Текст книги "Королева Бона. Дракон в гербе"

Автор книги: Галина Аудерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

Королева велела принести ларец с драгоценными украшениями и из многочисленных прекрасных перстней выбрала самый большой и самый красивый для Анны. Впрочем, она чувствовала, что не может поступить иначе. Она любила быть справедливой… разумеется, когда это не составляло труда.

Получив большое и богатое приданое, о каком Ядвига не могла и мечтать, королева Изабелла в сопровождении мадьяр отправилась в Венгрию к своему супругу; мать, прощаясь с ней, еще раз напомнила о коварстве Фердинанда и советовала не верить ему ни в чем.

В феврале в Секешфехерваре состоялись пышные торжества, и юная королева еще не успела написать матери письма о своем счастливом замужестве, как на Вавеле появился нарочный с неожиданной и неприятной вестью – Янош Заполия тяжко занемог.

Королева направила в Венгрию своих гонцов, а также попросила каштеляна Петра Опалинского, не раз выполнявшего различные дипломатические поручения при европейских дворах и в Турции, поехать, все разузнать и поддержать советом одинокую в чужой стране Изабеллу.

Памятуя о первородной дочери, Бона ни на минуту не забывала об Августе. Он по-прежнему проводил у нее долгие часы во время завтраков, однако вечерами ускользал на Флорианскую, а если в чем-нибудь был не согласен с королевой, подобно отцу замыкался в молчании.

Однажды Бона попросила Кмиту пригласить в Вавельский замок Фрича, с которым Август сблизился после отъезда сестры.

– С тех пор как Изабелла вышла замуж, Август сторонится меня, двора, – жаловалась она гостю.

– Знаю, она была его любимая сестра. Но… мне хотелось бы, ваша милость, узнать ваше высоко мною ценимое суждение. Молодой король избегает всяких объяснений. Поэтому вопрошаю: правда ли, что его ныне занимают не балы и празднества, а новости, привозимые молодыми людьми с ученых кафедр в Виттенберге? Говорят… будто он водится с еретиками?

– Не думаю, ваше величество, – отвечал Фрич. – И если даже иноверцы ищут его общества, не вижу в том великой опасности. Наши иноверцы не столь грозны.

– Почему? – спросил Кмита.

– Потому что у нас на первом месте дела светские. Конечно, все это суета сует, и папский легат скорее должен огорчаться, что у шляхты на уме только власть, именья, подати да пирушки, а о боге она думает мало. Полагаю, однако же, что он доволен! Пусть поляки ссорятся и дерутся из-за благ земных, лишь бы иных распрей не было! Чтобы у нас, как в иных краях, не пылали бы костры.

Бона задумалась на минуту.

– Ну что ж. Поговорим тогда о делах земных. Что вы мыслите о молодом короле?

– Способности у него весьма незаурядные. Подобно его величеству, молодой король осторожен и рассудителен.

– И как мать, упрям, – вставила Бона.

– Ум у него живой, открытый для всего нового. В последнее время он полюбил ученые книги.

– Август много читает? Вы в том уверены?

– Нет. Он скорее наслаждается книгами, его око радует красота переплетов, оковок, великолепных тиснений. Он любит прекрасные волюмы не меньше, чем драгоценные украшения, геммы, гобелены…

– И лошадей, – добавила королева. – Однако вы все еще по-прежнему надеетесь, что когда-нибудь, спустя годы, именно он, следуя Платонову образцу, создаст королевство справедливости? О котором будто бы мечтаете и вы?

– Все еще верю, уповаю, – ответил Фрич. – Ибо на свете существуют три блага, всем одинаково доступные: дышать, уповать и…

– Говорите! Смело! И..?

– Умирать, – заключил он.

– О! Даже Станьчик не уколол бы язвительнее, – сказала королева.

– Простите, ваше величество.

– Сама ведаю, сколь много чиню для справедливого королевства, для всех. Уже сейчас. Там, где было своеволие и разбой, теперь порядок. Там, где в деревнях трудились сверх всякой меры, ныне чинш. Где шли вечные споры мелкой шляхты о границах – документ с моей подписью и решением.

Где не было воды – колодцы. В Старых Конях курган, на котором я вершу ежегодно суд, народ окрестил моим именем. Где-то есть замок королевы Боны, где-то мост, торговая площадь. Называют по своей охоте, а не по приказу. Я повелела лечить больных. Мне хотелось быть доброй и справедливой. Разве этого мало?

– Ваше величество, кто бы посмел… – возмутился Кмита.

– Простите, – прервала она его. – Я спрашивала у его милости пана Фрича.

– Скажу и я: кто бы посмел отрицать, ваше величество? Но…

– Но? Продолжайте… – повторила она, неприятно задетая.

– В Польше не только укрепленные замки, рыцари, шляхта и к меты. Жить хотят и купцы, торгующие хлебом, и богатые горожане, и мелкий люд. А им по-прежнему чинится несправедливость.

– Ведомо мне и о том, – признала королева. – Нет у нас цветущих городов, да и прав для всех одинаковых. Но поистине странная это земля! Всегда всего мало, всегда все не так! Вы видите только то, чего нет, а то, что есть, ни во что не ставите. А при этом желаете получить все… тотчас же. Вам нравится уповать на перемены, ваша милость, любезный Фрич? Так говорите дальше. Говорите!

Отчего же нет наших кораблей на Балтийском море? Почему мы не посылаем корсаров, дабы грабить чужие суда, как то делают короли Англии? Почему мы не возводим замков на границе, чтоб Московия не была для нас опасной? А почему бы не дать литовской шляхте те же права, что и польской?

– Но ведь, государыня. Я не хотел… – смутился Фрич.

– Полно! Все это сделать можно. Но только почему мы? Почему я? Оставьте что-нибудь и для Августа, дабы потомки могли называть его когда-нибудь великим. Коли вы его так любите, то и займитесь этим с ним вместе, вместе со всеми, желающими совершенствования Речи Посполитой. Мне бы укрепить династию в Короне и в Венгрии, укротить Габсбургов и Гогенцоллернов. Хотя в моем гербе дракон, я всего лишь женщина. Но неужто, на самом деле, всего этого еще мало?

– Ваше величество! Должен признать, что…

– Поверьте мне! – говорила она с горечью. – Не так легко достичь намеченной цели.

Значительно легче рассуждать о справедливости, писать мемориалы и трактаты, как это делаете вы.

Но бессонные ночи и тревожные мысли – не ваш удел, мысли обо всем: о Турции, Буде, императоре, Вене, Москве, герцоге Альбрехте и татарах. А также о шляхте, реформах и Августе. Да, не ваш, милостивый сударь!

Она тут же отпустила его, негодуя, что вместо слов восхищения и одобрения услышала из уст этого ученого мужа словечко «но», которое давно никто не смел произнести ей в ответ. Ей вспомнилась «петушиная война», постоянно откладываемый из-за различных дел отъезд в Литву, и она в досаде набросилась на Кмиту, оставшегося после ухода Фрича.

– Немногое сказал нам об Августе этот человек.

– Светлейшая госпожа, вы его недооцениваете. Быть может, в рассуждениях своих он сильнее, чем в деяниях, однако…

– Снова какое-то «однако», «но», когда и так все ясно. Последние годы после этой проклятой «петушиной войны» принесли нам одни неудачи.

– Но были и успехи, – напомнил Кмита. – Заключен мир с Турцией и татарами, Венгрия, к неудовольствию Вены, сблизилась с Ягеллонами.

– Все это так зыбко. Фердинанд, Сулейман Великолепный… Я ни о ком не забываю. В бессонные ночи мысленно взвешиваю приобретения и потери. Быть может, недооцениваю достижений, но и потери наши огромны: смерть два года тому назад примаса Кшицкого, ученого мужа и дипломата, превосходного стихотворца… Недуг венгерского короля. Не могу не упрекать себя, что выдала Изабеллу за человека, который…

– Кто же мог ведать? – пытался утешить ее Кмита.

– Знаменитый, прославленный в боях с Габсбургами Янош Заполия! Да и не старый еще, и вдруг заболел, а ведь и года не прошло после свадьбы… К счастью, там есть теперь наследник, мой первый внук – венгерский королевич Янош Сигизмунд. Но что дальше? Удержатся ли потомки Ягеллонов на троне в Буде? Как долго протянет Заполия?

– Еще сегодня мы ждем оттуда посланца от Опалинского.

– Увидим, каковы-то будут вести. Может, король чудом поправится? У него было бы прекрасное будущее: наша дружба и военная помощь в случае войны с Габсбургами.

– Если бы вашему величеству удалось еще склонить на нашу сторону Париж. Женить молодого короля на французской принцессе.

– Предвижу трудности. Август в последнее время чересчур самоволен, замкнут. К тому же его величеству не по душе эти альянсы.

Неожиданно в дверях появился маршал Вольский.

– Есть вести из Буды, – заявил он.

– Из Буды? Быстро! Кто прибыл?

– Пан каштелян Петр Опалинский, – ответил маршал, и в ту же минуту Опалинский вошел в покои.

– Как, это вы, лично, ваша милость? – удивилась королева. – Что случилось?

– Я прибыл с чрезвычайным известием. В Буде несчастье.

– Изабелла?! – вскричала королева.

– Нет, супруг королевы, Янош Заполия, покинул этот мир.

– Король Янош? О боже!

– Венгры крайне угнетены. Похороны назначены на конец сентября. Погребение будет весьма торжественным, ибо это их последний венгерский монарх.

– Как же так? – воскликнула Бона. – Они не огласят наследником Яноша Сигизмунда? Моего внука?

– Они хотели бы, но Габсбурги… претендуют на всю Венгрию.

– Но этого им не позволим мы! – вставил Кмита. – Я хоть сейчас готов выступить со своим отрядом!

– Благодарю вас, воевода! Что же взамен предлагают Изабелле и королевичу Габсбурги?

– Им жалуют в лен Спиш и постоянное обеспечение в золоте.

– Что за великодушие! – взорвалась королева. – Рента и графство Спишское! Для моего внука!

Для Ягеллона! О боже! Как я должна быть благодарна и счастлива! Ну что ж! Вижу, мне еще раз придется бросить вызов судьбе. Господа сенаторы, прошу запомнить: я не приняла к сведению переданной мне сегодня дурной вести. И намерена продолжить борьбу за наследство Ягеллонов в Венгрии. Мне легче было бы смириться с тем, что моя дочь и внук в плену у турок или татар, нежели с господством Габсбургов во всей Венгрии. Благодарю вас за усердие, пан каштелян, хотя вести и не были добрыми.

После смерти мужа, случившейся через две недели после рождения сына Яноша Сигизмунда, преданные властелину венгерские вельможи не покинули Изабеллу, однако согласно подписанному в Великом Варадине соглашению сын ее не наследовал королевского титула. Для Боны столь скорое вдовство дочери означало крах всех ее честолюбивых планов, а она так мечтала сохранить династию Ягеллонов в давнем королевстве Людвика, хотя бы по материнской линии. Королева умоляла Сигизмунда оказать военную помощь дочери, но он не хотел способствовать братоубийственной войне между сторонниками двух коронованных монархов. Однако война вспыхнула сама собой, ибо сторонники национального властелина огласили юного Яноша Сигизмунда королем, нового владыку признал и турецкий султан, двинув свои войска против Габсбургов.

О благоприятном, как казалось, повороте событий для Изабеллы в ее борьбе за трон Бону уведомил маршал Кмита, который всегда был горячим сторонником Яноша Заполни.

– Таким образом, светлейшая государыня, Сулейман выступил против Фердинанда, и то, чего не пожелал совершить наш король, делает сейчас султан. Он позаботится об Изабелле, но, конечно, займет и восточную часть Венгрии.

– Каковы последние вести с поля битвы?

– Дурные для Габсбурга. Он разбит при переправе турецких войск из Буды в Пешт. Но… неприятные и для королевы Изабеллы. Сулейман назначил наместником турецкого пашу, заменил кресты на храмах на полумесяцы, но что самое худшее – вопреки нашим предположениям…

– Что-нибудь с Изабеллой? – спросила она, чуть дыша.

– Да. Сулейман повелел ей покинуть столицу и страну. Соизволил пожаловать Яношу Сигизмунду… Семиградье.

– Это верные сведения? – спросила королева. – Помните, как долго мы обольщались надеждой, что чешский король не погиб под Могачем?

– Помню, – отвечал Кмита. – Но это известие точное. Бона задумалась.

– Король и сейчас уклонится от борьбы, – вздохнула она. – Кого вы видите, ваша милость, в качестве нашего союзника?

– У нас? Гамрат, он дипломат весьма искусный и, следует признать, умный политик. Да еще в Венгрии – варздинский епископ Мартинуцци, под опекой которого по воле покойного находится ныне королева Изабелла. Это скорее воин, нежели духовное лицо, он уже встал во главе всех противников Фердинанда. Наконец… Не отгадаете, ваше величество… Супруга султана Сулеймана – Роксолана, полонянка из Руси, первая жена его гарема. Он предан ей безгранично, полагаю, что при помощи Роксоланы для Изабеллы и ее сына мы можем совершить многое.

Неожиданно она рассмеялась.

– Триумвират не только на Вавеле, но и в Европе?

– Не совсем понимаю, ваше величество? – удивленно спросил Кмита.

– Если три женщины, две из Польши и одна русская полонянка, затеют что-нибудь, султану не устоять. Я пошлю кого-нибудь порасторопнее с письмом к Роксолане. Санта Мария! Никогда не думала, что доведется вести интригу при дворе Сулеймана Великолепного…

Кмита ушел. Королева, подойдя к окну, отворила его настежь. Как далеко от Вавеля до покоев, в которых в окружении рабынь на ярком ковре предается раздумьям Роксолана. Она питает к Изабелле приязнь… Почему? Потому что была захвачена ксгда-то в ясырь на Червонной Руси, по которой совсем недавно колесила она, Бона, великая княгиня Литовская. Отчего же Роксолане не по нраву пришелся король Фердинанд? Спросить об этом можно только разве у звезд, ибо с супругой Сулеймана Великолепного ей не встретиться никогда…

Бона подошла к столику, на котором лежала бесценная карта Европы, привезенная ею из Бари, и обвела пальцами границы Венгрии, потом Семиградья. Может ли она верить звездам, когда надобно действовать, причем незамедлительно; первое – это направить доверенного посланца к Роксолане.

Но на каком языке следует написать письмо? На польском или белорусском, на котором она посылала все распоряжения в земли, удаленные далеко на восток страны? Надобно спросить о том Алифио, который мог бы быть ее секретным вестником ко двору султанши. Другое письмо следует послать Изабелле. Пусть не покидает пока Семиградья, пусть подождет. А что, если Фердинанду не удастся вытеснить турок из части Венгрии и овладеть Будой?

О да, действовать надобно, опираясь на Кмиту и Гамрата, вопреки королю, который не решается принять чью-либо сторону. Нельзя покидать поле сражения только ради того, чтобы потомки не говорили о Сигизмунде Старом, будто он передал ей бразды правления… Ей, королеве-воительнице.

В этот момент на пороге остановилась Анна, она пришла напомнить о своем скором отъезде к будущей свекрови. Боне хотелось попрощаться с нею поскорее, она уже сочиняла в уме письмо к супруге Сулеймана.

Осмелившись, Анна вдруг спросила: ведомо ли ей о последней сплетне, обсуждаемой всеми придворными? Государь будто бы решил наконец, в этом трудном, сорок третьем году, выполнить данное некогда Фердинанду обещание и выразил согласие на брак Августа с Елизаветой Австрийской.

Бона так побледнела, услышав эту весть, что испуганная камеристка даже попятилась.

– Ты лжешь! – крикнула королева. – Быть того не может!

– Сплетня сия оттого, что миниатюрный портрет принцессы уже тут, в замке…

– Портрет дочери Фердинанда, который огнял у Изабеллы ее наследство в Венгрии, а теперь хочет приобрести влияние и у нас, в Кракове?

– Его величество король намерен будто бы передать этот портрет молодому господину, – шепнула она.

– Ты и это знаешь? Ты всегда знала слишком много! Хорошо. Ныне, когда у тебя есть возможность выйти замуж, я тебя не задерживаю. Постараюсь также позабыть, что, в трудные времена у тебя был для меня лишь один ответ: «Родилась дочка. Прелестная королевна».

– Неужто я так мало вам угодила? – с горечью спросила дочка Зарембы, но Бона уклонилась от ответа.

– И все же, – продолжала она, – когда ты выйдешь замуж, я желаю Остое сына. Да, прелестного сына. И еще одно. Прежде чем ты после полудня уедешь, опровергни глупую сплетню.

Дочке Габсбурга не бывать на Вавеле ни теперь, ни потом!

Тотчас после ухода Анны она направилась в королевские покои и, переполошив забавлявшего короля Станьчика, обрушила на Сигизмунда град вопросов:

– Значит, это правда? Вы за моей спиной сговорились с Веной? Разве не волнует вас судьба Изабеллы? Сперва жертвой габсбургского мошенничества стала родная дочка, а теперь Август? Ваш наследник?

Король приглядывался к ней так внимательно, словно видел ее впервые.

– Никогда за столько лет замужества вы не говорили с такой страстью, с таким проникновением о нас, обо мне, – произнес он наконец. – Сын! Всегда на первом месте сын!

– Санта Мадонна! – вспыхнула она. – Неужто вы ревнуете к нему?

– Нет, не это! Я столько лет наблюдал за вами. Старался обнаружить хоть малейшую слабость, увидеть хоть след нежности. Никогда, ничего подобного! Поразительно: страстная, темпераментная дочь юга, а в сердце – глыба льда. Только он один мог и обрадовать и огорчить ваше сердце. Он, Август.

– Но если это неправда?! Если вы тоже?..

– Ох! – вздохнул король.

– Вы не думали о том, государь, – не сдавалась она, – что после того несчастья в Неполомицах я могла завести любовника, и не одного?

– Гм…

– Не верите? Хотя при италийских дворах… Он прервал ее резко, твердо:

– Нет! Здесь Вавель. Но вернемся к Августу. Какой обидой или жертвой может быть для него брак с красивой девушкой?

Она возмущенно фыркнула.

– Вас обманули. Говорят, она хилая, болезненная…

– Предпочту верить свидетельству глаз, а не ушей, – ответил он. – Вот ее портрет. Мне она не кажется безобразной.

Бона долго разглядывала миниатюру.

– Да. О боже! Да! Но кто поручится, что это она?

– Это еще дитя, но очаровательное. Недавно видел ее в Вене канцлер Мацеёвский. Говорит, привлекательна, и весьма.

– Мацеёвский! – усмехнулась она с язвительностью. – Он всегда готов услужить Габсбургам.

Король задумался на какое-то время, потом произнес:

– Не годится ссориться со всеми соседями сразу. Марьяж Августа с французской принцессой нарушил бы с трудом добытое равновесие. А в случае угрозы на наших границах не дал бы ровно ничего. Французы проигрывают сейчас с Карлом и ни к кому не придут с подмогой.

– Но Елизавета… Я проверила. Она решительно без приданого. Ей дадут только драгоценные украшения и платья!

– Не верю, – возразил король. – Однако, если б так и было, я дам ей приданое из своей казны.

Бона возмутилась.

– Мне назло? А сколько золота, помимо драгоценностей, привезла я вам в приданое?

Он ответил более жестко, чем обычно:

– Я никогда не видел этих денег. Что вы привезли – то ваше, при вас и на вас.

– Ага, дошло до этого? О, мадонна! Уже ничто не в счет? Ни мое приданое, ни возведенные строения, ни золото, которое поступает в казну из многочисленных владений?

– Ваших владений, – уточнил он.

– А… ладно. Вы не хотите, чтобы кто-нибудь подумал, сколько я сделала для вас, для Короны, для Литвы. Что в этой стране я что-то значу? Ведь так вам говорят, правда?

– Говорят, – признал он неохотно. – Внуки скажут: король Сигизмунд отдал бразды правления супруге.

– Это неправда! Мы с вами знаем об этом лучше. Я кричу, а вы молчите. Но в споре с вами я меньше одержала побед, нежели потерпела поражений. Я вопреки вам настояла, чтоб выдать Изабеллу за Заполню, и уготовила ей ужасную судьбу. Пыталась приобрести Мазовию для династии, для Августа – тщетно. Была против замужества вашей Ядвиги с одним из Гогенцоллернов и была вынуждена приехать на их свадьбу. Точно так же было и с присягой на верность прусского Альбрехта. Я предостерегла вас, но вы поставили на своем. Отдали бразды правления? Смешно! Всегда брали верх вы, вы! Так и теперь…

Вдруг она подошла к королю совсем близко и заговорила с неожиданной сердечностью, едва ли не с нежностью.

– Однако извольте признать, что я ничего не делала без вашего согласия. Даже в споре с литовскими магнатами или Тарновским. Бог мой! Вы называли меня порою гневной, сердитой Юноной, но предательницей – никогда. Неужто сейчас, спустя столько лет, вы можете укорять меня в каких-то заговорах?

– Мне доносили о них, – произнес он через минуту. – У вас много врагов и завистников.

– Глупцы! Никто и ничто не может меня от вас отстранить или отвлечь. Подчас меня терзают сомнения, неуверенность, порою я ошибаюсь… Да. Но я никогда не забываю, что вы со мной, всегда спокойный, рассудительный. Что все житейские неприятности, все разочарования, даже болезни вы переносите мужественно и с великим терпением.

– Это же почти панегирик! – пошутил он.

– Самое искреннее из признаний. А сейчас, ваше величество, выбирайте! Кого вы предпочитаете иметь рядом с собой – преданную и еще полную великих замыслов правительницу или же старую королеву. Старую, потому что в замке будет уже… молодая.

Он пытался что-то объяснить, растолковать.

– Поверьте мне, у австрийского двора иссякает терпение. Мы ничего не делаем, чтобы помочь христианскому властелину в борьбе с неверными…

– Полно, – прервала его Бона, – для нас выгоднее мир с Турцией, нежели крестовые походы по примеру предков.

– Да, но канцлер вместе с Тарновским предостерегают от дальнейшего промедления. Быть может, это замужество…

– Попытайтесь отложить бракосочетание хотя бы до тех пор, пока ей не исполнится восемнадцать.

– Годом раньше или позже – не вижу разницы. Все равно, по мысли венского соглашения еще с того времени, когда вы были в Бари, дочь Фердинанда предполагалось выдать за моего наследника.

– Одним словом, – горячилась она, – вы делаете все, лишь бы избежать войны с Габсбургами. Хорошо! Но на сей раз я не уступлю! По крайней мере не дам оттолкнуть себя на задворки. Пока нет! Нет! Это супружество! Габсбурги намереваются похитить владения рода Сфорца, а сейчас лишают трона мою дочь. Пришла пора сведения счетов. Я буду так любить вашу невестку Елизавету, как они – Изабеллу.

Она направилась к двери, но он задержал ее вопросом:

– Это ваше последнее слово?

Она повернулась, он увидел ее пылающие яростью глаза.

– Да! На этот раз последнее!

Этой ночью она спала плохо, проснулась на рассвете, и слово, которое мучило ее в ночных кошмарах, вызвало боль в сердце. Елизавета – дочь Фердинанда, будущая невестка… Сигизмунд ничего не знал о Диане ди Кордона, а на мимолетные интрижки Августа не обращал внимания. Но Диана…

Правда, у нее не было от любовника детей, как некогда у Сигизмунда от Катажины из Тельниц, однако же сама она существовала, а ее домик на Флорианской был магнитом, который притягивал молодого короля. Бона не хотела, да и не могла никому поведать, во сколько обошлась ей покупка дома для Дианы, за полученные той, якобы по наследству, деньги. Анны уже нет. Но недурно избавиться и от Дианы. Как это забавно, Диана в роли краковской мещаночки… Забавно? А что, если она, живущая по-прежнему на Флорианской, будет подстрекать его к бунту? Надобно с ними поговорить. С кем сперва? С сыном или с его любовницей? Разумеется, разговоры эти не будут легкими. Но Елизавета… Она, и только она, а не та, могла бы родить для династии сына, наследника. Стать матерью Ягеллона, подарить старому королю внука, о котором он говорил, а кто знает, быть может, и мечтал. Говорил он об этом редко, но Сигизмунд вообще чаще всего молчал…

Она сомкнула отяжелевшие веки и снова попыталась заснуть. Эти дела не будут решены ни сегодня, ни завтра.

У нее есть еще время, чтобы все тщательно продумать, передвинуть пешки на шахматной доске таким образом, чтобы выиграть партию и обеспечить Августу счастье, а Короне – наследника…

Несколько дней спустя Август, как обычно, посетил домик на Флорианской. Они немножко поговорили об Анне, о пышной свадьбе, которая состоялась на Вавеле и закончилась великолепным балом. Молодой король вздохнул:

– Сколько помню, она всегда была при королеве. Как мать перенесет эту потерю?

– Ах, – рассмеялась Диана. – Государыня все перенесет. Она тверже гранита. А заменит при ней Анну молоденькая Мышковская.

– Ты веришь, что того, кого любишь, может заменить другой человек? Я – не верю.

– Значит ли это, – прошептала она, прижавшись к его груди, – что и меня не легко заменить?

– Тебя? – воскликнул он. – Тебя никто и никогда не заменит. Сегодня я залюбовался вот этим бриллиантом, но почувствовал угрызения совести и тотчас же поспешил сюда, чтобы понести заслуженную кару.

Он надел ей на палец кольцо с огромным бриллиантом, и они оба долго глядели на него с восхищением.

– Что за дивный камень! Не знаю, как и благодарить моего господина, – шептала Диана. – Всегда такой щедрый, такой великодушный…

– Неизменно любящий, – закончил он.

Они не могли знать, что королева Бона думала иначе и что она собрала самых верных слуг итальянского двора, чтобы сообщить им неприятную новость.

– Ведомо мне, – сказала она, – что все эти годы вам было в Кракове нелегко… Но вы перенесли все, служили мне верой и правдой. Приближается новое испытание: в мае на Вавель прибудет принцесса Елизавета, дочь Фердинанда, она станет супругой молодого короля. Объявляю вам свою волю: никто из вас не смеет называть ее «молодой королевой», а меня «старой королевой». Я назначу к ней дворецкого, но кухня будет одна, под началом моего эконома. Я дала согласие только на трех камеристок из Вены. Вы, ваша милость канцлер, поедете еще раз в Бари: проследите за моим наследством. По пути загляните в Вену, передайте Фердинанду, что мы будем любить Елизавету как дочь и просим также любить и жаловать нашу дочь, королеву Венгрии.

– Передам в точности слова вашего величества, – поклонился канцлер.

– Король хочет дать приданое невестке, – обратилась она к Паппакоде. – Узнай, кто дает необходимые для этого деньги.

– Наверное, краковский ювелир, – ответил догадкой итальянец.

– Бонер? Быть может. Кто знает, не из тех ли денег, что я вернула ему за ковры. Сколько ковров привезли в Краков?

– Несколько десятков вместе с гобеленами.

– Хорошо. Проследишь, чтобы ни один из них не оказался в покоях Елизаветы.

Паппакода, поколебавшись с минуту, спросил:

– Должен ли я подготовить для будущей королевской супруги какие-нибудь свадебные подарки?

– Да, разумеется! Один только подарок из нашей сокровищницы, но зато очень ценный.

– Диадему? – спросил он.

– Нет! Ни в коем случае! Вели обновить и приготовить колыбель.

– Колыбель? – повторил он как эхо.

– Да. Серебряную колыбельку из Бари. Самое время ей не пустовать. О боже! Что может быть для обоих королей милее той надежды, воплощение которой она сама? Для принцессы это самый подходящий подарок. И это все. Можете уйти. А ты останься, – обратилась она к Марине. – Пригласишь сюда Диану ди Кордона. Но не одну.

– Она хотела поговорить с вами наедине, госпожа!

– Вот поэтому проведешь ее сюда вместе с новой девушкой, которую рекомендовал нам на место Анны маршал Вольский. Как ее зовут?

– Сусанна Мышковская.

Немного спустя они вошли обе: Диана, уже уведомленная Мариной о принятом королевой решении, и родственница Вольского, юная дева со спокойным, приятным личиком.

Диана ди Кордона, стесненная присутствием посторонней, не решилась пасть к ногам королевы, но со слезами на глазах умоляла ее:

– Всемилостивая государыня! Я хочу лишь объяснить, что мне чинится обида. Я служила верно, не нарушила слова и…

– Все ведаю, моя дорогая, причина твоей грусти и повод к жалобе мне понятны, – прервала Бона.

– Но такова воля короля, и я ничего не могу для тебя сделать. Ничего! Разве лишь позавидовать, что вскорости увидишь Бари, а до этого еще Вечный город. Волшебный город!

– Я столько лет провела в Кракове, – униженно просила Диана. – Прошу как милости разрешить мне еще хоть ненадолго задержаться в домике на Флорианской…

– Нет-нет! Такое невозможно! Ты должна уехать еще до конца марта.

– Умоляю, ваше величество…

– Не могу… А впрочем, и не хочу, – добавила Бона уже строже. – Хватит! Не подавай дурного примера, моя дорогая, нашей новой приближенной, Сусанне. А ты запомни! Если я говорю – нет, никогда не настаивай.

– Я поняла, ваше величество, – прошептала Мышковская.

– Хватит! Хватит! Можете уйти. Обе.

Когда они вышли, Марина не могла удержаться от замечания.

– Она была семь лет предана всем сердцем молодому королю. И сдержала слово. Только я знала о домике на Флорианской.

– Верна! Предана! Именно поэтому опасна и не должна оставаться. Бракосочетание состоится по воле короля, уже в первых днях мая. Елизавета не должна повстречаться с Дианой, да и Август должен иметь время забыть потерю, а может, даже отвыкнуть, охладеть. Наконец, надобно помнить…

– О чем?

– О колыбели. О боже! Пустая колыбель Ягеллонов! Только это сейчас важно. Только это!

Над Краковом опустилась темная ночь. В тишине неожиданно послышался топот мчащегося в гору, к замку, коня. Всадник осадил скакуна на внутреннем дворе и, бросив поводья стражникам, чуть ли не бегом ринулся в замок. Столь же стремительно пронесся он через покои королевы и остановился у закрытой двери ее опочивальни. Он в ярости стучал кулаками в дверь. Через минуту дверь отворилась, и Марина с изумлением взглянула на стоявшего перед нею молодого короля. Оттолкнув камеристку, он преступил порог и увидел мать, идущую к ложу в ночной, до полу, рубашке.

– Стой! Отвернись! – воскликнула она, увидев Августа, и стала собирать распущенные волосы в тяжелый узел на затылке. Немного погодя она сказала с укором в голосе; – Не думала, что ты придешь. Я… не одета.

– Я должен говорить с вами. Без свидетелей. Бона обернулась к Марине.

– Я тебя позову, если будешь нужна. Подойди ближе, Август. Боже, как ты выглядишь? – добавила она, когда он приблизился.

– Лошадь меня понесла, – пробормотал он.

– Наверное, испугалась чего-то?

– Испугалась моей ярости! Я и сейчас не могу прийти в себя. Государыня, к чему этот заговор?

– Заговор?! Как ты осмелился так говорить мне?

– А вот и осмелился, как раз сегодня, когда узнал о ваших замыслах! Я столько лет делал все, что вы хотели, боялся вас прогневить. Но сейчас я хочу знать только одно – почему она должна уехать? Разве мало того, что меня женят на австрийской королевне? Жена по чужому выбору! Разве для этого нужно порывать многолетние узы дружбы, любви?

– Это опасные узы! – пыталась она ему объяснить по возможности ласковее. – Она учила тебя, как почитать женщину, искусству радоваться жизни. Но ведь она уже не молода. Разве ты не знаешь, что ей скоро сорок лет? Да, хотя и выглядит моложе. Дорогой, ты не должен отворачиваться от своих ровесниц… Пора изведать новые формы страсти. Поверь мне, бутон свежих роз пахнет иначе, нежели увядший цветок.

– Это была любовь! – прервал он ее порывисто.

– Тебе так казалось, да! Но ведь перед тобою вся жизнь, и в твоих объятьях еще побывает много женщин.

– А я любил только ее, – не отступался Август.

– Разумеется. Но ты же сам сказал: любил, а это означает уже прошлое. Перед тобою будущее. И, кроме того, надо помнить, что не любовь венец величия королей. Поверь мне. Не любовь!