь Габсбурга снова в Вавельском замке? Единственное, что ее как-то примиряло с этой мыслью, – надежда облегчить участь Изабеллы. А также и то, что ей теперь не нужно было выступать в роли королевы-матери рядом с третьей женой Августа. Слава богу, она не зависит больше от воли сына, от того, что будет происходить на Вавеле. У нее собственный замок, она единовластная правительница Мазовии. И всегда может вернуться из Литвы к себе в Варшаву, уже сейчас красивую и многолюдную…

Тотчас же после возвращения она велела Паппакоде кликнуть Станислава Хвальчевского.

– Успеете завершить земельные по меры? – спросила она.

– Успеем, государыня. В Пинском и соседних староствах отобрано либо выкуплено триста пятьдесят влук. Кроме двух больших фольварков, я заложил три небольших, для ревизоров и старост.

– Ну вот, видишь, сударь! Служить у меня выгодно. Я умею ценить людей. Не спорь, мне все ведомо. Крестьянам земли дал?

– Как вы повелели, ваше величество. Те, что в стороне от дороги рек.

– Что сказывают? – спросила Бона с оттенком нерешительности в голосе.

– Что земли там уж больно неважные. Одни пустоши.

– Потому-то они и получили их даром.

– Вроде бы так! – неуверенно согласился он.

– А шляхта что поговаривает? – Бона предпочла переменить тему.

– Что ж, сенаторскому королю не было веры. Верили молодому. А теперь ни так, ни сяк.

– Не ведают, на что рассчитывать?

– Не ведают. Перемен, мол, еще не видать, разве что в опочивальне королевской, а жаловаться все горазды. Сказывают: даже сама королева, хоть и мать, смотрит на него косо.

– Я? – удивилась Бона. – Когда же это было? О пасквилях про Барбару пора бы и забыть!

– Светлейшая госпожа! – продолжал он весьма озабоченно. – Они не получили ничего… взамен.

А людские думы всего труднее… переменить. Вот и твердят всякое… Твердят вслед за Ожеховским, оружия не сложившим: «О, Польша, святыня наша, защитница свободы мысли нашей!»

– Вы сами это слышали? – спросила она после минутного раздумья.

– Да, слышал, – подтвердил он.

– На сегодня довольно, ваша милость. Встретимся завтра утром.

Когда он вышел, Бона накинулась на Паппакоду.

– Ах, чтоб им провалиться! Эти люди вечно недовольны! Видят только чужие ошибки, своих никогда не замечая. Свобода мысли! Вечное горлопанство. Довольно, хватит с меня всего эгого!

Вокруг одна неблагодарность и тупость… Каково состояние моей казны?

– Преотличное… – заявил с гордостью Паппакода.

– Хорошо. Подумаю, как употребить эти деньги с большим толком, нежели до сих пор.

– А может, не здесь? Не пора ли утвердиться в герцогстве Бари?

Бона взглянула на него с искренним изумлением.

– Но как? Каким образом?

– Да хотя бы… отослать золото в Италию. Одолжить немного императору Карлу, – подсказал он.

Она нахмурила лоб.

– Немного – это значит сколько?

– Думаю, несколько сот тысяч дукатов…

– О боже! Ты с ума сошел? Это же огромная сумма! Да за четверть дуката целый корец пшеницы дают.

– Да, но Бари, наверно, стоит больше? И потом, если вы, ваше величество, захотите покинуть этот неблагодарный край или хотя бы навестить Италию, в герцогстве нашем денежки пригодятся.

– Навестить – не значит покинуть. Думай, что говоришь, – упрекнула она его. – А потом, не вижу никакой надобности давать кому-либо взаймы. Вот только Август… Есть новости из Кракова?

– Да. Радзивилл Черный выехал в Вену. Но король повелел разгласить повсюду, что его посол посетит затем Италию и Францию.

Услышав это, Бона повеселела.

– Ах, вот как! Значит, хочет договориться с домом Валуа. Слава богу!

– Но, может, это только видимость? Ведь нашему королю ведомо, что Габсбурги супружества с французской принцессой никогда не допустят.

– Откуда ты можешь такое знать? – спросила она так резко, что Паппакода даже испугался и стал оправдываться:

– Я ничего, ничего не знаю! Кроме того, что идет тайная игра. И что Радзивилл Черный не преминет предостеречь Вену.

– Только лишь он? Посмотри мне в глаза, – сказала она строго.

– Светлейшая госпожа… – молил он униженно.

– Ты должен был заменить мне Алифио, ему я доверяла безгранично, всегда. Помни: если ты начнешь вдруг плести интригу…

– Госпожа, я тоже предан вам бесконечно, – уверял он горячо, прижимая руки к груди.

– Что ж, посмотрим… – коротко оборвала она. – Будешь доносить о каждом шаге Радзивилла, обо всей переписке…

– Но если все-таки супружество с эрцгерцогиней состоится…

– Нет! Нет! Это была бы крайность!

– Да, но ежели, однако, не выйдет по-иному, светлейшая госпожа посетит Вавель? – допытывался Паппакода.

– Тогда – иное дело. Никто не смеет усомниться, что я по-прежнему польская королева. Это третье супружество будет проведено весьма торжественно.

– И расходы будут великие…

– Кстати, король не просил взаймы? – оживилась неожиданно Бона.

– Нет. Он давно ни о чем не просит.

– Упорствует, – прошептала она. – А может, все-таки Катерина? Увидим, кому от этого будет… хуже. Однако на сегодня довольно. Ты свободен. Нет! Подожди. Что касается дукатов из нашей казны… Ладно. Третью часть отошли нашим банкирам в Неаполь. Уже сейчас. Но помни, чтоб никто об этом не ведал.

– В полнейшей тайне будет совершено, государыня, – ответил Паппакода, покидая покои и почтительно кланяясь.

В апреле пятьдесят третьего года особые гонцы донесли, что Радзивилл Черный вернулся в Краков, и королева, под предлогом посещения мужнина гроба в пятую годовщину его смерти, приехала в замок на Вавель. На сей раз она решила расположить к себе сына похвалой всех его деяний, связанных с тайной миссией Радзивилла, и, едва он вошел в покои, стала расточать комплименты.

– Не могу скрыть своего восхищения, – сказала она, склонив голову в шутливом поклоне.

– Впервые… – шепнул он.

– Но ведь я впервые вижу вас в действии. Тогда, когда вы вели интригу ради Барбары…

– Оставим это, – прервал он резко.

– Хорошо, оставим. Хотя не могу смириться с тем, что не французская принцесса родит вам сына.

– Вы и в самом деле решили забыть, какова цена моего брака с Катериной?

– Признаюсь, игра стоит свеч. Неужто Вена не хотела и слышать о путешествии Радзивилла во Францию? Сразу отказалась от соглашения с Иваном?

– Так же, как и папа, – напомнил он.

– Санта Мадонна! – вздохнула Бона. – Подумать только, лишь страх перед тайным сговором соседей, страх, а не любовь, толкает польского короля на брак с дочерью Габсбургов.

– Любовь? – переспросил король, нахмурившись. – Бога ради! Вам ли говорить о любви?

Бона едва сдержалась, чтобы не сказать сыну резкость.