Текст книги "Последний Завет"
Автор книги: Филипп Ле Руа
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 40 страниц)
Филипп Ле Руа
Последний Завет
Пролог
Иудея, 70 г. после P. Х.
Мириам подошла к выходу из пещеры и, стоя на краю обрыва, оперлась руками о каменные стены. Жаркий ветер шевелил ее седые волосы. Свинцово-серое Мертвое море застыло посреди сухой пустынной равнины. Ни малейшего движения вокруг.
История, однако, двигалась.
Уже сорок лет ученики Иисуса, рискуя жизнью, распространяли его учение. Апостолы первого призыва погибли мученической смертью – кого распяли на кресте, иных обезглавили, кого-то забили камнями, кому-то перерезали горло, с кого-то живьем содрали кожу, но им на смену приходили новые уверовавшие, и их становилось все больше и больше. Христианство распространялось в Палестине, в Скифии, Фригии, Македонии, на Кипре, в Эфиопии, Индии, Месопотамии, Персии, Греции. Христианами становились люди разных сословий – богатеи, книжники, банкиры, купцы, рабы. В Риме обращенные были даже среди тех, кто близок к власти. Марк и Матфей написали свои Евангелия, первый, опираясь на чудеса, совершенные Назарянином, второй на цитаты из Библии, которые подтверждали, что Иисус – воистину тот, чье пришествие предсказывали пророки. И он, конечно, не установил Царство Божие на Земле, но своим воскрешением избавил людей от страха смерти и житейских мук.
Мириам сыграла свою роль в этой революции духа. Точнее, несколько ролей. Роль грешницы, спасенной Мессией от побивания камнями, роль Марии из Вифании, омывшей ноги Господа и вытершей их своими волосами, роль Марии из Магдалы, которая стала первым свидетелем воскрешения. После чего, в последний раз сменив имя, она, следуя за Иешуа, покинула Палестину. Все эти годы они втайне обошли весь Запад и Восток, с изумлением наблюдая за тем, чему они положили начало.
Мириам смотрела на лежащие у ее ног развалины Кумрана, где некогда секта ессеев осмелилась бросить вызов объединенным отрядам религиозно-политических партий Иерусалима. А два года назад десятый римский легион превратил эти места в пустыню и разрушил город. Башня, обитель, богатейшая библиотека с сотнями свитков были сровнены с землей.
Многолетние блуждания в конце концов привели обоих странников назад в Иудею, и они решили выбрать в качестве приюта это святилище, ныне поглощенное пустыней. Когда-то они скрывались в Кумране и сохранили добрую память об этом месте.
Оглядев безмолвный и застывший в бездвижности пейзаж, Мириам возвратилась в тесную, сводчатую, сумрачную пещеру, продуваемую ветром. Иешуа, сидя на нескольких сложенных штуках льняной ткани, наблюдал за ней, поглаживая бороду.
– Истинно говорю тебе, Мириам, революция рождается в страданиях, а не в кротости.
Она опустилась на колени. Он погладил ее по голове.
– Мы изменили историю этой страны, – произнесла она, словно утешая себя.
Он наклонился и запечатлел на ее губах поцелуй, в котором было больше любви, чем евангельского духа.
– Историю мира, – поправил он ее.
После этих слов он встал, при этом суставы у него хрустнули, и подошел к плоскому камню, на котором лежали куски пергамента, исписанные мелким почерком. Он свернул их в один общий свиток и обернул несколькими слоями льняной ткани.
– Наш труд близится к концу, и он уже перерос нас. Воистину горчичное зерно стало деревом, а скоро будет лесом.
Он вложил толстый свиток в кувшин, на три четверти присыпанный землей. Подступившая старость заставила его написать воспоминания. «Нет ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, чего не узнали бы», – однажды сказал он апостолам. И он избрал Кумран, чтобы сокрыть здесь свою исповедь, адресованную грядущему. Это успокаивало его совесть и льстило разуму. Ибо хитроумный план, который он задумал, навсегда сформирует человеческую мысль.
Остатками ткани Мириам заткнула кувшин. Они принялись соскабливать со стен пещеры черноватый липкий налет, хорошенько размяли его и запечатали горло сосуда. Так рукописи смогут сохраниться в течение нескольких веков. Затем присыпали свое сокровище несколькими горстями земли, собрали скудные пожитки и покинули эту обитель.
И вскоре растаяли в ослепительном свете и безвестности.
Часть первая
Снежинка убивает бугенвиллею
1
– Сие есть кровь моя!..
Освятив хлеб и вино, завершив литургию и евхаристию, отец Альмеда налил вино в потир и возложил облатки на дискос. Четверо присутствовавших на службе направились к алтарю, чтобы получить свою порцию пресного хлеба. Первой, как обычно, была вдова Райлер, стремительней всех приковылявшая на кривых ногах. После смерти мужа бедняжка совершенно потеряла голову, а вместе с тем и нимб над ней. Следом подошла Элма Тодсон, вот уже больше тридцати лет изменявшая мужу с Христом. Супруги Дакобски замыкали эту короткую процессию. Едва сводя концы с концами на надбавку за долголетие, которую им от щедрот своих выплачивал штат Аляска, они ходили только в места, куда вход бесплатный, то есть в церковь да в торговый центр «Бентли Малл». Старый Уолт Финч продолжал сидеть в третьем ряду, скрестив руки и опустив голову на грудь. При этом он смачно похрапывал.
– Ступайте с миром, и да пребудет с вами Господь!
– Благодарение Господу, – прозвучал нестройный ответ стариков.
В это время года отец Альмеда не собирал полную церковь. Потому он урезал ритуал. Быстренько совершив причащение и благословив прихожан, он разбудил Финча и проводил малочисленных верующих к паперти, которую свирепо хлестал снежный буран, до стоящего там микроавтобуса, нанятого католической общиной Фэрбэнкса для доставки паствы в родные гавани.
Промерзший до мозга костей священник сложил священные сосуды в дарохранительницу и преклонил колени перед алтарем в луче бледного света, прорвавшегося сквозь витраж с изображением Христа с лицом эскимоса. Бог редко являлся в Фэрбэнкс, да и дорога к его церкви частенько оказывалась непроходимой. Порой в Божьей обители укрывались несколько нищих, но вел их туда скорее мороз, чем вера. Отец Альмеда давал им пищу, сдобренную благочестивыми беседами, а также капельку евангельского тепла. Преисполненный благих намерений священник, обладающий прочными, как сталь, нравственными принципами, превратил свой дом в приют для бездомных и организовал также их бесплатную доставку в свою церковь, чтобы они могли присутствовать на службах. Собранные пожертвования в сумме двухсот долларов на весь год никак не соответствовали его обширным планам, и потому недавнее даяние, щедрое, хоть и небескорыстное, от федерального агента Боумана было принято с радостью и благодарностью.
Отец Альмеда вздрогнул и взглянул на распятого Христа. Да, иногда при мысли о родной Испании у священника щемило сердце. Следствием раздоров с Ватиканом и желания повидать мир стало его назначение в весьма незавидный приход Фэрбэнкса. Однако его любовь к Богу и Его созданиям ничуть не была поколеблена. Священника беспокоило лишь то, что он пошел на сделку с совестью, приняв деньги от федерального агента Боумана, который затеял сомнительную авантюру. Фелипе Альмеде не нравилось нарушать обет даже ради благого дела, даже ради сверхщедрого донатора. Он попросил Бога простить ему этот грех, перекрестился и встал с колен.
Он уже направлялся к себе на квартиру, как вдруг дверные створки с грохотом распахнулись, словно двери салуна под напором компании жаждущих выпить. А ведь отец Альмеда был убежден, что двери он запер. Леденящий ветер ворвался в церковь, загасил свечи, смел покров с алтаря, сбросил на пол жалобно зазвеневший колокольчик.
Священник ухватился за привинченную к полу скамью и согнулся в три погибели, чтобы противостоять завывающим порывам бурана, который стремительно засыпал снегом стены и пол. Очередной порыв отшвырнул его к алтарю. Отца Альмеду развернуло, он заскользил, упал, растянулся во весь рост, пополз в боковой неф, где не так свирепствовал ветер, и постепенно добрался до кружки для пожертвований, затем до чаши со святой водой у входа. Добравшись до дверей, он изо всех сил навалился на одну створку. Когда же он стал закрывать вторую, буран задул с удвоенной яростью и вновь распахнул двери. Отец Альмеда, собрав все свои силы, согнувшись чуть ли не пополам, выиграл у бурана сантиметр, два, три. И внезапно он обнаружил, что Провидение послало ему в помощь еще одну пару рук, мощных, как домкраты, которые уперлись в створку над его головой. Целиком сосредоточившись на своей задаче, он не допытывался, откуда пришла к нему эта помощь. Тяжело дыша, он напирал на дверь. А когда щелкнул язычок, отец Альмеда повернул ключ и привалился к створкам.
Совершенно обессилев после борьбы с бураном, он безвольно осел. «Почему все представляют ад, как геенну огненную, а не как Аляску?» – подумал он.
На уровне его глаза оказались колени незнакомца. Он обвел взглядом своего спасителя, упрятанного под многими слоями тряпья, задубевшего от мороза.
– Благодарю, сын мой.
Незнакомец что-то буркнул и судорожно дернулся. Оценив его состояние, отец Альмеда тут же пригласил его съесть горяченького. В обитель священника можно было пройти через заднюю дверь. Незнакомец утер сопли, смотал грязную тряпку с ладони, каковую протянул священнику, чтобы помочь ему встать. Однако тот не решался принять ее. И вовсе не из-за грязи и мозолей, а по причине невероятного размера протянутой лапищи. Обладатель этой лапищи совершенно спокойно мог бы свернуть ему шею всего лишь двумя пальцами. Внезапно священник ощутил, что отрывается от пола и возносится к лицу нежданного помощника. Странно, но у него вдруг возникло неприятное ощущение, что он попал в ловушку и что самая большая опасность грозит ему вовсе не за пределами церкви. Когда же его ноги вновь коснулись пола, он смог лишь пробормотать:
– Кто… вы?
– По-о-оесть… кхэ… кхэ… сог-г-греться…
Голос звучал глухо, слова прерывались сильным кашлем, и вообще возникало ощущение, что говорит чревовещатель. Дышал он через драный капюшон, укрывавший часть лица. Его хриплое, затрудненное дыхание эхом отражалось от стен. Взгляд глаз, сидящих в неестественно огромных глазницах, казался безмерно трагическим. Скулы, выступающие куда сильней, чем у эскимосов, смахивали на два рога, прорастающие из щек.
– Следуйте за мной, – произнес отец Альмеда, отступая от незнакомца на некоторое расстояние.
Пришелец широким шагом последовал за ним, направляясь к бревенчатому коридору, построенному, кстати сказать, на пожертвования.
– Этот проход… мм… соединяет церковь с моим жильем, – слегка запинаясь, пояснил священник. – Он защищает нас от непогоды.
Гость что-то пробурчал ему в спину и чуть не задохнулся. Пройдя коридором метров тридцать, они вступили в жарко натопленный зал, где пахло супом. Им навстречу вышла пожилая женщина, попытавшаяся помочь бродяге снять его отрепья. Но он опять что-то пробурчал.
– Не надо, Дейзи, нашему гостю нужно только поесть и немножко согреться.
Они вошли в небольшую трапезную, где трое местных хлебали суп. Новоприбывший сел с краю, схватил краюху хлеба и в один миг умял ее. Глядя, как он ест, отец Альмеда заметил, что у него гигантский подбородок. А тот заглотил три миски рыбного супа и с десяток ломтей хлеба под недоверчивыми взглядами сотрапезников. Насытившись, он откинулся назад и принялся яростно чесаться, вперемежку рыгая и кашляя. Дейзи выпустила кувшин с водой из рук и грохнулась в обморок, а трое бомжей поспешно вылетели из дома, даже не дождавшись положенного десерта.
То, что отец Альмеда принял за рваный капюшон, скрывающий черты незнакомца, было клочьями кожи, слезающими с лица.
Отец Фелипе Альмеда застыл, парализованный мыслью, что принимает под своим кровом дьявола.
2
Винты вертолета взрезали небо над Фэрбэнксом, пронзая покров морозной мглы, душащей город. Ничуть не встревоженный отсутствием видимости, опытный пилот пошел на снижение. «Хорошо бы сперва пробурить спуск», – пошутил он, снимая напряжение. Сидящий позади него отчаянный пассажир взглянул на часы. Без четверти час. Можно подумать, что сейчас первый час ночи. Причиной тьмы был не только заполнивший город туман, напоминающий застывший гороховый суп-пюре. В декабре в Фэрбэнксе солнце показывается меньше чем на четыре часа в сутки.
Ориентируясь на свет двух фонарей, вертолет сел на скользкую, как каток, крышу Мемориального госпиталя. Гигант, державший в руках источники света, согнувшись, прошел под винт. На нем была большая черная шуба, придававшая ему сходство с медведем. Измотанный пилот уменьшил скорость вращения несущего винта и выставил в окно фляжку – всего на несколько секунд, чтобы водка охладилась до нужной температуры. Пассажир выпрыгнул из вертолета, сменив +24° по Цельсию в кабине на -40°. Он прошел следом за «медведем» к входу, стараясь не вдохнуть морозный воздух. В тесном и теплом вестибюле и встречающий, и прилетевший долго отхаркивались и смахивали изморозь, успевшую осесть на них.
– Хорошо долетели? – поинтересовался специальный агент Клайд Боуман.
Прилетевший даже не разжал рта, словно он у него смерзся от аляскинской стужи.
– У вас там, наверно, потеплей, чем здесь? – продолжал Боуман.
Вновь не получив ответа, агент ФБР понял, что зря пытается завести светскую беседу.
– Где он? – осведомился прилетевший, взгляд которого был не столько холодным, сколько сухим. Орлиный нос и черные пронзительные глаза были созданы словно для того, чтобы проникать в мысли собеседника.
– Свиток у вас? – ответил вопросом на вопрос Боуман.
Прилетевший с секунду пребывал в сомнении, но потом похлопал себя по парке, показывая, что свиток при нем.
– А кассета? – спросил он.
– Она внизу, в видеокамере, – ответил федеральный агент и знаком пригласил следовать за ним.
В первом лифте они спускались в полном молчании. Выйдя, они преодолели лабиринт коридоров, не встретив ни одной живой души. Их отсыревшая обувь издавала на линолеуме хлюпающие звуки. Прилетевший, следуя за агентом ФБР, не снял перчатки и толстую парку, которая в тепле стала оттаивать, отмечая его путь обильным пунктиром капели. На лбу у него выступил пот.
– Сколько человек в курсе? – осведомился он. Голос у него был на редкость невыразительный.
– Ваш визит проходит в условиях полной конфиденциальности, если вас интересует это.
– Нет.
Боуман обернулся и, нахмурив брови, посмотрел на собеседника, ожидая, чтобы тот уточнил свой вопрос.
– Вы меня неправильно поняли. Сколько человек знают, что здесь происходит?
– Трое… нет, четверо.
– Так трое или четверо?
– Гровен, Флетчер, я и теперь вы. Значит, четверо.
Они вошли во второй лифт. Боуман вставил ключ в скважину и повернул на четверть оборота. Лифт начал спуск под землю.
– Мы почти на месте.
Боуман настороженно изучал прилетевшего. Пронзительные, инквизиторские глаза, близко посаженные к переносице, тонкогубый рот. Под застывшей маской чувствуется тревога. Лицо его свидетельствует об эгоцентризме, скрытности, властности. Спецагент взглянул на то место парки, по которому похлопал прилетевший, затем поймал его ничего не выражающий взгляд и проследил за рукой, полезшей в карман, куда обычно кладут пистолет. Он уже готов был сам выхватить оружие, но мгновенно успокоился, когда тот извлек металлический цилиндр, отвинтил крышку и достал свиток, обернутый белой тканью. Боуман дрожащими руками снял ее и ощутил, как под его пальцами похрустывает пергамент. Он медленно, осторожно развернул старинную покоробившуюся, посекшуюся по краям, траченную временем кожу, покрытую убористым древним письмом без пунктуации. Боуман узнал арамейский. Язык, на котором разговаривал Иисус. Пергамент был настолько старым, что просмотр грозил уничтожить его.
– Осторожней! При любом неверном движении он рассыплется в прах. Обращайтесь с ним с величайшим трепетом, изучайте и помните, что до сего дня очень немногие обладали подобной привилегией.
– Огромное спасибо вам за доверие.
– Свиток, который вы держите, был написан в семидесятом году нашей эры. Это оригинал. Невероятно, да? Особенно когда знаешь, что от самых древних рукописных Евангелий, которыми мы обладаем, его отделяют три столетия.
Его глаза блестели, словно речь шла о скрижалях с десятью заповедями.
– Вы читаете на арамейском?
– В достаточной мере, чтобы понять, что в руках у меня «бомба».
Специальный агент углубился в чтение свитка. Руки его тряслись от волнения. Он уже давно слышал об этом свитке, но не верил в его существование. Вдруг он хлопнул себя по лбу, словно перед уходом забыл выключить в квартире газ. Пергамент свернулся и выпал, но его подхватила рука в перчатке. Пуля, выпущенная из пистолета с глушителем, которая проделала дырку во лбу Боумана, позволила ему сделать этот рефлекторный хлопок и прошла через возбужденный мозг, прежде чем разметать затылочную часть черепа по гладким стенам кабины. Лишившись нервного центра, богатырское тело Клайда Боумана медленно осело на пол.
Двери открылись в коридор, напоминающий преддверие рая: яркий свет заливал стены и безукоризненно чистые пол и потолок. В глубине коридора кодовая панель играла роль ключей святого Петра. Прилетевший перешагнул труп, загородивший ему выход, и тряхнул головой, чтобы избавиться от судороги, которая деформировала его верхнюю губу.
Дойдя до конца коридора, он постучался и подождал. В дверях появилась медсестра. Это не входило в его планы. Боуман ошибся в своих подсчетах. Женщина упала, не успев даже закончить вопрос, который задала гостю. Ее труп лег на пороге большой лаборатории, состоящей из нескольких помещений. Стеклянные перегородки не пропускали шум, но взгляду не препятствовали. В центральном помещении сидели двое исследователей. Один из них приник к окуляру микроскопа, и видны были только его седые волосы. Второй, лысый и с бородой, вводил данные в компьютер. На операционном столе лежал в состоянии комы еще один бородач, подсоединенный посредством электродов, зондов и трубок к системе приборов и катетеров.
– Здравствуйте, господа.
Оба хирурга обернулись. Доктор Гровен представился и задал тот же вопрос, что и медсестра:
– Хорошо долетели?
Похоже, условия полета были первейшей заботой местного населения. Лицо посетителя выражало вялое безразличие.
– Мой полет в сравнении с его путешествием, – сказал он, указывая на лежащее на столе тело, – абсолютно не важен.
– А Боуман разве не с вами? – удивился доктор Флетчер.
– Он что, мертв?
– Кто? Боуман?
– Да при чем тут Боуман? Я говорю о вашем подопытном, лежащем здесь. Он не шевелится.
– Вы ошибаетесь. Мы его действительно воскресили… если вы позволите использовать это выражение, – отвечал Гровен.
– Позволяю.
Падение двух тел. После двух почти беззвучных выстрелов оба врача с остановившимися взглядами свалились на кафельный пол, истекая кровью. Убийца сморгнул, прежде чем осмотреть комнату, в которой были еще кое-какие признаки жизни: три крысы в клетке и мерцание зеленоватой, почти плоской синусоиды на мониторе. Ствол пистолета сделал полукруг и, нацелившись на грызунов, трижды изрыгнул смерть между прутьями клетки.
Затем убийца повернулся к человеку в коме. Он воткнул ему между двумя ребрами еще дымящийся безмолвный ствол пистолета и стал вдавливать его все глубже и глубже, не вызвав никакой реакции. Тогда он выпустил остаток обоймы в легкие, насыщающие кровь кислородом, после чего по комнате распространился запах горелой плоти. Ровная линия на экране подсказала, что стрелять больше нет надобности.
После этого он тщательно обтер пистолет и подошел к видеокамере, установленной на штативе. Кассеты в ней не было. Убийца принялся лихорадочно обыскивать лабораторию, а также и холодильное помещение. Он собрал все дискеты, уничтожил жесткие диски компьютеров, вылил в унитаз содержимое всех бутылок и пузырьков, стоящих на полках. Затем положил на место хирургические инструменты, выбросил в урну пробирки, которые перевернул во время обыска, а заодно и кофеварку, что стояла возле микроскопа, собрал гильзы и прошелся тряпкой по столам. Он оценил результаты своего весьма краткого визита в подземное помещение госпиталя. Теперь ему осталось лишь подняться на крышу тем же путем, который он только что проделал, в обратном направлении.
Сразившись в последний раз с убийственной стужей, он поднялся в ожидающий его вертолет. Свою миссию он выполнил. Мир был спасен.
Часть вторая
Горизонт – это иллюзия
3
Натан Лав держал в ладонях скульптурное изображение своей покойной жены. Долго он молча всматривался в нее, а затем положил на полку как раз на уровне глаз. Облик покойной был восстановлен по индонезийской технике, обеспечивающей предельное сходство. Мягкие женственные черты, маленький носик, выступающие скулы, раскосые глаза, пухлые губы, которые так мягко пропевали слова. При жизни это было удивительно выразительное лицо, заражавшее жизнерадостностью окружающих и полностью соответствовавшее мелодичному имени Мелани Лав.
Натан вышел на круговую террасу своего пустого дома, стоящего над морем в штате Вашингтон. Ледяной венец горы Олимпик сверкал на высоте 2400 метров, словно гигантский природный маяк. Наползший с моря туман с рассвета питал влагой секвойевые леса и рассеивался на склонах гор, тянущихся до Рочеза. Натан спустился на пустынный пляж, на который накатывал прибой. Первые лучи солнца отражались от поверхности океана, оттуда кое-где поднимались утесы, уже многие столетия противостоящие волнам. Никто не жил в этом медвежьем углу, зажатом между сырыми лесами, ледниками, бурливым океаном и обрывистыми горами. Никто, кроме тюленей, выдр и отшельника.
Натан Лав на слегка согнутых ногах повел бой с тенью, вышибая клочья тумана. Оставляя прихотливую цепочку следов на девственном песке, он достиг кромки прибоя. То были упражнения, чтобы мобилизовать энергию и отрегулировать дыхание. Погладив в последний раз холку лошади, приняв позу дракона и изобразив танец с лебедем, он сбросил с себя всю одежду, чтобы его тело слилось с природой. Он провел серию боевых упражнений, во время которых из-под ног у него летели песок и соленая вода, а затем вступил в покрытый пеной холодный океан, чувствуя, как ледяная вода электризует его. Всеми своими силами он сражался с волнами, с холодом.
Дойдя до состояния физического изнурения, он оставил ката, перестал принимать предписываемые правилами позиции, отключил условные рефлексы, позволив себе полную свободу движений. В легкие ему врывался ветер и доходил до самого хара в двух сантиметрах над пупком, и все тело его вибрировало от звучного дыхания, которое сделало бы честь моржихе.
Он достиг состояния мушин, отключения сознания.
Безмерное могущество Тихого океана очистило его от остатков токсинов, которые еще загрязняли его плоть и дух. Натан Лав, некогда жадно стремившийся столкнуться со злом, почти забыл о главном в этом мире. Его омраченная душа пренебрегала тем, что есть жизнь, ян, сакральное.
Очищенный, возрожденный, остуженный, вибрирующий в согласии со Вселенной, он вышел из воды с ощущением, что его дух и тело составляют одно целое с мировыми стихиями. Он обрел первородную энергию, ту, которую человек получает, появляясь на свет.
Он обрел ки.
В состоянии предельной концентрации, не обращая внимания на то, что тело хлещет холодный ветер с океана, он почувствовал опасность. Его третий глаз только что перехватил волну, создающую помехи его гармонии со Вселенной. Электрический сигнал мощностью в несколько милливатт. Вернее всего, от его компьютера, подключенного к Интернету. Это была его единственная связь с внешним миром.
Натан собрал одежду и не спеша возвратился в дом. Там он так же неспешно вытерся, надел хлопчатобумажный спортивный свитер и джинсы, съел плитку черного шоколада. После чего прошел в кабинет, где единственным предметом был ноутбук, стоящий на лакированном полу. Почтовый ящик, предназначенный для связи с ФБР, принял e-mail. Уже три года он прочитывал их послания, не отвечая. Три года – после того задания, которое стоило ему гибели жены. Он тогда порвал с государством и начал стирать свое «я». Его адрес был известен только, хотя и этого оказалось более чем достаточно, Лансу Максвеллу, человеку номер два в ФБР.
Он ввел свой личный код и стал ждать.
Когда-то Лав работал на ФБР, официально не числясь там; ему поручали сложные случаи, зачастую паранормального характера. В конце второго тысячелетия его неоднократно привлекали, чтобы обезвреживать серийных убийц, импульсивных гуру, лжемессий, ясновидящих, которые угрожали американскому, а следовательно, мировому порядку, и эти задания следовали одно за другим, не оставляя времени, чтобы очиститься от накапливающейся в нем грязи.
Он тронул несколько клавиш и прочел:
Буду у вас в 12.00.
Дружески
Ланс Максвелл
На этот раз босс собрался приехать лично, не дожидаясь ответа.