Текст книги "Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Фрэнк Патрик Герберт

Моя память обладает весьма любопытным свойством, которым, как я надеюсь, могут обладать и другие. Меня постоянно изумляло, с каким старанием люди отгораживаются от своей предковой памяти, защищая себя толстой стеной мифов. О, я не жду, конечно, что они станут искать переживаний каждого момента в жизни своих предков, как это происходит со мной. Я могу понять их упорное нежелание вникать в мелкие подробности жизни предшественников. У вас есть веские основания опасаться, что настоящая жизнь станет беднее, если ее заслонит живое воспоминание о прошлом. Однако значение настоящего скрывается в смысле прошлого. Мы несем с собой всех наших предков с их радостями, переживаниями, горестями, муками и свершениями, словно живую волну. В этой памяти нет ничего лишнего и бессмысленного. Каждая мелочь оказывает воздействие на настоящее, и так будет до тех пор, пока будет жить человечество. Вокруг нас сияющая бесконечность, тот Золотой Путь непреходящего, которому мы приносим свою, пусть незначительную, но вдохновенную верность.

(Похищенные записки)

– Я вызвал тебя, Монео, в связи с тем, что мне сообщали мои гвардейцы. – сказал Лето.

Они стояли в темноте крипты, и Монео вспомнил, что самые свои болезненные решения Бог-Император принимал именно здесь. Монео тоже слышал эти сообщения Он ждал вызова с минуту на минуту, и когда после ужина его вызвали к Императору, мажордома охватил липкий страх.

– Речь идет… о Дункане, господин?

– Естественно, о Дункане!

– Мне сказали, господин, что его поведение…

– Убийственное поведение, Монео?

Монео склонил голову.

– Если вы так говорите, господин.

– Через какое время тлейлаксианцы смогут поставить нам нового Дункана?

– Они говорят, что у них возникли проблемы. Это может занять около двух лет.

– Ты знаешь, что мне рассказали мои гвардейцы, Монео?

Тот затаил дыхание. Если Бог-Император знает о последних… Нет! Даже Говорящие Рыбы устрашились такого противостояния. Если бы речь шла о ком угодно, кроме Дункана, то женщины сами устранили бы этого человека.

– Ну, Монео, я жду.

– Мне сказали, господин, что он собрал своих Говорящих Рыб и опросил их относительно их происхождения. В каких мирах они родились. Кто были их родители и как проходило их детство?

– Ответы его не удовлетворили.

– Он был очень испуган, господин, и продолжал настаивать.

– Словно от повторения он мог выяснить настоящую правду.

Монео от души надеялся, что это единственная проблема, беспокоившая Лето.

– Почему Дунканы всегда так поступают, господин?

– Причиной этому служит их обучение, раннее обучение, еще у первых Атрейдесов.

– Но насколько это отличается от…

– Атрейдесы сами служили людям, которыми правили. Мера их правления отражалась как в зеркале на состоянии тех, кем они управляли. Дунканы всегда хотели знать, как живет народ.

– Одну ночь он провел в деревне, господин. Побывал он и в нескольких городках. Он видел…

– Все зависит от того, как ты толкуешь результат Монео. Свидетельство ничего не значит без суждения.

– Но я знаю, что он судит, господин.

– Мы все так поступаем, Монео, но Дункан склонен верить, что эта вселенная является заложницей моей воли. Они знают, что невозможно ошибаться, если выступаешь от имени правды.

– Это то, что он говорит вам…

– Это то, что говорю я. Это то, что говорят все Атрейдесы, которые живут во мне. Эта вселенная не потерпит такого насилия. То, что ты пытаешься сделать, не будет долговечным, если ты…

– Но, господин, вы ведь не делаете неверных вещей.

– Бедный Монео, ты просто не видишь, что я создал колесницу несправедливости.

Монео потерял дар речи. Он понял, что мягкость возобладала сейчас в Боге-Императоре. Но в теле его наступали изменения, слишком хорошо знакомые Монео, к тому же Лето так близко… Монео оглянулся – они находились в самом центре крипты – там, где произошло так много смертей, правда о которых не покинула подземелье.

Неужели пробил мой час?

Лето задумчиво произнес:

– Нельзя добиться успеха захватом заложников. Это одна из форм рабства. Один человек на может владеть другими людьми. Эта вселенная не допускает таких вещей.

Слова доходили до сознания Монео словно через завесу кипящего ужаса – тело Лето пришло в едва заметное движение. С Лето происходила трансформация.

Грядет Червь!

Монео снова тревожно оглядел крипту. Это гораздо хуже зала! Слишком далеко до безопасного места.

– Итак, Монео, что ты можешь мне ответить?

Мажордом перешел на шепот:

– Слова господина просветили меня.

– Просветили? Так до сих пор ты был непросвещенным?

Монео был в полном отчаянии.

– Но я служу своему господину?

– Ты согласен, что служишь Богу?

– Да, господин.

– Кто создал твою религию, Монео?

– Вы, господин.

– Это разумный ответ.

– Благодарю вас, господин.

– Не благодари меня! Скажи, какие религиозные институты сохраняются вечно?

Монео отступил на четыре шага.

– Встань, гае стоял! – приказал Лето.

Дрожа всем телом, Монео тупо покачал готовой. Наконец ему задали вопрос, на который не было ответа. Неспособность ответить – это смерть, и он ждал ее, склоняв голову.

– Тогда я скажу тебе это, бедный раб!

Монео исполнился последней надежды. Он поднял взор на Бога-Императора и увидел, что глаза не блестят, а руки не подергиваются. Возможно, Червь не пришел.

– Вечно существуют отношения смертных – отношения «господин – раб». Именно этот институт делает религию вечной, – сказал Лето. – Это отношение создает арену, на которую рвутся гордые сыны человечества, охваченные предрассудками своей ограниченности!

Монео мог только кивнуть в ответ. Не дрожат ли руки Бога? Не прячется ли лицо в складках кожи?

– Тайное признание позора – вот на что напрашиваются Дунканы, – продолжал Лето. – У Дунканов очень велика страсть к сопереживанию в отношении товарищей и ограничены способности к товариществу.

Когда-то Монео изучат внешность древних червей Дюны, гигантские пасти, усаженные острыми, как ножи, зубами и изрыгающие всепоглощающий огонь. На последнем кольце тела Лето было заметно небольшое возвышение. Не станет ли оно со временем пастью, расположенной ниже человеческого лица?

– В глубине души Дунканы знают, что я сознательно проигнорировал заповеди Магомета или Моисея, – сказал Лето. – А это знаешь даже ты, Монео!

Это было прямое обвинение. Монео едва не кивнул, но опомнился и отрицательно покачал головой. Может быть, стоит начать отступление, подумал он. По опыту Монео знал, что такие лекции обычно заканчиваются явлением Червя.

– В чем может заключаться такая заповедь? – издевательски спросил Лето.

Монео позволил себе слегка пожать плечами. Внезапно Лето заговорил раскатистым баритоном вместо нежного тенора. Раскаты его голоса заполнили крипту. Это был древний голос, которым он говорил на протяжение многих столетий.

– Вы рабы Бога, а не рабы рабов! Монео в отчаянии заломил руки.

– Но я служу тебе, Господи!

– Монео, Монео, – тихим, увещевающим голосом заговорил Лето. – Миллион грешников не создадут одного праведного. Праведность становится известной потому, что пребывает вечно.

Монео, весь дрожа, хранил молчание.

– Я хотел спарить Хви с тобой, Монео, – сказал Лето. – Но теперь слишком поздно.

Прошло несколько мгновений, пока до Монео дошел смысл слов Лето. Слова казались вырванными из какого-то неведомого контекста, висящими в воздух. Хви? Кто такая Хви? О, это же невеста Бога-Императора. Иксианка… Спарить ее со мной?

Монео в ужасе тряхнул головой.

Лето произнес невыразимо печальным голосом:

– Ты тоже придешь, и неужели все твои деяния забудутся словно пыль?

Без всякого предупреждения Лето соскочил с тележки и, разогнув свое тело, со страшной скоростью махнул хвостом в нескольких сантиметрах от Монео. Тот вскрикнул и отскочил в сторону.

– Монео?

Этот оклик остановил мажордома у входа в лифт.

– Испытание, Монео! Я хочу испытать Сиону завтра!

Познание того, кто я есть, приходит во вневременной осознанности, которая не стимулирует и не вводит в заблуждение. Я творю поле, лишенное самости или центра, поле, в котором даже смерть воспринимается как некая аналогия. Мне не нужен результат. Я просто допускаю существование этого поля, которое не имеет ни цели, ни желания, ни совершенства, ни даже видимости постижения. Это поле пронизано вездесущим первичным сознанием, и это все. Это свет, который проливается сквозь окна моей вселенной.

(Похищенные записки)

Взошло солнце и своими беспощадными лучами осветило дюны. Лето ощущал нежную мягкость леска всем своим исполинским телом. Правда, его человеческий слух, воспринимая жесткий шорох песчинок, давал понять человеческому сознанию Императора, что мягкость эта существует только для Червя. Таков был постоянный сенсорный конфликт, который Лето научился воспринимать как данность.

Лето слышал, как позади него по песку шагает Сиона, слышал легкость ее походки, тихий звук осыпающегося код ее ногами песка, усиливавшийся по мере того, как девушка взбиралась все выше на дюну.

Чем дольше я буду тянуть время, тем уязвимее стану, подумал он.

Эта мысль часто посещала его в последнее время, когда он уходил в Пустыню. Он взглянул вверх. Небо было безоблачным и такого глубокого интенсивного синего цвета. какого не знало небо древней Дюны.

Чем была бы Пустыня, лишившаяся безоблачного неба? Плохо, что нет у неба теперь серебристого оттенка.

Небо контролировали иксианские спутники, правда, не всегда так. как того хотелось бы Лето. Такое совершенство было вполне мыслимо в машинном исполнении, но его никогда не удавалось достичь – ведь машинами управляют люди. Тем не менее спутники смогли обеспечить терпимое качество неба сегодня утром. Он вдохнул в свои человеческие легкие побольше воздуха, ожидая приближения Сионы. Она остановилась. Не оборачиваясь, он знал, что она восхищается раскинувшимся пейзажем.

Лето чувствовал образ этого пейзажа, как волшебник, который приложил руку к его физическому созданию. Он ощущал присутствие спутников. Это был изящный инструмент, который исполнял музыку для танца теплых и холодных воздушных масс, управляя вертикальными и горизонтальными воздушными потоками. Было забавно думать, что иксианцы считали, будто он применит эти машины для установления своего гидравлического деспотизма – отнимая влагу у тех, кто станет противиться правителю, и наказывая других ослушников страшными бурями. Как они удивились, поняв, что ошиблись.

Моя власть не столь груба и прямолинейна.

Медленно, аккуратно, он заскользил вниз с дюны, плывя в песке и не оборачиваясь назад на длинную иглу своей башни и без того зная, что сейчас она исчезнет из виду в знойном мареве.

Сиона шла за ним с несвойственной для себя покорностью. Сомнение сделало свое дело. Она прочла похищенные ею записки. Она прислушалась к напутствиям своего отца. Теперь она просто не знает, что ей думать.

– Что это за испытание? – спросила она у Монео. – Что он будет лежать?

– Он никогда не повторяется, – ответил Монео.

– Как он испытывая тебя?

– У тебя все будет по-другому. Я только собью тебя с толку, если расскажу, как это происходило со мной.

Лето тайно подслушал, как Монео готовил свою дочь к испытанию, как одевал ее в старинный фрименский защитный костюм и башмаки с присосками, как накинул на нее сверху плотную темную накидку. Монео ничего не забыл.

Застегнув Сионе ботинки, Монео снизу вверх взглянул на дочь.

– Придет Червь. Это единственное, что я могу сказать наверняка. Тебе придется научиться жить в присутствии Червя.

Он встал и рассказал Сионе, как действует защитный костюм, сохраняя ее собственную влагу. Он заставил ее саму вынуть трубку из клапана и снова застегнуть, а потом запечатать трубку.

– Ты останешься в Пустыне наедине с ним, – сказал Монео. – Шаи-Хулуд всегда близко, когда находишься в Пустыне.

– Что будет, если я откажусь идти? – спросила она.

– Ты пойдешь… но можешь и не вернуться.

Этот разговор состоялся в зале первого этажа Малой Цитадели, пока Лето ждал в верхнем зале. Когда Сиона была готова, он спустился вниз на тележке, с включенной подвеской. Лето направил свою тележку вслед за Монео, за тележкой следовала Сиона. Выйдя наружу, Монео направился к орнитоптеру, раздался свист крыльев, и машина взмыла в воздух. Лето велел Сионе проверить, закрыта ли дверь зала первого этажа и взглянул вверх, на вершину неимоверно высокой башни.

– Единственный путь отсюда лежит через Сарьир, – сказал он.

Он прокладывал путь вперед, не приказывая ей следовать за собой, зная, что ее ведут здравый смысл, любопытство и сомнения.

Лето скатился по отлогому склону дюны вниз, к скалистому основанию, затем поднялся вверх по следующему склону по пологой спирали, проторив путь для Сионы. Древние фримены называли такие следы «Божьим даром Уставшим». Лето продвигался вперед медленно, давая понять Сионе, что здесь его и только его владения, место его естественного обитания.

Поднявшись по склону на очередную дюну, Лето остановился и, оглянувшись, посмотрел, как Сиона поднимается вслед за ним. Она держалась проторенного пути и остановилась, как только достигла вершины. Она скользнула взглядом по его лицу, потом окинула взором горизонт. Лето слышал, как она судорожно вздохнула. Знойное марево скрыло очертания спиралеобразной башни. Основание ее можно было принять за отрог скалы.

– Вот как все было тогда, – сказал он.

Он знал, что в этом пейзаже было что-то мистически притягательное для людей, в чьих жилах текла фрименская кровь. Он специально выбрал для испытания эту дюну – она была выше остальных.

– Хорошенько всмотрись в пейзаж, – сказал он и, скатившись с дюны, исчез из поля зрения Сионы.

Она еще раз медленно обвела взглядом Пустыню. Лето прекрасно представлял себе, что сейчас чувствует и переживает девушка. Кроме призрачного видения башни, на всей линии горизонта не было ни единого выступа – вокруг расстилалась совершенно плоская равнина. С того места, где стояла Сиона, горизонт замыкался линией диаметром восемь километров – далее кривизна планеты скрывала все, находившееся за линией. Лето заговорил с того места, где находился, – прямо под гребнем дюны.

Это настоящий Сарьир. Его можно познать только так, находясь посередине и стоя ногами на земле. Это все, что осталось от бахр бела ма.

– Океан без воды, – прошептала Сиона.

Она еще раз оглянулась и всмотрелась в горизонт.

Ветра не было, и Лею понимал, что полная тишина Пустыни безжалостно въедается в человеческую душу. Сиона потеряла все привычные ориентиры и точки опоры. Она была одна среди огромною, всепоглощающею пространства.

Лето взглянул на следующую дюну. Иди в том направлении, они должны были пройти несколько холмов, которые некогда были горами, но ветер и песок сделали свое дело – от гор остались только кучи песка и щебня. Лето продолжал неподвижно лежать, предоставляя тишине делать свое дело. Какое удовольствие было воображать, что ничто не изменилось, и эти дюны по-прежнему опоясывают всю планету. Но теперь даже эти оставшиеся дюны медленно вырождались, С тех пор как пронеслась последняя буря Кориолиса, Сарьир не видел ничего, кроме небольших вихрей и легкого ветра, которые не влияли на климат, ограничиваясь местным распространением.

Вот и сейчас один из таких «ветров дьявола» вихрем вздымался на небольшом расстоянии от Сионы. Она проследила за продвижением вихря. Вдруг она отрывисто спросила:

– У вас есть своя личная религия?

Несколько мгновений Лето обдумывал ответ. Его всегда поражало, насколько вид Пустыни провоцировал мысли а религии.

Ц Ты осмеливаешься спрашивать, есть ли у меня личная религия? – требовательно произнес он.

Лето знал, что девушке страшно, но она ничем не проявила своего страха, она повернулась и взглянула ему в глаза. Лето напомнил себе, что отвага всегда была отличительной чертой Атрейдесов.

Она не ответила, тогда Лето продолжил:

– Ты из Атрейдесов; в этом нет никаких сомнений.

– Это и есть ваш ответ?

– Что в действительности ты хочешь знать, Сиона?

– Во что вы верите.

– Ха! Ты спрашиваешь меня о моей вере. Ну что ж – я верю в то, что ничто не может возникнуть из ничего без Божественного вмешательства.

Его ответ озадачил Сиону.

– Но каким образом…

– Natura поп facit saltus, – сказал он.

Она отрицательно покачала головой, не поняв того, что он сказал. Лето перевел:

– Природа не совершает скачков.

– Что ото был за язык? – спросила Сиона.

– На этом языке давно уже никто не говорит и моей вселенной.

– Зачем же вы его используете?

– Для того, чтобы разбудить твою древнюю память.

– У меня нет никакой древней памяти! Я только хочу знать, зачем вы привели меня сюда.

– Для того, чтобы дать тебе почувствовать вкус твоего прошлого. Спускайся сюда и забирайся ко мне на спину.

Она поколебалась, но потом, поняв тщетность сопротивления, спустилась вниз и забралась на спину Лето.

Он подождал, пока она не встала на колени. В старые времена было не так, подумал он. У нее не было крюка погонщика и она не могла стоять у него на спине. Он слегка приподнял над землей свой передний сегмент.

– Зачем я это делаю? – спросила она. По ее тону он понял, что она чувствует себя глупо у него на спине.

– Я хочу, чтобы ты почувствовала, как наш народ путешествовал по этой земле на спинах гигантских песчаных червей.

Он заскользил по дюне под ее гребнем. Сиона увидела отверстия. Из книг она знала, что это такое, но пульс реальности оказался совсем другим, и ей предстояло двигаться в таюг с ним.

Ах, Сиона, подумал Лето, ты даже не можешь себе представить, какому испытанию я собираюсь тебя подвергнуть.

Ему самому следовало набраться твердости. Я не должен испытывать жалости. Если она умрет, то она умрет. Если кто-то из них умирает, то это всего-навсего случаи и не более того.

Он даже напомнил себе, что то же самое относится и к Хви Нори. Просто дело в том, что все они не могут умереть сразу.

Лето почувствовал тот момент, когда Сиона начала получать наслаждение от езды верхом на Черве. Она переместила свой вес, откинувшись назад и подняв вверх голову.

Он направился за дюну, вдоль барханов, отдавшись, как и Сиона, древнему чувству. А на горизонте, впереди, Лето скорее ощущал чем видел остатки бывших там некогда холмов. Эти остатки были подобны семенам прошлого, ждавшим своего часа, чтобы взойти и напомнить о силах, которые поддерживали когда-то Пустыню в ее первозданном состоянии. Можно было даже на мгновение забыть о том, что Сарьир остался единственным, призрачным напоминанием о великой древней Пустыне.

Но иллюзия прошлого тем не менее оставалась. Он ощущал ее в своем стремительном движении. Фантазии, говорил он себе, все это зыбкие фантазии, думал он, принуждая себя сохранять спокойствие. Даже бархан, который он сейчас пересекал, был намного меньше, чем древние барханы, да и дюны стали меньше.

Внезапно вся эта искусственно поддерживаемая Пустыня показалась ему смешной. Он почти остановился на усыпанной мелким гравием поверхности между дюн, но потом заставил себя двигаться дальше, пытаясь восстановить в душе необходимость заставлять систему работать. Он представил себе вращение планеты, которое приводило в движение потоки горячего и холодного воздуха, которые огромными массами перемещались из конца в конец земли – контролируемые и управляемые маленькими спутниками с хитроумными иксианскими приборами и концентрирующими тепло дисками. Если следящие аппараты и видели здесь что-то, то только «пустынный рельеф», окруженный фронтами горячего и холодного воздуха. Присутствие Пустыни требовало создания льда на полюсах и еще кое-каких климатических поправок.

Сделать это было нелегко, и Лето прощал специалистам происходившие время от времени неизбежные сбои и ошибки.

Пройдя дюны, Лето на некоторое время потерял душевное равновесие, которое восстановилось после того, как он вырвался на галечный простор срединной Пустыни и отдался ощущению «окаменевшего океана» с застывшими волнами. Он повернул к югу вдоль линии холмов.

Лето знал, что чувства многих людей бывали оскорблены его ощущением судьбоносности Пустыни. Люди чувствовали себя здесь неловко и старались повернуть назад. Однако Сиона не могла повернуть назад. Всюду, куда она бросала взгляд, была Пустыня, и эта Пустыня требовала узнавания и признания. Она ехала на его спине молча, но он знал, что она смотрит на Пустыню во все глаза. В ее душе начинали шевелиться старые-старые воспоминания.

Он двигался по Пустыне уже около трех часов, добравшись до китообразных дюн, достигавших в длину ста пятидесяти километров, и изогнутых в направлении господствующих ветров. За этими дюнами пролегал каменный скалистый коридор, ведший в область звездных дюн высотой около четырехсот метров. Наконец они достигли заплетенных дюн – высокие электрические заряды в атмосфере и высокое давление подняли его настроение. Лето понимал, что такие же чувства скорее всего испытывает и Сиона.

– В этих местах родились песни Золотого Пути, – сказал он. – Они превосходно сохранились в Устном Предании.

Сиона не ответила, но Лето знал, что она хорошо его слышит.

Лето замедлил темп и принялся рассказывать Сионе о фрименских древностях. Она слушала его с нарастающим интересом. Время от времени она даже задавала ему вопросы, но он чувствовал, что вместе с интересом растет и ее страх. С этого места не было видно даже основания башни Малой Цитадели. Не было видно ничего рукотворного. Она, скорее всего, подумала, что он старается развлечь ее, чтобы потом обрушить что-то зловещее.

– Именно здесь зародилось равенство наших мужчин и женщин, – сказал он.

– Ваши Говорящие Рыбы отрицают такое равенство, – отпарировала Сиона.

Ее голос, полный недоверия, был гораздо лучшим локатором ее положения на его спине, чем сама ее скрюченная фигурка. Лето остановился между двумя заплетенными дюнами и дал стихнуть вихрю кислорода, вырывавшемуся из хвоста.

– В наше время все стало не так, как прежде, – сказал он. – Но у мужчины и женщины эволюционно выработались разные задачи. Однако у фрименов была жесткая взаимозависимость. Это равенство было залогом выживаемости.

– Зачем вы привезли меня сюда? – зло спросила Сиона.

– Оглянись, – ответил он.

Лето почувствовал, как Сиона повернула голову назад. Помолчав, она заговорила:

– Что я должна увидеть?

– Мы оставили какие-нибудь следы? Ты можешь сказать, откуда мы пришли?

– Поднялся небольшой ветер.

– Ты хочешь сказать, что он скрыл следы?

– Кажется, что… да.

– Эта Пустыня делает из нас то, чем мы были и чем мы остаемся, – сказал он. – Это настоящий музей наших традиций, и ни одна из них в действительности не утеряна.

Лето заметил небольшую песчаную бурю, прошедшую на южном горизонте. Сиона тоже, без сомнения, ее разглядела. Впереди бури поднимались полосы песка и пыли.

– Почему вы не хотите сказать, зачем я здесь? – снова спросила Сиона. В голосе ее явственно звучал страх.

– Но я уже сказал тебе.

– Вы ничего мне не сказали.

– Как далеко от башни мы отошли?

Она задумалась.

– Тридцать километров? Двадцать?

– Дальше, – сказал он. – Я могу двигаться очень быстро по своей земле. Разве ты не чувствовала ветер на своем лице?

– Чувствовала, – ответила Сиона. – Но зачем вы спросили, как далеко мы отошли от башни?

– Сойди с меня и стань так, чтобы я видел тебя.

– Зачем?

Хорошо, подумал он. Она думает, что я брошу ее здесь и умчусь с такой скоростью, что она не сможет меня догнать.

– Сойди, и я все тебе объясню, – сказал он.

Она соскользнула с его спины, обошла и приблизилась к его лицу.

– Время движется быстро, когда чувства полны, – сказал он. – Мы двигались больше четырех часов и прошли шестьдесят километров.

– Почему это так важно?

– Монео положил в карман накидки сухой паек, – сказал он. – Поешь немного, и я все тебе расскажу.

Сиона нашла в кармане кубик сухого протомора и, глядя на Лето, начала жевать его. Кубик был аутентичен старинному фрименскому. В него было даже добавлено немного меланжи.

– Ты почувствовала свое прошлое, – сказал он. – Теперь ты должна приобрести чувствительность к будущему, к Золотому Пути.

Она проглотила кусок.

– Я не верю в ваш Золотой Путь.

– Если тебе суждено выжить, ты в него поверишь.

– В этом и заключается ваше испытание? Верь в путь Великого Бога Лето или умри?

– Тебе не надо верить в меня во что бы то ни стало. Тебе надо поверить в себя.

– Но тогда зачем мне знать, насколько далеко мы ушли?

– Чтобы понимать, сколько тебе придется идти. Она коснулась рукой щеки.

– Я не…

– Ты сейчас стоишь непосредственно в центре бесконечности. Оглянись и пойми, что такое бесконечность, в чем ее сокровенный смысл.

Она посмотрела вправо и влево. Вокруг была Пустыня в своей нетронутой величавости.

– Мы пойдем из нашей Пустыни вместе, – сказал он. – Ты и я.

– Вы не пойдете, – зло огрызнулась она.

– Это фигуральное выражение. Но ты пойдешь. В этом я тебя уверяю.

Она посмотрела в направлении, откуда они пришли.

– Вот почему вы спрашивали о следах.

– Если бы даже они сохранились, ты не смогла бы дойти обратно. В Малой Цитадели нет ничего, что помогло бы тебе выжить.

– Даже воды?

– Ничего.

Она отстегнула трубку, отсосала оттуда немного воды и пристегнула трубку на место. Он заметил, с какой тщательностью она запечатала конец трубки, хотя не застегнула клапан рта, но Лето слышал, что отец предупреждал ее об этом. Сиона хотела оставить рот свободным для разговора.

– Вы говорите, что я не смогу бежать от вас, – сказала она.

– Беги, если хочешь.

Она обошла Лето кругом, осматривая пустынную окрестность.

– Есть поговорка об открытой Пустыне, – сказал он. – «Одно направление ничуть не лучше другого». В какой-то степени это верно и сейчас, но для меня это не имеет значения.

– Значит, я не вполне свободна покинуть вас, если захочу?

– Свобода – это довольно одинокое состояние, – заметил Лето.

Она указала на крутой склон дюны, на которой они остановились.

– Но я могу спуститься и…

– Будь я на твоем месте, Сиона, я не стал бы спускаться здесь.

Она посмотрела на него горящим взглядом.

– Почему?

– Если ты не пройдешь по естественным ложбинкам, то песок обрушится и погребет тебя.

Раздумывая над его словами, она задумчиво посмотрела вниз.

– Видишь, какими красивыми могут быть слова? – спросил он.

Она посмотрела ему в лицо.

– Нам надо идти?

– С сего дня ты научишься ценить отдых. И вежливость. Нам некуда спешить.

– Но у нас нет воды, кроме…

– Если ею мудро пользоваться, то защитный костюм сохранит тебе жизнь.

– Но сколько времени нам понадобится, чтобы дойти…

– Твое нетерпение начинает меня тревожить.

– Но у нас есть только этот сухой паек в кармане. Что мы будем есть, когда…

– Сиона, ты не замечаешь, что характеризуешь свое положение, как обоюдное? Что мы будем есть? У нас нет воды. Как мы пойдем? Как долго нам придется идти?

Он почти физически ощутил, как у нее пересохло во рту, когда она попыталась сглотнуть исчезнувшую слюну.

– Значит ли это, что мы взаимозависимы? – спросил он.

Она неохотно заговорила.

– Я не знаю, как тут можно выжить.

– А я знаю?

В ответ она кивнула.

– Но почему я должен делить с тобой это драгоценное знание?

Она пожала плечами, и этот жалкий жест тронул его до глубины души. Как быстро Пустыня меняет прежние отношения.

– Я разделю с тобой свои знания, – сказал он. – Но и ты должна найти что-то стоящее, что сможешь разделить со мной.

Она смерила взглядом его тело, задержавшись на тех местах, где прежде были его ноги, и, переведя взор на лицо Лето, сказала:

– Согласие, купленное ценой угрозы, не есть согласие.

– Я не предлагаю тебе насилие.

– Существует много видов насилия, – сказала она.

– А я доставил тебя сюда, где ты можешь умереть?

– Разве у меня был выбор?

– Это тяжелый жребий – родиться Атрейдесом, – ответил он. – Поверь мне, я знаю.

– Нельзя делать это таким способом, – возразила она.

– Вот в этом ты ошибаешься.

Он отвернулся и по синусоиде спустился с дюны. Через мгновение Лето услышал, как Сиона, скользя и спотыкаясь, последовала за ним. Он остановился в тени дюны.

– Мы переждем здесь до конца дня, – сказал он. – Надо идти ночью, чтобы сэкономить воду.