Текст книги "Осенний безвременник: сборник"

Автор книги: Ежи Эдигей

Соавторы: Полгар Андраш,Божидар Божилов,Атанас Мандаджиев,Том Виттген,Рудольф Кальчик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 51 страниц)

– Постараюсь… – тихо ответил парень. Официант стоял у нашего столика «наготове». – Что вы будете пить?

– То же, что и вы.

– Тогда сухое.

– Сию минуту! – официант исчез в мгновение ока и буквально через секунду-другую на столе возникли «Монастырское», «Мелник», маленькие изящные бутылочки «Лимона», «Тоника», «Портокала»[11]11
  Названия прохладительных напитков.


[Закрыть], масса всякой зелени, салат, какая-то рыба. Есть не хотелось, – внутри меня всё было напряжено до предела – я ждал.

Мы сосредоточенно отпили из бокалов, как делают люди, настраиваясь на важный разговор. И тут вдруг я почему-то успокоился: понял, что он сейчас заговорит, потому что ему совершенно безразлично, родственник ли я, или мой интерес продиктован чьим-то приказом. Самое главное для него– то, что он сможет – наконец-то! – вволю поговорить об Эмилии, излить и облегчить душу. Я решил помочь ему и начал первый.

– Вы, разумеется, знаете, что Эмилия, сама оборвала свою жизнь? Я имею в виду ваш ответ на один из моих вопросов, цитирую: «Если вы в этом (то есть в разрыве с нею) ищете причину несчастья (то есть самоубийства), то вы ошибаетесь»… Вставки я сделал для большей ясности…

– И что же?

– Хорошо, попытаюсь объяснить. Соседка с первого этажа спросила вас, верно ли, что Эмилия кончила жизнь самоубийством, – ходят, дескать, такие слухи. Вы ответили: нет, она поскользнулась и упала с моста. И для пущей убедительности ещё сказали, что ваш отец по вашей просьбе звонил в Варну, чтобы проверить всё, а вы лично ходили в местную милицию с той же целью. Несчастный случай. Однако, если верить её словам. вы всё время мялись и отводили глаза. И у меня возник такой вопрос: вы знали тогда правду или вас грызли сомнения? А если знали, то почему скрыли от неё, что вам мешало? Если не хотите, можете не отвечать, не так уж это важно сейчас…

С того момента наш разговор понёсся, как быстрый горный поток. Порой он останавливался, чтобы набрать ещё больше силы, и снова летел вперёд.

– Наоборот, я немедленно отвечу вам. Я скрыл правду от этой мерзкой женщины, да, мерзкой, но не потому что боялся её сплетен и пересудов, а потому что был потрясён до основания и потому что мне больше хотелось верить в несчастный случай, в случайное падение с моста… Так что моей вины здесь нет…

– Не понимаю, о какой вине может идти речь? Эмилия порвала с вами. Вы… вы упорно преследовали её.

– До какого-то времени! Я очень хорошо помню тот день. Мне всё вдруг надоело, и, как последний негодяй, я решил плюнуть на прошлое, начать новую жизнь. И это как раз в то время, когда она, наверно, больше всего нуждалась во мне… Мать в тюрьме, отец на другом конце света, мерзавцы тычут в неё пальцами: «Внимание, Золушка шествует! В краденых платьях каждая может стать принцессой!» На экзамены в институт она вообще не является, выходит на улицу только за хлебом, нигде не останавливается, ни с кем не разговаривает. Одна, самая одинокая девочка в мире! Никогда не прощу себе!.. К тому же знаете что я ещё сделал? – Парень лихорадочно ловил мой взгляд, наконец-то его прорвало. – Решил начать новую жизнь, так? И тут же пошёл с другой. Открыто, по улицам. Пусть все видят, и она тоже! Пусть не думает, что она единственная, неповторимая, незаменимая!

Глупо и пошло всё это, но я тогда не мог хладнокровно рассуждать. Хотел отомстить, наказать её… И стал нарочно ходить под её окнами с новой…

– Интересно, соседка даже не вспомнила об этом. Существенное упущение.

– Бывает. Главное – Эмилия видела нас! Как минимум два раза.

– Ну и как она восприняла это?

– Никак! Стоит у окна – и ничего. Хоть бы отпрянула, что ли… «Не любит она меня, наплевать ей на то, что я у неё на глазах обнимаю другую девчонку…» А я любил её до сумасшествия, да и до сих пор люблю… Всё остальное самообман.

– Я верю вам.

– А если я признаюсь, что каждый день вижу её живую, вы поверите мне?

– В каком смысле? В переносном или…

– Нет, не в переносном, в прямом! Живую, как мы с вами!

– А почему бы и нет? Я же не случайно подчёркиваю необъяснимое… Сюда я отношу, разумеется с большой долей проблематичности, и отсутствие трупа.

– Вы меня пугаете…

– Ну-ну, а кто первый начал?

– Да, простите. Всё дело в том, что мне просто необходимо как-то выбраться из трясины этих мучений… Да, я почти убеждён, что этого не случилось бы, если бы я оказался более настойчивым и не разыгрывал свои пошлые сцены мести. Будто я не знал… Будто не было у меня миллиона доказательств её особенности, непохожести на других… Значит, надо было проявлять терпение, терпение, терпение – в конце концов она бы поверила, смирилась, и всё пошло бы по-старому. Подумаешь – обиделся, задели меня. И это тогда, когда у неё никого кругом не было, я один остался! Вместо того чтобы, как репей, прицепиться к ней…..

– Что же после этого говорить нам, родственникам? Где мы были? И в первую очередь это животное, дядя её. Я спрашиваю: ты позаботился о девочке? Мнётся, мямлит что-то. Кристина в тюрьму попала, а он, как пришпиленный, в Софии сидит! Какое-то совещание в национальном масштабе, без него оно, видите ли, состояться не может! Потом его хватила желтуха, больницы, исследования – эгоист всегда найдёт себе оправдание. Хорошо ещё, что догадался расклеить некрологи в годовщину смерти девочки. Да, распадаются родственные связи, а ведь они немало помогли нам сохранить себя как нацию при рабстве…

– Что же до некрологов, то это я… Раз уж ничего другого не мог сделать…

– И фотография, и текст?

– Все.

– Ну, вы меня удивили! А я, дурак, прочёл некролог и ещё подумал: дела наши не так уж плохи, если такие сухари, как дядечка, пишут стихи, значит, всё-таки вспомнил о племяннице, растрогался. Меня ввела в заблуждение подпись – «От опечаленных». Кто же, думаю, могут быть эти самые опечаленные?

– Я не подписывал своё имя открыто, так как не хотелось огорчать чемпионку, не хотелось, чтобы друзья стали втихомолку надо мной смеяться, особенно за стихи…

– А почему? Стихи подходящие.

– Хорошие стихи писала Эми.

– Я не знал.

– Ничего удивительного, она всё рвала и выбрасывала. Говорила, что скрывает от матери. По-моему, некоторые её стихи были просто шедевры: такая нежность, такая живопись словом, прямо закроешь глаза – и всё видишь… Жаль, не запомнил я ни одного, а то бы прочёл, чтобы вы тоже поняли.

– Да, кстати, я не спросил вас – вы работаете или, учитесь?

– Учусь.

– Где?

– В политехническом, в Софии. Приняли меня сверх нормы, и злые языки, конечно, пустили слух, что если бы не папа… А Эми хотела поступать в медицинский, вы это знаете?

– Я знаю, что она любила белый цвет, – сказал я наугад (вспомнил длинное платье в её гардеробе). – Я больше чем уверен, что на выпускном вечере она была в белом – платье, туфли, сумка…

– Она появилась, как серафим с небес! И тут же затмила всех. За ней так и следовал целый хвост обожателей, тех самых, что потом издевались над ней на всех перекрёстках. Все наши девицы приехали в школу кто на «Мерседесе», кто на «Вольво», кто на «Ситроэне» или «Волге» последней модели. Она же вышла в своих белых туфельках из допотопного «Фиата» начала тридцатых годов. «Господи, какой же она будет в наряде невесты!..» Эта мысль не шла у меня из головы, мне стыдно признаться. Честно говоря, у меня были основания для таких мыслей, хотя она всё время говорила, что никогда не выйдет за меня замуж, даже если мир перевернётся. Я знаю, тут дело было в моих родителях: дочь обыкновенной служащей – и сын такого высокого начальника! Они никогда не примут её. А мне так хотелось ей сказать: они уже приняли тебя. Неужели ты не видишь, как они уходят или стараются не обращать на нас внимания, когда мы забьёмся в мою комнату, закроем дверь и слушаем музыку? Ты, наверно, замечала, как мама иногда подожмёт губы и по традиции заявит: «Сначала научитесь добывать хлеб насущный, а потом уж делайте что пожелаете!» Мне хотелось всё это высказать Эми, но я промолчал. Во-первых, чтобы не задеть её гордость, во-вторых, просто любил её до умопомрачения, а на остальное не смотрел так уж серьёзно, тем более что каждую минуту наталкивался на её невероятную чувствительность – боже сохрани быть кому-то в тягость или чем-то обязанной, лучше умереть! А потом, когда я твёрдо решил жениться на ней, это стало совсем невозможно: мать в тюрьме, Эмилия порвала со мной, не хотела меня видеть. Ну как ей было внушить» что эти «непреодолимые» преграды миф, если люди любят друг друга? Как объяснить, если она бегала от меня, словно от прокажённого, и я уже не понимал, любит она меня или нет, а может, до сих пор была со мной просто так… Радость постепенно бледнеет, хотя я стараюсь сохранить её в памяти, как замороженный плод. Понимаете, получается какая-то каша из былей и небылиц, и я уже не знаю. обнимали мы друг друга, целовались до того, что дышать было нечем или нет; менялись ли мы джинсами в мотеле и смеялась ли она так весело так беззаботно, глядя на меня, а я и вправду был похож на аиста, она была высокая девочка, но я намного выше, и мне её джинсы были ужасно коротки; вообще – любили мы друг друга, или всё это мне приснилось, привиделось в бреду?… Нет, наверно, всё это было, и было так прекрасно!.. А иногда она вскакивала и бежала к двери без всякой причины: «Я ухожу, прощай!», точно как в классе: «Не хочу больше разговаривать с тобой!..»

Ну, этим вы меня не очень удивили. У Эмилии с детства были странное! и в характере. Мы все волновались, а врачи смеялись над нами. Просто она была нервным ребёнком с очень рано развившейся способностью разумно мыслить и тонко чувствовать. Впрочем, девушкой я её почти не знал. А когда мы виделись с родителями, я деликатно старался выяснить, откуда происходят её чудачества, но они заверяли: всё в порядке, ничего страшного. с возрастом пройдёт. Однако она преподнесла нам самую невероятную неожиданность…

Но даже совершенно нормального человека можно довести до крайности. Достаточно обрушиться на его голову целой лавине неразрешимых проблем – и он погрузится в омут такого отчаяния, из которого только один выход… Эми была особенная, не похожая на других, но и только. Я по крайней мере так считаю. Конечно, фортели она иногда выкидывала просто невероятные. Например, однажды поздно вечером ей захотелось шампанскою. Пришлось мне побегать по кафе и барам. А стоило ей чуточку выпить. как она почти теряла сознание от дурноты. То же самое и с куреньем. Она просто не выносила табачного дыма, а как-то на спор взяла и закурила. Зрачки расширились, побледнела, сейчас в обморок хлопнется, но сигарету изо рта не выпустила, держалась изо всех сил. Иной раз я слышал, как она шептала про себя: «Когда-нибудь я убью его! Полечу в Алжир и на главах у его бабы пристукну…» Я не сомневаюсь– она верила, что сможет сделать это.

А поесть любила?

Ещё как! И обожала цветы, только не садовые.

Не значит ли это, что вы ходили в горы и гуляли по полям ради цвете. А какие места вы любили больше всего?

Нам было всё равно, куда ноги приведут. Я, конечно, предпочитал четыре стены… Раз уж мы заговорили о цветах, я вспомнил один случай может, это будет вам интересно… Меня пригласила в гости к ним её мать. приготовила, постаралась – бутерброды, пирог с сыром, холодное пиво Мы сидим как обручённые. Кристина суетится, радуется, благодарит за охапку цветов, которые я принёс, для них даже ваз не хватило. В общем, всё чудно. Поздно вечером Эми пошла меня провожать вниз, мы вышли из подъезда, и я случайно оставил входную дверь открытой. Тогда эта ведьма с первого этажа выскочила из своей квартиры и заорала мне вдогонку: «Ты что безрукий, дерьмо собачье?».

Воображаю, как отреагировала на это Эмилия.

Представьте, до обидного спокойно. Чуть побледнела, слегка дрогнули руки и только. Это она-то, которая на пустом месте вздыбится, как дикая кошка! В общем, идём мы по тихим улицам, молчим, вдруг она останавливается и говорит: «Не обращай внимания, к тебе это не относится, это к нам с матерью относится». Не знаю, стало ли мне от этого легче, но, чтобы хоть немного отвлечь её, я пустил в ход изобретённую нами недавно шутку: «Дай-ка мне свои ладошки, посмотрим, смогут ли они служить хирургу или годятся только для пощёчин обидчикам?» Ома отвечала: «Возьми попробуй!» И сжимала мои руки так, что пальцы потом болели несколько дней. Просто удивительно, откуда берутся такие силы у столь женственного создания…

– Жаль, что её силы измерялись только мускулами и сухожилиями. Впрочем, может быть, её поступок – проявление внутренней силы, только особого рода… Ещё вот о чём я хотел спросить: у неё были шансы поступить в медицинский?

– Не бог весть какие. Она неплохо подготовилась с частными учителями, но общий балл по аттестату у неё невысокий, хотя, если бы она хотела, могла быть первой среди выпускников, ведь у неё блестящие способности! Но она очень быстро остывала, теряла интерес к предмету.

– У неё были подруги? Мне бы очень хотелось увидеть её глазами сверстниц. Может, это покажется вам смешным и несвоевременным, но у меня запланированы такие встречи.

Длинные Уши вдруг как-то странно посмотрел на меня, доверительное выражение его лица изменилось, я увидел холодноватый блеск стальных глаз.

– Я слишком быстро поверил вам. – В его тихом голосе звучала тревога. – Вы действительно родственник? Уж очень ваши вопросы пристрастны…

Я постарался уверить его в бескорыстии моего интереса, сослался на разницу в возрасте. Чего не придумаешь ради дела? Парень угрюмо слушал меня, но, видно, жажда излиться была так велика, что он переступил через свои подозрения и начал снова:

– Да… Вы спрашивали о подругах… В последнее время – ни одной. Хотя многие девочки искали общения с ней, даже навязывались. Какое значение имеет судьба её матери? У Эми было такое обаяние, такая притягательная сила!.. Но она и с подругами поступила так же, как со мной. А я, дурак, вначале думал, что она разогнала всех ради меня, что никто, кроме меня, ей не нужен. Вы знаете, что было дальше. Я стал её преследовать. Она, наверно, подумала, что я делаю это только из жалости и из желания расстаться элегантно, культурно. И решила облегчить мне дело – исчезнуть навсегда. Но почему, почему же, чёрт возьми, мне часто кажется, что, например, девушка, которая только что сошла с поезда и смешалась с толпой, это она, живая, тёплая! Вот она идёт по городу, глядит, дышит. Разве она могла исчезнуть навсегда? Исчезают только те, кого никто не любит!..

Мы уговорились с Длинными Ушами – простите, с Ярославом Райчевым, – что, если у него возникнет что-то новое, он позвонит мне в гостиницу или на службу, а если у меня, то я позвоню ему в пловдивскую или софийскую квартиру. После этого мы расстались почти приятелями.

Ещё более удачно сложились у меня отношения со Стаматовыми. Они появились именно тогда, когда я собирался возвратиться на время в Софию, чтобы с глазу на глаз встретиться с вами, товарищ майор. Воображаю, в какой расход мы вогнали наше учреждение своими бесконечными телефонными разговорами!

Об их возвращении я узнал совершенно случайно. До отхода моего поезда оставалось время. Я – в который раз! – отправился в дом с некрологом, надоевший мне до смерти, поднялся по привычке на третий этаж, позвонил в квартиру Нелчиновых. Мне» естественно, никто не открыл. Тогда я сделал два шага в сторону и влажным от жары пальцем нажал кнопку звонка в соседнюю квартиру. Шаги!.. Я уж было начал думать о Стаматовых как о лицах нереальных, которые никогда не вернутся, и вот вдруг – звук приближающихся шагов. Может, показалось? Нет. Щёлкнул замок, дверь приоткрылась, и проёме появилась женская головка в чалме из пёстрого полотенца. Чёрные маслины глаз смотрели на меня приветливо и даже радостно. Я был настолько удивлён, что оглянулся – нет ли за мной кого-нибудь. Никого не было, и я в конце концов сообразил, в чём дело: соскучились по Болгарии страшно, теперь и самый жалкий нищий будет встречен ими как дорогой желанный гость. Однако не мог же я действительно сказаться нищим: мол, голоден, сгораю от жажды, не могу работать, огромная семья… Господи, что же придумать? В то же время мне очень не хотелось и повторяться: журналист, родственник, знакомый и так далее. В общем, я прямо объявил женщине, что хочу поговорить с ней и её мужем о Кристине Нелчиновой. Не скрыл, что знаю– об их дружеских отношениях. Объявил и стал ждать, какой эффект произведут мои слова. Эффект был поразительным: маслины мигнули раз-другой и буквально осветились изнутри, их словно залила тёплая волна. И я понял, что мне ни к чему представляться. «Вы официальное лицо, и если правда, что предстоит широкая амнистия…» – вот что прочёл я в глазах друга Кристины, или мне показалось, что именно это я прочёл.

– Пожалуйста, входите, я сейчас позову мужа! Стамо, Стамо! – Женщина с улыбкой указала мне на гостеприимно раскрытую дверь в комнату (следом за мной через секунду-другую вошёл Стаматов), а сама прошлёпала мокрыми вьетнамками по римской мозаике прихожей и повернула наг право – видимо, снова отправилась в ванную.

У меня мгновенно возникло ощущение удачи, которая легко плыла мне в руки в мелочах: похоже, и тут мне не придётся клещами тащить из хозяев слова. Но что касается самого главного – встречи с двойником Эмилии, моей пассажиркой, тут судьба была ко мне явно неблагосклонна, несмотря на все мои старания.

Что я могу сказать о супругах Стаматовых? Это на редкость воспитанные, уравновешенные люди, которые живут вдвоём, без детей, в полном согласии друг с Другом, деля маленькие радости и приятные заботы (такие, например, как поездка на лечение в Карловы Вары, откуда, они только что возвратились). Я понял, что они уважают общепринятые нормы нашей жизни и пренебрегают миром материальным. У них в холле стоит старая мебель, на окнах висят простые занавески – видно, это дорогие свидетели их прошлой жизни, с которыми супруги не желают расстаться, хотя вполне могли бы купить и что-нибудь подороже: они, как специалисты, получают очень приличные деньги.

Известно, что долго живущие вместе муж и жена становятся похожи друг на друга. Так и Стаматовы: Оба кругленькие, полноватые, в меру подвижные, доброжелательные, улыбчивые. У мужа роскошные усы, у жены – прекрасные волосы. Вот они сидят передо мной и наперебой рассказывают о последних месяцах жизни Нелчиновых.

Кристина пригоршнями глотала транквилизаторы, так как приближалось время выпускного вечера, а те, кто обещал ей какой-то особый белый материал из Люксембурга, серебристую сумочку и туфельки из Туниса, подводили.

Стаматовы предлагали ей вместе сходить в торговый центр, где продаются такие чудесные вещи, но она – «Нет! Никогда! Лучше Эмилия совсем не пойдёт на вечер, чем пойдёт в стандартном готовом платье! Я хочу, чтобы моя дочь была единственной и неповторимей! Пусть запомнит этот день как один из самых счастливых в жизни!» И всё потому, что сама Кристина до сих пор заливалась краской, вспоминая свой выпускной вечер: она была самая жалкая, одетая беднее всех. Мать-старушка наскоро сшила ей. платье из выношенного мужского костюма, на ногах старые хлюпающие башмаки. До ресторана она топала пешком целых десять километров! А Эмилия, решила она, прибудет на бал в настоящем музейном экспонате – старом «фиате» довоенного образца и разом убьёт всех выскочек на их «мерседесах» и «ситроэнах». «Да я в лепёшку расшибусь, но найму «фиат» и заставлю его запыхтеть, сколько бы это ни стоило! Эмилия должна быть царицей бала!»

– Она бы и душу прозакладывала ради своей доченьки…

– Несчастная, она старалась всё сделать для того, чтобы Эми как-то возвысилась, чтобы не задыхалась всю жизнь, как мать, в набитой людьми кассе…

– Кристина очень гордилась своей «особенной» дочерью. Но это не было слепым преклонением перед её красотой и способностями. Наоборот, она прекрасно понимала, что рассчитывать они должны только на себя, ждать помощи им неоткуда. «Кто мы такие обе? Забытые богом; и людьми…» Мы изо всех сил старались переубедить её, поддержать по-дружески, но, она была такая ожесточённая… Готова была стучаться в любые двери, чтобы хоть чем-то облегчить Эмилии её будущее поступление в институт например, а Эми ничего об этом не знала, иначе, с её гордостью, они бы смертельно поссорились. Кристина наняла для Эми самых лучших учителей, тоже сколько унижений пришлось ей вынести ради этого…

– Мне не очень удобно, но я всё же спрошу: она когда-нибудь просила у вас деньги взаймы?

– Никогда.

– Но вы, конечно, не могли не почувствовать, как ей трудно?

– Вы не знали её! Сколько раз мы с мужем предлагали ей помощь! У нас есть кое-какие сбережения, нам ничего не стоило одолжить ей надолго, а может, мы бы и обратно-то не взяли. Но она всегда резко прекращала все разговоры о деньгах. Вообще у неё это стало чем-то вроде болезни: сама, сама, всё сама, без всякой помощи! И всё для того, чтобы когда-нибудь Эмилия сказала: «Я всем обязана своей матери». Разумеется, мы далеки от того, чтобы оправдывать её поступок, в конце концов она сама загнала себя в этот тупик, сама довела себя до полной безысходности, и в этом её главная вина… Но для нас она была и осталась честным человеком.

– Нам кажется, что она тогда была просто не в себе рисковать свободой, добрым именем, работой… И хоть бы иметь надежду на какую-то благодарность! Вы знаете, что случилось дальше. Теперь, если она выйдет из тюрьмы, для кого, для чего ей жить?

Инженер разволновался, что с ним, видимо, не так уж часто случалось, вытер платком вспотевший лоб. Жена вопросительно взглянула на мужа, помялась – видно было, что ей хочется сказать нечто «запретное», о чём ещё не было речи.

– Стамо, расскажем товарищу об Эмилии?

– Погоди, я не кончил… Ей не для кого жить, и она сама, наверно, думает, что уж лучше ей остаться там, в тюрьме. Вы знаете, она отказывается от свиданий с нами! Два раза мы с женой ездили в Сливен – она содержится в тамошней тюрьме – и оба раза возвращались ни с чем. Но может быть, если она получит амнистию и власти скажут: вот, мы даём тебе свободу, подумай о себе – может, это вернёт её к жизни, как вы думаете?

Интересно, что же Стаматова хотела мне сообщить о погибшей? И почему муж не поддержал её» как обычно, а наоборот – помешал ей говорить? Неужели ему так уж важно было высказать до конца свою мысль? Нет» тут что-то другое. Скажу без бахвальства, у меня нюх на такие вещи. Мне показалось» что я стою на пороге какой-то невероятно важной тайны. Что ж, надо вооружиться терпением и попытаться помешать милому инженеру второй раз наложить эмбарго на то, о чём захочет сказать его жена. Но как повернуть разговор в нужное русло?

Я решил выяснить, что думают соседи о нервной системе Эмилии, не была ли она больна и не явилось ли это возможной причиной самоубийства. Стаматовы» так же как и Ярослав – Длинные Уши, категорически отвергли эту мысль: «Ну, знаете, если мы будем видеть в каждом чувствительном и вспыльчивом человеке сумасшедшего…» Я рад был, но всё-таки решил пойти до конца, чтобы уж никаких сомнений не оставалось.

– Вы были очень дружны с Нелчиновыми, Кристина от вас ничего не скрывала, верно? Так вот, почему она довольно часто показывала девочку врачам? Что с ней, с Эми, было в детстве?

Стаматовы какое-то время сидели молча – им, видимо» очень не хотелось бросать тень на несчастное семейство, и оба обдумывали, как бы поделикатнее выразить простую в сущности мысль: Эмилия трудно переносила переходный возраст и созревание. Вдруг она переставала есть» или просила, умоляла, требовала, чтобы ей принесли какие-то особые конфеты, или начинала беспричинно злиться, плакать, или придумывала какие-то каверзы в школе. «Но скажите на милость, что в этом особенного? Каждая вторая девочка ведёт себя так же». Врачи успокоили Кристину: всё пройдёт само собой. Так оно и вышло. Эмилия угомонилась, но характер у неё сложился своенравный, неровный – это уже не столько нервы, сколько особые черты её личности.

Мы пустились в рассуждения о том, что даже самый откровенный человек* таит глубоко в душе, тайны, недоступные и самым близким людям. А Эмилия при всех её капризах, фантазиях, выдумках была девушкой скрытной и впускала в свой мир даже тех, кого она любила, лишь до определённой черты. «Вы поглядели бы ей в глаза, какой это был омут, сколько всего там было намешано!..» Стаматовы даже не представляли себе, как охотно я соглашался с ними.

Теперь мне предстояло выяснить, что они думают об отношении Эмилии к отцу и его второму браку. Что означали её угрозы прилететь в Алжир и убить его? Только ли проявление необузданного в любви и ненависти темперамента? Не сомневаюсь, она отлично понимала невозможность именно так наказать отца-изменника, отца-предателя. Тогда как же? Вот тут, вероятно, и появилась мысль о самоубийстве, продиктованная жаждой мести. И как раз в тот момент, когда она сама больше всего нуждалась в защите и покровительстве…

Я рассуждал вслух, супруги внимательно слушали, порой переглядывались. Должно быть, между собой они разговаривали на эту тему не раз. Первым нарушил молчание муж.

– Я склонен согласиться с вами. Действительно, вряд ли найдётся лучший способ наказать подлеца. Пусть всю жизнь его мучит совесть, если таковая у него есть! Человек, даже если котёнка на улице подберёт, и то обязан заботиться о нём, а тут ребёнок… Вот, жена смотрит на меня – мы же обещали молчать до могилы…

– Нет больше смысла молчать!

Муж грустно взглянул на свою жалостливую половину и отвернулся к окну.

Так ваш покорный слуга узнал, что Эмилия была приёмыш. Кто её ролители – неизвестно. Около восемнадцати лет назад Кристина и Дишо взяли её из какого-то провинциального дома ребёнка совсем крошкой и удочерили.

– Дай-ка мне подумать! – Цыплёнок полез во внешний карман, вроде бы за сигаретой, Гео Филипов поспешил предложить ему свои «БТ». Это была игра, так как Цыплёнок давно не курил. Для Гео она означала – пусть думает скорее, тем более что его прямому начальнику сегодня есть от чего закурить снова и о чём подумать, кроме дела Эмилии: по слухам, по парку Свободы средь бела дня разгуливает какой-то маньяк, население напугано, родители не пускают детей гулять.

Они сидели в скромном кабинете майора по разные стороны пустого стола, на котором стоял лишь телефонный аппарат. Оба порядком устали Гео выжал из своего «Запорожца» всё, что мог, на пути из Пловдива в Софию (он даже домой не заехал – торопился прямо в управление), Цыплёнок не сколько раз прочесал весь парк. От нагретых за день стен пахло свежий краской, слегка дурманящей голову.

– Пока вы будете думать, – осторожно начал Гео, – я бы продолжил пересказ нашего разговора со Стаматовыми после того, как они рас крыли мне секрет семьи Нелчиновых. Я предлагаю вам это потому, что ваш отец был учитель и наверняка обладал способностью раздваивать внимание – слушать того, кто отвечает у доски, и одновременно видеть и слышать всё, что творится в классе. А вы, конечно же, унаследовали эту способность от отца.

Гео часто затевал с майором беседы на «теоретические» темы. Одной из любимых тем было соотношение наследственных признаков и влияния окружающей среды. Причём Гео любил блеснуть эрудицией и пофилософствовать, а майор скептически относился к «лирическим отступлениям» на которые Гео был мастер, за что и получил у Цыплёнка прозвище «Писа тель».

– Хорошо, я слушаю тебя. Только очень прошу – излагай суть дела без «архитектурных излишеств». И прежде чем начнёшь рассказывать, хорошенько подумай, как странно поворачивается вся эта история. До сих пор, отвечая на вопрос, кто на кого больше влиял – Кристина на дочь или наоборот, мы считали, что это младшая с её удивительно сильным и особенным, нестандартным характером довела старшую до безумного поступка. А теперь встаёт другой вопрос: откуда у Эмилии такой странный, мягко говоря, темперамент и нрав? Кто были её настоящие родители? Что привело к той загадке, над которой мы бьёмся вот уже какой день, – наследственные факторы, ненормальная атмосфера в семье Нелчиновых или ещё что-то, чего мы пока не знаем? Ты считаешь, что всё это одинаково влияло на характер и поступки Эмилии. По-моему, знаешь ли, такое решение сложной проблемы слишком примитивно. Над ней до сих пор бьются учёные и никак не могут установить пропорцию взаимодействующих сил, а ты – «поровну». Давай-ка лучше не соваться в учёные дебри и держаться ближе к фактам, согласен?

Гео слегка покраснел. Можно считать, что Цыплёнок деликатно наме кнул на одно из его пристрастий, от которого молодой следователь не только не собирался избавляться, но наоборот. Вести беседу так, чтобы войти в доверие к людям, даже «играть в театр», то есть надевать на себя какую-нибудь маску, если это нужно, а потом рассуждать, сопоставлять это был один из излюбленных приёмов Гео в поисках истины. До сих пор он в нём не разочаровался, тем более что такой приём отвечал его слегка романтической натуре. Он любил майора, у них было много общего, но Гео даже себе не смел признаться, что помимо прозвища Цыплёнок он имеет для майора про запас второе прозвище – Сухарь.

– Оставим пока в стороне вопросы наследственности и влияния среды, – тихо начал Гео и тут же буквально взорвался: – Но вы же не сможете отрицать, что мать и дочь, хотя совершенно не были похожи внешне, душевно были очень близки друг другу, это факт! И я сейчас попробую доказать это!

Гео заговорил быстрее. «Оседлал своего конька, – майор с усмешкой глядел на него, – теперь не остановишь…»

– Мне даже в голову не могло прийти ничего такого, и вдруг – нате! – удочерённая! Чёрт возьми, я разговаривал о них со многими людьми, неужели никто не был посвящён в эту тайну? Стаматовы клялись, что никто, кроме них, ни о чём не подозревает. Да они и сами никогда бы не догадались, если бы Кристина, придя однажды в отчаяние от очередного фортеля девчонки, не «выплюнула камешек», заклиная соседей молчать как могила. «Я рассказала, потому что доверяю вам и люблю вас…»

Нелчиновы переехали в дом на Леонардо да Винчи с окраины, когда Эмилия была совсем крошкой. Их прежние соседи, которые наверняка что-то знали, рассеялись кто где в разных районах, так как старые дома подлежали сносу. Постепенно все потеряли друг друга из виду, и можно было надеяться, что тайна удочерения навсегда останется тайной. Один только человек до смерти страшил Кристину – «эта сплетница с первого этажа, как бы она чего не пронюхала, тогда наверняка расскажет дочери». А что касается причины удочерения, она более чем понятна. Дело тут не только в законном желании бездетной матери наполнить дом детским смехом. Кристина не видела другого способа «привязать» Дишо и надеялась, что заботы и тревоги о малышке заставят его перестать бегать за каждой юбкой. Какое там! С Эмилией он возился, отводил её в детский садик, покупал игрушки, а вечером… Иной раз являлся под утро. Скандалы, плач… И в результате связался со страхолюдиной – в подмётки Кристине не годится, кухаркой– у неё служить недостойна! Но – должна была родить его собственного ребёнка! «Какое же тут имеет значение её внешность? Пусть уродина, но настоящая мать…» Это Кристина сквозь рыдания говорила Стаматовым. Она навсегда вычеркнула мужа из жизни, но думать и говорить о нём не переставала и плакала, плакала… Потом и плакать перестала, замкнулась, осунулась, высохла, а в глазах – мука и ярость, ярость и мука. Вот тогда она стала очень похожа чем-то на дочь… Но самое интересное, представьте, – у неё появилась тьма поклонников: клиенты, почтенные люди из нашего квартала. Звонили ей беспрерывно, но она отсекала их, как сорняки с грядки.