Текст книги "Осенний безвременник: сборник"

Автор книги: Ежи Эдигей

Соавторы: Полгар Андраш,Божидар Божилов,Атанас Мандаджиев,Том Виттген,Рудольф Кальчик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 51 страниц)

Мы вышли на лестничную площадку. Там стояли два милиционера – капитан и сержант. Они о чем-то пошептались с инспектором, затем капитан вошел в квартиру и закрыл за собой дверь, а сержант снова встал у двери с наружной стороны. Не вызывало сомнений, что находившиеся внутри задержаны.

МЕТОД ШЕРЛОКА ХОЛМСА

На улицах было более оживленно, чем в тот предутренний час, когда мы впервые переступили порог этого дома. Я снова убедился в относительности чувства времени. Мне казалось, что мы провели здесь по меньшей мере несколько дней. История была такой запутанной (и продолжала запутываться дальше), что я искренне обрадовался возможности отдохнуть. А как восприняли эту «паузу» задержанные? Ведь среди них должен быть и убийца – если это убийство… Мне очень хотелось сейчас же обо всем расспросить инспектора, но я не посмел. Хорошо, если он сам заговорит со мной, а если нет – что делать? Нужно примириться с ролью пассивного наблюдателя. К счастью, инспектору тоже хотелось поговорить.

– Ну как, интересно?

– Невероятно интересно!

– Пьеса будет!

– Она уже есть!

– Я так и думал.

– Плохо только, что еще не ясен конец…

– Неужели не ясен?

– Увы, нет. А вам?

– Мне он был ясен с самого начала, с момента «поднятия занавеса».

– А… а может быть, вы скажете мне…

– Ни в коем случае! Поскольку вы не догадались сразу, будет лучше, если вы узнаете о нем так же, как ваши будущие зрители, в финале. А сейчас – антракт!

– Вы считаете, что в пьесе здесь должен наступить перерыв?

– Мне кажется, что композиция именно так и складывается.

– Как? И вы думали о композиции?

– Э, нет, просто сейчас мы, похоже, находимся в середине следствия.

– Похоже?

– Ну, как вам сказать? Все-таки это живые люди, всегда возможны неожиданности…

– Живые… и один мертвый.

Меня удивил быстрый взгляд инспектора, брошенный на меня, в нем таилась какая-то странная усмешка.

– Да, к сожалению. Но порой мертвые оказываются живее живых. Так что, даже зная конец, я оставляю известный резерв для невероятного…

Инспектор сделал несколько шагов молча.

– Вы одобряете мой метод? – вдруг, резко повернувшись ко мне, спросил он.

– Ваш метод?

– Но как же вы будете писать пьесу, если до сих пор не уловили самого важного – метода расследования?

– А разве есть действительно разные методы? Разве это не литературная выдумка?

– Ничуть. Конечно, есть! Десять человек ведут машину, играют в шахматы, пишут пьесы, то есть делают одно и то же дело, и все по-разному, у каждого свой метод! Вы ведь наверняка знаете о методе знаменитого Шерлока Холмса?

– Разумеется! В юности я прочел всего Конан Дойла – от корки до корки, все детективы моего любимого Эдгара По, романы Агаты Кристи, Герберта Уэллса…

– И каков же был метод Холмса?

– По-моему, он назывался дедуктивным… Дедуктивный метод мышления и логический синтез. Он раскрывал преступления путем логических построений, размышлений, рассуждений, производил всякого рода химические и другие анализы на уровне науки его времени… Верно?

– Вот это здорово! Вы меня просто удивили – ответ весьма точный!

– Все очень просто. Я знал, что мне предстоит встреча с вами, и снова многое перечитал. В общем, подготовился…

– Один-ноль в вашу пользу! Так каков же мой метод?

– Он, очевидно, отличается от метода Холмса?

– Ну, как сказать. Есть кое-что общее. В принципе как бы ни писали авторы детективов, они непременно что-то заимствуют у создателей жанра, а это, бесспорно, Эдгар По и Конан Дойл. Итак, повторяю свой вопрос: в чем состоит мой метод?

– В чем, в чем… Не знаю. Один-один.

– Знаю, что не знаете. Так вот, мой метод – это капкан, западня.

– А что это значит?

– Это очень забавный метод. И кстати, чрезвычайно пригодный для создания пьес. Его часто использует Агата Кристи.

– Ах, вот что… Да, я несколько раз смотрел «Мышеловку».

– При всем том гарантирую, что ваша пьеса будет выглядеть совершенно иначе.

– Надеюсь…

– Так вот, суть моего метода расследования – разумеется, когда попадается интересный, запутанный, трудный случай, – заключается в том, что я вроде бы не веду следствие, а только ставлю капкан для возможных убийц или лиц, совершивших другое тяжкое преступление. Таким образом я заставляю их самих вести расследование собственных преступлений.

– Весьма остроумно! А сейчас… уже поставлен капкан?

– Само собой! Разве вы его не видите?

– Нет.

– А я думал, вы все поняли и увидели этот капкан, который я тщательно закамуфлировал, и теперь жду, когда виновный угодит в него…

– Вы уже знаете, кто он?

– Почти.

– А он?

– Думаю, тоже догадывается, что я его подозреваю.

– «Его» или «ее»?

– Ну-ка без мелких хитростей! И, пожалуйста, соблюдайте правила игры!

– Прошу прощения.

– Так и быть, прощаю. Однако теперь надо сделать ряд чрезвычайно важных дел – собственно, ради этого я и прервал допрос…

– А я-то думал, что вы сделали перерыв ради меня и ради пьесы. Выходит, вы и для меня вырыли яму, в которую я угодил…

– Ну что вы. А если серьезно, то виновный, заметив «капкан», может попытаться бежать. В таком случае мы должны ему помешать.

– Разве есть опасность побега?

– Несомненно! Наш виновный ужасный наглец.

– А вы не преувеличиваете? Не заговорил ли в вас профессиональный инстинкт гончей, если можно так выразиться?

– Наоборот, я считаю, что в данном случае веду себя чересчур доверчиво. Впрочем, это тоже одна из сторон моего метода…

– Любопытно, кто, по-вашему, способен скорее терять совесть – мужчины или женщины?

– Женщины, если дойдут до предела отчаяния и страха.

– А кто из наших подопечных находится у этого предела?

– Все! Или почти все. Как вы предполагаете строить пьесу?

– Буду, по примеру Шерлока Холмса, шаг за шагом придерживаться фактов. Большинство реплик я запомнил и дословно «перепишу».

– Очень хорошо!

– Кроме того, логика композиции подсказывает, что некоторые показания нужно дать не в форме прямой речи – рассказа. Их нужно сыграть. Событие, о котором пойдет речь, можно подать в виде воспоминаний, реминисценций и так далее. Пусть артисты, в том числе и тот, кто будет играть подозреваемого, покажут нам, как именно все это происходило. И еще. Может быть, некоторые события надо осветить с разных точек зрения – чтобы мы увидели их так, как нам хотят представить их разные «действующие лица», когда они пытаются убедить нас в чем-то, навязать свой взгляд на вещи…

– Значит, я так понимаю, некоторые из них будут заведомо лгать…

– Да, особенно вначале.

– Ладно! Все правильно! А теперь пошли в управление и посмотрим, какие сведения собрали для нас мои ребята.

– Сведения!

– Разумеется. Следствие всегда ведется по нескольким линиям. Я должен знать как можно больше о людях, которых допрашивают.

– Чтобы иметь преимущества перед ними – больше карт в игре?

– Именно! Кроме того, надо отдать распоряжение немедленно блокировать все «выходы» – аэродромы, вокзалы, шоссе, пограничные пункты…

– Вы предполагаете, что положение настолько серьезно?

– Очень серьезно. Совершено убийство. И у меня есть все основания предполагать, что бегство подготовлено давно.

– «Братишка», который собрался уезжать, да?

– Пусть это будет ваша версия. Вообще вам и вашей пьесе очень повезло: мы встретились не со слабыми людьми. А у действующих лиц художественных произведений должны быть сильные характеры.

– А у инспектора? У него тоже должен быть сильный характер?

– Безусловно! Слабый человек не может быть следователем, или, по терминологии Конан Дойла, детективом. Обычно, чтобы стать чем-то или кем-то, даже «образцовым» преступником, человек должен обладать характером, уметь действовать последовательно, быть, если хотите, фанатиком. Кто, по-вашему, подходит под такое определение среди наших героев?

– Кто? Дайте подумать… Имеются в виду и положительные герои?

– Конечно.

– Так… Отец, мать, особенно Любен, «братишка»…

– А Анна? Почему вы про нее забыли?

– А что вы думаете о Юлии?

– Я думаю вот что: если за первым последует второе убийство, то жертвой может стать Юлия…

– Жертвой? Юлия? Тогда зачем же вы оставили ее среди них?!

– Ну, я надеюсь, до этого не дойдет, а кроме того, это тоже капкан, дорогой автор! Капкан…

Было около двенадцати, когда мы уходили, приближалось время обеда. Пересекая бульвар Витоши, инспектор вдруг «сообразил», что здесь поблизости находится столовая их ведомства, и предложил мне зайти с ним туда.

– Вряд ли нам будет до еды, когда вернемся, – пояснил он. – Кроме того, события могут принять такой трагический оборот, что даже двое здоровых мужиков, вроде нас, лишатся аппетита.

Мне хотелось напомнить ему, что «задержанные» тоже голодны, но я прикусил язык, подумав, что в такой квартире наверняка постепенно готовят вкусную еду и запасов там достаточно. Правда, сейчас вряд ли они вспомнят о еде…

Нам принесли суп, жареное мясо с салатом и десерт. Пирин ел с видимым удовольствием, это раздражало, но он и меня заставил взять все три блюда и съесть их. В довершение нам принесли чудесное холодное пиво, а потом кофе. Похоже, Пирин пользовался расположением официанток. И тут за кофе я понял, что он нарочно медлит, что это тоже деталь его метода. Hepвы у этих людей натянуты до предела. Если он заставит их еще немного поволноваться, это совсем не повредит следствию…

ПОСЛЕ «АНТРАКТА»

Милиционер, стоявший на лестничной площадке у дверей квартиры, козырнул инспектору. Я тоже поднял руку в военном приветствии, так как уже чувствовал себя «должностным лицом», посвященным в тайны, которые другие не знают. Мы вошли в небольшую темную прихожую и сразу же почувствовали напряженную атмосферу в холле: там все мгновенно затихли. Мы отсутствовали гораздо больше, чем было необходимо, – это явно взвинтило наших «подопечных».

Когда мы вошли в холл, все сидели вокруг большого орехового стола. Конечно, мы прервали весьма «горячие» прения, и не успели переступить порог, как на нас, словно тигрица, набросилась Юлия:

– Я не могу больше сидеть здесь и ждать! Пустите меня к отцу! Мое место сейчас возле него!

– Но, Юлия, ты же знаешь, что он… – пытаясь быть сдержанным, проговорил Любен.

– Нет! Нет! Этого не может быть! Он не погиб во времы Сопротивления, когда был в самой критической ситуации…

– Но сейчас…

Инспектор, прервав их, подошел к Юлии.

– Прошу вас, пройдемте со мной, нам нужно выполнить одну формальность…

Он взял ее под руку и бережно повел в другую комнату. Но тут же обернулся ко мне:

– Пойдемте с нами!

Мы вошли в комнату супругов. Инспектор кивком указал мне на дверь. Я сразу сообразил, что ему нужно: не закрывать ее плотно, встать поближе и постараться услышать, о чем будут говорить оставшиеся. Я так и сделал.

– Загадочная личность – этот… – послышался голос «братишки».

Любен злобно прошипел:

– Ш-ш! Заткнись! «Загадочная»…

Чушь собачья! Банальный ловкач! Подсовывает мне задачки из учебника криминалистики… А ты, Анче[5]5
  Анче – уменьшительная форма имени Анна.


[Закрыть], понимаешь, о чем я говорю, правда? Видела, как он схватил твою газету? Идиот!

Инспектор задал Юлии несколько ничего не значащих вопросов. Мне стало ясно, что это тоже уловка, часть метода. Через минуту мы вернулись в холл. Еще с порога инспектор обернулся к Слави – «братишке»:

– Вы провожали Игнатову?

– Анну? Да, я.

– До ее квартиры?

– Нет, не до квартиры, до типографии.

– Значит, вы вышли отсюда вместе, не так ли? Когда это было, в котором часу? И постарайтесь ответить как можно точнее.

– В двадцать два ноль-ноль.

– Браво! А теперь вспомните, когда вы были у типографии. Вы ведь сказали, что проводили Анну не до квартиры, а до типографии, верно?

– Да… Ну, наверно, было что-то около половины одиннадцатого или без четверти одиннадцать.

– Так. Примем за основу, что было это в двадцать два тридцать тире двадцать два сорок пять. Ладно. А сейчас, может, расскажете мне, о чем вы беседовали в течение этих тридцати – сорока пяти минут от дома до типографии?

– Ну, о чем могут беседовать молодой мужчина и женщина наедине в этот ясный, не теплый и не холодный…

– Холодный!

– Да, холодный весенний вечер…

– Откуда же мне знать? Со мной давно такого не было, я уже все забыл. Итак?…

– Очень сожалею, но я ничем не могу вам помочь.

– Вот как? Тогда, может быть, я помогу вам? Ну, например, не говорили ли вы о заграничных командировках, а? О Камеди Франсэз, Ла Скала, Фоли Бержер? О Венском лесе? Или о красивых – не теплых и не холодных – весенних вечерах, которые вы проведете на Ривьере, в Майами, на Гавайских островах? Вы, конечно, предпочитаете Ривьеру Золотым Пескам?

– Не понимаю, о чем вы…

– Понимаешь, понимаешь, милый мальчик! Все ты прекрасно понимаешь! Итак, я слушаю. И пожалуйста, без уверток. Никому они не принесут пользы, и тебе – меньше всего.

Слави, по-моему, даже успокоился, перевел дух и с какой-то смешной яростью ринулся на нас:

– Он мне навешал лапшу на уши, что уже ничего общего с ней не имеет! А она как настоящий овод – кусачая, и мне – ведь я ему все-таки брат – нужно было помочь ему. В общем, стать, так сказать, ширмой…

Анна резко вскочила с места:

– Врешь! Все ты врешь! Зачем вы слушаете его? Он же невменяемый!

– Нет, лапочка, я вполне вменяем! И ты не можешь отнять у меня права давать показания!

– Но при этом не забывай, что при даче показаний ложь или вымысел являются преступлением и караются законом!

– У меня нет никаких оснований лгать! И к тому же не такой я идиот…

– Мы слушаем вас, молодой человек!

– С удовольствием продолжаю. Итак, вечер был, как мы уже выяснили, чудесный. Мы приближались к парку Свободы. В небе светили миллионы низких весенних звезд…

– В весеннем небе не могут быть зимние или осенние звезды! – прервала его Анна. – Ты, видно, в школе был не мастак писать сочинения, а еще собираешься чем-то удивить людей!..

– Я удивляю их одной лишь искренностью.

– Это не так сложно для такого кретина, как ты!

– Во, язык журналистки! И все-таки я хотел бы продолжить, товарищ инспектор, можно? Только пусть меня не сбивают!

– Никто вас не будет сбивать. Может быть, вы, – инспектор обернулся ко мне, – может быть, вы запишете точно, по репликам его рассказ? А если нужно, включите этот магнитофончик…

– Нет, какая честь! Не беспокойтесь, я буду говорить медленно, чтобы помочь товарищу…

– Так-так, стенографируйте ложные показания юного маньяка, – с издевкой бросила мне Анна.

– Дорогая, ты просто ставишь себя в смешное положение. Кроме того, мешаешь мне.

– Все это просто невыносимо! Можно меня избавить от необходимости слушать его вздорную болтовню?

– Будет гораздо лучше, если вы внимательно послушаете его и поправите там, где возникнут неточности.

– Но если она все время будет поправлять меня, это нарушит ход моего рассказа!

– Товарищ Игнатова, вмешивайтесь, пожалуйста, только в том случае, если вы обнаружите кричащие противоречия с истиной.

– Постараюсь, товарищ инспектор, – ехидно усмехнулась Анна. Она вполне оправдывала прозвище Овод.

ПОКАЗАНИЯ СЛАВИ, КАК Я ИХ ЗАПИСАЛ

Я спрятался в кусты. Где-то поблизости тихо играл транзистор. Может быть, в телефонной будке – там миловалась какая-то парочка…

– Слави, ты где? – это Анна искала меня. – Перестань дурить! Ну что за шутки! Выходи, хватит устраивать цирк!

«Ку-ку! Ку-ка-ре-ку!» – это я подал голос из-за кустов.

– Хорошо! Тогда ты кукарекай, а я пошла!..

Тут я выскочил и с кудахтаньем накинулся на нее.

– А ну, убери лапки! Ишь ты, какие нежности! Тебе вообще пора идти спать. А утром мы с тобой специально придем сюда, чтобы поиграть в жмурки.

– Очень тебя прошу, без демонстрации! Почему ты все время напоминаешь мне, что ты старше?

– Потому что я действительно старше!

– Но ты же дама! А в этом случае так называемая разница в возрасте не играет никакой роли. Или ничтожную роль… Для меня ты прежде всего женщина, а у женщины нет возраста!

– А ты представляешь себе, который час? Слав, ты очень забавен, но мне все-таки нужно идти…

– Это, наконец, просто невыносимо! Тебе остается сказать мне… Что тебе остается сказать?

– Не сердись.

– Вот-вот! Тебе остается сказать – «не сердись».

– Но ты ведь знаешь, что я сегодня дежурю. Мне давно пора быть в типографии.

– А со мной? Когда ты будешь со мной? Ну пойдем, ну, пожалуйста!..

– В другой раз, Слави…

– Всего-то угол отклонения пятьдесят градусов северной широты, а? И спустим паруса…

– Ты просто прелесть и заслуживаешь поцелуя! – Тут она меня поцеловала. – Эх, если бы ты был хоть немного постарше…

– «В комнатке бедной мы будем совсем одни-и-и!» – это я пропел из какой-то арии.

– Ну пойми, я дежурю!

– Все! У меня совсем другая идея!

– Жениться на мне, что ли?

– Еще интереснее!

– Что-о?

– Давай снимем туфли! И тогда будем «босиком ночью в парке» – есть такой английский фильм…

– Отстань, не трогай меня! Я тебя поцеловала – хватит! И вообще, нет такого фильма.

– Не делай из себя «мисс Гренландию»!

– Мы встретимся в другой раз…

– Другого раза не будет!

– Оставь меня, или я закричу!

– А я закрою тебе рот поцелуем.

И на этот раз я поцеловал ее.

– Однако ты нахал!

– Через нахальство – к успеху! Мне пришла в голову новая идея – пошли в кабинку…

– Слави, в последний раз прошу – оставь меня… иначе я скажу Любену!

– Любену? А что ты ему скажешь?

– Но ведь он тебе брат.

– Ну и что же? Ему можно, а мне нельзя? Я не нуждаюсь в его разрешении!

– Не будь свиньей.

– Слушай, ты что это воображаешь, а? И вообще, сколько еще я буду ширмой, а?

– Какой ширмой? Для кого?

– Для вас, для кого же еще? Все, с этим покончено! Понятно? Не буду я больше таскаться за тобой, чтобы получить фигу под нос!

– А ты как себе представляешь – что я могу с обоими?

– А почему бы и нет? Один раз можешь, другой – нет? В Несербе можешь, а в Софии нет?

– Слушай, малыш, в тебе есть что-то… что-то невероятно гаденькое!

– Меньше, чем в моем старшем братце.

– Ты можешь по крайней мере на минуту вспомнить, что ты хорошо воспитан?

– Ну, постараюсь.

– Тогда пусти!

– Вуаля, пускаю…

– А теперь успокойся и послушай меня. Я говорю это именно тебе, потому что ты единственный близкий нам человек. Он обещал развестись!..

– А, все эти обещания гроша ломаного не стоят. И вообще, что ты можешь предложить ему, дурочка? Выходит, что ты еще наивнее меня. Сейчас у него есть все: положение, карьера, возможность реализовать свои воспаленные претензии, скрыть под крылом старика свою бездарность. А старик придуряется, что ничего не замечает между тобой и Любеном, чтобы сохранить мир и покой в семье. Даже Юлия, такая образованная женщина, два факультета кончила, и та хоть и переживает, но закрывает на все глаза. Одна только мамаша время от времени разрушает семейную идиллию. Вот она-то не потерпит больше вашего камуфляжа. Как видишь, не такой уж я тупой. И зачем вы хотите меня отослать? Я же чувствую – тут какой-то подвох!..

– Ничего ты не чувствуешь! Мало ты знаешь своего брата.

– Я знаю его достаточно хорошо. Когда он послал тебя подальше и женился на Юлии, неужели ты не поняла, чем все это пахнет? Как ты думаешь, почему он не сдал госэкзамены? Потому, что иначе бы его по распределению заслали куда Макар телят не гонял, ясно, лапочка? А так он остался тут и неплохо устроился! Для него брак – типичная сделка: дебет – кредит. И во всей этой сложной системе тебя, дорогая, я совершенно не вижу, ну никак не вижу! Неужели ты не поняла до сих пор, что мешаешь ему? Зачем ты ему теперь нужна?

– Неправда! Он меня любит больше, чем прежде!

– Чепуха! Это он от любви подсовывает тебя мне?

– Врешь! Мы с ним уедем вместе!

– Куда, позвольте узнать?

– В Вену. Все равно рано или поздно ты об этом узнаешь.

– Ну, убила, совсем убила! Черт возьми, значит, все вперед, на Вену?

– Не разыгрывай из себя кретина.

– Слушай, беги прочь! Беги от него, это я говорю тебе! Однажды ты уже освободилась от него, а теперь беги куда глаза глядят! Пусть эта дура Юлия мучится с ним. Если об этом узнает старик, ее отец, – про Вену ничего не скажу, но в Софии и около нее тебе точно не будет места!

Тогда Анна взяла меня за руку.

– Какое все это имеет значение? Мы же встретимся там… Говорят, Вена романтический город, романтический и веселый… А теперь обними меня, и покрепче…

– Ты страшная женщина, Анче!

– Почему страшная? Просто женщина.

Тут она стукнула меня ладонью по губам и убежала. Что мне оставалось? Крикнуть ей вслед: «Клеопатра!» – и все…

– Та-ак… – вздохнул инспектор. – Анна, вы хотите что-нибудь добавить?

– Не добавить, а скорректировать. Этот юный сексуальный маньяк рассказал всю историю крайне пошло. Особенно в части, касающейся отъезда. Я была слишком снисходительна, когда сказала, что в нем есть что-то гаденькое, – он, оказывается, сущий негодяй!..

До сих пор Любен, сидевший с опущенной головой, не участвовал в разговоре, а тут вдруг тихо прошипел:

– Если бы не я, торчал бы ты до сих пор в цеху в Кремиковцах[6]6
  Кремиковцы– химический комбинат.


[Закрыть].

– Ты меня Кремиковцами не пугай! Я работы не боюсь! Это ты всех на свой аршин меришь!

– Ах ты, мразь! Забыл о том, что получил от меня?

– А что я получил? Тысячу монет в общей сложности и твою престарелую любовницу – за ненадобностью? Однако хватит, дудки, с этим все! На утильсырье не клюем!

Анна снова вскочила как ужаленная:

– Товарищ инспектор, ну заставьте же этого хулигана замолчать наконец! Не могу я больше слушать его гадости!

– Когда вы должны ехать? – спросил инспектор у Слави.

– В начале следующего месяца, – с готовностью ответил тот.

– Уже получили паспорт? Кто оплачивает ваше содержание там?

– У меня стипендия ЮНЕСКО.

– Да-а, Вена – веселый город. – Инспектор раскрыл свою папку и вынул оттуда какую-то бумагу. – Это копия приказа о вашей заграничной командировке, – спокойно обратился он теперь уже к Анне. – А вот и номер – 2631 от четвертого числа этого месяца…

– Очевидно, номер правильный, – побледнев, произнесла Анна. У нее от волнения пересохли губы, но она сумела сделать над собой усилие и придать своей фразе легкий иронический оттенок.

– А это, вы сказали, ваша газета, – продолжал Пирин.

– Я вам говорила – это газета, в которой я работаю.

– Вы могли бы подарить ее мне?

– Да ее можно купить в любом киоске.

– Именно этот номер нельзя купить ни в одном киоске, – медленно возразил Пирин. – К вашему сведению, этот номер – из первых, сигнальных экземпляров, поэтому красная краска в заглавии так размыта. Так вот, тиражирование остановили в самом начале, потому что была замечена грубая опечатка – заглавие вашей статьи в этих бракованных экземплярах звучит так: «У притоков песен и танцев». А в нормальном номере, который я купил в киоске, напечатано «У истоков песен и танцев». Как видите, опечатку исправили. Значит, вы, товарищ Игнатова, ушли из типографии раньше, чем кончилось ваше дежурство. Доказательство – этот бракованный экземпляр, который вы подарили Любену.

– Да, это так… Я очень устала и немедленно отправилась домой!

– Надеюсь, вы объясните мне, каким образом этот экземпляр из типографии попал к читателю по имени Любен?

– Я… я встретила его на Ларго и дала ему газету, чтобы он прочел мою статью. Мы разговаривали не больше двух-трех минут…

– Значит, первый вариант был такой: вы пришли из типографии и сразу легли спать. Второй: вы вышли из типографии, встретились с Любеном, после этого пришли домой и легли спать. Если вы собираетесь преподнести нам третью версию, пусть она будет последняя и истинная.

– Я все сказала. Меня разбудили ваши люди…

– Вот разрешение на обыск вашей квартиры, который произвели «мои люди». А вот валюта, которую они нашли в кармане зимнего пальто, висевшего в гардеробе. Карман был полон нафталина, и валюта буквально утонула в нем…

Тут вдруг, непонятно почему, среагировала не Анна, а Любен:

– Разрешите вмешаться, товарищ инспектор. Мне не нравится роль, которую вы мне назначили!

– А что это за роль? – «наивно» спросил Пирин.

– Каннибала! Сначала вы представили моей «жертвой» этого юного болвана, теперь то же пытаетесь сделать с Анной. Вам трудно будет связать выдумки моего братишки с этими банкнотами!

– Почему? – мгновенно возразил Слави, будто боялся, что его сразу прервут. – Это совсем не трудно. Мы ведь страна туризма.

– Если ты и дальше будешь трепать языком и говорить всякие гадости – соберешь зубы с пола! Извините, но всему есть предел!

– Действительно, – сказал не кто-нибудь, а сам Пирин. – Вообще это было не очень по-джентльменски с вашей стороны, верно? Хотя, конечно, в этом свой определенный смысла…

– Какой смысл? А может, валюта вообще подкинута? Не понимаю – вы зачем здесь? Чтобы установить истину или…

– На «подкинутых» банкнотах обнаружены отпечатки ваших пальцев, Любен. Значит, если кто их и подкинул, так это только вы. Итак, товарищ Игнатова, какую версию вы преподнесете нам в качестве последней?

– Ну хорошо… Он ждал меня в аллее напротив типографии.

– Вы условились заранее?

– А вас это удивляет? Да, я поверила ему. Откуда я могла знать, что окажусь замешанной в эту кашу?

ЧТО ПОКАЗАЛА АННА

Он ждал меня на скамейке у типографии. В руках у него был маленький букетик цветов. Я спросила – для кого цветы?

– Для тебя, – ответил он.

– Ты еще не отрезвел?

– Садись рядом. Что смотришь на меня? Перед тобой – счастливый человек!..

– Где ты болтался до сих пор? Лучше бы оставался дома. Я не надеялась, что ты придешь.

– Я решил сделать это, когда стемнеет.

– Вы поссорились?

– Некогда было. Я ушел… почти вслед за тобой.

– А ее отец, мать?

– Да пропади они пропадом! Все праведники, один я грешник. Пусть так, я не раскаиваюсь, зато люблю тебя!

– Надоели мне эти ночные дежурства… Ты где выпил? С кем? Один, что ли?

– Кто тебе растрепал волосы?

– Да тут один пытался…

– Кто?

– Да Слави же, заигрывал в шутку.

– Я этому моему неблагодарному братишке когда-нибудь в шутку расквашу физиономию!

– Вот дурень, не ты ли сам подначивал его?

– Хватит об этом! Погляди, какая дивная ночь…

– И ты делаешь мне самый прекрасный подарок в жизни!

– Ты заслуживаешь еще лучшего!..

– Что с тобой? Никогда ты не вел себя так странно.

– Обними меня… Мне холодно, я пьян, и все кончено, тянуть нет смысла…

– Объясни поточнее.

– Я расстался с Юлией, с домом…

– Слышала я эту песенку! Уже сколько лет ты все расстаешься… Вот почитай лучше первый экземпляр сегодняшнего номера с моей статьей – чувствуешь, как пахнет краской?

– Мне все равно, но ты должна знать…

– Я еду в пятницу.

– В эту?

– В следующую. Слышишь, уже поливают улицы…

– И я еду.

– Как это вдруг?

– Появился шанс. Ты рада?

– На что мы будем жить?

– Я все предусмотрел.

– Но я никогда ни строчки не напишу против Болгарии, понял?

– Понял. Мы должны вести себя умно.

– Умно? Ты хочешь сказать – осторожно?

– Нет, бояться нам нечего, ты же видишь – мы народ крепкий.

– Тогда зачем этот отъезд и все прочее?

– Потому что у нас нет выбора! Нет другого пути…

– А что все-таки случилось?

– Ни-че-го.

Анна вздохнула и замолчала. Мне показалось, будто ей стало легче на душе.

Любен обернулся к инспектору:

– Вас удовлетворяют ее показания?

– Да, но с некоторыми коррективами: об отъезде, например, вы давно договорились.

– Анна ничего не знала о деньгах! Видите ли, в чем дело. Я по природе своей не авантюрист. Я ничего в жизни не получал готовенького – только труд, адский труд дал мне достаток! Но каждый человек в конце концов имеет право на некоторую долю романтики. Если в душе человека умрет романтическое начало, это будет означать и его собственную смерть. Только равновесие между романтизмом и трезвым взглядом на вещи делает человека счастливым. Вот Сенека написал целый трактат об «откладывании». И действительно, мы годами, не жалея сил, работаем, лишаем себя простых человеческих радостей и все говорим себе: «Еще есть время! Потом! Потом!» Но – нет! Нет времени! Жизнь мчится вперед, и никто не может вернуть мне потерянный вчерашний день… Должен откровенно признаться вам: я очень, очень виноват перед Анной. Ты должна простить меня, слышишь, Анна? У меня не было сил раскрыть перед ней суть «авантюры» – ведь для меня это было возможностью ненадолго убежать от буден… Я не идиот и прекрасно понимаю, что вся эта история с валютой, как говорится, противозаконная. И я готов ответить за все…

– Ты извинился перед Анной. А передо мной? – запальчиво спросила Юлия.

Любен не ответил ей и продолжал:

– Именно по этому поводу у меня был невероятно тяжелый разговор со стариком…

Тут вдруг инспектор попросил Анну ненадолго выйти с ним вместе их холла. Вернулся он через минуту один и с ходу спросил Любена:

– Отец знал об этих деньгах?

– Представьте, да! Я попытался объяснить ему все, и мне показалось – он понял меня. Это был редкий человек!

– Это верно, не всякий бы «понял» вас.

– У меня и перед ним немалая вина: фактически я сделал его соучастником.

– Жена ваша, конечно же, ничего не знала…

– Как вы могли подумать!.. – закипела Юлия.

– Нет-нет, разумеется…

– Я… я вначале решил уехать с ней, было у меня такое намерение. Но потом… потом я подумал, что она не захочет…

– … Оказаться брошенной на каком-нибудь полустанке, – Юлия резко поднялась. – Я могу ненадолго уйти к себе? Что-то у меня голова разболелась.

– Прилягте и, если сможете, поспите немного.

– Благодарю вас… – Она вышла. Меня поразил ее вид: за эти несколько часов она заметно постарела и осунулась.

– Разрешите мне позвонить жене. – Пирин набрал номер. – Алло, Надя? Я задержусь еще немного. Что? Хорошо, когда вернусь… постараюсь найти. Ну-ну, не сердись.

Пирин положил трубку и поглядел на Любена:

– Что же дальше?

– Я ошибся… А ведь могло быть совсем иначе!.. Мы с Юлией любили друг друга и поженились. Но потом выяснилось, что у нас совершенно разные характеры, разные интересы… И жизнь моя стала какой-то пустой – да-да, это точное слово. Вот так, предполагаешь одно, а выходит другое…

– Вы абсолютно правы. Вот и у меня, например… Может, вы заметили? Как-то вдруг, непонятно почему, мне пришла в голову идиотская мысль о выстреле. Левой рукой он стрелял или правой? Какие-то детские игрушки? Сначала надо было сделать самое простое – проверить, был ли выстрел, а потом уж строить предположения. Но меня, понимаете ли, подвело пятно крови, которая вытекла из совершенно пустяковой, хотя и глубокой, царапины на лбу. Чепуха какая-то! Впрочем, вы же знаете, что выстрела не был?…

– Откуда мне знать это?

– Вот и я удивляюсь…

– Может быть, я не создан для брака…

– Понятно, понятно, – прервал его инспектор, – Но мы очень запоздали и протянули следствие гораздо больше, чем это было необходимо. А товарища, – тут он указал на меня, – ждет большая работа, ему надо пьесу писать. Итак, вы говорите, что не знаете, был ли выстрел. Вы, дорогой мой, совершенно точно знаете, что выстрела не было. Очень уж наивно и элементарно вы все построили. В комнате не пахло порохом, ясно? Уж надо было вам выстрелить!..