Текст книги "Королева Бона. Дракон в гербе"

Автор книги: Галина Аудерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

– Я не каменная, – заметила она.

– Но вы были против моей любви. С самого ее начала и до страшной развязки.

– Санта Мадонна! Неужто ты до сей поры не можешь этого забыть?

– Забыть? – вспыхнул он. – Что забыть? Ее слезы и стыд? А может, пасквили на стенах виленского замка? Проклятия, которые неслись вслед дорожной карете? Все эти стишки, бесконечные листки с оскорблениями? Ваше пренебрежение и отъезд в Мазовию? Придворные все глаза проглядели, так и смотрят, когда на вавельских стенах снова появятся листки, на этот раз оскорбительные для Катерины.

– Замолчи! – воскликнула она. – Теперь я не желаю этого слушать! Я приехала на Вавель и останусь здесь до свадьбы. Окажу новой австриячке достойную встречу. Может быть, как бы это сказать, она окажется более дельной, чем та, первая? Даст нашей династии наследника?

Король смотрел на нее недоверчиво, со все возрастающим любопытством.

– Ни о чем другом я не помышляю, – подтвердил он. – Видит бог, как хотелось бы мне сейчас, на время свадьбы, да и потом довериться вам, мама.

Она была так поражена этими словами, что не скоро нашлась с ответом.

– Впервые за все годы… Я думала, никогда уже не услышу этого слова…

– Отчего же? – удивился король. – Ведь у вас, госпожа, столько дочерей…

– Сигизмунд!

Это был уже вопль. Голос ее дрожал и прерывался.

– Ну что же. На этом кончим нашу беседу, – сказал он, вставая. – Я хочу верить вам. И надеюсь также, что все договоры мои останутся в силе. Все до единого. С Веной, с Римом, а также с Варшавой.

Бона почувствовала легкую иронию в его голосе и, подделавшись под нее, сказала:

– Великая честь для Мазовии оказаться в числе первых столиц Европы.

Король склонил голову:

– Там, где царите вы, польская королева, трудно быть первым.

Он вышел тотчас же, а королева все повторяла в ярости:

– 1по1епте! ЗгирМо!

Но потом, вспомнив, как начался разговор, решила, что не все еще потеряно. Впервые за все эти годы она услышала из его уст столь долгожданное слово «мама».

Новое, третье супружество Сигизмунда Августа беспокоило не только Бону. С неприязнью говорил о нем также епископ Зебжидовский, беседуя в Вавельском замке с каштеляном Гуркой и Яном Радзивиллом, который приехал туда по приглашению Боны, хотя в последнее время, после того как на охоте упал с лошади, чувствовал себя прескверно, с трудом поправлялся и, похоже было, лишился своего прежнего задора и способности к действию.

– Казалось мне, – говорил Зебжидовский, – что король после смерти Барбары выступит в защиту наших прав, за обновление церкви; но вот снова готовятся альянсы с Веной, эдикты противу иноверцев, видно, все останется по-прежнему, как во времена Сигизмунда Старого.

– Странно мне слышать такие речи из уст краковского епископа, – заметил не без ехидства Гурка.

– Которому, ежели здоровье к примасу не воротится, придется возложить корону на голову еще одной дочери Габсбурга, – закончил его слова Зебжидовский.

– Что ж, случается и такое, – согласился каштелян. – Я сам, хотя и противился браку с Барбарой, теперь, однако же, не вижу причины, дабы снова чинить королю препоны. Ему необходим наследник, а Речи Посполитой – покой. Стало быть, я не погрешу против совести, если приму сторону Тарновского и… Радзивиллов. Неведомо мне только, могу ли я нынче пана кравчего к этой семейной компании отнести.

– Меня? – удивился Ян Радзивилл. – Мне с Черным не по пути.

– Значит, вы против братьев? – не доверял своим ушам Гурка.

– Да. И против супружества с австриячкой.

– Вот как! – усмехнулся каштелян. – Что ж, припомню это вам, когда на Вавеле воцарится Катерина. И когда Радзивилл Черный станет тут важнее, нежели королева-мать, изгнанница в Варшаве.

– В действиях своих я не руководствуюсь ни славой, ни личной корыстью, – обиделся великий кравчий литовский.

– А никто и не говорит такого, – заметил Гурка, вставая. – Только этих неподкупных потом зависть гложет. Поглядим, что будет, коли дочка Габсбурга одарит короля столь желанным потомком.

– Это могла бы совершить и французская принцесса, как того желала королева Бона… – парировал Радзивилл.

– Боже упаси! Не время о том ныне речь вести! Слишком далеко зашли дела. Некогда король вступил в тайный брак со своей подданной, без согласия сенаторов, но сейчас… – оправдывался каштелян. – Подождать надобно. У старой королевы земля горит под ногами. Ушли в иной мир прежние ее советники, немногие друзья… Один лишь Кмита остался, да и то я не уверен… Словом…

– Стало быть, на вас, каштелян, рассчитывать не следует? – спросил епископ Зебжидовский.

– Подумаю и дам ответ. Но не сейчас, не сегодня! – ответил каштелян Гурка и стал прощаться с Зебжидовским, небрежно кивнув кравчему.

– Он мне еще ответит за оскорбление, – буркнул Ян Радзивилл.

– Что это изменит? – вздохнул Зебжидовский. – Как и у королевы Боны, у нас все меньше становится старых союзников.

В этот момент в дверь, из которой вышел каштелян Гурка, проскользнул Станьчик. Изображая медлительного, высокомерного каштеляна, он стал разглагольствовать, явно передразнивая его:

– Вышел отсюда один такой, весьма собой довольный. И спрашивает, вроде бы в насмешку: «А ты, шут, кого держишься?» «Я? – говорю. – Всегда с шутами. Потому как, ваша милость, режу правду-матку прямо в глаза!» Он удивился. «Я всегда правду говорю, – ответствует, – однако же никто меня за шута не принимает». «Да ведь так нас, обычных людишек, называют, каштелянам же и воеводам иное прозвище выносят – „чудаки“». «Что ж, – изрекает он, – в том нет никакой обиды». «Но зато есть ложь, – замечаю я. – Говорят: чудак, а думают – гм, гм – шут!»

– Ну так что ж? – рассмеялся епископ. – Выходит, ты, шут, его в свою компанию записал?

– Э! Что мне Гурка! – прыснул Станьчик. – Он в шутовстве своем только выучку проходить начинает, как Черный – во лжи. У нас на Вавеле всего один человек правду без устали гласит – шут старого короля. Я верен лишь самому себе и… истине! Но вашей милости всегда умным советом служить готов…

– Довольно! Позабавились, и хватит, – прервал его Зебжидовский.

– Уже? А я хотел было вас просветить, кто в сговоре с послом австрийским Лангом. Однако же назову его имя лишь тогда, когда вы, господа, сами меня об этом попросите. Только тогда – не ранее!

Он выбежал из комнаты, а Радзивилл, в крайнем недоумении, спросил:

– Кого же доктор Ланг мог уже склонить на свою сторону?

– Э!.. Все равно у нас на Вавеле он будет значить не более, нежели Марсупин при Елизавете, – буркнул Зебжидовский.

– А кто тогда служил двум господам? Алифио? – допытывался кравчий.

– Нет. Может… может, Паппакода? – задумался епископ.

– Вижу, угодил я в змеиное гнездо! – шикнул Радзивилл.

Однако же епископ возразил ему:

– Ну зачем так?! На Вавеле нет змей, одна лишь пещера, где когда-то обитал дракон. Дракон из древней, славной польской легенды.

На свадебные торжества и коронацию в Краков прибыла Изабелла со своим четырнадцатилетним сыном Яношем Сигизмундом, все еще считавшимся наследником венгерского престола, но на самом-то деле они вместе с матерью лишь предпринимали попытки удержаться хотя бы в Семиградье.

Въезд Катерины в королевский замок прошел в соответствии с принятым ритуалом, давно известным Боне до мельчайших подробностей. Сигизмунд Август встречал свою невесту перед въездом в город, а потом в сопровождении пышной королевской свиты, каштелянов и воевод процессия направилась в королевский замок на Вавеле.

Когда Бона воочию увидела свою третью невестку, она невольно вспомнила Барбару. Невысокая, плотная Катерина с трудом передвигалась под тяжестью роскошного платья, расшитого золотом и усыпанного драгоценными каменьями. Судя по всему, Фердинанд Габсбург хотел показать краковскому двору, что на сей раз он не поскупился на приданое. Сигизмунд Август беспечно развлекал беседой свою будущую супругу, но Бона, не сводившая с него глаз, понимала, как трудно ему, как он страдает, ведь даже у нее сейчас стояла перед глазами покойная красавица Барбара.

Позже, уже готовясь к коронационным торжествам, Бона позвала в свои покои Изабеллу и, желая порадовать дочь, сама выбрала для нее из своего ларца самые красивые драгоценности: ей хотелось, чтобы Катерина позавидовала венгерской королеве, которую Габсбурги все время старались принизить.

– Как я рада, что на свадебные торжества съехалось столько знатных гостей, – говорила она дочери, – родичи Фердинанда, ты, душа моя, я, наследные принцы австрийский и венгерский, а князей и не счесть. Подай-ка мне бриллиантовое ожерелье, – велела она Марине, – и перстни к нему. Мы такую свадьбу сыграем, какой Кракову и не снилось… Если же австриячка родит Августу сына… Она мне чужая, совсем чужая, и добрых чувств к ней не питаю… но если она даст Ягеллонам наследника, то получит из моей казны щедрые дары!

– Катерина? – переспросила Изабелла.

– Да. Из Варшавы я привезла с собой серебряную колыбель. И на крестины королевича из самой дальней дали, с самого края полесской пущи, где бы я ни была, обязательно наведаюсь в Краков.

Когда-то моя мать, Изабелла Арагонская, обещала приехать из Бари. Но не сдержала слова. Я сдержу, непременно! Изабелла!

– Я слушаю вас.

– Ты ведь разговаривала с Катериной? Скажи мне, будет ли наконец в Вавельском замке настоящий королевский двор? Балы? Охота? Турниры? Как когда-то в мои юные годы?

– Право, не знаю. Со мной она говорила только об одном: о добродетели, о покорности и о том, что Краков очень красивый город и что, будь она на моем месте, никуда бы отсюда не уезжала.

– Ты – королева Венгрии! – сурово заметила Бона.

– Об этом она предпочитает не вспоминать.

– Любопытно… Это говорит о многом. Марина! Позови ко мне Паппакоду.

А уже через час Паппакода докладывал доктору Лангу, вроде бы случайно встретив его на галерее, о том, что происходило во дворце.

– Старая королева была спокойна, кажется, смирилась с мыслью, что сын третий раз вступает в брак, – едва слышно шептал он. – Но когда я вошел, она стала срьшать с себя и швырять на пол драгоценности!.. Я их еле-еле собрал, ползал по ковру на коленях. Санта Мадонна! Как могла принцесса быть столь неосторожной?

– Она должна выполнить поручение императора…

– Но зачем так торопиться, сразу раскрывать карты. Ведь Изабелла после свадьбы незамедлительно выедет в Венгрию вместе с сыном.

– Ее место в Кракове, возле брата. Или в Варшаве с безумно любящей ее матерью.

– А где же место венгерского королевича? – полюбопытствовал Паппакода.

– С чего вы взяли, что он вернется когда-нибудь в Венгрию? Его воспитают в Вене. Там и решат его судьбу.

– Королева Бона до нынешнего дня даже не подозревала об этом. А сегодня повелела выведать, какие Вена плетет интриги против Изабеллы. Будьте осторожны. У здешних стен есть уши, да и Радзивилл Черный все насквозь видит.

– Ах, этот. Недолго ему осталось все видеть, – не скры-, вая раздражения, прошептал Ланг.

– Вы о Черном? – удивился итальянец.

– Он слишком много знает и многого жаждет, – прошипел посол Фердинанда.

– Ему, видно, кое-что обещано, потому он столь важно держится.

Доктор Ланг внимательно посмотрел на собеседника.

– Кажется, синьор Паппакода тоже слишком много знает?

– Я? Нет, я ничего не знаю. Догадываюсь только!

– Догадываться необязательно, – не преминул заметить Ланг.

– Я свое сделал, предупредил, – защищался Паппакода.

– И я тоже. Весьма сожалею, меня ждут…

И, повернувшись, доктор Ланг удалился. Казначей королевы Боны с ненавистью смотрел ему вслед…

После торжественного богослужения и коронации вся королевская свита направилась в замок. Бона, рядом с которой все время находился герцог Альбрехт Прусский, не смогла сдержать едкого замечания:

– Великий колокол… опять зазвучал – в честь пребывания на Вавеле Габсбургов и Гогенцоллернов.

– Ближайших родственников вашего величества, – добавил бывший великий магистр, ленник Польши, герцог Альбрехт. – Ваша первая невестка и теперешняя – дочери римского короля.

– Весьма признательна, что напомнили об этом, – с трудом сдерживая гнев, отвечала Бона.

Во время свадебного пира она пребывала в сильном волнении, буквально не сводя глаз с молодой пары. Катерина держалась непринужденно, улыбалась, то и дело обращаясь к своему супругу. О чем они могли говорить? Как закончится этот шумный вечер с бесконечными виватами в честь королевской четы? Она помнила, что случилось в первую брачную ночь после свадьбы Августа с Елизаветой. Катерина постарше своей сестры, посмелее… да, пожалуй, и поопытнее…

Бона наклонилась к сидевшей у ее ног карлице Досе и, взяв из вазы цукаты, прошептала:

– Проберись к ним в спальню и спрячься, затаись, чтобы никто не видел. Сможешь?

– О да.

– Тогда держи. – И тут же обернулась к своему соседу, герцогу Альбрехту. – Как эти крошки любят то, чего никогда не видели в глаза. Южные засахаренные фрукты… в Кракове такая редкость, а мои карлицы их обожают.

Ответа Бона не слушала, Доси возле ее ноги, слава богу, уже не было, и тут она увидела, что королевская чета наконец встала. Август… Она ненавидела Габсбургов, не выносила Катерину, но безумно хотела, чтобы в эту брачную ночь в объятьях своей новой жены ее сын хоть на минуту забыл Барбару…

Молодые вошли в королевскую опочивальню, в ту, которая была когда-то спальней старой королевы.

И остановились, повернувшись друг к другу, – так когда-то в первую брачную ночь Август стоял напротив Елизаветы. Катерина сама сняла корону и встряхнула головой, однако распущенные, согласно обычаю, волосы не накрыли плотным покровом ее плечи, они были короткие и не такие густые, как у ее сестры. Однако король невольно, как и в ту ночь, чуть коснулся рыжеватых завитков, настороженно присматриваясь, как ответит на его ласку супруга. Она кокетливо усмехнулась, а когда он протянул ей кубок и они отпили из него, она, нарушив ритуал, первая подошла еще ближе и положила руки ему на плечи. Это было так неожиданно, так смело, что король отпрянул и спросил:

– Вы не боитесь меня?

– Нет, – с усмешкой отвечала Катерина.

– Совсем не боитесь?

– Нет…

– Ваша сестра… – начал он, но она не дала ему договорить.

– Я не похожа на нее. Ни в чем.

– Она была пуглива, – закончил Август.

– А я нет!

– Вы позволите?.. – в голосе Августа были и робость, и надежда.

Она пылко, чего он никак не мог ожидать, ответила:

– Я так ждала этого дня.

– Катерина, звезды к нам благосклонны. Ты веришь, что будешь счастлива?

– О, да! Разумеется! – воскликнула она, обняв его еще крепче и совсем не обращая внимания на то, что король не спросил ее, будет ли он тоже счастлив.

Но бывшая принцесса Мантуанская и впрямь ни в чем не походила на свою сестру, кроткую и пугливую Елизавету…

Прошло три месяца со времени свадьбы, весь двор только и говорил о том, что король весьма нежен со своей новой супругой и всячески избегает столь частых ранее бесед с Радзивиллом Черным. А тот был в полном недоумении. Как-никак, но ведь именно его король посылал в Вену, и никому другому, а именно ему Август обязан своим счастьем с Катериной Габсбург. Не объяснившись, обиженный канцлер решил уехать домой в Литву, сообщив о своем намерении только одному из своих приближенных. Этого было вполне достаточно, чтобы в скором времени в одном из покоев дворца перед ним предстал Станьчик.

– Вы уже попрощались с молодыми? Значит, опять в Литву? Надолго? – как всегда бесцеремонно расспрашивал он.

– Какое тебе дело! – взорвался Радзивилл.

– Собственно говоря, никакого. Я даже готов повсюду гонцов разослать, все легче было бы, а то от сплетен деваться некуда, даже в комнаты не войдешь, – придворные гудят как пчелы.

– И что же ты слышал?

– Доктор Ланг дурно отзьюается о вашей княжеской милости. А королева… и того хуже, даже повторять неловко.

– Королева Бона? – насупил брови Радзивилл.

– Если я говорю о Ланге, значит, не Бона, а супруга короля – Катерина. Думать надо, ваша милость. Без этого никак нельзя! Без этого и… Литвы лишиться можно.

– Дурак! – рассердился князь. – Литва как была, так и будет наша.

– А если Габсбурги фортель выкинут? За вашей спиной сговорятся с Грозным? Разве это не опасно? Вы, князь, уезжаете, я остаюсь. Тоже небезопасно. А что, если Ланг и со мной сговорится?

Колпак на мне уже есть. Шутовской, правда, однако на великокняжеский поменять его не составит труда.

– Ах, чтоб тебя! Ступай прочь, а то не поручусь… – замахнулся Радзивилл.

– Я тоже! Разве можно поручиться… скажем, за Фердинанда, если он что-то обещал. Нюху меня отменный, я чую, что какие-то обещания он давал. Но только не взял ли их обратно? Есть ли они?

Возьмем, к примеру, меня. Вот я есть… и меня уже нет. Нет меня! – Смеясь, шут направился к двери.

Сжав кулаки, канцлер с недоумением глядел ему вслед, а оглянувшись, понял, что Станьчика спугнули Ян Радзивилл и Фрич Моджевскии, спешившие на аудиенцию к королю. Ян приостановился и обратился к брату:

– Миколай…

– Знать тебя не желаю! Предатель!

– Мы идем к королю. Советую тебе – опомнись. Идем с нами.

– А вы-то зачем? Хотите, чтоб он и вас посадил на привязь?

– Хочу напомнить, что на земле существует не только Корона, но и Литва и что…

– Мне это, право, все равно! – оборвал его Черный. – И Рыжему тоже. А Ходкевич предпочитает умереть, нежели дожить до унии.

– Значит, нас ничто примирить не может?

– Ничто, только вероломство и предательство. Только они, они одни.

– Предательство? Помилуй, чье же? – не скрывая удивления, спросил Ян Радзивилл.

– На сей раз не твое! Твой ум еще не готов для таких игр. Он повернулся и ушел, а кравчий промолвил с изумлением:

– Никогда еще не видел его таким. Безумец! Обескураженные этой встречей, они направились в королевские покои.

– Бог с ним. Лишь бы король не гневался, – сказал Моджевский.

Но, хотя Август и не гневался, уговорить его не удалось.

– Только не сейчас, потом, – улыбаясь, повторял он. – Придет время, я объединю два государства, Литва станет частью могущественной монархии. Только не сейчас!

– А чего тянуть, ваше величество, коли все равно решение принято? – не унимался Фрич Моджевский.

– Я ведь сказал, – уже резче ответил король, – мне надо окрепнуть, утихомирить матушку, укротить или убедить противников. Есть и еще один довод: короля на литовский трон не выбирают, великокняжеский престол переходит по наследству. Мне легче будет объединить Литву с Польшей, когда в Вильне на престоле окажется мой сын, наследник и повелитель Великого княжества Литовского.

– Да, но бог еще пока не ниспослал вам сына… – начал было кравчий.

– О нет! – не дал ему закончить король. – На сей раз не астролог, а придворный медик поклялся, что королева в тягости. Наконец-то! У меня будет сын, наследник.

– Слава богу! Что и говорить, благая весть! – с искренней радостью воскликнул Фрич.

– Только ждать придется долго… Когда еще королевич станет великим князем Литовским, – вздохнул кравчий. – Доживу ли я до этого часа, с каждым днем силы мои уходят.

– А я на сей раз последую примеру моей матушки, нашей вдовствующей королевы, – почти весело воскликнул король. – Помнишь, Фрич? Я стал наследником Литовского престола еще совсем ребенком.

– Помню, помню. Но ведь ждать придется несколько лет, а тем временем Ходкевич и оба брата…

– Рыжий поступит так, как скажет Черный, – уверил Август. – А с Черным я поговорю, велю, чтобы не сеял среди литвинов смуту, не подстрекал больше литовских магнатов и бояр.

– Такова ваша воля, государь? – спросил Ян Радзивилл.

– Мне кажется, что обещание, данное сперва Ласкому, а потом шляхте и мне, пока еще в силе?

Реформы Речи Посполитой, уния – все это обещано давным-давно! – не сдержался Фрич.

Король посмотрел на него с легкой издевкой.

– Фрич! Тебе никто не говорил, что ты великий муж? Не для любви рожден, а для отчизны.

– Ну что ж… С годами силы уходят и прекрасные дамы занимают нас все меньше. А любовь к отчизне становится сильнее. Да и умереть на родной земле хочется каждому. Даже изгнаннику, даже предателю…

– Но таковых среди нас нет, – заметил Август. – А я еще буду могущественным королем, ибо так говорят звезды. Ты ведь раньше верил в это, Фрич?

Моджевский наклонил голову.

– И сейчас верю, ваше величество, – отвечал он, но глаза его были грустными.

Королева Бона выехала на несколько недель в Неполомице, чтобы там, как ока говорила, поклониться часовенке, где некогда покоился прах ее сына Ольбрахта – до того дня, когда его гробик в день похорон старого короля перенесли в королевскую усыпальницу на Вавеле. Но это был лишь повод.

На самом же деле Бона хотела побыть одна. Ведь в этот роковой для нее год она потеряла двух преданных ей людей. После длительной болезни в Вильне умер кравчий Ян Радзивилл, ее верный сторонник и союзник. А потом еще более тяжелая и невосполнимая потеря – неожиданная смерть владельца Виснича. При воспоминании о нем глаза ее застилали слезы, ей трудно было представить Вавель без маршала, она помнила, как на охоте в Неполомицах он помог ей встать после падения с лошади. Проводил в королевский шатер и говорил, что с давних пор, что всегда… А теперь никто ничего ей больше не скажет, не возразит, не поддержит…

Желая успокоиться, забыться, королева попыталась было выехать на охоту, но поняла, что это ей не поможет, и решила тут же вернуться в Краков. По приезде ей сообщили радостную весть. Августа она застала повеселевшим, словно бы смирившимся с уготованной ему судьбою. Но сердцем сразу же почувствовала, что он не собирается удерживать ее в замке до рождения наследника, а скорее даже предпочел бы, чтобы она покинула Вавель. Он был любезен, предупредителен, но холоден – и почти не расставался с Изабеллой. Они часто прогуливались в саду, долгие часы проводили вместе в покоях Катерины, а как-то раз за ужином король изъявил желание, чтобы Изабелла с малолетним сыном осталась при нем.

Бона сразу поняла, что это неспроста, но посоветоваться было не с кем, снова дало о себе знать тягостное одиночество. Не было больше милого сердцу Кмиты, преданные ей люди остались в Варшаве. У Паппакоды тоже не осталось здесь ни одного из его прежних шпионов. И только Стньчик, который, естественно, не упустил возможности позлословить, надоумил ее, что, увы…

Вот что рассказал шут: с некоторых пор он стал примечать, что старая камеристка Катрин Хёльцелин… подает своей госпоже только кушанья, приготовленные венским кухмистером, а потом всю серебряную посуду, к которой королева могла прикоснуться, прячет у себя в шкафу. Но оказалось, что и это еще не все, и, ненароком заглянув к фрейлине, Станьчик сказал:

– Слышал, но не верил. Вижу, но не верю. Неужто вы, фройляйн Катрин, даже воду для молодой госпожи держите под замком?

– А что? Вашей милости это мешает? – зло спросила она, закрывая шкафчик на ключ.

– Честно говоря, куда меньше, чем вам возвращение на Вавель, к весьма неприятным для вас воспоминаниям десятилетней давности…

– Вовсе нет, единственное, что мне неприятно, так это сборище шутов при дворе.

– Почему же сборище? – огорчился Станьчик. – Я протестую. Здесь всегда был только один настоящий шут. И вот теперь прибыл второй. И ничуть не уступит первому.

– Как же его зовут? – спросила фрейлина, не в силах сдержать любопытство.

– Это не он, а она. Шутиха. И зовут ее Кватрин. А знаете почему?

– Не знаю и не хочу знать! Ступайте прочь!

– Иду, иду, вот только ключ к шкафчику подберу. А то шутиха совсем голову потеряла. Обычную питьевую воду прячет и на ключ запирает. Поэтому и сырость в замке. Да такая, что даже лягушки появились в покоях. Скачут да квакают: ква-ква-трин. Ква-трин-кен. Видно, немецкому языку обучены, шельмы, знают, что «trinken» – значит «пить», – издевался Станьчик.

Фройляйн Хёльцелин, заткнув уши, бросилась из комнаты.

– Прочь, прочь, гадкий шут!

– А ключ у нее всегда при себе. Любопытно… – пробурчал Станьчик, оставшись один.

Все это слово в слово передала Боне жена Остои – Анна, вновь появившаяся на Вавеле, теперь в роли придворной дамы Катерины. Предполагалось, что она будет состоять при молодой королеве весь первый год, но австриячка встретила Анну холодно и даже враждебно, и та в ближайшие дни собиралась вернуться к себе в деревню.

Бона, увидев ее, вначале обрадовалась: вот, мол, опять они обе на Вавеле, хотя уже все по-другому, да и сами они изменились. Но, услышав рассказ Анны, не могла сдержать гнева.

– Ты все такая же! Вечно своими россказнями ранишь сердце. Яд… Зачем, для чего? Я жажду, чтобы она родила Августу сына. Габсбурги должны это понять и прекратить свои оскорбительные нападки. А может?.. Может, они хотят меня поссорить с сыном? Хотят прибрать его к рукам? Что ж! Скажи своей австриячке, что я скоро уеду…

«Своей австриячке»! Эти слова казались Анне оскорбительными.

– Я всегда была предана вам, госпожа, – сказала она, – но, коли вы мне не верите, отпустите вместе с мужем в деревню. Остоя вот уже несколько лет в Мазовии, давно не видел сына…

– Ах, вот как… – прошептала Бона. – У тебя есть сын… В ее словах было столько злости и зависти, что после этого разговора они расстались уже навсегда.

– Вместо тебя назначат другого, – объясняла Анна мужу, – у них много новых секретарей и придворных, есть Хвальчевский, да ведь и вместо меня назначили же когда-то Сусанну Мышковскую. Ничего не поделаешь, коль скоро не умеет она ценить преданных ей людей, обойдется и без нас. С меня довольно и Кракова, и Вавеля, и королевского двора.

Катерине, как когда-то Боне, придворные медики прописали прогулки по саду, а в пасмурные дни – по галереям дворца. Однажды во время прогулки она встретила короля и попросила выслушать ее. Какое-то время они шли молча, наконец Катерина призналась, что с некоторых пор ее не покидает тревога.

– С чего бы это? – удивился король.

– Моя камеристка Катрин утверждает, что некоторые кушанья, которые для меня готовят, часто… несвежие. Нет, впрочем, я не стану скрывать от вас, она утверждает, что они… отравлены. Доктор Ланг тоже предупреждал…

Август нахмурился, внимательно окинул взглядом ее несколько изменившуюся фигуру и наконец сказал:

– Право, мне трудно поверить в это, но, поскольку вас предупреждают преданные люди, что ж…

Велите проверять блюда, заставьте свою Катрин пробовать подаваемые вам кушанья.

– Мои служанки уже шепчутся об этом… – вздохнула Катерина. – Не отходят от меня ни на шаг, предостерегают.

– Кто же это покушается на вашу жизнь? – недоумевал король.

– Мет Сои! Скорее всего, не на мою, ваше величество, а на… жизнь будущего наследника престола…

– Наследника? Боже! Кого вы подозреваете?

– Увы, это так, – проговорила она неохотно. – Сказывали, что ваша матушка…

Август не дал ей договорить.

– Она? На сей раз – нет. Она в великом нетерпении ждет внука. Все время спрашивает о вашем здоровье. Я никогда не поверю этим злым сплетням! Кто может посметь…

– Быть может, князь Радзивилл Черный? Если б он захотел, то мог бы подсыпать яду. Говорят, он привозит из Литвы какие-то ядовитые зелья, их собирают в пуще… С недавних пор Радзивилл присылает их сюда.

– Черный? – удивился король. – Уже который раз вы говорите о нем с неприязнью, из-за вас он и уехал. Как смеет выдумывать такое ваша камеристка? Тупица! Ведь никто иной, а именно Черный привез нам из Вены ваш портрет.

– Я знаю это. Но в последнее время он изменился. Сух, нелюбезен…

– Быть такого не может! Хорошо, как только он появится в Кракове, я все разведаю. А пока, прошу вас, будьте осторожны, проверяйте кушанья, вино и даже воду…

– Обещаю вам, только… Не скрою от вас, мне хотелось бы быть здесь, на Вавеле, полновластной хозяйкой. Я то и дело слышу: королева-мать сказала то, велела это.

– Хорошо, – чуть подумав, ответил король. – Я постараюсь, чтобы неотложные дела заставили матушку поскорее уехать в Мазовию. Это касается и Изабеллы? Она могла бы уехать к себе в Семиградье.

– Нет-нет! – воскликнула Катерина. – Она такая милая и совсем непохожа на старую королеву…

Пусть остается возле меня, подольше. Сколько сама захочет.

Когда Радзивилл Черный, поостыв, недели через две вернулся в Краков, король тотчас же вызвал его к себе. Обрадованный князь поспешил в покои его величества, но Август принял его весьма холодно.

– Недавно королева пожаловалась на вас, ваша милость, – сказал он. – В том состоянии, в каком она сейчас пребывает, ей все доставляет страдания. А вы, кажется…

– Ваше величество! Своими собственными руками я привил к вашему древу эту виноградную лозу, теперь же это оборачивается против меня? – дерзостно отвечал он. – Еще в Вильне до меня дошли вести, что ее камеристка распускает сплетни о каких-то зельях, о том, будто я навожу на нее порчу.

Почему же она не скажет вам правду?

– Какую? – удивился король.

– С какой секретной миссией они обе сюда прибыли…

– Кто они? Не понимаю. И не желаю знать.

– Господин мой! – не сдержался Радзивилл. – Ваша супруга тайно от вас сносится со своим отцом, с Фердинандом. Я все проверил досконально. А ее камеристка – давний агент австрийский!

Король вскочил и, едва сдерживая гнев, приблизился к Радзивиллу.

– Какая наглость! Доказательства – немедленно…

– Умоляю, поверьте мне, велите задерживать гонцов, они слишком зачастили. Вы убедитесь, что королева в тайном сговоре против Изабеллы. Советует ей отказаться от прав на венгерский престол, остаться в Кракове, а сьша отправить на воспитание Габсбургам… к венскому двору.

Август стал внимательнее вслушиваться в то, что говорил Радзивилл.

– Королева как-то раз спросила меня, может ли сын Изабеллы наследовать мой престол, – словно размышляя, произнес король. – Видно, боясь этого, она так ведет себя. Поэтому желает на время родов удалить племянника?

– Родов? Боже правый! – опять не сдержался Радзивилл. – Разве ваше величество не понимает, что происходит?

– Я не люблю загадок. В чем дело? Говорите, – приказал король.

– Ваше величество! Против вас замышляют недоброе! Вас обманывают!

– Хватит! Я желаю знать только то, за что вам придется… извиняться. Вымаливать прощение, – еще более резко проговорил король.

– Не знаю, могу ли я… – заколебался Радзивилл. – Но, коль скоро венский двор побаивается моего влияния в Литве, печется, чтобы я не спутал им карты, скажу. Когда я доставлял вам лик вашей будущей супруги, я еще ни о чем не догадывался. Но сейчас знаю все: королева… Боже милостивый! У нее та же страшная болезнь, что и у сестры. Она… бесплодна.

Король побледнел. Таким Радзивилл его еще никогда не видел.

– Что?.. Как ты смеешь! Сейчас, когда появилась надежда… – хриплым голосом произнес король.

– Да не надежда, а даже уверенность…

– Вас обманывают, ваше величество, – стоял на своем литовский канцлер.

– Не сметь! – крикнул Август. – Какой ты друг, ты страшнее волка. Изменник! Говори! Только помни: ты дорого заплатишь за свою ложь.