Текст книги "Последний Завет"

Автор книги: Филипп Ле Руа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 40 страниц)

125

По авторадио крутили «Here with me». Леа покачивала головой в такт Дидо. Это был хороший признак. «I wonder how I still here…» – мурлыкала она, глядя в окно. Солнце уже высоко поднялось над горами Иблеи. Обезображенная «ауди» пробиралась по узким дорогам, вьющимся меж зарослей опунций. Они ехали всю ночь, изредка останавливаясь, когда Карла ощущала, что ее одолевает сон. Через тысячу километров высадились в маленькой калабрийской гостинице и проспали почти весь воскресный день. Вечером в пиццерии к Леа вернулся аппетит и желание пощелкать пультом телевизора. Способность девочки к восстановлению была потрясающей. В понедельник утром они погрузились на первый же паром, чтобы перебраться на Сицилию.

При виде пейзажа у Карлы защемило сердце. Он возвращал ее в детство, в возраст Леа. Башня Мессины с астрономическими часами, самыми большими в мире, Таормина, восхитительно раскинувшаяся над Ионическим морем, раскаленные добела склоны Этны, оживленность Катаньи. Потом «ауди» свернула с побережья и углубилась в места суровые и дикие. В горах Иблеи Карла почувствовала себя в безопасности. Веками этот край служил крестьянам убежищем от завоевателей. Станет он тем и для нее, защитив от вооруженных до зубов наемников Владимира Коченка?

Они въехали в Палаццо Акреиде около двух часов пополудни.

– Бабушка с дедушкой живут тут? – спросила заинтригованная Леа.

– Да.

Девочка, вечно забрасывавшая мать вопросами, давно знала причину ее разрыва с родителями, которых сама никогда не видела. Знала, что Этьен был ей приемным отцом, поскольку настоящий смылся еще до ее появления на свет. Знала также, что семья отвергла ее мать из-за внебрачной беременности, без церковного благословения и семейного согласия. Традиции, католицизм, Onorata societa[33]33
  Onorata societa (ит.) – старое название сицилийской мафии.


[Закрыть] крестьян Акреиде в свое время обрекли ее на изгнание. Карла тем не менее никогда не делала из своих родителей пугало в глазах дочери на тот случай, если когда-нибудь ей удастся совершить путешествие в обратную сторону. И вот теперь, двенадцать лет спустя, она мысленно поздравила себя с тем, что избрала скорее безразличие, нежели ненависть. Через несколько минут она предстанет перед ними, вновь увидит чеканное лицо отца, робкую улыбку матери, насупленные взгляды братьев.

«Ауди» обогнула деревенскую площадь, пустынную в час сиесты. Старая сицилийка, сидящая на крыльце, подняла голову. Тони и Джанни, вот уже шестьдесят лет составлявшие неотъемлемую часть местного декора, глазели с террасы кафе, как странная колымага катит в сторону реки.

– Слышь, Джанни, а машина-то чудная какая-то.

– Немецкая.

– Совсем развалюха.

– Рассмотрел, кто за рулем?

– Нет. Стекла темные.

– К Леони поехала. Или к Браски.

– Больше-то все равно не к кому.

Сквозь грязное ветровое стекло, все в пятнах от насекомых и засохшей бандитской крови, Карла заметила, что дорога сужается. Оставляя в рытвинах клочья листового железа и какие-то механические детали, дребезжащий экипаж разбудил пастуха, лежащего под оливковым деревом. Взлохмаченный козопас воззрился на странную машину, появившуюся в облаке пыли, и проводил взглядом, пока та не скрылась в тупике, замкнутом угодьями семейства Браски. Несмотря на время года и ненастье, свирепствовавшее в Италии, здесь уже давно не было дождя, так что Карле пришлось включить стеклоотмыватель, чтобы хоть что-то разглядеть.

Вокруг все осталось по-прежнему. Косогоры, петляющий проселок, остроконечные кипарисы, ферма папаши Леони с желтыми ставнями на вершине холма, странная статуя посреди луга, высеченная из камня еще в третьем веке до Рождества Христова… Даже двадцать столетий прогресса не смогли изменить этот пейзаж. А потому спустя всего каких-нибудь двенадцать лет наивно было бы искать приметы процветания здешних хозяйств или надеяться на новую двухполосную дорогу, проложенную через поля. Да и вообще алчных подрядчиков и распространителей прогресса местные встретили бы зарядами крупной дроби. Гармония тут поддерживалась с помощью ружей семейств Леони и Браски.

Карла остановилась посреди двора. Никаких изменений: все та же прохудившаяся крыша над амбаром, облупившаяся штукатурка на фасаде дома. Даже старая дырявая бочка, в которой она когда-то пряталась вместе с двоюродным братишкой, не сдвинулась с места. Карла заметила трактор, на котором отец иногда катал ее в детстве. Откуда-то выскочил спаниель, залаял, подбежал к машине и обнюхал колеса. Рокко. Пес был старый, но возраст его словно не затронул. Карле вдруг показалось, что она уехала отсюда только вчера. Заглушив мотор, она вышла из машины. Рокко потянулся к ней носом, завилял хвостом, тявкнул. Леа попятилась, но Карла погладила пса и осмотрелась в поисках еще какого-нибудь признака жизни. Направилась к входу в дом. Чем ближе она подходила к крыльцу под ржавым козырьком, тем медленнее становились ее шаги. А сердце, наоборот, колотилось все быстрее. Плетущийся следом спаниель фыркал, а Леа начала донимать ее вопросами.

– Это здесь, ты уверена?

– Я родилась вон в той комнате, – сказала она, показывая на окно, обрамленное неоштукатуренными камнями.

– Думаешь, дедушка с бабушкой дома?

– Сейчас проверим.

– Во всяком случае, кто-то тут есть.

– Откуда ты знаешь?

Леа показала на «альфа-ромео», стоявшую под вишневым деревом за амбаром. «Ишь ты, что-то новенькое», – подумала Карла. Неужели отец сменил свой допотопный грузовичок на современную машину? Если только она не принадлежит одному из ее братьев. Неужели выиграли в лотерею, нарушив заповедь бедности, диктуемую Новым Заветом?

– Тут все такое старое, – поморщилась Леа.

Карлу охватили сомнения. Кого опасаться больше, отца или братьев?

– Мама?.. – позвала Леа, собираясь задать очередной вопрос.

Дверь была приоткрыта, чтобы впустить в дом солнце и послеполуденное тепло. С кухни доносились мужские голоса. Карла робко приблизилась. В первый раз за долгое время она, отключившись, перестала слышать дочь, даже не видела ее. Она была уже не мамой, а маленькой девочкой, боявшейся, что ее отругают за то, что поздно вернулась из школы.

Она вошла в кухню.

Ошеломление было так велико, что она покачнулась. Ей и в голову не могло прийти, что он окажется здесь, в этой знакомой с детства, пропахшей вином и супом кухне. Он изъяснялся по-английски, один из ее братьев переводил. Леа первой назвала его по имени:

– Натан!

Все взгляды обратились к новоприбывшим. Одетая в черное мать Карлы, Мария, побледнела, перекрестилась и бросилась к дочери, потом умилилась при виде внучки. Маттео, отец, тоже встал, пораженный неожиданным визитом. Показал рукой на пустой стул напротив Натана, приглашая вернувшуюся дочь занять место. Леа жалась к американцу, взявшему ее на колени за недостатком свободных мест. Единственными, кто не шелохнулся, были Марко и Лука. Несмотря на всеобщее удивление, Карла почувствовала, что ее тут, пожалуй, даже ждали. Казалось, Натан подготовил почву. Скорее, разминировал минное поле. Вот почему она не стала спрашивать, ни как он очутился в кругу ее семье, ни как нашел сюда дорогу. Ни что делает на этой кухне. Она лишь перехватила его взгляд, велевший положиться на него. Сейчас было предпочтительнее выслушивать вопросы, чем задавать их. Первый, принадлежавший отцу, удивлял, но вместе с тем успокаивал:

– Ты ела?

Что тут наплел Лав, что ей уготован столь сердечный прием? Только испытующие и недоверчивые взгляды братьев напоминали ей об изгнании. Она даже рот не успела открыть, как мать поставила на стол две тарелки с фоккаче. Леа надула губки, узнав, что это маленькие круглые хлебцы с телячьей печенкой и горячим козьим сыром. Она явно предпочла бы чизбургер. Маттео не сводил с дочери глаз.

– Что с твоими волосами? – спросил он.

– Решила сменить внешность.

– А та, что тебе дали, уже разонравилась?

– Мне она доставляла слишком много неприятностей.

Маттео умолк и налил себе вина. Мария бурлила от нетерпения. Воспользовавшись молчанием мужа и сыновей, засыпала дочь вопросами. Та, жуя и глотая, вкратце поведала о своем браке с Этьеном, о рождении Леа, об экспедициях мужа и его исчезновении, о своей работе в казино, о бурной связи с Владимиром, о недавнем обнаружении тела Этьена на Аляске, о встрече с Натаном, о преследовании со стороны Владимира, о похищении Леа, о смерти двоих похитителей. Подвела итог двенадцати лет непростой жизни за время одного обеда, вывалив все чохом, словно избавляясь от тяжкого бремени. Отец слушал молча, прямой и строгий на своем стуле, а мать сопровождала рассказ дочери беспрестанными «mia Carla» и крестилась. Натан, когда мог, подтверждал ее слова, и даже Марко с Лукой, увлеченные приключениями сестры, утратили свой отстраненный вид и внимательно слушали.

– Mia Carla, да убережет и дальше Господь тебя и твою дочурку!

– Меня бережет вот этот человек, что сидит напротив.

– Не кощунствуй, – предупредил отец.

– Ты и в самом деле прикончила двоих мужчин? – удивился Лука.

– Речь шла о жизни Леа.

– Как можно убить кого-то простой авторучкой?

– Авторучкой можно много чего сделать.

– Все-таки с трудом верится. К тому же женщина против двух профессиональных убийц…

– Купи римскую газету, узнаешь больше подробностей, чем от меня.

– С чем пожаловала? – Вопрос прозвучал из уст отца. Тон был лишен агрессивности или упрека.

Карла посмотрела на Натана. Леа заснула на его коленях, измученная пережитым за эти последние дни. Она не пожаловалась ни разу. Что и дало Карле все эти силы.

– Она сюда прятаться приехала, – усмехнулся Марко.

– Помолчи-ка! – бросил Маттео старшему сыну.

Воцарилась тишина, и все глаза обратились к Карле, пытавшейся прочесть ответ на лице Натана.

– Я приехала за прощением.

Ее мать снова перекрестилась.

– Почему сейчас? – спросил Маттео.

– Хотела познакомить вас с Леа… и с Натаном.

Натан чуть заметно улыбнулся в знак одобрения.

– Собираетесь пожениться?

Вопросы становились все труднее, словно в какой-нибудь телеигре. Выиграет ли она прощение в этой викторине?

– Папа, можно мне уложить Леа?

– Бедная малышка! – воскликнула мать и засеменила готовить постель внучке в прежней комнате своей дочери.

Натан встал, держа Леа на руках, и проследовал за Карлой на те десять квадратных метров, что в течение целых семнадцати лет были ее жилищем. Карла заметила, что после ее ухода тут ни к чему не притрагивались, словно в скромном мавзолее, посвященном ее памяти. Натан впитывал в себя атмосферу этого места. Афиши фильмов, фотографии кинозвезд и постеры с изображением Папы, украшавшие стены, свидетельствовали, что деревенская девушка росла на грезах, сфабрикованных в Чинечитта, Голливуде и Ватикане. Фото в рамке на ночном столике очаровало его больше, чем все остальные: Карла в платье для первого причастия. Ее уже расцветшая красота контрастировала со строгостью благочестивого наряда. На сундуке и шкафу были навалены многочисленные книги. Никаких книжных полок. У Браски чтение ассоциировалось с праздностью, а это баловство мебели не достойно. Только Библию и Евангелие полагалось держать на почетном месте. Уложив Леа, они вдвоем вернулись на кухню.

– Папа, можно мне переговорить с Натаном несколько минут? – спросила Карла.

Патриарх даровал согласие, указав на дверь величавым жестом. Они вышли, за ними поодаль последовали Марко и Лука. Карла объехала всю планету, сталкивалась с типами весьма скверной породы, выдержала немало ударов, но в своей сицилийской деревне могла передвигаться только с позволения отца и под присмотром братьев. По крайней мере, если Коченок решит заявиться сюда, она будет под надежной защитой.

– Твой рассказ произвел на меня впечатление, – сказал Натан. – Тебе понадобилась дьявольская решимость, чтобы избавиться от наемников мистера К.

– Какого черта тут делаешь?

Он окинул ее взглядом от кончиков волос до пальцев ног. Поскольку, любя Карлу, он любил в ней все, ее длинные черные ресницы, матовую кожу, ее сицилийскую кровь, историю ее страны. Приехать к ней домой для него в каком-то смысле означало заняться с ней любовью. Такую страсть было трудно объяснить, так что он удовлетворился краткой репликой:

– А ты?

– Это самое безопасное место. А также повод забыть старые обиды.

– Я тоже так подумал.

– Что ты им наплел, что они стали такие…

– Гостеприимные?

– Да.

– Я им говорил о Конфуции.

– О Конфуции?

– По Конфуцию, счастливые семьи обеспечивают гармонию мира. Члены одной семьи должны помогать друг другу и оказывать поддержку. Родителям надлежит учить детей добродетели, а детям – почитать своих родителей.

– Думаю, они бы предпочли, чтобы ты цитировал Христа.

– Я это и сделал, напомнив, что Христос проповедовал любовь и прощение.

– А сам-то ты веришь в Иисуса?

– Да, как в историческую личность вроде Ганди или далай-ламы. Я сказал твоим родным, что ты простила им их слабость, обрекшую тебя на изгнание.

– Ты немного поспешил.

– Если бы я не поспешил, я бы здесь не оказался.

– Ты встрял между мной и моей семьей. Проклятье, я ведь даже не знала, что отцу отвечать!

– Я ни во что не встревал. Между тобой и ими уже давно не было никаких отношений. Сегодня они восстановлены. Тебе укреплять их.

– А кто тебе сказал, что я хочу опять завязать с ними отношения?

– Твое присутствие здесь.

– Погляди-ка на это. Братья от меня ни на шаг не отстают.

Лука и Марко курили под вязом, метрах в пятидесяти.

– Прими их правила, ты ведь у них дома, в мире, основанном на обычаях. Самое малое, что мы можем, – это уважать их.

– Почему ты был так уверен, что я приеду именно сюда?

– Часть своей жизни я посвятил тому, чтобы ставить себя на место довольно малоприятных типов. В сравнении с этим поставить себя на место женщины, которую любишь, вовсе не было подвигом.

– Где ты был в последнее время?

– В аду.

Она посмотрела на него, не понимая.

– В голове убийцы.

– В «Макдоналдсе» я сперва подумала, что это ты на меня напал. Не сразу сообразила, что ты меня, наоборот, спасаешь. Уж больно взгляд у тебя был нехороший.

– Я иногда сам задаюсь вопросом, что означает мысленно стать убийцей: выйти из себя или же войти в самую глубь.

– Полиция тебя винит во всех грехах.

– Учитывая их способности, они всегда идут по простейшему пути.

– Где убийца?

– Я его убил.

– Почему?

– Он слишком хорошо защищался.

– Чего он хотел? Зачем убил всех этих людей?

– Он был всего лишь отравленным плодом с древа зла. Корни глубже.

– Значит, еще ничего не закончилось?

– Нет.

– Ужасная история. Из-за нее мы стали убийцами. Но кто нас осудит, Натан?

– Судить вправе только жертвы.

– А если они мертвы, кто тогда?

– Совесть.

Она подошла ближе и в порыве нежности положила голову ему на плечо. Слова Натана напомнили ей речи Халила Джебрана. Год назад итальянка затвердила «Пророка» наизусть, чтобы изгнать боль, точившую ее сердце.

«…Если кто-то из вас, карая во имя правоты, вонзает топор в древо зла, пусть не забудет про корни… А вы, судьи, жаждущие справедливости… Какой приговор вынесете вы тому, кто убивает плоть, когда в нем самом душа убита? И как покараете вы тех, чьи угрызения совести больше, чем их проступки?»

Американец тронул опухшее из-за ушибов лицо итальянки и коснулся губами ее кровоподтеков. Хотел запечатлеть свою нежность поверх гораздо менее деликатных отпечатков, оставленных Коченком, Аськиным и убийцей из «Макдоналдса». К счастью, время уже начало стирать эти стигматы, портившие чистоту черт Карлы. Время – драгоценнейшее из благ.

– Бойню в Фэрбэнксе устроил тот же тип? – спросила она.

– Нет, то было само древо.

Натан явно не хотел говорить о работе. Они остановились под плакучей ивой. Итальянка раздвинула рукой его волосы и рассмотрела нагноившиеся швы.

– Твоя рана жутко выглядит. Надо бы ее врачу показать.

– Никто, кроме меня самого, не может меня вылечить.

– Ну не знаю. Кто это тебя?

– Аськин. Коченок привлек много своих людей, чтобы меня убрать.

– Полиция мне сказала, что он в сговоре с итальянской мафией.

– У мистера К. больше причин устранить меня, чем обо мне забыть. Я для него слишком большая угроза: обвиняю его в смерти Этьена, сую нос в его личную жизнь, отбил женщину.

– Так ты по-прежнему уверен, что Этьена убил Владимир?

– Да. Чтобы добиться твоей руки, можно пойти на многое.

– А ты бы ради меня убил?

– Я это уже сделал.

Они сели на пень и лихорадочно сплели пальцы.

– И ты подозреваешь, что он причастен к бойне в лаборатории?

– Теперь нет. Размах не тот. Он не древо зла, а скорее просто сорняк.

Они обнялись в облаке ферромонов, притянутые друг к другу неконтролируемым сексуальным порывом. Луке и Марко пришлось вмешаться, чтобы разнять их. Карла вспылила и послала своих братцев куда подальше на итальянском, трещавшем быстрее, чем автоматная очередь. Натан взял ее за руку и увлек к тинистому берегу маленького пруда со стоячей, как надгробный камень, водой.

– Взгрела? – спросил он.

– Поделом.

Над поверхностью болотца вычерчивала круги стрекоза. К насекомому плыла лягушка, оставляя прямолинейный след.

– Что скажем моему отцу?

– О чем?

– О нас.

– Старый пруд. Прыгнула в воду лягушка. Всплеск в тишине.[34]34
  Пер. с яп. В. Марковой.


[Закрыть]

– Что?

– Это хайку Басе.

– Ты по-японски, что ли?

– Хайку – это короткое стихотворение, которое передает непосредственный опыт отдельного мгновения, обычно связанного с природой и существующего одновременно внутри и вне нас, без всякого умственного искажения. Хайку Басе передает «плюх» лягушки.

– И все это ради какого-то «плюх»?

– «Плюх», от которого автор себя не отделяет, «плюх» как путь, ведущий его к дзенскому пробуждению. Все связано в этом стихотворении: вечность и миг, покой и движение, безмолвие и звук, жизнь и смерть.

– Ты это собираешься сказать моему отцу?

– Если бы зависело только от меня, я бы ответил «да» на его вопрос.

Несмотря на сдержанность, к которой ее вынуждали братья, Карла не смогла противиться порыву, бросившему ее к Натану. Их губы быстро нашли друг друга. Тела сплелись под ивой. Поцелуй прервали вопли. Марко и Лука замахали руками в десятке метров от них. Карла погладила Натана по лицу, вкус его губ она еще ощущала на своем языке.

– Если хочешь на мне жениться, ты сначала должен попросить моей руки.

– Думаю, что в первую очередь надо бы спросить Леа. Ее это касается больше, чем твоего отца.

– Она мне уже сообщила свое мнение, так что можешь быть спокоен. Заметь, можно пожениться и не спрашивая отцовского благословения. Этьен без него обошелся. Но тогда придется уехать отсюда как можно скорее и больше не рассчитывать на возвращение.

– А ты сама хочешь выйти за меня?

– А ты согласишься смотреть концерты по телевизору? Вечером, в домашних тапочках?

– Да. Ты готовить умеешь?

– Только итальянские блюда. А водопроводный кран починить сможешь?

– Я могу даже выносить мусор и выгуливать собаку.

– Мои братья тебе нравятся?

– Нет.

– Значит, и в невзгодах, и в радости?

– Невзгоды мы уже пережили.

– Я уверена, что люблю тебя – с тех пор, как увидела на кухне среди моей семьи. В общем, «да». Если и есть что-то в мире, чего я хочу, так это выйти за тебя.

Несмотря на бдительный надзор братьев, он поцеловал ей руку, переплетя ее со своей. Были в их отношениях нежность, соучастие, влечение. Три основы любви.

– Не забудь, что на моем попечении двое детей, – напомнил Натан.

– Ты о Джесси и Томми?

– Да. Надеюсь, они еще не совсем допекли моих родителей.

– Хочешь оставить их у себя?

– Со мной им будет лучше, чем с теми, у кого я их забрал. И у меня нет никакого желания отдавать их в руки мелких чиновников социального обеспечения.

– Я всегда хотела шестерых детей. Половина уже есть.

– А какова процедура, чтобы попросить твоей руки?

– Сперва ты должен предстать перед судилищем.

126

Пылкий соискатель вышел из испытания немного оглушенным. Представ перед трибуналом из трех человек – Маттео и двух его сыновей, – Натан погасил огонь любопытства, ответив на вопросы о своем детстве, связях, работе, религиозных и политических убеждениях, а главное, о супружеской жизни, которую готовил Карле.

Он сочинил экспромтом вполне достоверный персонаж и сыграл роль. Старый Браски был изощреннее любого детектора лжи, и любое колебание вызвало бы его недоверие. Тем не менее у Натана были явно серьезные намерения. Он вернулся в этот мир, чтобы отомстить за друга. Отныне его целью было остаться в нем вместе с самой красивой и привлекательной из женщин.

Сидя лицом к Браски, он рассказал о своем детстве в Аризоне, в индейской резервации, где его воспитывали отец индеец навахо и мать японка. Его знакомства тогда ограничивались деревьями, речкой и облаками. Из женщин он упомянул только Мелани и прекрасные годы, которые провел с ней в Сан-Франциско. В любом случае, только она врезалась в его память. Говоря о своем ремесле, рассказал только о воссоздании психологического портрета преступников, умолчав о разъездах по всему свету, о трупах, громоздившихся на его пути во время расследований, и о больных мозгах, в которые ему приходилось вживаться. Будущее вместе с Карлой виделось ему в большом доме на берегу океана, в окружении детей – Леа, Джесси, Томми плюс тех, которых ему хотелось бы зачать с ней. Деньги, полученные за выполнение последнего задания, позволят ему найти хорошее место. Он подумывает о том, чтобы взяться за другую профессию. Какую? Он пока еще не знает. Но если есть две руки, две ноги и голова в придачу, работа всегда найдется. О близости с Карлой ему легко было говорить, потому что настоящих сексуальных отношений у них еще не было, за исключением той камбоджийской фелляции, хотя эту деталь он предпочел сохранить в себе. Наибольшую сдержанность ему пришлось проявить касательно своих философских убеждений. Тут дзен-буддизм проходил по разряду секты. Пришлось объяснять, что Будда изобрел не религию, но искусство жизни, и проповедовал терпимость. По мнению Натана, Иисус действительно существовал. Он вполне признавал незаурядность Христа и его исключительные способности. Уважая религию Карлы, он вовсе не побуждал ее отдалиться от нее. Наоборот, ему ее вера в Бога нравилась. «Хорошо, когда во времена воинствующего материализма твоя супруга ведет духовную жизнь». Благодаря этой фразе Натан набрал очки. Что касается его политических воззрений, то их у него просто не было, поскольку он долго жил вне общества. «Хотя просвещенная диктатура всего лишь утопия, она кажется мне наименее плохой из систем, поскольку народ в массе своей часто ошибается». Тут Натан опять заработал очки. Тем более что сослался на опыт Лоренцо Медичи. В своем глухом углу Браски не жаловали ни итальянский парламент, ни клики коррумпированных политиков. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из администрации приперся сюда требовать у них отчета. Впрочем, этого никогда и не случалось.

После часа придирчивого допроса патриарх произнес речь, скроенную дамокловым мечом. Марко перевел: «Карлита знала до вас только двоих мужчин. Первый, Модестино Карджези, отец Леа, был мелким мошенником из Неаполя. Он лишил ее невинности на танцах, обрюхатил и бросил. Месяц спустя его тело нашли с двумя пулями в спине на пустыре в Палермо. Второй, Этьен Шомон, за которого она вышла замуж, больше корчил из себя исследователя на другом конце света, чем занимался собственной семьей. Его нашли замерзшим во льдах. До сегодняшнего дня моя дочь делала только плохой выбор. Но Господь в милосердии Своем исправил ее ошибки, покарав лютой смертью тех, кто ее обидел. Он приглядывает за ней, и Его рука обрушится на любого нечестивца».

Маттео перекрестился и вбил последний гвоздь:

– Если не хотите, чтобы Бог занялся вашей судьбой, уважайте мою дочь.

После этого увещевания, имевшего по крайней мере достоинство ясности, Натан получил наконец разрешение удалиться. Настал черед Карлы. Она ждала снаружи, в беседке, увитой виноградом, вместе со своей матерью. Увидев, что он вышел, она бросилась к нему.

– Теперь они хотят поговорить с тобой, – сказал Натан.

Он сел на ее место рядом с Марией, которая разразилась кудахтаньем, в котором он не понял ни слова.

Маттео налил себе вина, прежде чем произнести свой вердикт. Марко и Лука смотрели на сестру, не говоря ни слова. Держа стакан в руке, старик показал себя во всей красе:

– Дочь моя, ты вернулась после двенадцати лет отсутствия. Твоя мать страдала, братья тебя прокляли, и, признаюсь, я убедил себя, что у меня нет дочери. Если бы ты явилась одна, я бы тебя, возможно, прогнал, с согласия твоих братьев. Но присутствие этой девочки и этого мужчины, твои усилия, чтобы воссоздать семью с нашего согласия, побудили меня пересмотреть свое решение. Леа красива, мила, хорошо воспитана – сказать нечего. Что касается этого американца, то хоть он и не говорит по-итальянски, ничего не знает о Сицилии и не молится Господу, он уважителен к семье и к нашим правилам. Он любит тебя, это несомненно, и принимает тебя такой, какая ты есть, несмотря на твое не слишком блестящее прошлое. Но я сомневаюсь, что он обоснуется тут. И еще ему не хватает уверенности и властности. Ему трудно будет сладить с тобой. Хотя он смельчак, характера у него маловато, и он не настолько силен, чтобы подчинить тебя себе…

– Папа, – прервала его Карла, – я не нуждаюсь в том, чтобы ты мне перечислял…

– Тихо! – прикрикнул Марко.

Карла хотела защитить Натана. Но Маттео уже вынес вердикт, к которому неизбежно присоединились Марко и Лука.

– Не горячись, дочка. Думаю, что, несмотря на свои недостатки, это мужчина, на которого можно положиться. Он надежный.

Маттео встал и подошел поцеловать дочь.

– Ступай, дочь моя, можешь выходить за него. Но при одном условии. Свадьбу справим у нас в деревне, а не в Америке.