Текст книги "Королева Бона. Дракон в гербе"

Автор книги: Галина Аудерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

– А это всего лишь ров, – буркнул канцлер.

– Нет! – возразила она. – Поскольку укрепление сего града я беру на себя, желая потомству память о себе оставить, изменю и название. С этого момента будет здесь город и крепость… скажем, Бар.

– Не Бари? – вырвалось у Паппакоды.

– Бари? Бари – один на свете, – пожурила она его. – Единственный, самый красивый… далекий. А тут будет Бар. Вместе с Кременцом станем сдерживать нападения турок и татар.

Запишите еще: заложенные на реке селения должны иметь пристани для сплава товаров, земледельческих и лесных. Каждый седьмой день – базарный. Пошлины под моим контролем.

Мостовой, дорожный и торговый сбор. Купцы за каждый воз соли заплатят… скажем… подумаю, сколько. Одно вы должны знать: по воле короля я беру в аренду таможни в Литве и на Волыни.

Все до единой.

– А кто станет во главе таможен? – спросил кто-то из местных.

– Бургомистры. Следовательно, и вы, с сегодняшнего дня назначенный мною бургомистром города Бар, станете во главе таможни. Каждые полгода будете представлять моему под-скарбию реестры, счета и деньги.

Вновь назначенный бургомистр переполошился.

– Но селения тут сожжены, люди уведены в ясырь…

– Знаю. Поэтому будем заселять пустынные места. А также прореживать пущи на берегах судоходных рек. Хочу, чтоб тут были цветущие грады и веси.

Бургомистр пытался обороняться, что-то объяснять.

– Волости все здесь в руках вельможей. Кто из них захочет меня слушать?

Однако она и тут не узрела никаких трудностей.

– Волости выкупим. Сколько захотят, к примеру, Се-машки за луцкие угодья? Как мыслите, синьор Алифио?

– Много, – отвечал он. – Самое малое пятьсот гривен.

– Дадим четыреста пятьдесят. Окупится. Впредь и судоустройство городское будет в наших руках.

Разбоям и грабежам на дорогах придет конец! Разбойников и воров надобно карать без пощады.

– До сих пор с ними боролись старосты. Как же справлюсь со всем этим я? Я один? – пришел в ужас вновь испеченный бургомистр.

– Удивляете вы меня, пан бургомистр, – ответила Бона. – А каково же мне, вот уже многие месяцы, колесить здесь, вдоль и поперек? И вникать во все? Мне одной? Но, впрочем… Надобно будет и в староствах навести порядок…

Король вместе с королевнами Ядвигой и Изабеллой приехал в Вильну только в июне тысяча пятьсот тридцать третьего года, он показался Боне сильно постаревшим, даже не столь спокойным и сдержанным, сколь вялым, безвольным, охотно поддающимся на уговоры советников. Встретил ее он, однако, очень сердечно. Он восхищался Августом, который за этот год возмужал, загорел и научился превосходно ездить верхом, а одновременно добродушно подсмеивался над Изабеллой – она так скучала по брату и так завидовала его путешествию по Литве, что он был вынужден уступить ее просьбе и взять с собой обеих старших дочерей.

Уже через несколько дней после встречи почти всей семьи в Виленском замке Сигизмунд во время ужина с супругой и ее канцлером заявил:

– Едва прибыл в Литву, не могу отбиться от жалоб.

– Такой страх напал на вельмож? – заинтересовалась Бона.

– Они удивлены – к чему такая спешка? Я сам когда-то начал свое правление с попытки возвратить королевские земли. Но вы?

– Что же я?

– То, что не свершило государство за десятилетие, вы хотите сделать за год? За два? – спросил он со всей серьезностью.

– А как же иначе? – удивилась она. – Вы прекратили выкуп королевских владений, потому что ваша казна пуста. Но у меня довольно своего золота. И я хочу видеть плоды хозяйствования на собственных землях уже сейчас. Сейчас. Нельзя откладывать, магнаты могут подделать бумаги. Разве не так? – обратилась она к Алифио.

– Могут, – согласился тот.

– Многие из них владеют королевскими землями с давних пор. А документов никаких не имеют, – заметил Сигизмунд.

– У кого их нет, – заявила Бона, – тот владеет землями незаконно. Нет, я не уступлю! Синьор Алифио, пригласите всех для предъявления грамот и пожалований. Первый просмотр, как я уже говорила, состоится через месяц.

– Все магнаты литовские будут против вас, – предостерег король.

– А на что мне они теперь? – презрительно ответила Бона. – Август уже великий князь и король. Если и обидятся – не велика беда…

Однако это была не просто обида: вельможи и бояре, занимавшие высокие должности, всполошились не на шутку. Выходит, поместья и земли, которые по милости прежних королей они привыкли считать своими, детям и внукам своим передавали, следовало вернуть или же, предъявив жалованные грамоты на владение с печатью и подписью вавельскои канцелярии, согласиться на выкуп. И этот дьявольский план намеревалась осуществить она, проклятая итальянка из-под знака дракона, родная мать их великого князя.

Через месяц в канцелярии Алифио собрались шляхтичи, люди незнатные, но с гонором. Перед появлением Алифио они рядили да судили, как бы уклониться и обойти распоряжение королевы.

Каждый из них, правда, рассуждал по-своему.

– Я туда не ходок! – говорил один.

– И я. Такой шум подыму… – вторил ему басом другой.

– Да эти земли я от отца унаследовал! Какие еще пожалования? Чьи? – возмущался третий.

– Именье татары разграбили и сожгли. Откуда взять грамоты? – негодовал шляхтич с Волыни.

– А я, стало быть, плыву на лодке. Везу бумаги. А тут вихрь поднялся! Волна обрушилась. За ней – другая. Насилу рыбак из воды вытащил, а то бы утонул. В глазах темно и буль, буль, буль… – разглагольствовал полещук.

– Но все-таки вытащил? С бумагами? – заинтересовался литвин.

– Где там! Бумаги сожрала щука. Зубастая была. Перемолола все до одной.

– Да неужто щука? – недоверчиво переспросил волынянин.

– А ты чего? Я же не говорил: «Неужто татары?» – рассердился задетый за живое полещук.

– Да перестаньте вы! Завтра додеретесь. Сейчас надобно пошевелить мозгами, чем бы отвратить от нас внимание королевы.

– Чем? Известное дело… Угодьями магнатов. Мы – бояре бедные, но вот возьмем Радзивиллов. Тыкоцин ихний, верно?

– Ну, верно.

– И Гонёндз у них. Однако же каждый ведает: между этими землями должна быть пихтовая пуща. Не Радзивиллова, а великокняжеская, Кнышинская. И что же мы видим?

– И то правда, нет никакого клина. Куда ни поглядишь, всюду Радзивиллы.

– Вот с этим мы к ней и пожалуем. Была Кнышинская пуща – и нет ее.

– Ну и потеха! Потерялся такой кусок земли! И кто же его отыскал? Мы! Это стоит подороже той бумаги, которую карп слопал.

– Не карп, а щука, – поправил полещук.

– Да неужто щука? – подтрунивал литвин.

В эту минуту вошел Алифио, положив конец спорам:

– Ее королевское величество ждет вас. Каждого по отдельности. С бумагами на право владения.

– Нам бы всем вместе… Бумаги у нас такие, что лучше и не надобно. Но – общие. Знаете ли вы, ваша милость, в чьих руках Кнышин и Кнышинская пуща? – начал литвин.

– Пуща? Нет, не знаю, – признал канцлер.

– А мы знаем. И засвидетельствуем! Каждый в отдельности и все вместе. Все! Великокняжеская она. Вот те крест!

– Значит, королевская. Это я первый заметил! – перебил литвина сосед.

Канцлеру королевы хорошо был известен принцип. Поэтому, вполне оценив весомость этих высказываний, он позволил всем четверым предстать пред очами всемилостивой государыни.

Было раннее утро, и над Вильной еще не рассеялся туман, когда на грядках возделанного еще год назад по велению Боны огорода появились какие-то люди. Несколько женщин, склонившись над грядками, вырывали фенхель, савойскую капусту, петрушку и сельдерей. Они складывали зелень в принесенные сумки и корзины, тащили добычу в передниках. После их нашествия в огороде осталось немногое: поломанные колышки, истоптанная земля да кое-где жалкие пучки зелени.

Бона не преминула показать это королю.

– Взгляните, ваше величество, – сказала она. – Земля разрыта, все овощи выкопали.

– Значит, воруют? – спросил он.

– Воруют! Si! Si! Я очень рада!

– Ей-богу, первый раз вижу, чтоб вы радовались воришкам… – недоумевал Сигизмунд.

– Потому как до этого только дивились. Брюзжали: италийские, мол, зелья и коренья. А ныне тайком крадутся в мои огороды, воруют! Значит, понравилось! Хвалят и савойскую капусту, и укроп, и порей…

– Вас тоже хвалят.

– Меня? – Она подняла на него изумленные глаза.

– А как же! Вчера Миколай Радзивилл даже челом бил. Просил и молил, чтобы я для Августа принял Кнышин и леса в округе.

Бона не удержалась от смеха.

– Ага, значит, все-таки вышел толк с Кнышинской пущей у этих бояр?! Хотя их поместья также получены безо всякого права, но как у таких отбирать землю?

– Вербуете себе союзников? – спросил, развеселившись, король.

– Что ж… В Неаполе казначейство располагает точными сведениями обо всех поместьях: сколько в них пахотной земли, а сколько лугов, лесов, сколько подданных, кто и какие платит пошлины и подати. Алифио должен образовать такое же ведомство для всех земель Великого княжества. Вот ему и пригодятся эти шляхтичи. Они хорошо знают, кто чем пользуется… О боже! До чего же они потешны! У одного бумаги спалили татары, у другого – щука съела.

– Съела?

– Вот именно! – хохотала королева. – Щука! Зубастая шука!

Но таких минут веселья у королевы было не так уж много. Как-то пригласив к себе. Алифио, она сказала ему:

– Приветствую вас. Наша беседа с глазу на глаз – секретная. Я должна знать: вся ли литовско-прусская пограничная полоса в наших руках?

– Насколько мне известно, только часть, но значительная.

– Так вот, местная шляхта сообщает, что герцог Альбрехт намеревается вырубить большую полосу леса на нашей стороне. Вы слышали об этом?

– Не могу отрицать, ваше величество, слышал. Герцог Альбрехт пользуется случаем. На правах родича.

– И отсюда дерзость? Да нет, это нечто большее. Это заселение пограничных районов означает передвижение на восток не только границы его земель, но и границы Герцогства Прусского.

– Похоже на то, не смею возразить, – согласился канцлер.

– Но король ничего об этом не знает?

– А может, не желает знать? – вопросом на вопрос отвечал канцлер.

– Не верю. Не знает! Но не будем вовлекать его в тяжбу с этим родственничком. Однако я не прощу ему ни одной вырубленной на нашей стороне сосны!

– Вы, государыня, берете на свои плечи тяжкое бремя.

– Но раз уж я взяла на себя выкуп пожалований… ничего не поделаешь. На кого-то должна пасть ненависть грабителей.

– Герцог Альбрехт недавно потребовал официального пересмотра прусско-литовской границы.

– Когда-нибудь мы и это учиним, – сказала она. – Но не сейчас. С завтрашнего дня повелеваю наладить охрану пограничных лесов и заселение пустошей на нашей стороне. Там надлежит быть селениям, лесопилкам, смолокурням. Пусть тысячи глаз увидят беззаконие действий герцога.

– Но не воспротивится ли тому король? – колебался Алифио.

– Беру и это на себя. То же надобно сделать и на Полесье. Пора и там отделить угодья Чарторыйских от наших.

– Уже сейчас немало толков о наших фольварках и конных заводах, о разведении скота на пустующих лугах, о строительстве моста через Неман и канала под Пинском.

– Пусть говорят! Я строю за свои деньги. Мало того, скоро повелю укрепить Каменец, поставлю храм в Ломже. А пограничных замков, даст бог, после меня останется больше, чем родных детей.

Санта Мадонна! Здесь столько леса и меда, да и пушнины вдоволь. Но чтобы все это продать, надобно иметь судоходные реки и мосты. Удивляюсь, что никто до меня не подумал об этом. В этом краю дукаты лежат на дороге, надобно только нагнуться и поднять.

– Кому тут охота нагибаться? Считать? – возразил Алифио.

– Некому? Тем лучше для меня. Завтра же отправимся в приграничные леса. Поглядим, что и как, да и поохотиться не грех.

На другой день, выехав с эскортом на охоту, королева вдруг услышала в лесу отчетливый стук топоров.

– Рубят лес! На нашей стороне. Аvante! В карьер!

При виде всадников несколько лесорубов, побросав пилы, обратились в бегство.

– Ваstа! Не догонять! – осадив белую кобылу, распорядилась Бона. – Завтра они сюда не придут, а послезавтра здесь будет пограничная стража.

– Вы поставите тут лесных стражников? – изумился Алифио.

– Не только. Наверное, и таможенников.

– Таможенников? Зачем?

– Посмотрим, не удастся ли установить новые пошлины? Самые разные. На вывоз воска и меда. А впрочем… Проверьте, чем еще здесь торгуют пруссаки. Ежели на каждый товар определить пошлину, они уберутся отсюда. Как взбесится Альбрехт, узнав об этом! Не захочется ему ни торговать, ни земли наши осваивать. Вернемся обратно.

Некоторое время всадники скакали молча, потом Бона кивком головы подозвала Алифио.

– Мы ехали сегодня вдоль Немана. А кто владеет его устьем?

– Ранее Орден крестоносцев. Ныне – Герцогство Прусское.

– Снова этот Альбрехт! Наша река, но без устья, без доступа к морю! С этим нельзя смириться!

– Государыня, вы хотели бы объявить войну?

Разумеется нет! Но я подумаю об этом…

Станьчик, сопровождавший короля во время его путешествия в Литву, пытался как прежде веселить его, но, видно, оба они постарели, да и посерьезнели, ибо шуту все реже удавалось рассмешить своего господина.

– Невеселые у тебя шутки, – сказал как-то король.

– А что же веселого может быть теперь в Виленском замке? – отвечал Станьчик.

– Почему же? – спросил монарх. – шляхтичи не вылезают из канцелярии королевы, умничают, смотрят свысока на других, а на все вопросы твердят одно и то же: «У нас все будет, как в Неаполитанском королевстве». Как в Неаполе… А, чтоб им! До сих пор в канцелярии Вавельского замка можно было получить любые бумаги.

– А сейчас пришла пора проверить печати. Кто же будет это делать? Ясно, что не вельможи, а мелкая шляхта.

– Как в Неаполе? – съязвил Станьчик.

– Да. Как в Неаполе. А теперь проваливай! – хлопнул в ладоши Сигизмунд. – Проси подканцлера Хоеньского.

Подканцлер прибыл в Вильну с новостями из Короны.

– Ну, так сказывайте. Какие у вас там в Кракове помыслы?

– Никаких, ваше величество. Ничего в голову не приходит. Как с такими вестями предстать перед королевой?

– Курфюрст Иоахим Бранденбургский давно ждет ответа.

– Да, ваше величество, – промолвил Хоеньский. – Слишком долго. Но я не смел решиться.

Опасаюсь, что королева будет противиться этому супружеству.

– Что ж… Ей виделась Ядвига на мазовецком троне, – сказал король. – Но Януша уже нет в живых, зато Альбрехт спешит женить Иоахима.

– Курфюрст Иоахим – Гогенцоллерн, – вздохнул подканцлер.

– Он наш родственник. Хочу ближе соединить с нами обоих князей.

– Мысль превосходная, ваше величество, я делаю все, что в моих силах. Но королева…

– Что ж. Пусть курфюрст Иоахим еще подождет с ответом. Как поступим с другим делом?

– Нельзя утаить, я привез печальную весть о смерти примаса. Государыня, правда, сейчас в разъездах, но весть дойдет и до нее. Предложит своих людей, своих клевретов…

– Лаский занимал в ее прожектах большое место…

– Но ему было уже восемьдесят. Есть на примете помоложе, – начал перечислять Хоеньский. – Преданный королеве Гамрат…

– Ну, нет. Этот пусть подождет. Есть еще Кшицкий. Дипломат, весьма искусный и нам предан.

– Сторонник сильной королевской власти, – напомнил подканцлер.

– И королевы. Но здравого рассудка ему не занимать. Пусть уж будет Кшицкий. Известите двор о кончине примаса. А что касается бранденбургского курфюрста и Ядвиги… Королевы в Вильне нет, значит, покамест… Да, покамест следует хранить все в тайне.

По тракту медленно тянулось большое стадо. Волы вплавь переправились через речушку, а потом, мыча, сбились в кучу на широкой пыльной дороге. Тут с противоположной стороны показалась карета, сопровождаемая эскортом вооруженных слуг и дворян. Карета свернула на обочину, из окна ее выглянула королева.

– Прекрасное стадо. Узнайте, синьор Алифио, чье оно? Нет-нет, лучше вас это сделает Остоя.

Дворянин, соскочив с коня, направился к пастуху.

– Чье это стадо? – спросил он.

Но тот, обернувшись, молча глядел на разряженного дворянина.

– Чье это стадо? – повторил Остоя, показав на волов. Этот жест крестьянин, видимо, понял, потому что объяснил:

– А! Государыни нашей великой княгини Литовской.

– Польской королевы? – допытывался Остоя.

– Ее величества польской королевы.

Остоя вернулся к карете.

– Государыня, вы слышали ответ?

– Да, – промолвила королева. – Я рада, что все так, как я пожелала. Велите забраться поглубже в лес.

Они остановились на лесной поляне. Королева, ступая по зеленой, залитой солнцем траве, воскликнула:

– Нет ничего прекраснее леса! Гулять, дышать чистейшим воздухом, ни о чем не думать. Что за наслаждение!

Неожиданно какой-то рыжий пес выскочил из лесу и громко залаял. Королева остановилась, ее прекрасное настроение улетучилось.

– Успокойте это глупое животное, – повелела она. Вскоре из лесу вышел пожилой крестьянин со связкой бобровых шкурок на плече. Крестьянин тут же успокоил собаку, заставил ее замолчать, схватив за загривок. Моравец вернулся к королеве.

– Теперь будет тихо. Вы испугались, госпожа?

– Нет. А что это за человек? Не браконьер?

– Нет, вроде бы лесничий. Несет бобровые шкурки.

– Бобровые? Откуда? Почему? Узнайте-ка.

Бона осталась стоять на месте, а через минуту получила ответ. Моравец пояснил:

– Это не королевский лесничий, а лесной сторож князя Вишневецкого.

– Ах, вот как? Значит, паны-вельможи запросто бьют моих бобров? Для себя? Я ведь запретила. Синьор Алифио!

– Слушаю, – сказал он, приблизившись.

– Извольте проверить, кто нарушает наши запреты? Кто дозволил владельцам местных земель уничтожать этих чудных зверьков? Разве мы не содержим их охрану?

– Я не знаю, почему князь Вишневецкий…

– Князь не князь, а ему нет дела до моих бобров! Велите слугам отнять шкурки.

– Человека этого задержать? – спросил Остоя.

– Нет. Зачем? Он же не читал моих указов. Но объясните ему, почему князю не достанутся шкурки. И довольно! Возвращаемся в Вильну.

Она резко повернулась и направилась к карете. Глядя вслед, Алифио с горестью отметил, что это была уже совсем другая женщина: сердитая, мрачная, беспокойная. Врученным ей Анной букетом цветов она стегала попадавшиеся на пути кусты.

Едва они вернулись в Виленский замок, направлявшейся в свои покои королеве преградил дорогу Паппакода.

– Госпожа, вы в последнее время ко мне неблагосклонны. А между тем я знаю больше, нежели канцлер Алифио! – сказал он.

– Больше? Любопытно. Что же ты знаешь? Говори, только правду, ничего не выдумывай!

Он вздрогнул, потому что она впервые сказала ему «ты», но не умолк.

– Сведения из первых рук, – прошептал он. – Курфюрст Бранденбургский Иоахим…

– Знаю. Хотел бы, чтоб бездетный Альбрехт передал ему по наследству свои прусские владения.

– Если бы только это!

– О боже! Что может быть горше, нежели единение Бранденбургии с Прусским герцогством?

– Он… просит руки королевны Ядвиги, – прошептал Паппакода.

Бона вздрогнула от неожиданности.

– Гогенцоллерн и Ядвига? Ты с ума сошел? Кто же разрешит это?

– Согласно обычаю, ее отец.

– Не понимаю. Кто? – переспросила она.

– Отец вашей падчерицы, королевны Ядвиги.

Бона мгновение глядела на него, словно бы все еще не понимая.

– Что ты сказал?! Как ты смеешь?! – воскликнула она.

– Это не мои домыслы, – объяснял Паппакода. – Это точные сведения. Курфюрст Иоахим долго ждал, но сейчас вот-вот получит подтверждение обещанного. Письменное.

– От короля? Ты лжешь! Лжешь! – негодовала королева. – Санта Мадонна! Ядвига в их руках?! С ними заодно? Не верю! Быть того не может!

Оттолкнув Паппакоду, Бона ринулась в покои Сигизмунда. Паппакода со злобной ухмылкой смотрел ей вслед.

А она, услышав от короля подтверждение новости, пытаясь сдержать негодование, вступила с ним в спор:

– Я выслушала вас весьма внимательно. Каковы же причины, склонившие вас выдать Ядвигу за Гогенцоллерна?

– Император Карл и Фердинанд втайне сговариваются с Москвой. Подстрекают против нас московитов…

– Я никогда не верила Габсбургам… – прервала его Бона.

– Но после того, как Альбрехт стал светским князем, они в распре с домом Гогенцоллернов.

Полагаю, нам удобнее иметь Альбрехта и Иоахима при себе, против Габсбургов. А также против Москвы. На границе не слишком спокойно.

– Боже! Не зря королевской канцелярией правит епископ Хоеньский, – вздохнула она. – Известно, как боится он борьбы с двумя противниками. Пробует столковаться то с тем, то с этим.

Готова поклясться, что не кто иной, как он, придумал это супружество.

– Не клянитесь. Этого хотел я.

– И вы не опасаетесь династических замыслов Иоахима и Альбрехта? Объединения Бранденбурга с Пруссией? Вас не тревожит, что прусский герцог уже сейчас изгоняет наших поселян? Стремится занять наши земли и Мазуры?

– Довольно того, что вы препятствуете ему. Боже правый! Я пытаюсь действовать заодно с королем Франции, а вы, вы противитесь этому?

– С королем Франции? В чем же? – спросила она.

– Я, как и он, хочу поддерживать еретиков во владениях Габсбургов. Религиозные распри – оружие не менее грозное, нежели меч.

– А курфюрст Иоахим благоприятствует новым веяниям?

– Разумеется, – отвечал король. Она задумалась.

– Но как поддерживать чужих иноверцев, не сделав предерзостными своих?

– Да, это нелегко, – согласился король. – И как раз по этой причине политику следует доверить искушенным мужам.

Говоря это, он не глядел ей в глаза, поэтому она направилась к двери, но у порога остановилась, сказав ему напоследок:

– Не в первый раз я слышу эти слова. Bene, делайте как знаете. Дочь ваша, не моя. И герцог Альбрехт ваш родственник. Двуличный и опасный. Весьма опасный.

Королевна Ядвига уже знала о намерениях отца и, услышав от Анны о недовольстве королевы, залилась плачем.

– Столько слез… Пожалейте глаза, – утешала ее камеристка. – Ежели вашему высочеству супружество с Иоахимом желательно…

– Да, желательно, – подтвердила Ядвига. – Но мачеха… Она никогда не называла Бону мачехой, и Анна только вздохнула:

– Его королевское величество не всегда поступает так, как хочется королеве.

В это время вошла Марина.

– Совсем обезумела, – сказала она. – Все что ни попадя бросает на пол, мечется как угорелая…

– А что говорит? – спросила Ядвига.

– Гогенцоллерны, мол, хотят только одного: объединения всех земель прусских. А королевна для них приманка.

– Неправда! Не может того быть! Он писал, что я ему люба, – крикнула Ядвига.

– А что еще ему писать? – отважилась заметить Марина. – Что он у королевы на подозрении?

– Никогда не поверю этому! Он любит меня! Любит! Анна взглянула на Марину, но та отвернулась.

– Может быть, и любит, – согласилась она неуверенно. – Вот и не надо плакать. Не плачьте…

Натиск из Кракова оказался сильнее, чем предполагала Бона. Вслед за постоянными советниками короля в Вильну пожаловал сам гетман Тарновский. На аудиенции у монарха присутствовал маршал Вольский, и он рассказал королеве, в чем укоряют ее малопольские вельможи, недовольные тем, что она вместе с Августом вот уже более двух лет не покидает Литву.

– Всемилостивый государь! – жаловался Тарновский. – Когда сенаторы вопрошают о молодом короле, не ведаю, что и ответить! Известно нам, что обучился он королевской осанке, царственной поступи, всему торжественному церемониалу. Это верно! Но обучают его итальянцы да сочинители всякие. Понимаю, он сам принуждения не потерпит, ибо чувствует себя королем и господином. Но почему же он ездит повсюду с матерью, вечно окружен бабами? Когда я громил господаря валашского под Обертыном, молодой повелитель мог бы участвовать в походе. Однако рыцарские добродетели ему чужды, и, хотя получил он от вас, ваше величество, прекрасные золотые доспехи, предпочитает резвиться, будто дитя малое, или лошадей объезжает.

– Молод он еще, – защищал сына Сигизмунд. – Ему всего пятнадцать…

Однако Тарновский стоял на своем.

– Кривоустого посвятили в рыцари в двенадцать лет. Государь! Королева-мать дурно воспитывает будущего властелина.

– Пребывает он с нею и с ее советниками, дабы познать устройство и богатство Литовского княжества. Присматривается к закладке новых градов и весей, к строительству крепостей. Это также наука, – возражал король.

– Но только рядом с гетманом обретет он военное искусство! Рыцарский дух и отвагу! – уже горячился Тарновский.

– Не отрицаю. Однако сейчас не время спорить с королевой. Она и так озабочена.

– Никогда, видно, такое время не наступит, – буркнул гетман.

– Никогда? – воскликнул король. – В таком случае обещаю: юный король примет участие в ближайшем военном походе.

– Вы слышали, маршал? – обратился гетман к Вольскому. – В случае войны юный король будет со мною.

Король тут же уточнил:

– Но в мирное время он принадлежит всему королевству. Короне, Мазовии и в особенности Литве, как ее великий князь. Извольте помнить об этом, гетман.

Тарновский сжал рукоятку меча.

– Клянусь, не забуду! – произнес он.

Все протесты и предостережения королевы ни к чему не привели: Сигизмунд Старый верил Хоеньскому и подканцлеру Томицкому, что от брака Ядвиги с курфюрстом Бранденбургским польское влияние на Балтике укрепится. Опасения королевы, будто Бранденбург может объединиться с Прусским герцогством, он считал смешными. К тому же что значили Щецин и Крулевец в сравнении с Краковом, Познанью, Вильной? Польша была сильнейшим королевством, могущественной державой.

– Подозрительность и неприязнь государыни к обеим немецким династиям подобна болезни, – комментировал предостережения королевы подканцлер Томицкий.

И все же на сей раз король колебался, не поддержать ли требования супруги. Колебался, хотя свято верил, что оба брата никогда не станут угрожать лежащей меж их землями Королевской Пруссии…

Между тем тридцать пятый год ознаменовал конец влияния прежних советников Сигизмунда: после возвращения из Вильны умер расположенный к Альбрехту Томицкий, а немного ранее – канцлер Шидловецкий.

Впрочем, их обоих сменил подканцлер Ян Хоеньский, сторонник Гогенцоллернов и главный устроитель брака Ядвиги с Иоахимом Бранденбургским. Бона, стремясь к укреплению собственного лагеря в Кракове, перестала, во всяком случае с виду, интересоваться судьбой падчерицы.

Надлежало приготовиться к отъезду из Вильны, ибо на конец того же года король назначил свадебные торжества.

Отправляясь с Алифио на последний, уже короткий осмотр своих литовских владений, Бона спросила его, считает ли он пребывание в Литве удачным. Он ответил, что это была целая полоса ее триумфов и успехов в хозяйствовании.

– Вы, ваше величество, даже у Чарторыйских сумели отторгнуть угодья, которыми они завладели после смерти последнего пинского князя. Князь Федор Ярославич, должно быть, не думал никогда, что его землями будет владеть принцесса Бари. Не счесть и иных королевских земель, выкупленных или отнятых у незаконных владельцев. Пустоши на прусской границе возделываются. А сколько построено селений и замков, взять хотя бы этот в Мейшаголе, самый прекрасный. Подсчитал ли Паппакода, какой доход приносят теперь все эти угодья?

– Да. Огромный. Ежегодно в Литве мы имеем тридцать шесть тысяч злотых. Из Бари и Россано – двадцать тысяч дукатов. А в Короне… Когда вернемся, я займусь и теми владениями. Сдается мне, что получим, пожалуй, тысяч на двадцать больше, нежели в литовских землях.

– Это очень много, – пробормотал канцлер, – быть может, даже слишком? У нас будет больше противников и завистников.

– О боже! – воскликнула она. – Пусть делают то же, что и я: присматривают за другими, считают, ведут разумное хозяйство. Такого я никогда и никому в этой стране не запрещала.

До отъезда королева решила отобрать лошадей, обещанных Ядвиге давным-давно, еще в вавельских садах. Она стояла в окружении всего двора, рядом с Алифио и Анной, на разостланном прямо на траве ковре, а конюхи прогоняли перед нею лучших рысаков. Она окидывала их опытным оком любительницы и знатока.

– Эта кобыла очень благородных статей, отведите ее в сторону. И этот жеребец достоин конюшни курфюрста. Постойте! Проведите его еще раз. Великолепен…

– Это любимец молодого короля, – улыбнулась Анна.

– Много знаешь. А что ты слышала о… его любимицах?

– Ей-богу, немногое. Он еще юнец.

– Завтра, первого августа, ему пойдет шестнадцатый год. О боже! Эти несколько лет, проведенные в Литве и на Припяти, пролетели как один день. Я даже не заметила, когда он перестал быть ребенком.

– Государыня всегда в путешествиях, разъездах…

– Надобно обеспечить детям будущее. Эта кобыла напоминает арабского скакуна, посланного когда-то в дар королеве Англии. Отдам Ядвиге и ее. Когда-то я посулила ей в приданое сотню скакунов, но для супруги бранденбургского курфюрста это слишком много. Хватит и нескольких десятков. Отведите.

– Но она получит еще и драгоценности? – осведомился Алифио.

– От отца, от отца! Кстати, насчет драгоценностей… Говорят, Август снова повелел Паппакоде купить ожерелье. На этот раз из бирюзы. Анна, ты не знаешь, для кого это?

– Быть может, и знаю… – Она запнулась, но, помедлив, добавила: – Должно быть, для Дианы ди Кордона…

– Для Дианы? – удивилась королева. – Да ведь она моложе меня всего лет на десять! В матери ему годится. Ну… не содеем. Вернись! Проведи-ка эту каштанку еще раз – я ее плохо разглядела. Редкостной красоты и масти! Глаза у нее очень хороши. Впрочем… она слишком стара. Бирюзу ей на шею? Ты почему молчишь? Признайся, что это небылица?

– Я просто хотела отгадать, кто собирает эти драгоценности, ваше величество. Но их никто не носит, это точно.

Бона кивнула головой.

– Это верно. Никто не носит. – И неожиданно накричала на конюха: – Черт побери! Ты что портишь лошадь? Не дергай ее так, не придерживай! Беги рядом. Быстрее! Еще быстрее!

Перед ее глазами гарцевали новые, все более великолепные рысаки, развевались гривы, хвосты, но она видела только белую женскую шею с ожерельем из бирюзы. Август и Диана? Неужто Паппакода знал и не донес?

Канцлер Алифио никак не ожидал, что вельможа литовский Миколай Радзивилл, по прозвищу Рыжий, попросит у него аудиенции.

– Я обратился к вам, – начал гость, когда они остались одни, – ибо вопрошать государыню бесполезно, а его величество король мысленно уже в Кракове. Скажите, ваша милость, каковы намерения королевы? Все в Литве против нее. Гаштольд питает к ней такую ненависть, что готов расправиться с ее наместниками. И то сказать! Она объезжает все наши пущи, даже те, которые никогда королевскими не были. А при этом всей шляхте ведомо, что угодья, якобы возвращаемые в королевскую казну, на самом деле становятся ее собственностью. Как же так, спрашивают они? И хотят знать: зачем королеве столько владений? Ведь каждый год она набивает сундуки золотом. Ее огромные доходы для нас как бельмо на глазу. Алифио вздохнул.

– У каждой медали две стороны. Королева любит дукаты, это правда. Но она чинит дороги, возводит селения и замки. Разве этого мало?