Текст книги "Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Фрэнк Патрик Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 327 (всего у книги 388 страниц)

– Как ты это сделал? – спросил Спарроу.

– Повысив напряжение в системе ультразвуковых импульсов: посредством замены определенной лампы.

– Когда ты решил не приводить врагов к скважине?

– Я никогда не собирался этого делать.

Спарроу почувствовал облегчение.

– Я сказал Беа, чтобы она, взяв детей, обратилась в Службу Безопасности, как только «Таран» выйдет из зоны радиосвязи, – и он замолчал.

– Попробуй расслабиться, – предложил Спарроу.

Гарсия вздохнул.

– Как там счетчик радиации, Джонни?

Рэмси взглянул на Спарроу, и тот кивнул в знак согласия.

– В-Л, – сказал Рэмси.

– Возможно, летально, – расшифровал Гарсия.

– Но уровень радиоактивности крови снижается, – заметил Рэмси.

– Хочешь, вколем тебе повышенную дозу де-карбоната и де-сульфата? – спросил Спарроу.

Гарсия взглянул на него.

– Продлим немного наше веселое сражение, не так ли? – улыбнулся он. – Ну, если ты так хочешь, командир. Но нельзя ли вколоть мне еще и морфий, а? – его улыбка выглядела усталой, будто на пороге смерти. – Агония так отвратительна!

Глубоко вздохнув, Спарроу в раздумье остановился.

– Это его единственный шанс, если только это можно назвать шансом, – сказал Рэмси.

– Ну хорошо, – согласился Спарроу. Он подошел к аптечке, подготовил шприцы и вернулся к койке.

– Морфий, – напомнил Гарсия.

Спарроу показал ему ампулу.

– Спасибо за все, командир, – сказал Гарсия. – Об одном прошу: пригляди за Беа и детьми.

Спарроу быстро кивнул и начал делать уколы: один, другой, третий.

Они подождали, пока подействует морфий.

– В машине осталось крови на восемь переливаний, – сказал Рэмси.

– Поставь максимальную интенсивность потока, – произнес Спарроу.

Рэмси повернул вентиль.

– А теперь, Джонни, мне хотелось бы услышать твою историю, – произнес Спарроу, не отводя глаз от Гарсии.

– Да в принципе, ты уже все знаешь, – сказал Рэмси.

– Подробности мне не известны, вот их-то я и хочу услышать.

«Ну прямо роль «рыцаря плаща и кинжала» в фарсе. Спарроу через некоторое время раскрыл меня. Вероятно, не последнюю роль в этом сыграл Гарсия. Я был раскрыт и не подозревал об этом. Или знал?» – подумал Рэмси и вспомнил о своих неясных предчувствиях.

– Ну? – произнес Спарроу.

Рэмси начал тянуть время, чтобы успеть все обдумать.

– Какие подробности тебя интересуют?

– Рассказывай все с самого начала.

«Наступил момент кризиса, – подумал Рэмси. – Если Спарроу на самом деле психически ненормален, сейчас он сорвется. Но это единственный шанс. Я не знаю, как много ему известно. Поэтому придется рассказывать все».

– Начинай рассказывать, – сказал Спарроу. – Это приказ.

Глубоко вздохнув, Рэмси начал со звонка доктора Оберхаузена и совещания в первом отделе Службы безопасности у адмирала Белланда.

– И что рассказал обо мне твой дистанционный измеритель?

– Что ты являешься все равно что частью этой подлодки. Ты действуешь, как какой-то механизм, а не как человек.

– То есть, я машина?

– Если хочешь, то да.

– Ты уверен в правильности своего прибора?

– Не могут же врать химические процессы человеческого тела.

– Думаю, не могут. Но интерпретация может быть неправильной. К примеру, ты вряд ли мог правильно учесть изменения, которые происходят с человеком при пребывании на большой глубине.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты помнишь ситуацию, когда ты в рубке вошел в ступор?

Рэмси вспомнил охвативший его ужас, неспособность пошевелиться и обнадеживающую помощь Спарроу. Он кивнул.

– Как бы ты назвал это состояние?

– Временный психотический срыв.

– Временный?

Рэмси удивленно воззрился на Спарроу.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты уверен в том, что все твои действия на «Таране» были абсолютно нормальными?

Рэмси покраснел, чувствуя, как кровь приливает к лицу.

– И что ты за машина сейчас, командир?

– Электронно-вычислительная машина, – ответил Спарроу. – А теперь послушай меня, и выслушай внимательно. Подводники адаптировались к большему психическому давлению, чем может вынести обычный человек, и не теряют способности к активной деятельности. Мы АДАПТИРОВАЛИСЬ. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Некоторые – так, другие – иначе. Но каков бы ни был способ адаптации, с точки зрения людей, не находящихся под давлением, этот способ не вполне нормален.

– Откуда ты знаешь?

– Я должен это знать, – сказал Спарроу. – Как ты сам заметил, мой способ адаптации – стать человекомашиной. С точки зрения нормальности обычного человека у вас, психологов, есть свое название для нее.

– Шизоидная.

– Таким образом, моя психика расщеплена на независимые части. Во мне есть часть – если хочешь, назови ее схемой, – которая помогает мне сохраниться здесь, на глубине. Она верит в иной мир, потому что она должна верить…

Рэмси заметил разговор о себе в третьем лице и напрягся.

– Кто может лишить меня права быть здесь тем, кем я должен быть здесь? – спросил Спарроу и почесал подбородок длинными пальцами. – Я должен был знать, что именно я должен был делать. Поэтому я изучал сам себя. Я анализировал себя. Я вычислял каждое подсознательное движение, которое я замечал. Я был почти жесток с собой.

Спарроу замолчал.

– И? – осторожно произнес Рэмси.

– Я понял, что я псих, – сказал Спарроу. – Но эта ненормальность проявляется так, что я полностью соответствую окружающему миру. В этом сумасшедшем мире я являюсь нормальным. Нет, не психически здоровым. Ведь быть нормальным – значит просто быть адаптированным.

– Ты говоришь, что мир шизоиден, фрагментарен…

– А разве он таковым не является? – спросил Спарроу. – Где здесь не разорванные связи между частями? Покажи мне полную социальную гармонию! – он медленно покачал головой, показывая полное отрицание. – Это тоже давление, Джонни.

Рэмси слега подстроил регулятор потока, управляющий процессом переливания крови Гарсии, и посмотрел на спящего после укола наркотика инженера-механика. Расслабленное и мирное выражение лица, сейчас давления для него не существовало.

– Мы рассматриваем психическое здоровье с утопических позиций, – сказал Спарроу. – Как будто человек может находиться в мире, в котором на него ничего не давит, отсутствует всякое принуждение. Именно поэтому нас охватывает ностальгия, когда мы вспоминаем о теплых южных морях. Там минимальная угроза выживанию, – он снова покачал головой. – Каково бы ни было давление и какова бы ни была адаптация, наука всегда определяет ее как нездоровую. Иногда я думаю, что здесь и лежит истинный смысл библейской фразы: «Дети поведут их». Дети в большинстве своем не испытывают давления. Следовательно, они более здоровы, чем взрослые.

– Но они тоже испытывают давление, – сказал Рэмси.

– Другого характера, – заметил Спарроу. Нагнувшись, он пощупал пульс Гарсии. – На сколько переливаний осталось крови?

– На два.

– Радиационные показания?

Рэмси взглянул на счетчик и не поверил своим глазам.

– Пятьдесят на пятьдесят.

– Он выживет, – произнес Спарроу. В его голосе прозвучала абсолютная уверенность, приговор, не подлежащий обсуждению.

Рэмси подавил непонятный приступ раздражения.

– Откуда такая уверенность?

– Ты удивился, когда смотрел на счетчик, – заметил Спарроу.

– Просто чудо, что он дожил до этого времени, – неожиданно для себя самого голос Рэмси выдал его раздраженность.

– В том то и дело, что чудо, – сказал Спарроу. – Послушай, Джонни, вне зависимости от научных знаний и медицины есть нечто, что вы, люди, как правило, отказываетесь признавать.

– Что именно? – в голосе Рэмси звучала теперь уже неприкрытая неприязнь.

– Например, существовать с Богом в душе, быть в гармонии с миром – вот реальность по ту сторону чуда. Это очень просто. Ты входишь… скажем, в фазу. Если выражаться в технических терминах. Ты входишь в резонанс с волной, вместо того чтобы сопротивляться ей, стараясь сохранить свое «я», – в тоне Спарроу сквозила спокойная отчужденность.

Рэмси крепко сжал губы, чтобы не высказывать вслух свои мысли. А между тем его тренированное сознание психолога систематизировало выводы: «Религиозный фанатизм. Фрагментация сознания. Непоколебимая уверенность в собственной правоте. Очевидный диагноз: ярко выраженный параноидальный тип».

– Непосредственно твоя адаптация сложилась в результате твоего обучения и практики психолога, – заметил Спарроу. – Ты должен иметь возможность действовать. Ты называешь это нормой. Ты веришь, что я нездоров, и это является правильным с твоей точки зрения. В этом случае ты выше обстоятельств, ты управляешь ими. Это твой способ выживания.

Ты можешь манипулировать или управлять мной как подопытным животным, таким образом ты борешься с давлением, которое оказывает на тебя мир.

– Это чушь! – рявкнул Рэмси. – Это не имеет к психологии никакого отношения! Ты не вполне понимаешь предмет, о котором рассуждаешь.

– Если твоя диагностика верна, то что, скорее всего, со мной будет дальше? – спросил Спарроу.

Прежде чем Рэмси успел взять себя в руки, у него вырвалось:

– Ты полностью сойдешь с ума! Полностью… – он замолчал.

Спарроу захохотал. Тряхнув головой, он ответил:

– Нет, Джонни. Я вернусь туда, где меньшее давление. И глубоко вздохну. А потом сыграю в покер в Гленн-Гардене. Потом пару раз напьюсь, раз уж этого так от меня ожидают. Проведу медовый месяц с женой, которая так нежна со мной, потому что ей неловко, что каждый раз, когда я ухожу в плавание, она мне изменяет. Но это ее форма адаптации. И в реальности это не причиняет мне боли. А почему бы и нет?

Рэмси удивленно посмотрел на него.

– И, конечно, займусь более интересными вопросами. Что на самом деле представляет собой все, что мы видим вокруг? Кто мы такие, человекообразные животные? Какой смысл скрыт за всем этим? И существует ли этот смысл? Но у меня очень крепкие корни. Я уже видел чудеса, – он кивнул в сторону Гарсии. – Я узнаю исход событий прежде, чем они происходят. Это дает мне…

Раздался звуковой сигнал блока переливания крови. Рэмси хлопнул по переключателю. Спарроу, обойдя вокруг койки, снял отводы артериальной и венозной трубок.

– Шестьдесят на сорок, – произнес Рэмси.

– Через двадцать два часа будем в Чарльстоне, – заметил Спарроу и пристально посмотрел на Рэмси. – Что ты собираешься докладывать ребятам адмирала Белланда о Гарсии?

– Не помню ничего такого о Гарсии, что могло бы заинтересовать Белланда, – ответил Рэмси.

Очень медленно губы Спарроу растянулись в широкую улыбку:

– Это нормально, не говорит о душевном здоровье, но нормально.

Рэмси вздохнул. «Интересно, почему я так раздражен?» – спросил он себя. И тут же его профессиональная подготовка дала очевидный ответ: «Типичная реакция сопротивления. Я не хочу сталкиваться лицом к лицу с какой-то частью самого себя. Есть нечто, что я не хочу замечать».

– Поговорим о Хеппнере, – сказал Спарроу.

Рэмси с трудом удержался, чтобы не заорать: «Во имя всего святого! Зачем?!»

– Он заинтересовался вопросами душевного здоровья, – продолжил Спарроу. – И однажды он понял, что я не вполне здоров. Тогда он попытался понять, а что же есть душевное здоровье? Он рассказывал о некоторых своих мыслях. И в конце концов оказалось, что он не в состоянии точно определить понятие «душевное здоровье». Получалось, что нет ничего определенного, все слишком расплывчато и относительно. Это для него означало, что он нездоров. – Спарроу прикрыл глаза.

– И что? – прошептал Рэмси.

– Он подал рапорт о переводе на берег. Он подал прошение об уходе с лодки, когда мы вернемся в порт. Это было в тот последний поход.

– И он поплыл по течению, – произнес Рэмси.

Спарроу кивнул.

– Он пришел к выводу, что у него нет якоря, нет опорной точки, точки отсчета.

Рэмси ощутил внутри странное чувство – ощущение, что он стоит на пороге великого открытия.

– Вот почему мне придется заняться воспитанием нового офицера-электронщика. Ты должен вернуться в ОПсих к своим корням. Там находится океан, в котором ты умеешь плавать.

Рэмси больше не смог сдерживаться и задал вопрос:

– А каково твое определение душевного здоровья, командир?

– Умение плавать, – ответил Спарроу.

Рэмси ощутил состояние шока, будто его с головой опустили в ведро с холодной водой. У него не было сил, чтобы дышать нормально. Откуда-то издалека до него донесся голос Спарроу:

– Под этим я понимаю, что здоровый человек должен понимать течения, должен знать, что необходимо делать в различных водах.

Рэмси услышал тяжелые раскаты грома, в противовес спокойному голосу Спарроу.

– Нездоровый человек напоминает тонущего. Вода тащит его, он бестолково барахтается, не зная верного направления… Джонни! Что случилось?

Рэмси слышал слова, но они, теряли свое значение. Комната вращалась вокруг него, как центрифуга, все быстрее и быстрее. Он схватился за блок переливания крови, но не удержался и рухнул на пол. Какая-то часть его ощущала прикосновение чьих-то рук к лицу, палец, поднимающий веко.

Голос Спарроу громко пропищал, будто в перевернутую воронку:

– Шок!

Бах! Бах! Бах!

Шаги.

Хлопнула дверца шкафа.

Звон стекла.

Он плыл в студенистом гамаке, привязанный к нему помимо его желания. Перед его глазами открылась миниатюрная сцена. Спарроу, Гарсия и Боннетт стояли рука об руку, куклы-марионетки стояли перед лилипутской рампой.

Куклы.

– Я командир подводной лодки, портативный, модель номер один, – скучным серым голосом произнес Спарроу.

– Я офицер-механик подводной лодки, портативный, модель номер один, – сказал миниатюрный Гарсия.

– Я старший помощник на подводной лодке, портативный, модель номер один, – сказал миниатюрный Боннетт.

Рэмси попытался заговорить, но губы не слушались.

– Я не здоров, он не здоров, ты не здоров, мы не здоровы, они не здоровы, – стоя на крошечной сцене, говорил Спарроу.

– Вынужден доложить о выходе из строя компонента – меня, – сказал Гарсия. Он растаял в воздухе, оставив Спарроу и Боннетта стоять на сцене.

– Рэмси – катализатор, – сказал Боннетт.

– Я не могу тебе помочь, он не может тебе помочь, мы не можем тебе помочь, они не могут тебе помочь, ты не можешь себе помочь, – бубнил Спарроу.

Откуда-то из пустоты раздался голос Гарсии:

– Сожалею, что не смогу извиниться перед тобой лично.

– Мое поколение не верит в вампиров, – сказал Боннетт.

Рэмси снова попытался заговорить, но не издал ни звука.

– Успокойся, успокойся, успокойся, – в унисон бубнили Боннетт и Спарроу.

Упавший в обморок…

Упавший в обморок…

Упавший в обморок…

Голос Гарсии звучал едва различимым эхом, все слабее и слабее.

Глубокая обволакивающая темнота.

Темнота материнской утробы.

Рэмси ощутил движение и гул: двигатели.

– Думаю, он приходит в себя, – раздался голос Боннетта.

– Ты меня слышишь, Джонни? – спросил Спарроу.

Он не хотел отвечать. Он не хотел выходить из этого спокойного, защищенного состояния в окружающий его враждебный мир. Но тут вновь дали о себе знать годы психологической практики: «Ты пытаешься регрессировать в эмбриональное состояние».

– Давай попытаемся его выпрямить, может, это поможет, – предложил Спарроу.

– Расскажешь ему как-нибудь помягче, командир, – попросил Боннетт.

Руки взяли его за ноги и за руки, растягивая из положения свернувшегося клубком. Он пытался сопротивляться, но мышцы были мягкими, как оконная замазка.

«О чем рассказать помягче?»

– Джонни! – слова Спарроу прозвучали как приказ.

Неслушающимся языком Рэмси облизал сухие губы. «О чем рассказать помягче?»

– Да, – раздался его слабый голос.

– Открой глаза, Джонни.

Он открыл глаза и прямо перед собой увидел сеть кабелей и трубопроводов. Центральный пост. Он почувствовал, что за его спиной стоит Спарроу, и обернулся. Командир смотрел на него сверху вниз, и на вытянутом хмуром лице отражалось беспокойство. Позади него, спиной к ним, за пультом управления стоял Боннетт.

– Что… Что… – он попытался откашляться.

– Мы принесли тебя сюда, чтобы была возможность присматривать за тобой, – сказал Спарроу. – Мы уже недалеко от Чарльстона.

Рэмси ощутил живую пульсацию подводной лодки и в тот же миг утонул в этом ощущении. «О чем рассказать помягче?»

– Что случилось? – сказал он.

– Ты отреагировал на что-то. Возможно, на укол декальцинации. Возможно, это было связано с нашими сверхглубокими погружениями и увеличением концентрации ангидразы. Как ты себя чувствуешь? – спросил Спарроу.

– Гнусно. А как Джо?

Казалось, Спарроу спрятался внутри себя. Он глубоко вздохнул.

– У Джо практически перестали вырабатываться эритроциты. Ничего нельзя было сделать.

«И вместе с ним ушло твое чудо», – подумал Рэмси.

– Мне очень жаль, командир, – сказал он.

Спарроу провел рукой по глазам.

– Возможно, это и к лучшему, – он передернулся. – Он был слишком…

– Вижу объект на экране локатора, – сказал Боннетт. Он включил систему опознания «свой-чужой». – Это «Наставник». Один из наших. Идет полным ходом.

Спарроу обернулся, подошел к пульту связи и протестировал реле.

– Мы достаточно близко для голосовой связи?

– Да, – взглянув на приборы, ответил Боннетт.

Повернув реостат, Спарроу нажал на кнопку включения микрофона.

– Я Мастер Джон. Повторяю. Я Мастер Джон. Везем полную личинку. Один член экипажа болен лучевой болезнью. Запросите разрешение на Чарльстон. Прием.

Из динамика на стене раздался голос, прорвавшись сквозь волновые помехи и искажения частотной модуляции.

– Привет, Мастер Джон! Вы слишком радиоактивны! Подождите, пока измерят ваш фон. Прием.

Боннетт потянул за рычаг управления двигателем и сбавил скорость.

Со своей койки Рэмси видел экран ультразвукового локатора, крошечное пятнышко на нем увеличивалось в размерах по мере приближения «Наставника».

И снова из громкоговорителя раздался искаженный голос:

– Наставник Мастеру Джону. Проходи, Мастер Джон. Идите на глубине входа. Мы пойдем с фланга. Прием.

Боннетт отжал рычаг управления двигателем. «Таран» рванулся вперед.

– Подключи носовые камеры, – приказал Спарроу.

Ожил большой экран над пультом. На нем появились зеленая вода и случайные бурые водоросли.

– Скоро сдадим тебя в надежные руки, Джонни. Прежде, чем ты об этом узнаешь, – сказал Спарроу.

Рэмси ощущал странные колебания чувств. Он пытался представить вход в Чарльстонский тоннель – черную дыру в стене или подводный каньон. Сознание ускользало. «Почему это произошло?» – спрашивал он себя. И после этого: «О чем рассказать помягче?» Какая-то его часть, казалось, наблюдала издалека, делая пометки в истории болезни. «Тебе не хочется возвращаться. Почему? Всего несколько мгновений назад ты был как свернутый клубок. Помнишь? Очень интересно».

– Командир, – почувствовав ответ, позвал он.

– Да, Джонни?

– Что со мной было? Кататонический[97]97
  Кататония – одна из форм шизофрении.


[Закрыть] шок, правильно?

– Просто шок, – отрезал Спарроу.

Его тон объяснил Рэмси то, что он хотел понять. Профессиональная часть его сознания сказала: «Кататония. Так-так». Он неожиданно явственно ощутил койку, на которой он лежал, давление собственного веса на спину. И в этот момент кусочки расщепленного сознания стали складываться в целостную картинку. Он глубоко вздохнул.

– Не принимай близко к сердцу, – сказал Спарроу.

Боннетт оглянулся, внимательно посмотрел на Рэмси.

– Со мной все в порядке, – сказал Рэмси. Он с удивлением отметил, что говорит чистую правду. Сила переполняла его. – Я потерпел полное поражение, но теперь знаю, почему, – сказал он.

Спарроу подошел к изголовью койки и положил ладонь на лоб Рэмси.

– А теперь постарайся расслабиться.

Рэмси подавил приступ смеха.

– Джо говорил мне, командир, но я не поверил.

– Что тебе говорил Джо? – почти шепотом спросил Спарроу.

– Что ты просчитал все возможные варианты и всегда держал ситуацию под контролем.

Тот кивнул.

– Тоннель для подводных лодок действительно как родовые пути. Выйти из него все равно что родиться. Подводная лодка – матка, готовая выбросить нас из себя во внешний мир.

– Мне кажется, пока тебе лучше не разговаривать, – ответил Спарроу.

– Я хочу сказать. Мы рождаемся в совершенно другую реальность. Здесь, внизу, нездоровьем является одно, наверху – другое. Просто взгляни здесь на старика «Таран». Отдельный мир с собственной специфической экологией. Влажный воздух, всегда присутствующая внешняя опасность, постоянный ритм движений…

– Как сердцебиение, – тихо добавил Спарроу.

– Мы как будто плаваем в околоплодных водах, – улыбнулся Рэмси.

– Это как это?

– Морская вода. Ее химический состав почти идентичен околоплодным водам, окружающим ребенка. Бессознательное знает. И отсюда мы идем навстречу своему рождению.

– Твое сравнение – наиболее точное, лучше, чем было у меня. А что является нашей пуповиной? – спросил Спарроу.

– Опыт. Опыт, притягивающий тебя к лодке, делающий тебя ее частью. Мы становимся детьми одной матери. Становимся братьями, с общими эмоциональными связями и соперничеством, которое…

– Первая контрольная точка, – сказал Боннетт. – Курс на Чарльстонский мол. Не хочешь взять управление, командир?

– Веди ее сам, Лес. Ты заслужил это право, – ответил Спарроу.

Боннетт потянулся, настроил шкалу дальнего диапазона. Его плечи, казалось, приняли новые очертания. Внезапно Рэмси понял, что Боннетт повзрослел за время этого путешествия, что он был готов перерезать свою пуповину. От этой мысли в Рэмси поднялась волна нежности к Боннетту, в которой сквозила ностальгия при мысли о скором расставании.

«На самом деле как братья», – подумал он.

Спарроу посмотрел сверху вниз на Рэмси.

– А почему бы тебе не перейти из ОПсих на подводные лодки? – спросил Спарроу.

– Да, нам нужны хорошие ребята, – добавил Боннетт.

Печаль сдавила грудь Рэмси.

– Это самый лучший комплимент из всех, которые я мог получить, – сказал он. – Но я не могу. Меня послали сюда для решения проблемы: почему сходили с ума подводники? Вы ответили на мой вопрос. Теперь я должен использовать полученный опыт, – к его горлу подкатил комок. – Доктор Оберхаузен из ОПсих обещал дать в мое ведение департамент, занимающийся проблемами подводников.

– Это великолепно, Джонни! Замечательная работа на берегу!

– Не хотелось бы терять тебя, – сказал Боннетт. – А ты не забудешь о нас, когда станешь важной птицей?

– Ни за что, – ответил Рэмси.

– И каково же решение проблемы? – спросил Спарроу.

– Срывы являются результатом нежелания рождаться у людей, бессознательно возвращающихся в предродовое состояние. Хотел бы ребенок родиться, если бы знал, что это больно и страшно – постоянная угроза, ожидающая его с другой стороны?

– Угроза находится здесь, внизу, – произнес Спарроу.

– Но наш крошечный мир в глубине моря сбивает с толку бессознательное, – сказал Рэмси.

Заговорил Боннетт, и в его голосе послышался сарказм:

– Это произвело впечатление даже на меня… мне кажется, – не отпуская штурвала, он отступил на шаг, чтобы скорректировать движение баржи.

– Единственное решение – сделать это рождение желанным, – заговорил Рэмси. – Собираюсь рекомендовать максимально улучшить условия жизни подводников на берегу. Лучшее жилье, значительное повышение оплаты за каждую миссию.

– Это по мне! – сказал Боннетт.

– Это должно произвести некоторые изменения, – сказал Рэмси.

– Джонни, хочу попросить тебя об одной вещи, – сказал Спарроу.

– Скажи, что ты хочешь.

Спарроу, глядя в сторону, проглотил комок в горле.

– Похоже, что ты будешь VIP-персоной и… – он задумался. – Не сможешь ли ты оградить от неприятностей жену Джо?

– Сделаю все, что смогу. Обещаю, – ответил Рэмси и глубоко вздохнул. – Кто возьмет на себя грязную работу сообщить ей?

– Я. Попробую рассказать об этом помягче, – ответил Спарроу.

Рэмси бросило в холодный пот. «Рассказать об этом помягче!» Он откашлялся.

– Командир, я сейчас вспомнил. Я слышал, как Лес что-то хотел рассказать мне помягче. Что именно?

Спарроу облизал губы и взглянул на Боннетта, стоящего за пультом управления.

– О чем он хотел рассказать мне помягче? – повторил Рэмси.

– О смерти Джо.

– Но…

– Каждый раз, когда мы пытались вывести тебя из шокового состояния, ты…

– Каждый раз?

– Мы пытались это сделать четыре или пять раз. Каждый раз ты орал, чтобы Джо вернулся. Мы думали, что это бред, но…

Он замолчал.

– Бессознательное способно на многое, – произнес Рэмси. Он ощутил глубокую пустоту и неожиданно вспомнил свой кошмар. И голос Гарсии: «Жаль, что не смог извиниться перед тобой лично». За что?

– У нас было много общего. Джо понимал меня. Он видел насквозь все мои действия… Наверное, меня это обижало. Он больше разбирался в моей игре, чем я сам, – произнес Рэмси.

– Он восхищался тобой, – сказал Спарроу.

Рэмси вспыхнул и горестно посмотрел на собеседников.

– Перед кончиной он пришел в себя, – сказал Спарроу. – Беспокоился о тебе. Сказал, что поступил гнусно, возбудив наши подозрения против тебя. Джо думал, что у тебя все задатки капитана подводной лодки.

Рэмси отвернулся.

– Ты сделаешь, что сможешь, для его жены? – спросил Спарроу.

Рэмси кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

– Приближаемся к молу, – сообщил Боннетт удивительно повседневно. – Проходим донную отметку номер два, – и он указал на экран.

Сквозь зеленую мутную воду показались два мощных прожектора, перемигивающиеся с их системой «свой-чужой».

– Параметры автоматического всплытия установлены? – спросил Спарроу.

– Полностью, – ответил Боннетт.

– Мы возвращаемся домой с подарками, – сказал Рэмси.

– Мы – банда кровожадных героев! – сказал Боннетт, неосознанно имитировав акцент и мимику Гарсии.

В офисе доктора Оберхаузена было так мирно! Высохший и морщинистый шеф ОПсих сидел за столом, ничем не отличающимся от других столов ОПсих, подпирая руками козлиную бороденку. Коробка радара – глаза летучей мыши – теперь свободно лежала на полированном столе, освободив плечо. Круглые незрячие глаза его, казалось, буравили Рэмси, сидевшего напротив.

Рэмси провел рукой по голове, ероша ежик растущих волос.

– Это весьма интересная история, – сказал он. – Большую ее часть я записал. Все записи у вас, хотя медики не хотели, чтобы вы говорили со мной.

Не произнося ни слова, доктор Оберхаузен кивнул.

Рэмси откинулся в своем кресле. Оно скрипнуло под его весом. Рэмси внезапно понял, что доктор намеренно поставил вокруг себя скрипящие кресла – они издавали сигналы, позволяющие слепому ориентироваться.

– Теперь непосредственно о том, что случилось с тобой, Джонни. Лучевая болезнь – своеобразная штука, – он провел рукой по глазам, потерявшим зрение в результате лучевой болезни. – Просто чудо, что агентов ОПсих практически невозможно уничтожить.

– Разве это подтверждается моими заметками и лентами дистанционного измерителя? – спросил Рэмси.

Доктор Оберхаузен кивнул.

– Конечно. Спарроу почти без преувеличения стал частью подводной лодки, чувствительной ко всему, что с ней связано, вплоть до экипажа. В результате необычного сплетения четкой ментальности с реальным опытом он стал великим психологом. Я подумываю о том, не пригласить ли его в наш департамент.

– А как насчет моих рекомендаций по предотвращению психотических срывов?

Доктор Оберхаузен сморщил губы и почесал бородку.

– Старая, еще наполеоновская терапия пышного мундира: вперед под звук фанфар, – он кивнул. – В Службе безопасности будут рвать и метать, ведь это направлено против секретности департамента. Однако они уже пошли нам на уступки.

– Какие?

– Они официально объявили, что мы воруем нефть у Восточного Альянса.

– В любом случае не было смысла держать это в секрете.

– Тем не менее они сделали это весьма неохотно.

– Мне кажется, было бы лучше совсем без Службы безопасности, – пробормотал Рэмси. – Мы должны сделать все возможное, чтобы избавиться от них. Служба безопасности разрывает связи между людьми, взращивая социальную шизофрению.

Доктор Оберхаузен отрицательно покачал головой.

– Нет, Джонни, нам не избавиться от Службы безопасности. Это старое заблуждение. Следуя аналогии капитана Спарроу: в нездоровом обществе душевнобольной человек становится нормальным. Служба безопасности – это своего рода заболевание, нормальное для военного времени. Нормальное и необходимое.

– Но ПОСЛЕ войны, Обе! Вы же знаете, они собираются продолжать свою деятельность!

– Они попытаются, Джонни. Но к тому времени Служба безопасности будет под контролем ОПсих. Мы сможем весьма эффективно нивелировать их воздействие.

Рэмси уставился на него и захихикал.

– Так вот почему вы втерлись к Белланду!

– Не просто к Белланду, Джонни.

– Иногда вы меня пугаете, Обе.

У доктора Оберхаузена дернулась бородка.

– Отлично. Это говорит о том, что моя поза всемогущества действует даже на тех, кто меня хорошо знает, – и он улыбнулся.

Рэмси усмехнулся и заерзал в кресле.

– Если это все, Обе, то мне пора идти. Пока я был в госпитале, ко мне не подпускали ни Джаннет, ни детей, и теперь…

– Я тоже ждал, Джонни. Запрещения ОМед в большей степени носят диктаторский характер, чем ОПсих. Медики, занимающиеся проблемами радиации, наиболее автономны… – он медленно покачал головой.

– Ну так что? – спросил Рэмси.

– Нетерпение молодости, – сказал доктор Оберхаузен. – Необходимо пролить свет еще на несколько моментов. Почему ты решил, что мы никогда не придавали значения терапии пышного мундира?

– Возможно, из-за Безопасности. Но на самом деле это просто не бросалось в глаза. Неправильная симптоматика. Наполеон пытался набрать добровольцев и не дать своим солдатам сбежать. У нас никогда не было таких проблем. Фактически создавалось впечатление, что наши подводники страстно желали вернуться на службу. Вот ведь в чем парадокс: они находили угрозу как в море, так и на берегу. На берегу они на первый взгляд забывали об угрозе моря, так как бессознательное замечательно прятало ее. Лодка притягивала, начинала казаться безопасным приютом, возвращением в материнскую утробу. Выход на берег уподоблялся родам: ребенка выбрасывало в опасную, смертоносную среду. Небо – страшная штука для человека, который хочет спрятаться.

Доктор Оберхаузен прокашлялся. Он заговорил жестко и официально:

– В настоящее время мне не хотелось бы возвращаться к твоим записям. Ты говоришь о том, что ОПсих должен придать особое значение религиозному воспитанию. Аргументируй это.

Рэмси подался вперед. Предательское кресло, скрипнув, выдало его движение.

– Потому что в нем заключено здоровье, Обе.

– Звучит как панацея от всех болезней, Джонни.

– Нет, Обе. Церковь соединяет людей между собой, восстанавливает разорванные связи, – он тряхнул головой. – До тех пор, пока ОПсих не откроет телепатию или абсолютное доказательство «здесь и сейчас», он не сможет заменить религию. Чем скорее мы займемся этим, тем скорее мы сможем предложить…

Доктор Оберхаузен хлопнул по столу.

– Религия ненаучна! Это вера! – он произнес слово «вера» тоном, подходящим скорее для слова «грязь».

«Пытается уколоть меня», – подумал Рэмси.

– Ну, хорошо, Обе. Я только хотел сказать, что у нас нет замены религии. Но мы предлагаем в качестве замены так называемые научные знания. Вот и все, что я…