Текст книги "Весь Фрэнк Герберт в одном томе. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Фрэнк Патрик Герберт

«Мы еще не проснулись». Все четыре часа вахты эти слова Бикеля не давали Флэттери покоя.

Тимберлейк пробурчал что-то вроде: «Ну и шутки у тебя!» и снова завалился спать.

Но Флэттери, которому нужно было одновременно следить и за показаниями приборов на пульте, и за экраном над головой, на котором были видны Бикель и Пруденс, колдующие над аппаратурой в мастерской, чувствовал, что в его восприятии корабль постепенно обретает какие-то личностные черты.

Флэттери чувствовал, будто он и трое других членов экипажа являются просто клетками какого-то огромного организма. Шкалы приборов, циферблаты, датчики и сенсоры, вездесущий видеоинтерком – все это представляло собой органы чувств, нервы и органы чего-то, что никак не связано с ним.

«Мы еще не проснулись».

«Мы упорно стараемся не думать об этом», – пришел наконец к выводу Флэттери.

Послышался голос Бикеля, обращающегося к Пруденс в мастерской:

– Вот с помощью этого мы избавимся от ненужной обратной связи. Следи за цветом провода и присоедини его вот сюда. А вот это – цепь глушителя сигналов. Мы должны следить за тем, чтобы случайно не ввести в нейронные цепи случайные циклы сигналов.

Потом Пруденс забормотала себе под нос:

– В человеческом черепе около пятнадцати миллиардов нейронов. Я сделала экстраполяцию. Мы ведь располагаем нейронными блоками и компьютером. В этом нашем… чудище нейронов почти вдвое больше.

Их голоса отдавались в мозгу Флэттери каким-то эхом. Он представлял себе весь корабль целиком, огромный механизм, чья жизнедеятельность требовала некоей оптимальной организации – процесса отдачи приказов. Сюда, само собой, входила и энтропия, поскольку система, которую представлял собой корабль, постоянно стремилась к равномерному распределению энергии.

«Что касается корабля, то порядок для него куда более характерен, чем хаос, – подумал Флэттери. – Тем не менее мы обращаемся с кораблем, как с большим оркестром, дирижирует которым Бикель. Только Бикель знает, как заставить его исполнять нужную нам музыку».

Личности, которую представляет собой корабль – их Жестяное Яйцо, – пока не хватает какой-то целостности. Вместо того чтобы саморегулироваться, корабль довольствовался малоэффективной системой обратной связи, обеспечиваемой четырьмя людьми, приметанными к его «нервной системе» на живую нитку. Это с одной стороны.

Но в будущем может настать момент, когда степень повреждений окажется слишком высокой и они не смогут помочь кораблю. Люди и так уже доказали, что не могут сделать корабль живой, динамичной, согласованной системой, которой он, по идее, должен был бы быть.

Флэттери вдруг испытал приступ неприязни к обществу, которое отправило своего хрупкого посланца буквально в никуда. Он знал, какими соображениями при этом руководствовались люди, однако это не умаляло его горечи.

«Представьте себе общество как состоящий из людей механизм, исключительно сложный защитный механизм, – твердил Хэмпстед – Общественные ограничения в результате естественного отбора проникли в плоть и кровь. И эти ограничения постепенно стали частью саморегулирующейся обратной связи в системе управления обществом. Проблема в том, способны ли люди вырваться за рамки этой саморегулирующейся системы. Ведь существование за ее пределами требует от человека исключительной отваги».

Закон, как было известно Флэттери, формулировался следующим образом: «Опыт отдельного человека не является фактором, абсолютно определяющим его поведение. Доминируют общественные устои на клеточном уровне».

Флэттери в сердцах стукнул костяшками пальцев по краю койки, чтобы избавиться от печальных раздумий. Он сосредоточился на пульте и понял, что нужно немного подрегулировать температуру. Автоматике никогда не удавалось точно выдержать режим.

А Бикель в это время поучал Пруденс:

– Следи за интервалами в цепях задержки времени. А то у «Быка» будет искаженное представление о настоящем.

– О чем, о чем? – удивилась Пруденс.

– О его настоящем – его «специфическом настоящем». Это то, что ты ощущаешь в любой отдельный момент времени, тот кратчайший отрезок времени, который принято называть «сейчас». Профессор Феррел – помнишь старика Феррела?

– Разве забудешь зятя самого Хэмпстеда!

– Точно, хотя дураком он никогда не был. Как-то раз мы были с ним на станции слежения за спутниками – он по свою сторону стерильной стены, я – по свою. И вдруг он говорит: «Смотри, эта штука движется!» Это был космический челнок с Земли. Потом Феррел продолжил: «На самом деле ты знаешь, что он движется с неимоверной скоростью. Но тебе кажется, будто ты видишь, как он меняет местоположение сейчас… в настоящем. Никаких острых углов – просто плавное движение. Так вот, это и есть «специфическое настоящее», дружок. Всегда помни об этом!» С тех пор я это помню.

– Значит… ИР на самом деле будет ощущать время? – вновь удивилась Пруденс.

– Наверняка. Наши цепи задержки времени должны дать ему возможность ощущать внутреннее время. Он просто не сможет его не чувствовать. В противном случае, все наши усилия пойдут насмарку.

Флэттери взглянул на экран и увидел, как Бикель подключает к «Быку» осциллограф.

– Слушай, а ты не перегрузишь компьютер? – неожиданно заволновалась Пруденс. – Вдруг он не выдержит?

– Ради Бога, не надо, Прю! Ты же, например, постоянно получаешь информацию. Разве твой мозг не сортирует ее, не выстраивает в порядке очередности, не программирует и не оценивает потом данные?

– Но ведь само существование Жестяного Яйца полностью зависит от компьютера. Если мы…

– Иного пути нет, – заявил Бикель. – Ты должна была понять это еще в тот момент, когда поняла, что весь этот корабль – декорация.

– То есть как это? Почему? – рассердилась Пруденс.

– Потому, что компьютер – единственное место, где может храниться такое количество информации. Понимаешь, у нас просто нет времени обучать совершенно необразованное дитя.

Не успела она ответить, как прозвучал сигнал передатчика.

ППУ был переключен на ручное управление, чтобы его системы не мешали работе в мастерской. Сигнал мгновенно заставил действовать и Бикеля, и Флэттери. Бикель нажал соответствующую кнопку в мастерской, а Флэттери щелкнул переключателем у себя на пульте, бесстрастно отмстив про себя, что послание Лунной базы, прежде чем попасть к ним, пройдет через цепи «Быка».

Бикель обвел взглядом приборы в мастерской, увидел, как резко дернулись, а потом вернулись в исходное положение стрелки. Мастерскую наполнило характерное гудение работающего ППУ, поскольку теперь ИР являлся частью его схемы. От этого звука у Бикеля аж мурашки по коже побежали.

Приборы отметили характерную для ППУ паузу. Отдельные элементы послания сейчас сортировались, сравнивались, дешифровались и передавались на выводящее устройство.

Бикель взглянул на экран и понял, что Флэттери переключил систему на аудиовоспроизведение.

Из вокодеров послышался голос Хэмпстеда:

– Проект вызывает корабль «Землянин». Вас вызывает Проект. Мы не можем дать точное определение силы, повредившей корабль. Предполагаем ошибку передачи или недостаточные данные. Одна из версий допускает вероятность встречи с нейтринным полем теоретического типа – Почему вы не последовали нашей директиве по процедуре возвращения?

Бикель следил за приборами. Послание прозвучало совершенно четко, никаких искажений.

Было слышно, как Хэмпстед откашливается.

Услышав этот столь обыденный звук, Пруденс испытала какое-то странное чувство. Такая мелочь, а передается за миллионы миль, и все лишь ради того, чтобы они узнали о легкой простуде Хэмпстеда.

И снова из вокодеров послышался голос Хэмпстеда:

– Лунная база подвергается сильному политическому давлению. Немедленно известите о получении этого сообщения. Корабль должен вернуться на окололунную орбиту и ожидать решения по поводу дальнейшей судьбы экипажа и груза.

– Какое ужасное слово – судьба! – заметила Пруденс. Она взглянула на Бикеля. Но тот, кажется, отнесся к сказанному довольно спокойно.

Флэттери почувствовал, как тяжело бьется его сердце. Интересно, мелькнет ли в следующих словах Хэмпстеда кодовый сигнал «уничтожить корабль»?

Бикель недоуменно уставился на вокодер. Как отчетливо был слышен голос Хэмпстеда – даже то, как он откашливается, хотя, по идее, ППУ должен был отфильтровать все посторонние звуки. Бикель перевел взгляд на сюрреалистическую мешанину аппаратуры, составляющей «Быка».

И снова послышался голос Хэмпстеда:

– Необходим более полный анализ повреждений. Самое важное определить их природу и объем. Подтвердите получение сообщения. Проект передачу закончил.

Бикель негромко и по возможности как можно более равнодушно спросил:

– Прю, и как тебе показался наш Большой Папочка?

– По-моему, он здорово обеспокоен, – ответила Пруденс. «Интересно, – подумала она, – почему это Бикель, который всегда был против возвращения, так спокойно отнесся к услышанному?»

– Слушай, Прю, а вот если бы ты захотела передать в своем сообщении какие-то эмоции, как бы ты поступила? – спросил Бикель.

Она озадаченно уставилась на него.

– Наверное, я бы просто сообщила о своих чувствах или постаралась передать их интонацией. А что?

– По идее, ППУ на такое не способен, – задумался Бикель. Он поднял голову и встретился взглядом с Флэттери, смотрящим на него с экрана. – Не подтверждай приема этого сообщения, Радж.

Флэттери кивнул.

– Хочешь сказать, что ППУ стало работать лучше, чем раньше? – неуверенно спросила Пруденс.

– Нет, – ответил Бикель. – Оно работает вообще не так, как должно. Лазерное послание оголено до предела. Исходные модуляции голоса, теоретически, сохранены и зачастую достаточно сильны, чтобы узнать характерные особенности голоса говорящего. Передача была очень высокого качества.

– По-видимому, электроника «Быка» делает систему более чувствительной, – предположила Пруденс.

– Возможно, – согласился Бикель.

– А во время приема послания наблюдалось усиление нервной активности? – спросил Флэттери.

– У рыбы тоже может быть нервная активность, – отозвался Бикель. – Нервная активность вовсе не означает наличия разума.

– Однако это нечто довольно близкое, – начал Флэттери.

Бикель кивнул.

– Выборочное повышение и понижение порогов, – продолжал Флэттери. – Пороговый контроль.

Бикель снова кивнул.

– Что это? – спросила Пруденс.

– Эта штука… – Бикель указал на «Быка» – …только что продемонстрировала пороговый контроль… примерно так же, как мы, когда узнаем что-либо. – Он взглянул на нее. – Когда ты понижаешь порог восприятия, ты распространяешь пространственно-временное сообщение и проецируешь его на внутреннюю «ауру узнавания» своей ментальной системы сравнения. Сообщение является пространственно-временной конструкцией, которую ты накладываешь на зону узнавания. Эта зона узнавания может довольно точно определять характер полученной информации в диапазоне от «точно такой же», что является максимальной степенью соответствия, до «похожей на что-то». И такого рода сравнения производятся как раз с помощью порогового контроля.

Бикель снова взялся за дело, от которого его оторвало сообщение Лунной базы. Он взял пучок нейроволокон, сверился со схемой и с помощью микроманипулятора принялся подключать их к соответствующим гнездам.

В помещении Центрального Пульта Флэттери вытянул левую руку и стиснул высящуюся возле койки металлическую стойку, да так крепко, что даже костяшки пальцев побелели.

«Кто может мне сказать, где именно находится моя душа?» – подумал он.

В памяти всплыли строки 138-го псалма: «Славлю Тебя, потому что я дивно устроен».

«Интересно, предали ли мы Господа, создав нечто не менее дивное?» – подумал Флэттери.

– Отец наш небесный! – прошептал он.

«Но ведь и я сейчас на небесах, – мелькнула мысль. – И какому духовному риску я тут подвергаюсь!»

До его слуха донеслись голоса переговаривающихся за работой Бикеля и Пруденс. Эти звуки будто подтолкнули поток его мыслей.

Снова ощутил всплеск, исходящий от вечного поединка между Знанием и Верой, ареной которого оказалось избрано его тело. Флэттери почувствовал, как его захлестывает волна эмоций, которые, по идее, должна была гасить его Вера.

«Я легко мог бы покончить со всей этой чепухой, – думал он. – Но все мы в одной связке, и насилие лишь погубит нас всех. Религия и психиатрия не что иное, как две ветви одного и того же древа: искусства исцеления». Он ясно помнил эти слова. Так говорил их преподаватель по практической религии. Это было на втором курсе. «Религия и психиатрия – побеги одного и того же ствола… Однако сначала нужно самому исцелиться», – подумал он.

Флэттери отвернулся от нависающего над ним пульта, закрыл глаза и крепко ухватился за стойку.

– Отче наш, – прошептал он. – Иже еси на…

Но эти слова вдруг как-то утратили свою силу…

«Яко на небесах, так и на земле…» – подумал он.

Но ни того, ни другого для него никогда не существовало – впрочем, как и для других выходцев из аксолотлевых танков и стерильных яслей Лунной базы. Для всех них оставалась лишь надпись:

НЕ ОТКРЫВАТЬ ЛЮК, НЕ ПРОВЕРИВ ДАВЛЕНИЕ В СЛЕДУЮЩЕМ ОТСЕКЕ.

Каждое утро по пути на занятия – целых одиннадцать лет – он проходил через люк, над которым красовалось это предупреждение.

ВЫХОД НАРУЖУ БЕЗ КОСМИЧЕСКОГО СКАФАНДРА СТРОГО ВОСПРЕЩЕН.

Вездесущая надпись устанавливала границы их строго ограниченного мира. И до сих пор он чувствовал ее власть над собой.

Скафандр был еще одним фактором, регулирующим спектр их поведения. Он ограничивал возможности общения с другими людьми, низводил голос до механического хрипа динамиков, превращал собеседников в механические куклы, пляшущие на экране осциллографа.

Вездесущим врагом считался внешний мир – полное отсутствие чего-либо, способного поддерживать жизнь, пустота, называемая пространством. Оно было злом, и они боялись его – всегда. Конечно, всегда можно мечтать о покорении пространства, но на самом деле они всегда мечтали об очищенном воздухе и родной каюте, в которой можно снять с себя опостылевший скафандр. Именно это всегда являлось сокровенной мечтой. Пусть даже она и исходила от самого дьявола.

Единственным, на что можно было твердо полагаться в присутствии врага, – закрепленная на стойке пластиковая бутылочка с водой. Жирные волосы могли испачкать забрало шлема. Волосы следовало стричь коротко и как можно чаще мыть шампунем.

– Вся вселенная является воплощением химии и механики, материи и энергии, – прошептал он.

Но только Бог был способен управляться с материей и энергией.

«Да, мы не боги, – подумал Флэттери. – Мы совершаем святотатство, пытаясь построить машину, которая способна думать сама о себе. Вот почему мне было поручено следить за происходящим в этом полете. Мы богохульствуем, пытаясь наделить машину душой. В принципе сейчас я должен бы был отправиться в мастерскую и разнести дьявольское создание на куски!»

– Радж! – донесся голос Бикеля из интеркома.

Флэттери бросил взгляд на экран. Во рту у него неожиданно пересохло.

– Я заметил независимую активность фотосенсорных цепей компьютера, – проговорил Бикель. – Прю, проверь расход энергии.

– В норме, – ответила она. – Замыкания нет.

– Но ведь… это не разум, – пробормотал Флэттери. Язык его едва шевелился.

– Согласен, – ответил Бикель. – Но что же тогда это такое? Компьютер сам программирует себя во всех…

Последовало недолгое молчание.

– Проклятье!

– Что случилось? – спросила Прю.

– Он отключился, – ответил Бикель.

– И что же… так на него подействовало? – удивился Флэттери.

– Я подключил блок замедления в симулятор одинарного нерва и пропустил через схему тестовую программу. По-видимому, программа вызвала информационный резонанс, воздействовавший на «Быка» и одновременно на компьютер через каналы монитора. Именно тогда я получил реакцию самопрограммирования.

Пруденс пальцем провела по толстому проводу, подключенному ко входу «Быка».

– Монитор подключен только к памяти компьютера, – сказала она. – А вот здесь установлен буфер.

Бикель дернул за указанный ей провод.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Отключаю его, – ответил он. – Хочу провести проверку независимо от памяти и, прежде чем продолжать, проанализировать результаты.

Молчание.

Флэттери с ужасом уставился на экран.

«Если я сейчас уничтожу все это, убью я кого-нибудь или нет?» – подумал он.

Сработали датчики, и на пульте начали перемигиваться сигнальные огоньки. Их свет – желтый, зеленый, красный – отражался на вогнутой переборке.

Свет сигнальных огней расцвечивал схему, которую просматривал Тимберлейк и сравнивал с выводящимися на экран данными.

На экране над его головой виднелись Пруденс, которой предстояло отстоять еще половину вахты на Центральном Пульте, и Флэттери, отдыхающий на своей койке.

«Странно, почему он не уходит в каюту?» – подумал Тимберлейк.

Из мешанины аппаратуры и проводов появился Бикель, освещаемый зеленым светом сигнальных огней.

– Мы что-то упустили, – буркнул он.

Тимберлейк с удивлением отметил нотки страха в голосе Бикеля и то, как он, подобно загнанному в угол животному, затравленно озирается.

– Если эта штука начнет действовать самостоятельно, то управлять ею нам не удастся, – продолжал Бикель. – Радж совершенно прав.

– Да просто Радж помешан на всякой чепухе насчет големов и разных чудовищ! – фыркнул Тимберлейк.

– Нет, – ответил Бикель. – У этого создания особенная память. И она лишь отдаленно напоминает нашу, человеческую. Но понимаешь. Тим, именно память – нервные цепи, составляющие Психопространство – лежат в основе того, что мы называем поведением. Что будет делать эта штука, когда мы включим ее… если мы не снабдим ее опытом, благодаря которому сумела выжить человеческая раса?

– Просто ты не знаешь, что такое расовые различия, и именно в этом твое несчастье.

Голос принадлежал Флэттери. Они подняли головы и увидели его на экране. Он сидел на койке, протирая глаза. Пруденс сосредоточилась на большом пульте, как будто ничто ее больше не интересовало.

Бикель подавил раздражение и спросил Флэттери:

– Ты же психиатр. Разве представление о травме не является одним из твоих орудий?

– Ты спрашиваешь о расовых различиях, – сказал Флэттери. – Мы можем только догадываться об их влиянии.

Флэттери с экрана уставился на Бикеля.

«Джон паникует. Почему? Может, потому, что «Бык» стал действовать самостоятельно?»

– Мы должны дать жизнь этой штуке, – продолжал Бикель, глядя на «Быка». – Но мы точно не знаем, что она из себя представляет. Она абсолютно чужда для нас. Она не похожа ни на кого из нас. А если она отличается… И в то же время живая и сознает это.

– Значит, ты уже сейчас прикидываешь, как бы сделать ее похожей на нас? – спросил Флэттери.

Бикель утвердительно кивнул.

– И ты думаешь, что все мы являемся жертвами расовых предрассудков и личных травм? – продолжал Флэттери. – По-твоему, разум не является естественным результатом влияния органов чувств?

– Черт возьми, Радж! – взорвался Бикель. – Мы вот-вот окончательно решим проблему! Как ты не понимаешь!

– Однако ты и сам не знаешь ответа на один вопрос, – возразил Флэттери. – Не создаем ли мы существо, которое окажется неуязвимым… по меньшей мере неуязвимым для нас?

Бикель нервно сглотнул.

– Ты считаешь, – продолжал Флэттери, – что существо, которое мы создаем, не обладает сексуальным влечением, что оно в принципе не может быть похожим на нас. Оно бесплотно. Оно по определению не может знать, чего плоть боится и что она любит. И теперь ты спрашиваешь, как бы это нам состряпать плоть и пол, а заодно и все расовые страдания, которые пережило человечество? Ответ очевиден: нам это не под силу. Мы и в своих-то инстинктах разбираемся очень плохо. Мы не в состоянии правильно оценить все темные и непонятные страницы собственной истории.

– Скорее, некоторые из них, – стоял на своем Бикель. – Мы обладаем инстинктом побеждать… выживать… – он облизнул губы и бросил взгляд на компьютер.

– Возможно, все это лишь гордыня, – вздохнул Флэттери. – Может, это просто обезьянье любопытство, и мы не удовлетворимся до тех пор, пока не станем творцами, подобно самому Господу. Но тогда, возможно, будет уже поздно поворачивать назад.

Бикель, будто не слыша его последних слов, продолжал:

– А еще есть инстинкт убийцы, уходящий корнями в дикое прошлое, когда вопрос стоял конкретно – убить или быть убитым. Обратная сторона этого инстинкта в том, чтобы поменьше рисковать… «быть практичным».

«Он явно сделал что-то тайком, – возразил Флэттери. – Интересно, что? Похоже, он совершил нечто, чего и сам боится».

– А чувство вины накладывается на этот инстинкт убийцы, – продолжал Бикель. – Некий буфер… именно так мы удерживаем себя в определенных рамках. Если мы встроим…

– Чувство вины предполагает наличие совершенного греха, – сказал Флэттери. – А где же, скажи на милость, в какой религии или в психиатрии предполагается необходимость греха?

– Инстинкт – это всего-навсего слово, – сказал Бикель. – А мы слишком далеко от его источника. Но почему? Мы способны вырастить пятьдесят поколений кур – от эмбрионов до цыплят в колбах. Они так никогда и не увидят скорлупы яйца. Но пятьдесят первое поколение, выведенное нормальным образом, высиженное курицей, все равно будет знать, как из этого яйца вылупляться.

– Генетический импринтинг, – заявил Флэттери.

– Верно, – согласился Бикель. – Нечто, впечатанное в наше сознание. Впечатанное навсегда. Да, конечно, мы знаем! Нам прекрасно знакомы эти инстинкты, пусть и на бессознательном уровне. Именно они понижают уровень нашей восприимчивости, вводят нас в гнев, побуждают к насилию, повышают чувственность…

Он снова кивнул, как бы в подтверждение собственных мыслей.

«Что же он сделал? – спросил себя Флэттери, глядя на экран. – Да ведь он паникует. Нет, это нужно обязательно выяснить!»

– Синдром Каина и Авеля, – продолжал Бикель. – Убийство и чувство вины. Они тоже где-то в нас… впечатаны в нас. Клетки все помнят.

Они уставились друг на друга, Бикель – в отчаянии от собственной нерешительности, а Флэттери – теперь совершенно уверенный в том, что не ошибся.

«Он наделил «Быка» способностью убивать, – подумал Флэттери. – Его доводы и раздражение недвусмысленно свидетельствуют об этом. Но кого именно убивать? Уж конечно, не кого-то из нас. Колонистов в гибертанках? Нет. Кого-то из гибернированных животных? Наверняка ему сначала придется каким-то образом проверить, способен ли «Бык» на убийство в принципе… Но вряд ли он уже успел произвести замену черного ящика на белый».

Пруденс, которой приходилось одновременно следить и за пультом и за ходом дискуссии, чувствовала, как обостряется ее восприимчивость. Она замечала малейшие колебания температуры, отмечаемые приборами, краем уха слышала металлическое поскрипывание палубы и переборок; она ощущала, как усиливается подозрительность Флэттери по отношению к Бикелю, и то, как последний отчаянно обороняется, чувствовала биение собственного сердца и мельчайшие изменения химических процессов в своем организме.

Больше всего ее поражала невидимая игра органической и неорганической материи, которую она привыкла считать собой.

Компьютер с его колоссальной базой данных, составленных трудом миллионов и миллионов умов, позволял ей разобраться в поставленном Бикелем вопросе, и она не могла противиться желанию получить ответ. Куда и как инстинкты несут человека?

Пока продолжался яростный спор между Бикелем и Флэттери, она запрограммировала вопрос, ввела его в компьютер со своего пульта и нажала кнопку обработки информации.

Всё это выходило далеко за рамки химического обмена веществ – она прекрасно понимала это – и уходило глубоко в ту область науки, где представление о строении белковых структур являлось лишь теоретическим. Но если компьютер не сможет дать ей ответ, который возможно будет перевести на язык физиологических функций, То она была уверена, что сможет получить нужный ответ благодаря новым экспериментам с собственным организмом.

– Бикель, что ты наделал? – рявкнул Флэттери.

Пруденс подняла голову и увидела, что Флэттери напряженно уставился на экран и весь подобрался, будто в любой момент готов броситься на Бикеля. На экране Бикель и Тимберлейк, повернувшись спиной к камере, напряженно разглядывали мешанину блоков и проводов, представлявших собой «Быка».

Мощный компьютер гудел так громко, что звук был слышен не только в мастерской, но и в помещении Центрального Пульта. Бешеное перемигивание индикаторов буквально гипнотизировало.

Пруденс, поняв, что происходит, в ужасе невольно прикрыла рот тыльной стороной ладони. Да ведь он подключил компьютер через «Быка»!

– Что ты наделал? – повторил Флэттери.

– Ничего! – не оборачиваясь, огрызнулся Бикель.

Тимберлейк заметил:

– Может, нам стоит…

– Отстань! – оборвал его Бикель.

Пруденс негромко заметила:

– Я уже сделала это. Я ввела в компьютер вопрос.

– И какой же? – поинтересовался Бикель. Потом указал на большой циферблат счетчика энергии у себя над головой.

– Посмотрите, какой расход энергии! В жизни ничего подобного не видел.

– Я отследила шестьдесят восемь шагов спирали четвертого порядка, – объяснила Пруденс. – Я настроила компаратор оптических изомеров, чтобы попытаться определить, где и каким образом задаются импринты наших инстинктов.

– Программа отправилась в банки памяти, – объявил Бикель, кивком головы указывая на перемигивающиеся индикаторы на пульте. – Видите усиление…

– Похоже, будто человек задумался над какой-то сложной проблемой, – заметил Тимберлейк. Бикель утвердительно кивнул.

На экране возле Пруденс стали появляться цифры.

Бикель резко обернулся.

– Что у тебя там?

Она взглянула на экран, стараясь сохранять спокойствие.

– Пирамидальный ответ, – наконец ответила она. – Я запросила только первые четыре варианта. А он сейчас дошел до десятого! Это нуклеиновые кислоты, точно… со всей генетической информацией. Но, кроме того, идет анализ и всего прочего… молекулярные веса и…

– Он пытается обсудить это с тобой, – продолжал Бикель. – Спрашивает твое мнение. Давай подключайся и постарайся отрубить всё то, что ты считаешь маловажным.

Пруденс пробежала глазами по экрану, стараясь отметить всю ненужную информацию. Катализ водорода… скорее всего, нет. Слишком большая вероятность заражения. Она занялась выделением и удалением всего ненужного.

Экран неожиданно померк, зато индикаторные огоньки замигали с новой силой. Потребление энергии снова подскочило, причем теперь обрело какой-то странный ритм.

– Слушай, ты что – вводишь в систему резонансный цикл? – спросила Пруденс и сама удивилась, насколько ей трудно оказалось сохранять спокойствие.

– Ритм синхронизирован со временем реагирования цепей «Быка», – отозвался Бикель.

В этот момент на экране перед Пруденс снова стали появляться данные.

Пруденс молча уставилась на экран.

– Ну что там? – спросил Бикель.

Поступление информации приостановилось.

– Это связано с кислой фосфатазой… с катализом аминокислот, – едва слышно проговорила Пруденс.

– Неужели он… мыслит? – прошептал Флэттери.

Бикель взглянул на панель компьютера, где один за другим гасли индикаторы. Теперь оставались подсвеченными лишь циферблаты – зеленые… розовые… золотистые.

– Нет, – сказал Бикель. – У нас просто получился компьютер, который способен сам себя программировать. Он может бросить все имеющиеся у него данные на решение конкретной проблемы… вести поиск необходимых данных, даже сели они хранятся вне его собственных баз данных.

– А разве это не разум? – спросил Тимберлейк.

– Во всяком случае, не такой, как наш, – ответил Бикель. – Сначала нужно задать ему вопрос, и только после этого он пробуждается к жизни.

– Кислая фосфатаза, – пробормотала Пруденс. – Кстати, а что нам известно о кислой фосфатазе?

– Она очень широко представлена в человеческом организме, – ответил Флэттери. Он обернулся и взглянул на Пруденс так, будто видел ее в первый раз. Конечно же, она поймет, что он имеет в виду – наверняка поймет почти сразу. Он взглянул на экран, на Тимберлейка и Бикеля. Может быть, нелишним будет все объяснить и им. Он снова бросил взгляд на Пруденс. Она явно выбилась из сил!

Погруженная в собственные мысли Пруденс наконец кивнула, глаза ее блеснули.

– Да, конечно, это химические процессы организма, – сказала она. – Больше всего кислой фосфатазы в мужской простате. У мужчин ее вообще гораздо больше, чем у женщин.

Флэттери с опаской спросил:

– Но ведь ткани организма нуждаются в ее минимальном уровне содержания.

Она выпрямилась, встретилась с ним взглядом и заявила:

– Просто это один из энзимов, связанных с половой функцией и пробуждением к жизни. – После этого отвернулась, и подумала: «Секс и пробуждение!»

– Так, значит, это именно то, что подавляет антисекс? – спросил Бикель.

– Косвенным образом, – ответил Тимберлейк. – Антисекс в основном влияет на распознавание сывороточной фенолсульфатазы, задерживает ее обмен и воздействие на организм.

«Тимберлейк, как специалист по системам жизнеобеспечения и биофизик, тоже должен осознавать это», – подумал Флэттери.

Он взглянул на экран, увидел стоящего в мастерской Бикеля, такого молчаливого и задумчивого, и вдруг почувствовал искреннюю жалость к этому человеку. А ведь как все просто: пробуждение к жизни и секс напрямую связаны между собой.

Пруденс, вспоминая то, что делали с ее собственным организмом, неотрывно смотрела на большой пульт, хотя в сущности не видела его. В эти мгновения с большим кораблем могло твориться что угодно, а она, скорее всего, ничего бы и не заметила. Взглянув наконец на Флэттери, она сразу догадалась, о чем он думает – так, будто мысли были написаны у него на лбу.

Сознание связано с инстинктом продолжения рода.

Никаких сомнений больше не оставалось: и то, и другое имело одну и ту же генетическую природу. История выполоскала их в одной и той же купели, и с тех пор одно было неразрывно сопряжено с другим.