Текст книги "Дом тихой смерти (сборник)"

Автор книги: Ежи Эдигей

Соавторы: Яцек Рой,Т.В. Кристин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

И на сей раз выстрел попал в цель. Милевский дернулся, как от удара, весь съежился, но решил притвориться непонимающим.

– Какую… шкатулку? – спросил он, но дрожащий голос выдал его.

– Хватит притворяться. Конечно, дело ваше, но сами подумайте: шкатулка является собственностью Рожновской, Рожновскую убили, шкатулка находится в ваших руках – связь для следственных органов очевидна. И вы, человек умный, не понимаете этого?

– Да с чего вы взяли, что она у меня? А, понимаю, вам наболтала эта кретинка. Глупая злая баба! Шкатулка пропала еще в прошлом году, а искал я вовсе не ее, я искал… да, я искал завещание, господин детектив.

«Умеет выкручиваться! – отдал ему должное Бакс. – Догадался, что я ничего конкретного не знаю, теперь будет врать. Ну, погоди же!»

– Зачем вам завещание? Ведь вы и так наизусть знаете его текст. Впрочем, это неважно. Еще вопрос…

Тут дверь в палату открыла студентка, детектив жестом попросил ее не входить и продолжал:

– Что связывало вас с Рожновской и ее мужем?

– Ничего, я познакомился с ними здесь, в Свиноустье, в прошлом году. Абсолютно ничего.

«Интересно, знает ли он о бегстве Рожновского за границу? Наверняка знает, хитрая лиса, ну да это неважно».

– Пока хватит, не буду вас больше мучить, пан редактор. Продолжим разговор позже.

– Я знаю, что вы меня подозреваете, господин Бакс. Отчасти вы, может, в чем-то и правы, я действительно кое-что знаю, и мои сведения могли бы вам пригодиться, но прошу меня понять – есть вещи, которые никто не должен знать, вы понимаете – никто! Даже если мне грозит арест… Не исключено, что я вам сообщу эти сведения… ну, скажем, завтра, самое позднее – послезавтра. Хорошо?

– Что ж, за неимением лучшего, пусть будет послезавтра.

– Но вы же понимаете, что я не мог сам себя убить!

– Себя не могли, а вот тех женщин…

– Вы действительно думаете, что я способен был задушить тех женщин?!

– Пан редактор, мы решили продолжить наш разговор позже, вот и вернемся к нему потом. А теперь скажите, когда вы намерены приступить к отложенной партии?

– Я попрошу отложить ее на день, думаю, со мной согласятся, ведь у меня выигрышное положение… А вы опять за свое? Что вам дались эти шахматы? Для меня сейчас важнее всего Божена. Вы знаете, она обиделась на меня. Мне бы хотелось сказать ей пару слов наедине.

– Я оставлю вас вдвоем. Желаю вам быстрейшего выздоровления, пан редактор.

По дороге в пансионат Бакс на все лады прокручивал одну мысль: возможно ли, что, ударив его по голове, Милевский затем проглотил снотворное и разыграл комедию перед доктором Полтыкой? Нет, пожалуй, это невозможно, просто бы не успел. А значит, кто-то другой хотел убить детектива…

Боровский занимался хозяйственными делами, как всегда, спокойный, доброжелательный, готовый сделать все для удобства своих жильцов. При виде детектива он встал и обойдя, а вернее, обежав большой письменный стол, самолично приставил к нему кресло, на которое и усадил посетителя.

– Рад, очень рад вас видеть, дорогой пан Ковальский. Была, была милиция, а как же, я еще утром сообщил куда надо. Поручик поехал в больницу.

– А я как раз оттуда.

– Я и сам звонил в больницу, но мне не пожелали ничего сообщить. Так каково самочувствие нашего дорогого редактора? И что с ним случилось? Доктор Полтыка что-то говорил об отравлении.

– Пан Милевский действительно отравился, выпив больше снотворного, чем полагалось, но уже все в порядке.

– Слава богу! Ох, извините, вы наверняка неверующий, да и я, признаться, тоже. А почему вы были в больнице? Вы очень интересуетесь этим делом?

– Ну… как сказать…

– Да нет, вы не подумайте, я просто так спросил. Я дорого бы дал за то, чтобы знать, кто же преступник. Такой позор для моего пансионата! Может, глоточек спиртного?

– Нет, спасибо, для спиртного слишком рано. А вы правы, меня действительно интересует эта история. Я уже о многом догадываюсь и подумываю, не сообщить ли о своих догадках в милицию.

– Что вы говорите! Это чрезвычайно интересно, пан Ковальский. Если я могу вам чем-то помочь…

– Можете. В том, что касается Марии Решель.

Владелец пансионата непроизвольно сдвинул брови, но тут же спохватился и натянул на лицо привычную маску.

– Да? И что бы вы хотели узнать?

– У вас остались какие-нибудь бумаги этой женщины? Документы?

– Остались, а как же, я все храню в своем сейфе. Тогда я их показывал поручику Вятеру, а потом спрятал в сейф, чтобы не пропали. И ее паспорт, и сберкнижку, мне ее вернули. Хотите взглянуть?

Он встал, открыл сейф, вынул из него картонную коробку и подал Баксу. Бакс раскрыл коробку. Сверху лежала сберкнижка.

– Разрешите посмотреть?

– Разумеется, я знаю, вы хотите помочь милиции, тем более, что ваш знакомый работает в воеводском управлении МВД. Я и сам, знаете, всегда готов помочь нашей милиции. Бедная пани Мария! Столько лет она у меня проработала, и вот…

Не такая уж она была бедная. На ее сберкнижке числилось девяносто три тысячи злотых. Бакс стал внимательно просматривать последние записи сберкассы. Вот! Сорок тысяч злотых взято в прошлом году, восемнадцатого августа. Потом только поступления – небольшие, по две тысячи злотых, по тысяче, даже меньше. Довольно часто вносила пани Мария вклады Видимо, кроме зарплаты, выплачиваемой паном Боровским, у Марии Решель были и другие доходы Что бы это могло быть? Небольшие торговые сделки? Со скандинавами? Постой, еще раньше она должна была снять еще раз крупную сумму. Ага, вот. Тридцать тысяч, все правильно. Зачем она снимала деньги? Хотела сделать крупную покупку? Об этом ничего не известно. Нет, пожалуй, брала деньги для того, чтобы их кому-то одолжить, иначе куда могла деть их?

– Пани Решель в прошлом году сняла со своей книжки семьдесят тысяч. Вы не знаете, для чего?

– Ах, вы совершенно правы. Я позволил себе заглянуть в ее сберкнижку, знаю, что не положено, но такое, знаете ли, человеческое любопытство. И я все удивлялся, для чего ей понадобились эти деньги?

– Ну а что вы думаете по этому поводу? Ведь вы ее знали столько лет. На что ей могли понадобиться эти деньги?

– Уверен, что она их брала не для себя. Ведь жила она на всем готовом, никаких дел на стороне не вела, разве что время от времени помогала кому-нибудь из постояльцев в продаже их вещей, так, пустяки, вы понимаете… Вот я и подумал, а не одалживала ли она этих денег? Под проценты. Ведь пани Мария была очень… как бы лучше выразиться… экономная, да что там – просто скупая.

– А кому она могла бы одолжить?

– Знаю, что она очень близко сошлась с госпожой Свенсон. И еще с паном редактором. Можно сказать, что к нему она питала особенно теплые чувства. Впрочем, разве к этому прекрасному человеку можно не испытывать теплых чувств?

– Вы правы, а некто питает к нему просто горячие чувства. Мне он тоже симпатичен, но семидесяти тысяч я бы ему не одолжил.

– Ха-ха-ха! Какой вы остроумный, пан Ковальский! Я, пожалуй, тоже не одолжил бы. Все-таки деньги есть деньги.

– А каковы были отношения между Марией Решель и Рожновскими?

– Близкие. Я бы даже сказал – сердечные. Да, сердечные – вот верное слово. Особенно с пани Натальей. Думаю, не ошибусь, если скажу, что Мария Решель и пани Рожновская были подругами.

– Были… и есть.

– Что?! Ох и шуточки у вас, пан Ковальский. Юмор висельника, так сказать. Не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать.

– Значит, пани Решель могла любому одолжить свои деньги?

– Надеюсь, вы не имеете в виду меня? Ведь я располагаю…

– Знаю, вас называют миллионером.

– Так уж сразу и миллионером! Просто я работаю, не ленюсь, вот уже более тридцати лет…

– Да вы не волнуйтесь, вот женитесь и сразу перестанете быть миллионером.

– Пока не собираюсь. А что касается работы, то я решил на следующий год отказаться от фотоателье. Знаете, уже не те силы. Разве что оставлю за собой художественные портреты.

– Вы мне разрешите взглянуть на другие документы пани Решель?

– Разумеется.

Бакс стал просматривать содержимое коробки. Были в ней старые письма, написанные в разные годы, всевозможные бумаги и документы на польском и немецком языках, в том числе большого формата свидетельство о рождении, выданное римско-католическим костелом в Свиноустье. Метрика пожелтела от времени и была для сохранности наклеена на толстую картонку. Интереса она для детектива не представляла, так как дату рождения Марии Решель он узнал из материалов дела. В коробке была и большая пачка фотографий, в основном довоенных, серых и коричневых. На одной из них был изображен мужчина в окружении разновозрастных детей, а в стороне стояла молодая девушка. Ее поза и дистанция между ней и мужчиной с детьми свидетельствовали о том, что она была прислугой. Детектив отложил этот снимок. А вот и фотографии последних лет, в основном большого формата. На них были изображены сама Мария Решель, Розочка, незнакомые Баксу люди. «Видимо, работа Боровского». А вот и групповой снимок теперешних жильцов «Альбатроса»: скандинавы, журналист со студенткой («Здорово получилась Божена!»), художник с супругой, с краю – Решель с Розочкой, а в самом центре – владелец пансионата с победоносной улыбкой. И эту фотографию отложил детектив. Подумав, взял и наклеенную на картон метрику.

– Вы разрешите взять эти фотографии и метрику? Мне кажется, они пригодятся поручику Вятеру.

– Разумеется, возьмите. Вот на этой большой фотографии мы снялись в прошлом году, хотелось сохранить на память. А та вторая – еще довоенная.

– Вы не знаете, кто на ней изображен?

– Не знаю, наверное, пани Мария с кем-то из своих подопечных детей.

– Да, вряд ли она дочь этого усатого мужчины, не похоже. А что еще осталось после нее?

– Кое-какая мелочь, из драгоценностей – кольцо с камнем, три обручальных кольца – два золотых и одно серебряное, несколько билетов денежно-вещевой лотереи и книги. Я эти вещи опечатал в присутствии поручика Вятера и Розочки.

– Вы знакомы с поручиком?

– Я знаю всех, кто здесь живет давно. В сороковых годах, да и в начале пятидесятых Свиноустье было совсем небольшим городом. Поручик Вятер один из пионеров нашего города.

– Вы разрешите осмотреть подвальные помещения «Альбатроса»?

– Подвал? Пожалуйста. Я гляжу, вы всерьез взялись за дело, пан Ковальский. Приветствую, приветствую! А может, вы… Впрочем, это не мое дело. Главное – я видел вас в обществе важного сотрудника из воеводского управления МВД, а свое место я знаю. Разрешите вас проводить?

– Благодарю, я предпочитаю это сделать один, дайте только ключи и электрический фонарик.

– Но там везде горит свет, во всех подвальных помещениях.

– И все-таки я бы хотел захватить фонарик, в вашем пансионате свет иногда неожиданно выключается.

– Как пожелаете, вот, пожалуйста, ключи и фонарик. А я здесь вас подожду, ладно? Приготовлю бутерброды, я располагаю такой водкой!

– Перед обедом?

– Для возбуждения аппетита.

– Но все-таки, каково ваше мнение о случившемся?

Владелец пансионата, казалось, только и ждал этого вопроса. Хотя он и сделал вид, что глубоко задумался, пощипывая свою щегольскую бородку, скрыть удовлетворения ему не удалось.

– Что ж, уважаемый пан Ковальский, я, пожалуй, поделюсь с вами своими соображениями. Правда, я уже имел удовольствие сообщить их поручику Вятеру, но сейчас, как мне кажется, я располагаю дополнительной информацией. И если вы сочтете целесообразным довести ее до сведения милиции, я возражать не буду. Более того, – я готов письменно подтвердить все то, что скажу вам. Итак… Знаете, кого я считаю подозреваемым номер один? Ни за что не догадаетесь! Редактор Милевский! – Последние слова он произнес коротко и внушительно, и они прозвучали особенно впечатляюще на фоне довольно длинного и запутанного вступления.

– Подозреваемым номер один? Значит, есть и номер два?

– Рожновский! Извините, всего лишь Рожновский! Может, внешне я и похож на недотепу, что до пяти не сумеет сосчитать, но мне многое известно, например, что он сейчас в Швеции!

– Вы действительно много знаете. Интересно, откуда? Во всяком случае, эти сведения надо сообщить в милицию. Вы не возражаете?

– Конечно, не возражаю, я специально для этого и говорю с вами. И еще. Не мешало бы обратить внимание и на норвежца, господина Нильсона.

– Так это будет третий? Многовато подозреваемых, во всяком случае, на два больше, чем надо. А почему норвежец кажется вам подозрительным?

– Ну, подозрительным – это сильно сказано, просто у меня есть некоторые соображения, да, соображения – вот верное слово. Итак, в прошлом году, в начале курортного сезона, ко мне обратился пан Милевский с предложением организовать у нас в пансионате шахматный турнир. Я согласился, ведь дело хорошее, правда? Тем более что погода стояла жуткая, дожди шли не переставая, телевизионные передачи летом – сами знаете какие, заняться абсолютно нечем. Вот я и подумал, что шахматный турнир придется как раз кстати, тем более что я и сам очень люблю шахматы и играю неплохо. У меня часто останавливался пан Рожновский, и я с ним играл, так, представьте, однажды даже выиграл у него! Поэтому я всячески поддержал предложение моих жильцов, приобрел несколько комплектов шахмат, в складчину мы купили коньяк, я подумал, что коньяка будет мало и – была не была! – купил кубок. Бог с ними, с этими деньгами! Началась игра. И вот тут-то я и заметил, что игра идет какая-то странная. Я не ребенок, пан Ковальский, меня не обманешь, от меня ничто не скроется. Заметил я, что игра идет необычная…

– Что же в ней было необычного?

– Игра велась с каким-то особым ожесточением, я бы сказал, даже с яростью! Кубок кубком, коньяк коньяком, это понять можно, да и моральное удовлетворение – вещь нешуточная, но не идти же по тру… Ох, извините! Просто я заметил – некоторые играли так, как будто от результата партии бог знает что зависело, какие там кубок и коньяк…

– У вас создалось впечатление, что ставкой в игре было что-то гораздо более важное?

– Вот именно! Я сразу это почувствовал.

– А вас не удивило, что Рожновский не играл? Когда я разговаривал с Милевским…

– Еще как удивило! А у вас голова работает, пан Ковальский, ха-ха-ха! Ой, работает! Я сам был удивлен и даже спросил об этом Рожновского, он отделался ничего не значащими словами – дескать, у него нет времени, то да се, дела в Щецине, которые требуют постоянного присутствия…

– И все-таки, говорят, он присутствовал при всех партиях, которые играла его супруга?

– Вот именно! – Боровский с уважением посмотрел на детектива. – На это время у него нашлось. Да что тут, я не сомневаюсь, что он помогал ей выигрывать.

– Все, что вы мне сообщили, чрезвычайно интересно. А как вы сами думаете, что было ставкой в турнире?

– Думаю, что шкатулка.

– Та самая, которую искал Рожновский? Мне рассказала о ней панна Чедо. А кто, по вашему мнению, был наиболее заинтересован в исходе игры?

– Милевский и скандинавы, ну и в некоторой степени художник, хотя он и не очень сильный игрок. И еще, разумеется, пани Рожновская.

– А в шахматном турнире этого года?

– Вы же сами видите – те же!

– Ваше мнение об игре художника?

– В этом году он играет несравненно лучше, прошлым летом одни проигрыши, смотреть не на что. А теперь подумайте хорошенько, пан Ковальский, над тем, что происходит на турнире. Кто был его инициатором? Пан Милевский. Кто проявляет наибольшую заинтересованность в исходе турнира? Пан Милевский. Кто проявляет наибольшую энергию и настойчивость в игре? Пан Милевский. Ну и самое важное – в прошлом году он наверняка был бы победителем турнира, если бы не Наталья Рожновская…

– Вот и мотив.

– О! Вы все понимаете. Идем дальше. Рожновский. Почему он не играл? Почему вместе с женой обманывал других участников турнира? Почему сбежал за границу? Наверняка что-то знал и почувствовал, что милиция идет по его следу.

– А норвежец?

– Тоже хорош, доложу я вам! Знаете ли вы о его тяжелом материальном положении? Ага! По виду не скажешь! А я в этом году даже не хотел сдавать ему комнату. Я солидный коммерсант, у меня свои принципы, и я вовсе не намерен заниматься благотворительностью. Прошлым летом сколько у меня было из-за него неприятностей, вы не представляете! И решил – все, больше с ним дела не имею. Но в этом сезоне за него поручился господин Ингмар Свенсон, и я пошел на уступки. Посмотрим.

– Так в этом сезоне он не оплатил авансом своей комнаты?

– Не оплатил. У него и не было денег. Представляете? Даже наших…

Спохватившись, что сказал лишнее, Боровский попытался перевести разговор, опять предложил Баксу выпить, потом неуклюже попытался исправить сказанное:

– Да нет, вы не подумайте… Вырвалось у меня не то, что я хотел сказать. У меня вся бухгалтерия в порядке, финотдел никогда не имел претензий, я в любой момент могу показать мои бухгалтерские книги… А наши деньги ничуть не хуже, пан Ковальский, ни капельки не хуже. Да что там, даже лучше! А кстати, не господину ли Нильсону давала в долг деньги Мария Решель? Ну, те самые семьдесят тысяч, о которых вы говорили. Хотя вряд ли.

Такая рассудительная женщина… А в финансовых вопросах даже излишне рассудительная.

– Жаль, что только в финансовых. Будь она столь же рассудительна в других вопросах, наверняка осталась бы жива.

– Золотые слова, пан Ковальский, золотые слова! Ну и последняя информация. – Боровский сделал паузу, чтобы произвести большее впечатление. – Знаете ли вы, что «Альбатрос» я купил у пани Рожновской? Как, знаете? А от кого? От журналиста? Известный болтун, ну да тем лучше, ибо то, что я намерен вам сообщить, связано с домом. Так вот, Наталья Рожновская, светлая ей память…

– Урожденная Миллер…

– Да, урожденная Миллер, получила этот дом в наследство после смерти отца, у которого светлой памяти пани Решель еще до войны была домработницей! А, каково? Что вы на это скажете?

Ничего нового Боровский не сообщил, но для детектива важно было само желание владельца пансионата информировать его о таких вещах. Ну и, разумеется, тот факт, что предположения Бакса оказались верны. Поэтому он вежливо ответил:

– Это очень ценная информация, благодарю вас. Я сегодня же позвоню моему другу в воеводское управление МВД, пусть приезжает и сам занимается распутыванием дела. А меня интересует вот что. – И он тоже сделал паузу для пущего эффекта. – Куда подевалось завещание?

Рюмка коньяка в руке Боровского дрогнула, однако он быстро оправился.

– О каком завещании вы изволите спрашивать?

– О завещании пани Решель, я узнавал у нотариуса, его нигде нет.

– А, – с облегчением выдохнул Боровский, – я и сам думал об этом, но не проверял у нотариуса, нет, не проверял. Видимо, пани Мария не составила завещания, жаль, столько денег отойдет государству! А ведь я много для нее сделал, вряд ли кто был ей ближе…

– Ну, так я загляну ненадолго в подвал.

Подвальные помещения «Альбатроса» были в образцовом порядке, везде чистота. Стены побелены, полы выложены керамической плиткой. По левой, восточной стороне коридора первой комнатой оказалась баня, вернее, финская сауна – комфортабельная, можно сказать, просто замечательная, и, к сожалению, не действующая, о чем свидетельствовал толстый слой пыли, покрывающий скамьи и пол. Ах, что за пол! Сделан он был из чередующихся белых и черных мраморных квадратов. Сравнение с шахматной доской напрашивалось само собой. Бакс сосчитал мраморные квадраты восемь на восемь. Надо же, какое совпадение!

За сауной находилась лестница и затем длинный коридор, постепенно сужаясь, тянулся до противоположной стены. Вот котельная – плохо освещенное помещение с большой печью, какими-то агрегатами и сплетением толстых и тонких труб. Здесь же находилась куча кокса, лопаты, небольшой столик, две табуретки и шкафчик. В котельной было жарко, поскольку несмотря на лето отдельные агрегаты топились для хозяйственных нужд. Над кучей кокса виднелось довольно большое окошко без стекла, но с решеткой. Детектив внимательно рассмотрел эти владения кочегара Лизенги, затем осторожно пробрался к окну и, приподнявшись на цыпочки, осмотрел подоконник. Через это окно в котельную кидали уголь, о чем свидетельствовали засыпанный углем подоконник и забившийся в решетку кокс. Убедившись в этом, Бакс отвернулся от окна и вздрогнул.

На куче кокса валялись какие-то ботинки. Осторожно взобравшись по осыпающимся хрустящим комьям наверх, Бакс протянул руку и достал их. Это были мужские ботинки большого размера на толстой рифленой подошве, о которых говорится «на гусеничном ходу» или «тракторы». Иностранная модель, коричневого цвета, с коричневыми шнурками. «В похожие был обут ночной стрелок. Если это те самые, вопрос: зачем он их бросил сюда? Точно такие видел я на ногах у Нильсона, и размер вроде тот же».

Взяв со столика в котельной старую газету, детектив завернул в нее ботинки, затем осмотрел оставшиеся помещения подвала. Осматривал уже без особого интереса, просто для порядка. Прачечная, помещение для сушки белья, какой-то чулан, мастерская с длинным верстаком и двумя тисками и наконец мастерская Боровского, запертая на патентованный замок.

Оказавшись в своей комнате, Бакс развернул газету и осмотрел ботинки. В извилинах рифленой подошвы он обнаружил засохшую грязь с приставшими к ней травинками. А та ночь была дождливая… Задники ботинок смяты. Бакс улыбнулся. Он почти не сомневался, что именно эти ботинки были на ногах того, кто стрелял в него в ту ночь.

Каждая автомашина имеет свой тайник, владелец устраивает его в соответствии со своими вкусами и потребностями. В данном случае тайник не был особенно хитрым, хотя надо отдать должное владельцу машины – сделан с умом.

«Фиат 125п» – собственность Боровского – стоял во дворе, остальные автомашины – в длинном здании, служащим гаражом, с несколькими въездами. Были там две автомашины марки «вольво», один «таунус» и один «мерседес» – машины скандинавов и Милевского.

Попасть в гараж не составляло труда, особенно для Бакса, у которого в голове были кое-какие сведения по части проникновения в запертые помещения, а в руках – набор необходимых для этого инструментов, предоставленный ему поручиком Вятером, которому, в свою очередь, их любезно одолжил знакомый медвежатник.

В гараж детектив забрался средь бела дня, но через окно, помещенное под крышей. Внутрь проникало мало света, и Баксу пришлось несколько минут просидеть без дела, пока глаза не привыкли к слабому освещению. Вскоре он уже смог рассмотреть во всех подробностях все четыре машины – новые, красивые и удобные. Детектива интересовала лишь одна из них. Дверной замок – тонкая вещь, но опытная рука, вооруженная не менее тонкими инструментами, без труда справилась с ним. Тихий треск – и дверца автомашины открылась.

Красивая темно-красная обивка с выпуклым узором, в луче заплутавшего солнечного света сверкнул никель. Матово-черное рулевое колесо, золотые и красные надписи на приборной доске. Радиоприемник. Детектив нажал на кнопку, золотом осветилась шкала – Варшава, концерт по заявкам. «Дорогой и любимой бабушке в связи с ее восьмидесятилетием прошу передать шлягер „Ах, где же эти мужчины?“ в исполнении Дануты Ринн и рок-группы». Милый, любящий внучек… Так, с чего начнем? Сиденья? Старо! Если разобраться, все уже было: шасси, колеса, багажник. В конце концов, автомашина – не небоскреб и даже не самолет, где запросто можно спрятать несколько килограммов взрывчатки – и ищи-свищи! Но искать надо, искать методично, обшарить все подряд. Как бежит время! Лучше не смотреть на часы. Ясно, что всего он и так не успеет осмотреть, как всегда, надежда на счастливый случай, на то, что повезет, на то, что осенит вдохновение и он найдет тайник.

Бакс прекратил поиски и выключил радиоприемник. Тишина. Минута отдыха. «Эх, вот бы в такой машине прокатиться с ветерком, хотя бы по Вислостраде! Прокатишься, как же, а ограничение скорости? Ничего, сотня на спидометре – тоже неплохо». Уже несколько лет Бакс мечтал о новой машине, давно хотел сменить своего «горбунка», хоть и привык к нему. Скопил уже порядочно, но на хорошую машину, даже на «фиат 125п», все равно не хватало.

Тихо, темно. Бакс опять включил приемник. Заграничная модель, таких он еще не видел – ручки, кнопки, рычажки. Над радиоприемником располагалось несколько небольших клавишей под номерами. Бакс нажимал на них по очереди. Стоп, это что? После нажатия на одну из клавишей приемник поехал вперед, и Бакс еле успел подхватить его рукой. Теперь он лежал на ладони, странно плоский – ох уж эта современная техника! Япония! Чего только не придумают люди!

Бакс заглянул в углубление, откуда вывалился радиоприемник. Какие-то металлические заклепки, тоже пронумерованные, опять манипуляция пальцами, и вот стенка с заклепками отскочила, открывая взгляду тайник. Нашел-таки!

Тайник был довольно глубоким, но лежал в нем всего-навсего кусок какой-то материи. Жаль, пустой, а ведь детектив так на него рассчитывал! Ну да ладно, теперь вытащить тряпочку, разумеется, обернув руку носовым платком. Осмотрев фланелевую тряпку, детектив улыбнулся: на тряпке сохранились четкие отпечатки предмета с острыми краями. Положив фланель на место и закрыв тайник, Бакс вставил радиоприемник. Где-то там, в эфире продолжался концерт по заявкам, может, как раз пела любимая певица Аристотеля Ева Демарчик? Гараж он покинул очень собой довольный.

За ужином как обычно собрались все проживающие в пансионате. Был и журналист, который совсем оправился и чувствовал себя настолько хорошо, что улыбался и шутил, как в лучшие времена. И ужин уписывал, как в лучшие времена, жалуясь на то, что в больнице его морили голодом. Оно и понятно – диета.

Разговор за столом велся на посторонние темы, никому не хотелось говорить о неприятном. Лишь врач пытался припомнить события прошедшей ночи, ведь он, как-никак, был одним из действующих лиц и проявил самообладание и даже мужество. Никто, однако, не поддержал затронутой им темы, и он, не найдя понимания, тоже замолчал.

– Когда бы вы могли приступить к отложенной партии? – спросил Милевского норвежец.

– Если не возражаете, завтра.

– Хорошо, пусть завтра. А в какое время?

– Я думаю, мы можем приступить к игре с самого утра, я надеюсь за ночь полностью оправиться.

После завтрака журналист подошел к Баксу и крепко пожал ему руку.

– Благодарю вас, Божена все мне рассказала.

Разговор с Боженой – она остановила Арта в коридоре – доставил ему большую радость. Во-первых, девушка поинтересовалась, не сердится ли он на нее за то, что она осталась с журналистом в больнице, что привезла Милевскому одежду. Арт совершенно не сердился, но ему приятно было, что Божена сочла себя обязанной объяснить ему свое поведение и узнать его мнение. Во-вторых, и это главное, девушка рассказала, что у нее состоялся серьезный разговор с женихом, что она сообщила ему свое решение, что он вынужден был принять его и покорно согласился ждать, пока она закончит учебу.

Уединившись в своей комнате, Бакс принялся рассматривать фотографии. Начал он с довоенной. Мужчина в окружении детей и молодая девушка, стоящая в стороне. Девушка – Мария Решель. А почтенного вида мужчина с усами, сидящий в кресле, – наверняка папаша Миллер. У него куча детишек – четыре мальчика и девочка… четыре сына и одна дочь… Наталья Рожновская!

Второй снимок не вызвал такого интереса, но зато доставил большое удовольствие, поскольку на нем была Божена. А теперь метрическое свидетельство о крещении Марии Решель. Пожелтевшая от времени бумага, выцветшие буквы. Метрика наклеена на картон, по краю для прочности заклеена пергаментной бумагой. Осторожно перочинным ножом детектив разрезал пергамент по краю и всунул пальцы внутрь, между картоном и метрикой. Так и есть! Он даже не испытал особого волнения, так как был уверен, что все равно найдет этот документ.

Тонкий лист бумаги был густо заполнен машинописными строчками. Немецкий язык, готический шрифт. Внизу круглая печать и подпись жирной тушью. Ключ от тайны и одновременно замок к ней. Маленький лист бумаги… Завещание старика Миллера.

Завещание,

составленное в Свинемюнде 5 декабря 1943 года в присутствии городского нотариуса Иакова Фельдмана.

I

Я, Норман Миллер, род. 18 января 1873 года в Кельне, мать – шведская гражданка Ингрид Андерсон, отец – немецкий подданный Хорст Конрад Миллер, проживающий в Свинемюнде, Дюненштрассе, находясь в здравом уме и полной памяти, распоряжаюсь принадлежащим мне имуществом следующим образом:

1. Сыну Курту – завод и акции судоверфи в г. Стокгольме,

2. Сыну Вольфгангу – акции судоверфи в г. Мальме и недвижимое имущество в этом городе,

3. Сыну Фрицу – акции судоверфи в г. Осло и недвижимое имущество в этом городе,

4. Дочке Кларе – недвижимое имущество в г. Штеттине и содержание в размере 10 тысяч марок в год, выплачиваемое равными долями упомянутыми выше лицами,

5. Сыну Конраду недвижимость в г. Свинемюнде и содержание в размере 10 тысяч марок в год, выплачиваемое как в п. 4.

II

Завещаю всем моим наследникам помогать друг другу, неустанно работать над приумножением доставшегося им имущества и утверждать идеалы, которым я следовал всю свою жизнь – борьбе с фашизмом и нацизмом во всех видах. Запрещаю продавать или передавать другим лицам завещанное мною имущество.

III

Семейные драгоценности отдаются на сохранение моей дочери Кларе, золотые шахматы, самая для меня ценная вещь – на сохранение старшему сыну Курту. После моей смерти, но не ранее, чем самый молодой из наследников достигнет двадцати пяти лет, все мои наследники должны собраться в родном доме в Свинемюнде и избрать путем игры каждого с каждым на шахматном турнире лучшего шахматиста, которому и достанутся семейные драгоценности и золотые шахматы Тот, кто не примет участия в турнире по собственной воле, лишается упомянутой выше части наследства. И здесь мне хотелось бы всем моим детям дать совет: неустанно совершенствуйте свое мастерство в шахматной игре, этой королевской игре, которой я посвятил значительную часть своей жизни, помните о защите и о том, что иногда победу в самой важной партии вырывает черный конь. Вы обязаны знать все варианты и возможности игры черным конем для того, чтобы уметь предвидеть каждый ход противника и неожиданно напасть на него. Правильно понявший мои слова станет самым богатым в нашей семье.

IV

Моей верной служанке Марии Решель завещаю 30 тысяч марок единовременно и обязываю сына моего Конрада обеспечить ей пожизненную возможность проживания в доме нашей семьи в Свинемюнде.

Данное завещание составлено в восьми идентичных экземплярах. Все наследники получают по одному экземпляру, седьмой остается у нотариуса, восьмой же я передаю нашему адвокату, поручая ему проследить за исполнением моей воли.