Текст книги "Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Фрэнк Патрик Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 376 (всего у книги 388 страниц)

Они обсуждали насилие среди туземцев, войны.

– Это встроенная регулирующая система, позволяющая контролировать увеличение числа невосприимчивых, – сказала Инвик.

– Конфликты?

– Разумеется. Человек, невосприимчивый к нашим манипуляциям, склонен к общей неудовлетворенности, недовольству. Такие создания обожают насилие и не придают значения личной безопасности. Коэффициент сокращения численности среди них очень высок.

Вспомнив слова Инвик, Келексель задумался.

«Возможно ли это? Нет! Этого не может быть! Генные образцы этих существ давным-давно зарегистрированы. Я сам их видел. Но что, если… Нет! Это невозможно. Хотя… это было бы так просто. Корабельный врач Инвик! Но если она это сделала…»

Зачем? Келексель замотал головой. Идея выглядела абсурдной. Даже Фраффин не осмелился бы создать планету, полную получемов. Доля невосприимчивых выдала бы его с головой прежде, чем… Но «встроенная регулирующая система» работает постоянно.

– Пойду-ка я поговорю с Фраффином, – пробормотал Келексель.

И вспомнил: Инвик упоминала о туземцах – невосприимчивых.

Но она сказала «человек».

Глава 15

Фраффин поджидал Келекселя за столом, когда тот вошел. Серебристый свет был включен на полную мощность, почти сверкал. Поверхность стола блестела. На Фраффине было местное одеяние: черный костюм с белой сорочкой. Золотые пуговицы на манжетах бросили сноп сияющих искр в глаза Келекселя.

Под маской начальственной задумчивости Фраффин чувствовал, что готов разразиться ликующими криками. Бедный глупый Расследователь! Сейчас он был нацелен, будто стрела. Оставалось найти цель, в которую он мог бы впиться.

«И это я нацелил его! – подумал Фраффин. – Я привел его сюда так же уверенно, как загоняю моих туземцев в затруднительные ситуации».

– Вы просили о встрече со мной? – спросил Фраффин. Он не встал с места, подчеркивая вызванное незваным гостем неудовольствие.

Келексель заметил этот жест, но не придал ему значения. Поза Фраффина была почти невежливой. Возможно, поза выражала самоуверенность Режиссера, означавшую, что за ним, Келекселем, следили. Но Главенство не посылает на расследования полных идиотов, и Режиссеру скоро предстоит это узнать.

– Я хотел бы обсудить с вами мою наложницу, – сказал Келексель, без приглашения усаживаясь напротив. Их разделяло огромное пустое пространство стола. На его поверхности слабо поблескивало отражение Фраффина.

– А что такое с вашей наложницей? – спросил Фраффин. Он улыбнулся про себя, вспомнив последний отчет о шалостях Келекселя с туземкой. Теперь Расследователь заподозрил неладное, никакого сомнения. Но уже поздно – слишком поздно.

– Возможно, с ней все в порядке, – сказал Келексель. – Безусловно, она доставляет мне большое удовольствие. Но мне показалось, что я так мало знаю о туземцах, о ее корнях, так сказать.

– И вы пришли ко мне, чтобы восполнить эти пробелы?

– Я был уверен, что вы поговорите со мной, – сказал Келексель. Он подождал немного, размышляя, будет ли замечена его колкость. Определенно настало время играть в открытую.

Фраффин откинулся на спинку кресла, веки полуопущены, в глазницах залегли серебристо-синие тени. Он кивнул самому себе. Ах, довершить падение этого дурака будет поистине славным делом! Фраффин смаковал момент, оттягивая миг разоблачения.

Келексель положил руки на подлокотники кресла, ощутил четкие грани конструкции, ее спокойную теплоту. В комнате витал слабый мускусный аромат, дразнящий, экзотический, полный инопланетной таинственности… пожалуй, какие-то цветочные духи.

– Но вам нравится ваша наложница? – спросил Фраффин.

– Она прелесть, – сказал Келексель. – Даже лучше, чем Суби. Я удивляюсь, почему вы не экспортируете их. В чем причина?

– Так у вас были Суби, – протянул Фраффин, уклоняясь от ответа.

– Я все еще удивлен, что вы не экспортируете этих женщин, – сказал Келексель. – Я нахожу это очень странным.

«Ах, ты находишь это странным», – подумал Фраффин. Неожиданно Келексель стал ему неприятен. Он был так очевидно без ума от своей туземки, от первого опыта.

– Найдется немало коллекционеров, которые с радостью ухватились бы за возможность заполучить одну из туземок, – сказал Келексель, прощупывая почву. – Да и все удовольствия, которые вы собрали здесь.

– А вы считаете, что мне больше нечем заняться, кроме как собирать туземцев для удовольствия моих сородичей, – сказал Фраффин. Его голос прозвучал раздраженно, и он удивился собственному волнению. «Неужели я завидую Келекселю?» – спросил он себя.

– Тогда в чем же цель вашего пребывания здесь, если не в получении прибыли? – спросил Келексель. Он чувствовал, что начинает сердиться на Фраффина. Разумеется, Режиссер знал, что имеет дело с Расследователем. Но ни один из его поступков не выдавал страха.

– Я собиратель тайн, – сказал Фраффин. – То, что я создал некоторые из них собственноручно, не имеет значения.

«Тайн?» – удивился Келексель.

А Фраффин подумал: «Собиратель древних тайн, да».

Он знал, что ревнует Келекселя, завидует, что тот в первый раз встретился с туземной женщиной. Фраффин вспомнил былые дни, когда чемы более открыто передвигались по этому миру, создавая оборудование долгого развития, которое могли использовать – воспитывая паршивых политиков, ослепленных гордыней, полных невежества, питающих безумное желание урвать кусок пожирнее везде, где только можно. Ах, что это были за деньки!

На миг Фраффин почувствовал себя распятым на дыбе собственных грез, вспоминая дни, когда он жил среди туземцев – манипулируя, интригуя, подслушивая, уча, слушая перемежаемые смешками разговоры римских мальчиков о вещах, о которых родители не осмеливались говорить даже шепотом. Перед ним как наяву встала его собственная вилла, залитые солнечным светом дорожки из кирпича, трава, деревья, плантация капризной форсайтии. Так называла их она – «дикая форсайтия». Как ярко запечатлелась в его мозгу молодое персиковое деревце рядом с дорожкой!

– Они так легко умирают, – прошептал он.

Келексель приложил палец к щеке, сказал:

– Думаю, вы все же чуточку ненормальный. Иначе откуда столько внимания к насилию и смерти?

Хотя это не было запланировано, Фраффин почувствовал, что не может удержаться. Он взглянул на Келекселя, сказал:

– Вы думаете, что ненавидите подобные вещи? Отнюдь! Вы говорите, что вас привлекают такие вещи, как эта ваша хорошенькая туземка. Я слышал, вам нравится местная одежда, – Режиссер дотронулся до рукава своего жакета, жест был странно ласкающим. – Как плохо вы себя знаете, Келексель.

Лицо Келекселя потемнело от гнева. Это уже слишком! Фраффин перешел все границы пристойности!

– Мы, чемы, заперли двери для смерти и насилия, – пробормотал он. – Смотрим на это, как на развлечение, не больше.

– Ненормальный, говорите? – спросил Фраффин. – Мы закрыли двери для смерти? – он расхохотался. – И все же вот оно, наше вечное искушение. Что я здесь делаю, то, что так привлекает вас, – настолько, что вы даже спрашиваете о том, что в этом мире отвратительного. Я скажу вам, что я здесь делаю: играю с искушением, которое мои сородичи чемы могут наблюдать.

Руки Фраффина ни на минуту не оставались в покое, пока он говорил: они делали рубящие и режущие жесты, демонстрируя вечно юную плоть – энергичную, трепещущую, маленькие завивающиеся волоски с тыльной стороны пальцев, матовые ровные ногти.

Келексель загляделся на Режиссера, завороженный его словами. Смерть – искушение? Да нет же, определенно нет! И все же за этой идеей скрывалась какая-то холодная уверенность.

Наблюдая за руками Фраффина, Келексель подумал: «Рука не должна ниспровергать разум».

– Вы смеетесь, – сказал Келексель. – Вы считаете меня забавным.

– Не только вас, – сказал Фраффин. – Меня забавляют все – бедные создания из мира-клетки и все до единого благословенные чемы, которые не могут услышать предупреждения о собственных вечных жизнях. У всех предупреждений есть одно исключение, да? Это ты сам! Вот что я вижу и вот что забавляет меня. В моих картинах вы смеетесь над ними, но не знаете, почему смеетесь. Ах, Келексель, именно здесь мы скрываем убежденность в нашей собственной смертности!

– Мы не смертны, – воскликнул возмущенный и потрясенный Келексель.

– Келексель, Келексель, мы смертны. Любой из нас может отказаться от омоложения, и это будет смерть. Это будет смерть.

Келексель уставился на Режиссера. «Да он не в своем уме!»

В мозгу Фраффина твердая уверенность, которую вызвали собственные слова, вспенилась, затмевая все, и отхлынула, оставив ярость.

«Я полон злости и раскаяния, – подумал он. – Я принял мораль, которую ни один другой чем не сможет вынести ни минуты. Мне жаль Келекселя и всех этих созданий, которыми я управляю, а они не знают этого. Внутри меня они вырастают десятками за каждого, кто погиб по моей воле. Тайны? Собиратель тайн? Я человек с чувствительными ушами, который до сих пор слышит, как нож разрезает хлеб на вилле, которой больше нет».

Потом Фраффин вспомнил женщину – смуглую экзотическую хозяйку его римского дома. Она была не выше его самого, низкорослая по местным меркам, но прекрасная в его глазах – лучшая из всех. Она родила ему восьмерых смертных детей, их смешанная кровь осталась тайной, исчезнув в гонке генетических комбинаций и рекомбинаций. Она состарилась и подурнела – Режиссер помнил и это тоже. Вспоминая ее потупленный взгляд, он видел черную массу – проклятье их смешанных генов. Она дала ему то, чего не смог бы дать никто другой: причастность к смертным, долю в смертности, которую он мог считать своей.

«Чего бы только не отдало Главенство, чтобы узнать об этой маленькой интерлюдии», – подумал Фраффин.

– Вы говорите, как безумец, – прошептал Келексель.

«Теперь мы противостоим друг другу открыто, да? – подумал Фраффин. – Пожалуй, я слишком медленно продвигаюсь с этим болваном. Пожалуй, стоит сказать сейчас, что он попался в нашу ловушку». Фраффин чувствовал, что не может противостоять натиску собственной злости. Он больше не мог сдерживаться.

– Безумец? – спросил он насмешливо. – Вы говорите: мы бессмертны, мы, чемы. Как мы бессмертны? Мы омолаживаемся и омолаживаемся. Мы достигли точки равновесия, застыли в шажке от окончательного разрушения. На какой стадии нашего развития, чем Келексель, мы застыли?

– Стадии? – Келексель изумленно уставился на него. Слова Фраффина жгли, точно горящие головни.

– Да, на какой стадии? Разве мы застыли на этапе зрелости? Думаю, нет. Чтобы достигнуть зрелости, необходимо пройти этап расцвета. Мы не цветем.

– У меня есть отпрыск!

Фраффин не смог сдержать смеха. Успокоившись, он посмотрел в лицо откровенно разгневанному Келекселю и сказал:

– Семя, которому не довелось цвести, вечная незрелость, порождающая вечную незрелость, – и вы похваляетесь этим! Как вы жалки, пусты и перепуганы, Келексель.

– Чего мне бояться? – спросил Келексель. – Смерть не властна надо мной. Вы не властны надо мной.

– Разве что изнутри, – сказал Фраффин. – Смерть не властна над чемами, разве что изнутри. Мы самые совершенные во вселенной особи, бессмертные крепости самих себя, которые не сможет взять ни одна сила… разве что изнутри. В каждом из нас есть то семя из нашего прошлого, семя, которое шепчет: «Помнишь? Помнишь, когда мы могли умирать?»

Келексель распрямился, вскочил на ноги, не в силах оторвать взгляд от Фраффина.

– Вы не в своем уме!

– Сядьте, посетитель, – сказал Фраффин. И удивился себе. «Зачем я принуждаю его? Чтобы оправдать в своих глазах то, что должен сделать? Если так, тогда я должен дать ему что-то, что он может использовать против меня. Я должен уравнять наши силы в этом поединке».

Келексель упал в кресло. Он напомнил себе, что чемы в большинстве невосприимчивы и к более причудливым формам сумасшествия, но кто знает, какие стрессы могли стать результатом жизни на окраине вселенной, постоянного контакта с чужой расой. Психоз скуки наводил ужас на всех – возможно, Фраффин стал жертвой этого синдрома.

– Посмотрим, есть ли у вас совесть, – сказал Фраффин.

Заявление прозвучало столь неожиданно, что Келексель лишь изумленно вытаращился на Фраффина. Хотя появилось чувство затаенного опустошения внутри, и Келекселю почудилась угроза в словах Фраффина.

– Что плохого может быть в этом? – спросил Фраффин. Он повернулся. Кто-то из команды принес вазу с розами и поставил на книжный шкаф за рабочим столом. Фраффин взглянул на розы. Они полностью распустились и роняли кроваво-красные лепестки, точно гирлянды на алтаре Дианы.

«В Шумерии больше не шутят, – подумал он. – Мы больше не острим, перемежая глупостями мудрость Минервы».

– О чем вы говорите? – спросил Келексель.

Вместо ответа Фраффин передвинул управляющий рычаг под рабочим столом. Транслятор пантовива зажужжал, оживляясь, скользнул по комнате, точно гигантская пчела, и разместился справа от Фраффина.

Келексель взглянул на него, ощутив, как пересохло во рту. Машина для легкомысленных развлечений вдруг превратилась в чудище, которое, казалось Келекселю, могло в любой момент напасть на него.

– Как чутко с вашей стороны было выдать такой же вашей наложнице, – сказал Фраффин. – Поглядим, что она смотрит?

– Какое отношение это может иметь к нам? – спросил Келексель. Он явственно слышал гнев и нерешительность в собственном голосе и понимал, что Фраффин знает о его реакции.

– Посмотрим, – сказал Фраффин. Он повернул панель с контрольными рычагами так, чтобы легко было дотягиваться, любовно передвинул их. На экране возникла туземная комната на поверхности планеты – длинное, узкое помещение с бежевыми оштукатуренными стенами и коричневым крашеным потолком. Камера смотрела прямо на дощатый стол с выжженными следами от сигарет, торчавший из-за парового радиатора, который шипел под красно-белыми занавесями, обрамлявшими зарешеченное окно.

За столом лицом друг к другу сидело двое мужчин.

– Ага, – сказал Фраффин. – Слева отец вашей наложницы, справа – мужчина, с которым она спарилась бы, если бы в дело не вмешались мы и не отдали ее вам.

– Глупые, никчемные туземцы, – фыркнул Келексель.

– Но она наблюдает за ними прямо сейчас, – сказал Фраффин. – Это то, что идет по ее пантовиву… который вы столь любезно ей предоставили.

– Она совершенно счастлива здесь, я уверен в этом, – сказал Келексель.

– Тогда почему бы вам не освободить ее от манипулятора?

– Когда она будет полностью готова, – сказал Келексель. – Она будет больше чем довольна служить чемам, когда поймет, что мы можем ей дать.

– Ну разумеется, – сказал Фраффин. Он разглядывал профиль Энди Турлоу. Его губы шевелились, но Фраффин отключил звук. – Именно поэтому она смотрит эту сцену из моей текущей постановки.

– И что такого важного в этой сцене? – спросил Келексель. – Возможно, ее захватило ваше мастерство.

– В самом деле, – сказал Фраффин.

Келексель осмотрел туземца, стоявшего слева. Отец его наложницы? Он увидел, как набрякли веки туземца. Туземец выглядел существом с грубыми чертами лица, так и дышавшими скрытностью. Туземец почти потянул бы на крупного чема. Как могло такое создание произвести на свет его стройную грациозную наложницу?

– Тот, с которым она бы спарилась, туземный знахарь, – сообщил Фраффин.

– Знахарь?

– Они предпочитают называться психологами. Послушаем?

– Ну вы же сказали – что плохого может в этом быть?

Фраффин повернул ручку громкости.

– Да, и вправду.

– Возможно, это будет любопытно, – сказал Келексель, но в его голосе не слышалось любопытства. Почему его наложница наблюдала за созданиями из своего прошлого? Это могло причинить ей боль.

– Чшш, – сказал Фраффин.

– Что?

– Слушайте!

Турлоу нагнулся поправить кипу бумаг на столе. Звук немного шипел. Келекселя и Фраффина окружила сенсоцепь, нахлынул запах пыли, застоявшегося и полного странных ароматов воздуха.

С экрана загремел гортанный голос Джо Мэрфи:

– Не ожидал увидеть тебя, Энди. Слышал, у тебя был какой-то приступ.

– Должно быть, однодневный грипп, – сказал Турлоу. – Он сейчас у всех.

Фраффин расхохотался.

– Есть какие-нибудь вести от Рути? – спросил Мэрфи.

– Нет.

– Ты опять ее упустил, вот что. Хотя я велел тебе позаботиться о ней. Но, возможно, женщины все одинаковые.

Турлоу поправил очки, поднял голову и взглянул прямо в глаза наблюдающих чемов.

Келексель открыл рог от изумления.

– Что вы понимаете из этого?

– Невосприимчивый! – прошипел Келексель. И подумал: «Теперь Фраффин у меня в руках! Позволить невосприимчивому наблюдать за операторской командой!»

Расследователь спросил:

– Неужели он еще жив?

– Недавно мы дали ему попробовать немного нашей власти, – сказал Фраффин, – но я нахожу этого туземца слишком забавным, чтобы уничтожать.

Мэрфи прочистил горло, и Келексель откинулся назад, слушая и наблюдая. «Тогда уничтожь себя, Фраффин», – подумал он.

– Ты не заболел бы, будь ты здесь, – сказал Мэрфи. – Я даже поправился на тюремной диете. Что меня удивляет, так это то, как хорошо я приспособился к здешнему режиму.

Турлоу вернулся к лежащим перед ним бумагам. Келексель поймал себя на том, что действия созданий завораживают, ощутил, что исчезает, превращаясь в чуждых ему существ, становясь одним комком настороженных чувств. Но внутри него раздражающий голосок спрашивал: «Почему она смотрит на этих существ из ее прошлого?»

– Дела идут неплохо, да? – спросил Турлоу. Он разложил перед Мэрфи стопку покрытых чернильными кляксами карточек.

– Ну, это затягивает, – сказал Мэрфи. – Здесь некуда спешить.

Он пытался не смотреть на карты.

– Но вы думаете, тюрьма вам подходит?

Фраффин пощелкал настройками пантовива. Точка наблюдения резко сместилась. Два туземца превратились в увеличенные профили. (У Келекселя появилось странное чувство, что его самого передвинули, затолкали внутрь, и заставили смотреть вниз на двух туземцев.)

– На этот раз мы будем работать с карточками немного по-другому. Вы довольно часто выполняли эти тесты. Я хочу изменить темп.

Мэрфи бросил резкий косой взгляд через плечо, но голос его прозвучал искренне и любезно.

– Все, что вы скажете, док.

– Я буду сидеть лицом к вам, – сказал Турлоу. – Это немного не по правилам, но в вашей ситуации и так полным-полно неправильностей.

– Ты имеешь в виду, что мы с тобой знакомы и тому подобное?

– Да, – Турлоу положил на стол секундомер. – И я поменял обычный порядок карточек.

Секундомер неожиданно приковал внимание Мэрфи. Он уставился на прибор, слабая дрожь прошла по толстым предплечьям. С видимым усилием он собрался и принял вид энергичной веселости, желания сотрудничать.

– В прошлый раз ты сидел за мной, – сказал он. – И доктор Вейли тоже.

– Я знаю, – ответил Турлоу. Он проверял порядок карточек.

Келексель подпрыгнул от неожиданности, когда Фраффин прикоснулся к его руке, и поднял глаза на Режиссера, перегнувшегося через стол.

– Этот Турлоу молодец, – зашептал Фраффин. – Смотрите на него внимательно. Заметьте, как он изменяет тест. Когда один и тот же тест проводят несколько раз за короткий период времени, появляется элемент обучения. Как будто вы надеваете трико много раз, пока не выучиваетесь.

Келекселю почудился двойной смысл в словах Режиссера. Тот с улыбкой опустился на место. Келекселя охватило чувство тревоги. Он вернулся к сцене на экране пантовива. Что такого важного в этом признании вины? Совесть? Келексель разглядывал Турлоу, раздумывая, вернулась бы Рут к этому существу, если бы ее освободили. После того, что она испытала с чемом? Келекселя пронзила мучительная ревность.

Чем откинулся на спинку кресла, нахмурился.

Турлоу проявлял готовность начать тест. Он показал первую карточку, запустил секундомер; его рука так и осталась лежать на нем.

Мэрфи внимательно посмотрел на карточку, закусил губу. Через некоторое время он сказал:

– Автомобильная авария. Двое погибли. Это их тела у дороги. Сейчас много аварий. Люди просто не знают, как обращаться с быстроходными машинами.

– Вы выделяете части рисунка, или вся карточка целиком дает такую картину?

Мэрфи заморгал.

– Только эта маленькая часть вот здесь, – он перевернул карточку рисунком виз, взял следующую. – Это завещание или другой документ о собственности, но кто-то уронил ее в воду, и буквы расплылись. Поэтому его никак не прочесть.

– Завещание? Есть какие-нибудь мысли, чье оно?

Мэрфи махнул карточкой.

– Знаешь, когда мой дед умер, завещание не нашли. А у него оно было. Мы все знали, что оно было, но дядя Эймос смотался с большей частью дедова барахла. Вот как я научился быть осторожным со своими бумагами. Надо быть очень осторожным с важными бумагами.

– А ваш отец был таким предусмотрительным?

– Па? Дьявол, конечно, нет!

Турлоу, казалось, задело что-то в тоне Мэрфи. Он спросил:

– Вы с вашим отцом когда-нибудь ссорились?

– Препирались иногда, вот и все.

– Вы имеете в виду, спорили?

– Да. Он всегда хотел, чтобы я остался с мулами и повозкой.

Турлоу сидел, выжидающий, настороженный, изучающий.

Мэрфи оскалился, точно череп.

– Это старая поговорка, которая была в ходу у нас в семье.

Он резко опустил карточку, которую держал, взял третью, наклонив голову набок.

– Шкура выхухоли, распяленная для сушки. За них давали по одиннадцать центов за штуку, когда я был мальчишкой.

Турлоу сказал:

– Поищите другую ассоциацию. Попробуйте найти в карточке что-то еще.

Мэрфи метнул быстрый взгляд на Турлоу, снова вгляделся в рисунок. Он был похож на сжатую до отказа пружину. В комнате повисла тишина.

Наблюдая за туземцами, Келексель не мог отделаться от ощущения, что Турлоу через Мэрфи убеждает зрителей, сидящих у пантовивов. Он чувствовал, что этот знахарь изучает его самого. Умом Келексель понимал, что сцена осталась в прошлом, что это всего лишь снятая пленка. Однако в ней было что-то такое, что производило впечатление, как будто она происходила как раз сейчас.

Мэрфи снова посмотрел на Турлоу.

– Возможно, это мертвая летучая мышь, – сказал он. – Возможно, кто-то застрелил ее.

– Да? Зачем кому-то могло понадобиться делать это?

– Потому что они омерзительные! – Мэрфи бросил карточку на стол, оттолкнул. Он выглядел загнанным в угол. Медленно-медленно взял следующую карточку, открыл, точно боясь того, что может там обнаружить.

Турлоу проверил секундомер, снова посмотрел на Мэрфи.

Тот разглядывал карточку. Несколько раз, казалось, он хотел что-то сказать, но каждый раз колебался и не произносил ни слова. Наконец он сказал:

– Ракеты четвертого июля, вроде зажигательных, тех, что взрываются в воздухе. Чертовски опасная штука.

– Взрывчатые ракеты?

Мэрфи пристально вгляделся в карточку.

– Да, такие, которые взрываются и пускают звезды. Эти звезды могут устроить пожар.

– Вы когда-нибудь видели, чтобы от них что-то загоралось?

– Я слышал об этом.

– Где?

– Много где! Людей каждый год предупреждают об этих проклятых штуках. Ты что, газет не читаешь?

Турлоу сделал пометку в блокноте.

Мэрфи бросил на него сердитый взгляд, перешел к следующей карточке.

– На этом рисунке в муравейник бросили отраву и разрезали его пополам, чтобы составить план того, как прорыты ходы.

Турлоу отклонился назад, его внимание было сосредоточено на лице Мэрфи.

– Зачем кому-то мог понадобиться такой план?

– Чтобы увидеть, как муравьи сделали муравейник. Я однажды ребенком упал на муравейник. Они кусаются, точно огнем жгутся. Ма намазала меня содой. Па облил муравейник минеральным маслом и поднес к нему спичку. Ну они и разбегались, скажу я вам! Па скакал вокруг и давил их.

Мэрфи с отвращением положил карточку, взял следующую. Взглянул на руку Турлоу, делающую пометки, затем на карточку. Повисла напряженная тишина.

Глядя на карточку в руке Мэрфи, Келексель вспомнил о флиттерах чемов на фоне закатного неба, о целых флотилиях, плывущих из ниоткуда в никуда. Его посетила внезапная мысль о том, что бы сказал об этом Турлоу. Мысль была пугающей.

Мэрфи отодвинул карточку на длину вытянутой руки, прищурил глаза.

– Вон там, слева, похоже, гора в Швейцарии, откуда люди все время срываются и погибают.

– Маттерхорн?

– Да.

– А оставшаяся часть карточки ничего вам не говорит?

Мэрфи отодвинул карточку в сторону.

– Нет. Ничего.

Турлоу сделал в блокноте запись, поднял взгляд на Мэрфи, который рассматривал следующую карточку.

– Все эти разы, когда я видел эту карточку, я никогда не замечал вот это место наверху, – он показал пальцем. – Вот здесь. Это кораблекрушение, а тут из воды торчат спасательные шлюпки. Вон те маленькие точки – это утопленники.

Турлоу сглотнул. Казалось, он обдумывает комментарий. Резко наклонившись вперед, он спросил:

– Кому-нибудь удалось спастись?

На лице Мэрфи отразилось грустное отвращение.

– Нет, – вздохнул он, – не повезло. Знаете, мой дядя Эл умер в тот год, когда утонул «Титаник».

– Он был на «Титанике»?

– Нет. Просто я так запоминаю даты. Помогает вспомнить. А в тот год, коша моя компания переехала в новое здание, сгорел Цеппелин.

Мэрфи перешел к следующей карте, улыбнулся.

– Это просто. Это ядерный гриб.

Турлоу облизал губы, спросил:

– Вся карточка?

– Нет, вот это место, здесь, сбоку, – он ткнул пальцем. – Это… как фотография взрыва.

Рука Мэрфи медленно потянулась за следующей карточкой. Он поднес ее к глазам, прищурился. В комнате воцарилось молчание.

Келексель взглянул на Фраффина, увидел, что Режиссер рассматривает его.

– Какая цель у всего этого? – прошептал он.

– Вы шепчете, – сказал Фраффин. – Не хотите, чтобы Турлоу услышал вас?

– Что?

– Эти местные знахари обладают странной силой, – сказал Фраффин. – Временами они очень проницательны.

– Это полная чепуха, – сказал Келексель. – Абракадабра. Тест ничего не значит. Ответы туземца совершенно логичны. Я сам мог бы сказать что-то в таком роде.

– Правда? – спросил Фраффин.

Келексель не ответил, вновь поворачиваясь к экрану пантовива.

Мэрфи настороженно смотрел на Турлоу.

– Вот эта часть в середине может быть лесным пожаром, – сказал он, посмотрев на Турлоу.

– Вам приходилось видеть лесной пожар?

– Да, когда он был. За версту воняло дохлыми коровами. Выгорело ранчо на Сьюслоу.

Турлоу вновь сделал запись в блокноте.

Мэрфи взглянул на него, сглотнул, потянулся за последней карточкой. Взглянув на нее, он резко и шумно выдохнул, точно получил сильный удар в живот.

Турлоу быстро поднял на него изучающий взгляд.

Лицо Мэрфи приняло недоуменное выражение. Он заерзал на стуле, затем спросил:

– Это одна из обычных карт?

– Да.

– Я не помню ее.

– О! А вы помните все остальные карты?

– Как будто.

– А что с этой картой?

– Думаю, вы подсунули новую карточку.

– Нет. Это одна из стандартных карт Роршаха.

Мэрфи тяжелым взглядом уставился на психолога, сказал:

– У меня было право убить ее, док. Не будем забывать об этом. У меня было право. Муж должен защищать свой дом.

Турлоу сидел, спокойно ожидая продолжения.

Мэрфи резко переключился обратно на карточку.

– Свалка, – выпалил он. – Это напоминает мне свалку.

Турлоу все еще молчал.

– Помятые машины, старые котлы, всякие такие вещи, – сказал Мэрфи. Он оттолкнул карту в сторону, откинулся, выжидая.

Турлоу глубоко вздохнул, собрал карточки и таблицы, сложил в портфель, который взял с пола рядом со стулом. Он медленно повернулся и посмотрел прямо в пантовив.

Келекселя охватило тревожное ощущение, что Турлоу смотрит прямо ему в глаза.

– Скажите мне, Джо, – нарушил тишину Турлоу, – что вы видите здесь? – он указал на зрителей пантовива.

– А? Где?

– Там, – Турлоу указал в том же направлении.

Теперь из пантовива на зрителей смотрел Мэрфи.

– Какую-то пыль или дым, – сказал он. – Они не слишком-то утруждают себя уборкой.

– Но что вы видите в этой ныли или дыму? – настаивал Турлоу. Он опустил руку.

Мэрфи прищурился, склонил голову набок.

– О, похоже на что-то вроде множества маленьких лиц… детских лиц, как будто херувимов или… нет, как те черти, которых рисуют на картинах ада.

Турлоу обернулся к заключенному.

– Черти ада, – пробормотал он. – Очень подходяще.

Фраффин щелкнул выключателем пантовива. Экран померк.

Келексель заморгал, повернулся и очень удивился, обнаружив, что Фраффин смеется.

– Черти ада, – повторил он. – Да, это восхитительно. Это просто восхитительно.

– Вы сознательно разрешаете невосприимчивому смотреть на нас и быть свидетелем наших действий, – сказал Келексель. – не вижу в этом ничего восхитительного.

– А что вы думаете о Мэрфи? – спросил Фраффин.

– Он кажется таким же нормальным, как и я.

Фраффина обуял приступ смеха. Он покачал головой и протер глаза.

– Мэрфи мое собственное творение, Келексель. Мое собственное творение. Я лепил его в высшей степени аккуратно и определенно, с младенчества. Разве он не прелесть? Черти ада!

– Неужели он тоже невосприимчивый?

– Боги Охраняющие, нет!

Келексель оглядел Режиссера. Разумеется, он уже давно распознал притворство. Зачем ему выдавать себя, выставлять невосприимчивого напоказ перед Расследователем Главенства? Был ли это знахарь? Неужели у туземцев была какая-то загадочная сила, которую Фраффин мог использовать?

– Я не понимаю, что движет вами, Фраффин, – сказал Келексель.

– Это же очевидно, – отозвался Фраффин. – Касательно Турлоу. Вы не испытываете чувства вины при виде создания, у которого украли женщину?

– У знахаря? У невосприимчивого? Как я мог украсть у него что-то? Право чема – брать у низших рас все, чего бы он ни пожелал.

– Но… Турлоу почти человек, вы не находите?

– Чепуха!

– Нет, нет, Келексель. У него огромный врожденный потенциал. Он великолепен. Разве вы не видели, как он выводил Мэрфи на чистую воду, выявляя искры безумия?

– Как вы можете говорить, что туземец безумен?

– Он безумен, Келексель. Это я сделал его таким.

– Я… я не верю вам.

– Терпение и учтивость, – сказал Фраффин. – Что бы вы сказали, если бы я заявил, что могу показать вам больше о Турлоу, не показывая его самого совсем?

Келексель сидел прямо, будто аршин проглотил. Он был насторожен, точно прошлые страхи вернулись стократно усиленными. Отрывки из сцены, которую Фраффин только что показал, крутились в мозгу, цепляясь за него и рассеиваясь на клочки; их смысл причудливо менялся и искажался. «Безумен? А Рут, его наложница? Она смотрела эту сцену; возможно, продолжала смотреть и сейчас. Почему она захотела смотреть такую… такую неприятную вещь? Это должно быть мучительно для нее. Должно быть». В первый раз, сколько он себя помнил, Келексель почувствовал, что пытается разделить чувства другого существа. Он попытался избавиться от этого ощущения. Рут была туземкой, одной из низшей расы.

Келексель поднял взгляд и обнаружил, что Фраффин наблюдает за ним. Как будто они поменялись местами с туземцами, которых только что видели. Фраффин принял на себя роль Турлоу, а он, Келексель, был Мэрфи.

«Какие силы он получил от туземцев? – спросил себя Келексель. – Может ли он заглянуть вглубь меня, отгадать мои мысли? Но я не безумен… и не склонен к насилию».