Текст книги "Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Фрэнк Патрик Герберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 109 (всего у книги 388 страниц)

Глава 32

Пусть ни у кого не будет сомнений в том, что я – собрание моих предков, арена, на которой протекает их активное существование. Они – мои клетки, а я – их тело. Это душа, коллективное бессознательное, источник архетипа, хранилище душевных травм и радостей. Я выбираю за них, когда им просыпаться. Мои состояния души – это состояния их душ. Их знания кристаллизуются в моей наследственности. Миллиарды этих людей составляют мою целостность и единство.

(Похищенные записки)

Представление Танцующих Лицом продолжалось около двух часов, после чего прозвучало объявление, повергшее в шок всех обитателей Города Празднеств.

– Прошли столетия с тех пор, как у него в последний раз была невеста!

– Дорогая моя, прошла целая тысяча лет.

Собрание Говорящих Рыб было кратким. Несмотря на шумное ликование, они были встревожены.

«Вы – мои единственные невесты». Так он говорил, но, значит, это не было истинным смыслом Сиайнока?

Лето рассудил, что Танцующие Лицом выступали весьма хорошо, несмотря на то что были объяты диким страхом. Костюмы нашлись в подвалах фрименского музея – черные накидки с капюшонами, белые веревочные пояса, распростерший крылья зеленый ястреб на плечах – форма бродячих священников Муад'Диба. Танцующие Лицом надели на себя маски иссеченных песками лип, рассказав в танце о том, как Муад'Диб со своими легионами насаждал свою религию во всей Империи.

Во время представления Хви, одетая в блестящее серебристое платье, украшенное жадеитовым ожерельем, сидела рядом с Лето на его тележке. Один раз она склонилась к нему и спросила:

– Это не пародия?

– Вероятно, лишь для меня.

– Знают ли об этом Танцующие Лицом?

– Они подозревают об этом.

– Значит, они не так напуганы, как хотят показать?

– О нет, они очень напуганы. Просто они храбрее, чем думает большинство людей.

– Храбрость может так близко граничить с глупостью, – прошептала Хви.

– И наоборот.

Она окинула оценивающим взглядом Лето и вновь обратила свое внимание на арену. В живых остались около двухсот Танцующих Лицом. Все они участвовали в танце. Сложные волнообразные движения их тел завораживали зрителей. Наблюдая за их представлением, можно было забыть о кровавой драме, разыгравшейся накануне ночью.

Лето вспомнил об этом незадолго до полудня, когда лежал в приемном зале, ожидая прихода Монео. Монео к этому времени успел проводить Преподобную Мать Антеак в порт Гильдии, обсудил с командирами Говорящих Рыб результаты вчерашнего побоища и слетал в Цитадель, где удостоверился, что Сиона по-прежнему находится под надежной охраной и не участвовала в событиях У иксианского посольства. Он вернулся в Онн после оглашения помолвки, о которой никто заранее не поставил его в известность.

Монео пришел в неописуемую ярость. До сих пор Лето никогда не приходилось видеть своего мажордома в таком гневе. Он ворвался в зал, как вихрь, и остановился всего лишь в двух метрах от лица Императора.

– Теперь все поверят в тлейлаксианскую ложь! – крикнул он без всяких предисловий.

В ответ Лето заговорил спокойным и рассудительным тоном.

– Как прочно укоренилось в народе мнение о том, что боги должны быть совершенны. Греки в этом отношении были гораздо более разумны.

– Где она? – спросил Монео. – Где эта…

– Хви отдыхает. Была очень трудная ночь и долгое утро. Я хочу, чтобы она хорошенько отдохнула, прежде чем мы отправимся в Цитадель.

– Как она ухитрилась все это устроить? – не унимался мажордом.

– Монео, ты что, совсем утратил свою обычную осторожность?

– Я обеспокоен вами! Вы имеете хотя бы малейшее понятие о том, что говорят в городе?

– Я полностью осведомлен об этих россказнях.

– Что вы делаете?

– Знаешь, Монео, только древние пантеисты имели верное представление о сути Божественного – смертные несовершенства в бессмертном облачении.

Монео воздел руки к небу.

– Я видел взгляды этих людей! – Он опустил руки. – Все это разнесется по Империи за какие-нибудь две недели.

– Нет, это займет немного больше времени.

– Если вашим врагам и нужен был повод, чтобы собрать воедино…

– Ниспровержение богов – это старая человеческая традиция, Монео. Почему я должен стать исключением из правила.

Монео попытался заговорить, но совершенно потерял дар речи и не смог вымолвить ни слова. Он прошелся вдоль углубления, в котором находилась тележка, и вернулся на прежнее место.

– Если я должен чем-то помочь вам, то нуждаюсь для этого в объяснениях, – произнес Монео. – Зачем вы это делаете?

– Эмоции.

Губы Монео пошевелились, но он промолчал.

– Они проявились во мне тогда, когда я вообразил, что они покинули меня навеки, – сказал Лето. – Как сладки для меня эти последние глотки человечности.

– С Хви? Но вы же совершенно определенно не можете…

– Одной памяти об эмоциях всегда мало, Монео.

– Вы хотите мне сказать, что позволили себе погрузиться в…

– Позволил себе расслабиться? Вовсе нет. Тренога, на которой раскачивается вечность, состоит из плоти, мыслей и эмоций. Я почувствовал, что ограничен плотью и мыслями.

– Она явно затеяла какую-то подлость, – обвиняющим тоном сказал Монео.

– Конечно, затеяла. И как же я благодарен ей за это. Если мы начинаем отрицать мышление, Монео. как делают некоторые, то теряем силу рефлексии; мы не можем определить, что говорят нам наши чувства. Если мы отрицаем плоть, то лишаем колес повозку, на которой пытаемся ехать. Но отрицая эмоции, мы теряем всякий контакт со своим внутренним миром. Я больше всего на свете соскучился по эмоциям.

– Я настаиваю, господин, чтобы вы…

– Ты начинаешь злить меня, Монео. Кстати, это тоже эмоция.

Лето заметил, что ярость Монео начала утихать, он остывал, словно брошенный в воду кусок раскаленного железа. Однако пар продолжал идти.

– Я беспокоюсь не о себе, господин. Я переживаю за и вы это хорошо знаете.

– Это твои эмоции, Монео, и я очень высоко ценю – мягко проговорил Лето.

Мажордом прерывисто вздохнул. Ему никогда не приводилось видеть своего повелителя в таком состоянии – с такими эмоциями. Лето был в приподнятом настроении и одновременно довольно зол, если, конечно, Монео Правильно оценил поведение Бога-Императора. Впрочем. Разве в этом можно быть уверенным?

– То, что делает жизнь сладостной, – сказал Лето, – То, что согревает ее и наполняет красотой, то, что я сохраню, даже если оно отринет меня.

– Значит, эта Хви Нори…

– Она заставила меня мучительно вспомнить бутлерианский джихад. Она – антитеза всему механическому и бесчеловечному. Как странно, Монео, что иксианцы, именно они одни, смогли произвести на свет человека, который настолько полно воплотил в себе эти черты, что я полюбил его от всего сердца.

– Я не понимаю ваших ассоциаций с бутлсрианским джихадом, мой господин. Думающие машины на существуют в…

– Целью джихада были не только машины, но и машинное отношение, – сказал Лето. – Люди сделали эти машины, чтобы узурпировать наше чувство прекрасного, нашу индивидуальность, на основе которой мы выносим наши суждения. Естественно, и машины были уничтожены.

– Господин, мне все равно не нравится ваше радушие, с каким вы…

– Монео, Хви убеждает меня в своей правдивости одним своим присутствием. Впервые за многие столетия я не чувствую своего одиночества, пока она находится рядом со мной. Этого было бы достаточно даже если бы у меня не было других доказательств.

Монео замолчал, очевидно, тронутый упоминанием об одиночестве Лето. Естественно, Монео мог понять чувство неразделенной любви. У него самого был в этом отношении довольно богатый опыт.

Впервые за много лет Лето, в свою очередь, заметил, как постарел Монео.

Как неожиданно для них это происходит, подумал Император.

Подумав так, Лето понял, как много его заботит судьба Монео.

Я не должен позволять привязанности овладевать мною, подумал Лето, но я не могу ничего поделать, особенно когда рядом Хви.

– Над вами будут смеяться и делать непристойные жесты, – сказал Монео.

– Это очень хорошо.

– Как можно это назвать хорошим?

– Это что-то новое. Наша задача – это приводить новое в равновесие со старым и модифицировать поведение, но не подавлять приверженцев старого.

– Даже если это и так, то как можно приветствовать такое поведение?

– Непристойные жесты? – спросил Лето. – Но что противоположно непристойности?

В глазах Монео внезапно отразилось испытующее понимание. Он разглядел взаимодействие полярных сил – вещь познается своей противоположностью.

Любой предмет четко виден на контрастном фоне, подумал Лето. Несомненно, Монео увидит это.

– То, что вы говорите, очень опасно, – произнес мажордом.

Окончательный приговор консерватизма!

Ему не удалось убедить Монео. Мажордом тяжко вздохнул.

Я должен помнить, что их нельзя лишать сомнений, подумал Лето. Именно так я потерпел неудачу с Говорящими Рыбами на площади. Иксианцы умело держатся на поверхности, используя зазубрины человеческих сомнений. Свидетельство тому – Хви. В вестибюле зала, за запертой дверью, послышался какой-то шум.

– Это прибыл мой Дункан, – сказал Лето.

– Видимо, он услышал о ваших планах…

– Вероятно.

Лето видел, как Монео борется со своими сомнениями, мысли его были абсолютно прозрачны. В этот момент Монео так точно подходил своему человеческому положению, что Лето захотелось его обнять.

Он обладает всем спектром человечности: от сомнения до веры, от любви до ненависти… он охватывает все! Это осе те качества, которые плодоносят, удобренные и согретые эмоциями, обусловленные желанием жить настоящей Жизнью.

– Почему Хви приняла это предложение? – спросил Монео.

Лето улыбнулся. Монео не может сомневаться во мне; он должен сомневаться в других.

Я признаю, что это не вполне обычный союз. Хви примат, а я уже не принадлежу к отряду приматов.

Монео снова пришлось бороться с вещами, которые он чувствовал, но не был способен высказать.

Глядя на Монео, Лето почувствовал, как его созерцаемые изменения чужого поведения заструились в его сознании мощным потоком – этот ментальный процесс происходил настолько редко и с такими обильными и живыми ощущениями, что, когда это случалось, Лето боялся шевелиться, чтобы не замутить великолепную картину.

Приматы мыслят и выживают именно с помощью своего мышления. В основе этого мышления лежит нечто, что появилось вместе с клетками. Это поток человеческой озабоченности судьбами вида. Иногда примат прикрывает этот поток, окружает его непроницаемым барьером и тщательно прячет, но я намеренно сенситизировал Монео к такой работе его самого сокровенного «я». Он следует за мной, потому что считает, что именно я веду человечество по пути выживания. Он знает это на уровне своего клеточного сознания. И я нахожу это, когда смотрю на Золотой Путь. Это очень по-человечески, и мы оба согласны в одном: этот путь должен продолжаться!

– Где, когда и как будет проходить брачная церемония? – спросил Монео.

Он не спросил: «почему». Монео больше не задавал себе этот вопрос и не искал понимания, вернувшись на твердую для себя почву. Он снова стал мажордомом, управляющим хозяйством Бога-Императора, первым министром.

Он владеет существительными, глаголами, частицами, с помощью которых оперирует действительностью. Слова выступают для него в своем исконном смысле и со своими обычными функциями. Монео никогда не использует трансцендентный потенциал своих слов, но зато хорошо понимает их повседневный, обыденный смысл.

– Так что вы ответите на мой вопрос? – настаивал на своем Монео.

Лето взглянул на него, подумав: Я, напротив, чувствую, что слова в наибольшей степени полезны, когда открывают для меня отблеск притягательных и неоткрытых мест. Но это употребление слов настолько мало понимается современной цивилизацией, которая продолжает верить в механистическую вселенную абсолютных причин и следствий, очевидно сводимых к корневой причине и единственному следствию этой причины.

– Ты надоедлив, как софизмы, которые иксианцы и их коллеги с Тлейлаксу навязывают человечеству, – заявил Лето.

– Господин, я очень сильно расстраиваюсь, когда вы не обращаете внимания на очень важные вещи.

– Я обращаю на них внимание, Монео.

– Но не на меня.

– Даже на тебя.

– Ваше внимание блуждает, господин. Вам нет необходимости скрывать это от меня. Я предам себя прежде, чем предам вас.

– Ты считаешь, что сейчас я витаю в облаках?

– Что… в облаках? – переспросил Монео. Раньше он никогда не задавал такого вопроса, но теперь…

Лето объяснил иносказание, подумав при этом: Как это старо! В мозгу Лето взревели винты самолетов. Шкуры для одежды… охотники… скотоводы… долгий подъем по лестнице понимания… а теперь им предстоит сделать еще один, очень большой шаг, еще больший, чем древним.

– Вы предались праздным мыслям, – произнес с укоризной Монео.

– У меня есть время для праздных мыслей. Эта, например, очень интересна – она касается меня, как единичной множественности.

– Но, господин, есть вещи, которые требуют нашего…

– Ты бы очень удивился, узнав, что иногда получается из праздных мыслей. Я никогда не гнушался целыми днями раздумывать о вещах, которым обычный человек не Потрудился бы уделить и нескольких минут. Но почему бы и нет? При моей ожидаемой продолжительности жизни около четырех тысяч лет, значит ли что-нибудь один день? Сколько длится нормальная человеческая жизнь? Она длится около одного миллиона минут. Я уже прожил столько дней.

Монео, подавленный таким сравнением, застыл в молчании. Он вдруг осознал, что его жизнь меньше пылинки в глазах Лето. В действительности он прекрасно понимал иносказания.

Слова… слова… слова… подумал Монео.

– В сфере чувств слова почти всегда бесполезны, – продолжал вещать Лето.

Монео почти перестал дышать. Бог-Император может читать мысли.

– В течение всей нашей истории, – продолжал между тем Лето, – самой значительной функцией слов было окружать собой некие трансцендентные события, отводить для них место в хрониках и объяснять события таким образом, что когда в следующий раз мы употребляли эти слова, то говорили: ага, они обозначают такое-то и такое-то событие.

Монео был уничтожен этими речами, ужаснувшись непроизнесенным словам, которые заставили его напряженно думать.

– Именно так события исчезают для истории, – сказал Лето.

После долгого молчания Монео снова отважился заговорить:

– Вы так и не ответили на мой вопрос, господин. Как быть со свадьбой?

Каким утомленным он выглядит, подумал Лето. На его лице печать поражения.

Император быстро заговорил:

– Твоя служба нужна мне сейчас как никогда раньше. Бракосочетание должно пройти на высшем уровне. Только ты сможешь обеспечить это.

– Где будет проходить церемония, господин?

Его голос немного оживился.

– В деревне Тибур, в Сарьире.

– Когда?

– Выбор даты я предоставляю тебе. Ты сообщишь ее, когда все будет готово.

– Как будет проходить церемония?

– Я проведу ее сам.

– Нужны ли будут вам помощники, господин? Какие-нибудь приспособления или предметы?

– Ритуальные побрякушки?

– Какие-нибудь вещи, о которых я…

– Нам не потребуется много для этой маленькой шарады.

– Господин, я умоляю вас!

– Ты будешь стоять рядом с невестой и передашь ее мне, – сказал Лето. – Мы проведем обряд по старинному фрименскому обычаю.

– Нам потребуются водяные кольца, – сказал Монео.

– Да, я воспользуюсь водяными кольцами Гани.

– Кто будет присутствовать на бракосочетании, господин?

– Только караул гвардии Говорящих Рыб и аристократия.

Монео изумленно уставился в лицо Лето.

– Что? Кого господин имеет в виду под аристократией?

– Тебя, твою семью, свиту, придворных Цитадели.

– Мою… Монео судорожно глотнул. – Вы включаете сюда… Сиону?

– Да, если она перенесет испытание.

– Но…

– Она что, не член твоей семьи?

– Да, она из Атрейдесов и…

– Тогда мы безусловно включаем Сиону в число гостей.

Монео достал из кармана металлический блокнот – еще одно иксианское изобретение из проскрипций бутлерианского джихада. Мягкая усмешка коснулась губ Лето. Монео знает свои обязанности и исполнит их наилучшим образом.

Было слышно, как Айдахо громко недоумевает за дверью по поводу своего затянувшегося ожидания, однако Лето игнорировал этот шум.

Монео знает цену своим привилегиям, подумал Лето. Это тоже своего рода женитьба – привилегий и обязанностей. Это объяснение аристократа и его извинения.

Монео тем временем закончил запись.

– Несколько деталей, господин, – сказал он. – Будет ли какой-то особый наряд для Хви?

– Защитный костюм и накидка фрименской невесты – и то и другое подлинное.

– Ювелирные украшения и другие побрякушки?

Лето посмотрел на пальцы Монео, постукивавшие по крышке блокнота. Он увидел в них признаки разложения и тлена.

Лидерские способности, мужество, чувство порядка и знания – всем этим Монео обладает в избытке. Они окружают его, как священная аура, но только мои глаза способны различить гниение, скрытое под этой блестящей оболочкой. Это неизбежно. Если меня не станет, то это немедленно станет видно всем.

– Господин! – окликнул Императора Монео. – Теперь вы опять витаете в облаках?

Ага! Ему понравилось это выражение!

– Это все, – подытожил Лето. – Только накидка, защитный костюм и водяные кольца.

Монео поклонился и направился к выходу.

Теперь он смотрит вперед, подумал Лето, но даже эта новость пройдет. Он снова обратится к прошлому. А я возлагал на него такие большие надежды. Но… возможно, Сиона…

Глава 33

«Не создавайте героев», – сказал мой отец.

(Голос Ганимы, Устное Предание)

Даже по тому, как Айдахо пересек малый зал, по его громкому требованию аудиенции, Лето видел, какая трансформация произошла с гхола. Это повторялось так много раз, что стало привычным. Этот Дункан даже не поприветствовал уходящего Монео. Все укладывалось в обычный, неизменный паттерн. Как же скучны эти повторы одного и того же из века в век!

Лето даже придумал название для этого явления: «Синдром с тех пор, как…»

Гхола очень часто питали себя подозрениями о тайных вещах, которые произошли в мире за много веков забытья, которые прошли с тех пор, как они последний раз были в сознании. Что делало человечество все это время? Почему востребовали меня, жалкий реликт далекого прошлого? Ни одно «я» не может преодолевать в течение долгого времени такие сомнения – особенно склонны к сомнениям мужчины.

Один из гхола даже обвинил Лето: «Вы вложили в мое тело такие вещи, о которых я ничего не знаю! Эти вещи говорят вам обо всем, что я делаю. Вы всегда за мной шпионите!»

Другой обвинил Лето в том, что в него заложили манипуляционный механизм, который заставляет гхола хотеть того, чего желает его хозяин.

Раз начавшись, синдром «с тех пор, как…» неуклонно прогрессировал и его было очень трудно ликвидировать.

Его можно было смягчить, обратить, но семена сомнения оставались и давали бурные всходы при каждой провокации.

Айдахо остановился на том же месте, где только что стоял Монео. Его глаза, поза, разворот плеч – все выдавало подозрение. Лето намеренно позволил Айдахо медленно кипеть дальше, ожидая, когда процесс захватит голову. Айдахо взглянул в глаза Лето, потом отвернулся и принялся с преувеличенным вниманием разглядывать помещение. За этим взглядом Лето тотчас же узнал знакомую повадку.

Дунканы ничего не забывают!

Рассматривая помещение и пользуясь при этом способами, которым научили его госпожа Джессика и ментат Суфир Хават, Айдахо ощутил тошнотворное чувство смещения. Он подумал, что помещение отвергает его. Каждая вещь – мягкие подушки, круглые золотистые, зеленые и красные сосуды, фрименские ковры, музейный антиквариат, расположенный стопками вокруг тележки Лето, искусственный солнечный свет, лившийся из иксианских светильников, свет, заливавший лицо Бога сухим теплым сиянием, оставлявшим по краям капюшона темные таинственные тени, запах чая с Пряностью и даже запах меланжи, которые источало исполинское тело Червя. Айдахо почувствовал, что слишком много событий произошло с тех пор, как тлейлаксианцы отдали его на милость Лули и Друга в той клетке с голыми безрадостными стенами. Слишком много… Слишком много… Действительно ли я нахожусь здесь? – подивился он. Это я? Что представляют собой те мысли, которые находятся у меня в голове?

Он внимательно всмотрелся в огромное покоящееся тело, спрятанное в густой тени и покоящееся на тележке, поставленной в углублении. Сам покой этой живой массы говорил об огромной энергии, которая может выплеснуться путем, недоступным пониманию простого смертного.

Айдахо слышал о нападении на иксианское посольство, но Говорящая Рыба, рассказавшая об этом, высказывалась очень туманно, говоря о сошедшем с небес Боге, скрывая все технические подробности.

– Он налетел на них сверху и разил грешников, устроив страшное побоище.

– Как он это делал? – спросил Айдахо.

– Это был разгневанный Бог, – ответила рассказчица.

Разгневанный, подумал Айдахо. Было ли это из-за Хви?

Каких только историй он не наслушался! Ни одной из них было невозможно поверить. Хви выходит замуж за это большое… Это невозможно! Не может милая Хви, исполненная нежной деликатности… Он играет в какую-то страшную игру… испытывая нас… Не было в эти времена мира, нет честной и надежной реальности, если только поблизости нет Хви. Все остальное в этом мире – чистое безумие.

Когда Айдахо вновь всмотрелся в лицо Лето – лицо чистокровного Атрейдеса – чувство смещения в месте и времени только усилилось. Интересно, сможет ли он усилием мозга проникнуть сквозь призрачные барьеры и припомнить опыты всех гхола Дунканов Айдахо.

О чем они думали, когда переступали порог этого помещения? Чувствовали ли они то же смещение, ту же отчужденность?

Может быть, для этого потребуется всего одно усилие.

У него началось головокружение, и он подумал, что может сейчас упасть в обморок.

– Что-то не так, Дункан? – Голос был мягким и успокаивающим.

– Я потерял чувство реальности, – ответил Айдахо. – Я не принадлежу этому миру.

Лето предпочел прикинуться непонимающим.

– Но мои гвардейцы доложили, что ты явился сюда по собственному желанию, что ты прилетел из Цитадели и потребовал немедленной аудиенции.

– Я говорю о том, что происходит именно сейчас, здесь – в этот момент!

– Но ты нужен мне.

– Для чего?

– Оглядись, Дункан. Способы, которыми ты можешь помочь мне, столь многочисленны, что ты не справишься за один раз.

– Но ваши женщины не позволяют мне сражаться! Каждый раз, когда я хочу отправиться…

– Ты ставишь под вопрос то обстоятельство, что больше нужен мне живой, нежели мертвый? – Лето усмехнулся и продолжил: – Используй свой ум, Дункан, я очень это ценю.

– А также сперму. Ее вы тоже цените очень высоко.

– Своей спермой Ты волен распоряжаться по своему усмотрению.

– Я не оставлю после себя вдову с сиротой, как…

– Дункан, я же сказал, что выбор за тобой.

Айдахо сглотнул слюну.

– Вы совершаете преступление, оживляя нас, даже не спрашивая, хотим мы этого или нет.

Это был новый поворот в мышлении Дунканов. Лето, посмотрел на Айдахо с проснувшимся интересом.

– В чем же состоит это преступление?

– О, я слышал, как вы высказывали свои сокровенные мысли, – начал свое обвинение Айдахо. Он через плечо ткнул большим пальцем в сторону двери. – Вы знаете, что в вестибюле даже при закрытой двери слышно каждое ваше слово?

– Конечно, слышно, когда я этого хочу.

Но только мои записки слышат мои сокровенные мысли.

– Но я, однако, хотел бы все-таки знать, в чем состоит мое преступление.

– Сейчас время, когда ты живешь, Лето, время, когда ты жив. Время, когда ты должен жить. Оно может быть волшебным, это время, пока ты живешь в нем. Ты знаешь, что оно никогда не повторится и ты его не увидишь снова.

Лето прищурился, слушая Дункана. Слова будили воспоминания.

Айдахо поднял руки ладонями вверх на уровень груди, как нищий, просящий милостыню и знающий, что он ничего не получит.

– Потом ты просыпаешься и вспоминаешь, как умирал… вспоминаешь бродильный чан с аксолотлями… видишь ненавистных тлейлаксианцев, которые будят тебя… предполагается, что все начнется сначала. Но ничто не начинается. Никогда. Это преступление, Лето.

– Ты хочешь сказать, что я отнял волшебство?

– Да!

Айдахо опустил руки и сжал кулаки. Он чувствовал, что стоит на пути водопада, и если он расслабится хоть немного, то этот водопад сметет его.

А что можно сказать о моем времени? – думал тем временем Лето. Оно ведь тоже никогда не повторится. Но Дунканы не поймут разницы.

– Что так скоро привело тебя сюда из Цитадели? – спросил Лето.

Айдахо сделал глубокий вдох.

– Неужели это правда? Вы собираетесь жениться?

– Это правда.

– На Хви Нори, иксианском после?

– Верно.

Айдахо окинул взглядом распростертое на тележке тело Лето.

Они всегда ищут гениталии, подумал Лето. Наверно, мне надо сделать на нужном месте большой выступ, чтобы они испытали шок от удивления. Он едва сумел удержаться от смеха, настолько позабавила его эта идея. Вот и еще одна эмоция. Спасибо тебе, Хви. Спасибо вам, иксианцы.

Айдахо покачал головой.

– Но ведь вы…

– В женитьбе важен не только секс, – сказал Лето. – Будем ли мы иметь детей плоти? Нет. Но эффект этого союза будет очень глубоким.

– Я слышал, как вы разговаривали с Монео, – сказал Айдахо. – Мне показалось, что это своего рода шутка…

– Осторожнее, Дункан!

– Вы действительно любите ее?

– Ни один мужчина еще не любил так женщину.

– Но она? Она…

– Она чувствует сострадание, потребность разделить мою судьбу, дать мне все, что она может дать. Такова ее природа.

Айдахо едва сумел подавить чувство отвращения.

– Монео прав. Теперь все поверят в тлейлаксианские россказни.

– Это один из глубинных эффектов.

– И вы все еще хотите, чтобы я стал супругом Сионы?

– Тебе известно мое желание, но выбор за тобой.

– Кто такая эта Наила?

– Ты познакомился с Наилой? Это хорошо.

– Они с Сионой как сестры. Но она же настоящий чурбан! Что там делается, Лето?

– А что, по-твоему, там должно делаться? И какое это для тебя имеет значение?

– Я впервые в жизни встречаю такое грубое животное в образе человеческом. Она напоминает мне Зверя Раббана. Никогда бы не сказал, что это женщина, если бы она не…

– Ты встречал ее раньше. В первый раз она представилась тебе, как Друг.

Айдахо притих, как зверек, почуявший приближение ястреба.

– Значит, вы доверяете ей, – сказал Айдахо.

– Доверяю? Что значит доверие?

Момент приближается, подумал Лето. Он видел, к идея принимает форму в мозгу Айдахо.

– Доверие – это залог верности, – произнес Айдахо.

– Такой, как между тобой и мной? – спросил Лето.

Горькая усмешка тронула губы Айдахо.

– Так вот что вы делаете с Хви Нори? Женитьба, залог…

– Хви и я доверяем друг другу.

– Вы доверяете мне, Лето?

– Если я не смогу доверять Дункану Айдахо, то не смогу доверять никому.

– А если я не могу доверять вам?

– Тогда мне жаль тебя.

Айдахо испытал почти физическое потрясение. Глаза его широко открылись в немом вопросе. Он жаждал доверия. Он жаждал чуда, которое никогда не повторяется.

Айдахо показал рукой на дверь, мысли его приняли странное направление.

– Нас слышно в вестибюле?

– Нет. – Но это слышат мои записки.

– Монео был в ярости. Это видели все. Но отсюда он вышел, как послушный ягненок.

– Монео аристократ. Он обручен с долгом, с ответственностью. Когда он вспоминает об этом, весь его гнев улетучивается.

– Вот как вы его контролируете, – сказал Айдахо.

– Он сам себя контролирует, – произнес Лето, вспомнив, как Монео записывал его распоряжения, время от времени отрывая глаза от блокнота. Он делал это не для того, чтобы получить поощрение, а чтобы подстегнуть свое чувство долга.

– Нет, – возразил Айдахо, – это не он контролирует себя, а вы – его.

– Монео запер себя в прошлом. Это сделал не я.

– Но он аристократ… Атрейдес.

Лето вспомнил стареющее лицо Монео, думая о том, что аристократ откажется исполнить свой последний Долг – отойти в сторону И исчезнуть во тьме истории. Его придется отодвинуть силой и он будет отодвинут. Еще ни разу ни один аристократ не одолел требований времени и не изменился в соответствии с ними.

Айдахо, однако, еще не закончил.

– Вы аристократ, Лето?

Тот в ответ только улыбнулся и добавил:

– Аристократ уже давно умер во мне, – и подумал при этом: Привилегии становятся причиной надменности. Надменность приводит к несправедливости. Всходят семена Разрушения.

– Видимо, я не буду присутствовать на вашем бракосочетании, – сказал Айдахо. – Я никогда не причислял себя к аристократам.

– Но ты был им. Ты был аристократом меча.

– Пауль был лучше вас, – произнес Айдахо.

Лето заговорил голосом Муад'Диба.

– Это от того, что ты был моим учителем! – он снова вернул себе свой обычный голос: – Молчаливый долг аристократа – учить, иногда своим ужасным примером.

Он подумал: Гордость за происхождение вырождается в нищету духа и слабость кровосмешения. Открывается путь для гордыни, обусловленной богатством и свершениями. Вступайте в ряды нуворишей и въезжайте во власть, как Харконнены, на плечах regime ancient[28]28
  старый режим (фр.) – выражение времен Французской революции.


[Закрыть].

Цикл повторялся с таким постоянством, что Лето почувствовал острое желание, чтобы хоть кто-то еще кроме него увидел, как надо строить давно забытые паттерны выживания, которые вид давно перерос, но от которых не желает отказываться.

Но нет, мы все еще несем в себе остатки, которые я должен искоренить.

– Есть ли какая-нибудь граница, которую я мог бы переступить, чтобы никогда больше не бьггь частью этого?

– Если должна быть какая-то граница, то ты должен помочь мне ее создать, – сказал Лето. – Сейчас же нет такого места, куда кто-нибудь из нас не мог бы пойти и отыскать тебя.

– Значит, вы не хотите меня отпустить.

– Иди, если хочешь. Другие Дунканы тоже иногда пытались уйти. Я же говорю тебе, что границы нет, и негде спрятаться. Сейчас, и это положение сохраняется уже давным-давно, человечество представляет собой одну клетку, один организм, все части которого спаяны одним, очень опасным клеем.

– Нет новых планет? Чужих…

– О, мы растем, но не делимся.

– Потому что это ты держишь нас вместе!

– Я не знаю, сможешь ли ты понять меня, Дункан, но если существует граница, любой вид границы, то что лежит позади, не может быть более важным, чем то, что лежит впереди.

– Ты – прошлое!

– Нет, прошлое – это Монео. Он быстро воздвиг аристократические барьеры вдоль всех границ. Ты должен понять силу этих барьеров. Они не только закрывают планеты и отделяют страны друг от друга, они ограничивают и запирают идеи. Они подавляют изменения.

– Это ты подавляешь изменения!

Он не уступает. Придется повторить попытку.

– Самый верный признак существования аристократии – это открытие барьеров, сдерживающих изменения, железные, каменные, стальные и иные занавесы, которые исключают появление нового, отличного от привычного.

Ц Я знаю, что где-то должна быть граница, ты просто ее прячешь.