Текст книги "Дом тихой смерти (сборник)"

Автор книги: Ежи Эдигей

Соавторы: Яцек Рой,Т.В. Кристин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 39 страниц)

– Как это «не подвел?» – удивился я.

– Обычно я со своими клиентами договариваюсь заранее, мы письменно уточняем сроки, поэтому если кто-то отказывается в последний момент, то создает тем самым для меня определенные трудности. Мы, владельцы частных пансионатов, предпочитаем иметь дело с постоянными клиентами. Знаете, как-то привыкаешь к людям, да и они привыкают к порядкам в пансионате. Для меня это особенно важно, ведь я человек одинокий, хозяйки в доме нет…

Жаль, что все комнаты уже сданы, ведь Баксу хотелось поселиться именно в «Альбатросе», как он сам сказал, когда мы ехали в Свиноустье. А может быть, все-таки попытаться?

– Как жалко, что у вас не осталось ни одной свободной комнаты, – начал я. – Мой друг, научный работник из Варшавского университета, приехал сюда недели на три – отдохнуть и попрактиковаться в шведском языке. Как жаль…

Я очень надеялся, что у Боровского найдется какой-нибудь уголок, и, как тут же выяснилось, не ошибся.

– А я думал, что вы психолог! – воскликнул хозяин пансионата. – Есть, есть у меня комнатка. Небольшая, правда, но удобная и даже уютная. Очень, очень неплохая комнатка, хотя и выходит она во двор, и располагается на третьем этаже, и темновата немного, но очень, очень неплохая. Вообще-то я ее никогда не сдаю, знаете, мои почтенные жильцы… Нет, я хочу сказать – одной комнатой я располагаю, так что если она подойдет почтенному пану…

– Подойдет, вполне подойдет, – не дал ему закончить Арт. – Была бы лишь постель и стол для работы – больше мне ничего не надо. Я ведь в отпуске.

– Ах, а я давно забыл, что такое отпуск, – вздохнул хозяин. – У моря живу, а моря практически не вижу.

Постель там есть, в комнатке стоит очень удобная тахта, сейчас распоряжусь поставить еще письменный стол. Только… плата вперед.

Хотя комнатка была и маленькая, и темноватая, хозяин содрал за нее ровно четыре тысячи. И располагай (любимое словечко Боровского) Арт лишь этими четырьмя тысячами, с завтрашнего дня ему пришлось бы не только отказывать себе во всем, но и просто положить зубы на полку. И все равно я радовался тому, что Арту удалось поселиться в «Альбатросе». Первый шаг к раскрытию тайны «Альбатроса» был сделан.

Я возвращался в Щецин, оставив друга один на один… знать бы, с кем! Не исключено, что с преступником. Или с преступниками. Бедный Аристотель! Порой он меня довольно-таки сильно раздражал. Особенно не нравились мне его шуточки в тех случаях, когда обыкновенному смертному бывает не до шуток, его постоянные насмешки над милицией. Но все это мелочи. Имел ли я право подвергать его риску? Ведь я отдавал себе отчет в том, что он оставался среди людей, каким-то образом причастных к двум преступлениям. Ведь я прекрасно знал по опыту наших прошлых совместных дел, что Арт, увлекаясь психологической стороной расследования, совершенно забывал о собственной безопасности. В Юзефове он «при исполнении» был ранен в плечо, в Варшаве дважды получал ломом по голове, так что потом ему пришлось порядочно полежать в больнице. Я уже не говорю о других, более мелких переделках, в которые он попадал из-за желания помочь нам. А ведь в «Альбатросе», судя по всему, орудовал опасный преступник. Или преступники. И убийство Рожновской в прошлом году, и попытка задушить Марию Решель вчера свидетельствовали о том, что мы имеем дело с преднамеренным, хладнокровно обдуманным и исполненным преступлением с применением одинаковых средств – снотворного и шелкового шарфа.

Естественно, я позаботился о том, чтобы работники милиции в Свиноустье обеспечили Арту негласную охрану, но все равно, находясь в доме, он оставался один на один… с кем?

Комната, предоставленная Аристотелю Баксу, находилась в мансарде. Это действительно была очень небольшая комнатка со скошенными стенами, маленькое оконце которой выходило прямо на крышу пансионата. Хозяин объяснил, что соседняя комната, более комфортабельная, предоставлена студентке Божене Чедо, а третья комнатка по той же стороне мансарды, с окнами во двор – доктору Полтыке. Две комнаты по другую сторону, окна которых выходили на парадный подъезд и которые носили гордое название «апартаментов», так как «располагали» отдельной ванной, занимал известный варшавский журналист Милевский.

Смеркалось. Двух часов сна Баксу хватило на то, чтобы хорошо отдохнуть и после умопомрачительных развлечений прошлой ночью в щецинском «Каскаде», и после утомительного дня. Теперь, оставив вещи в своем новом жилье, Бакс отправился на очень важную встречу. Ему предстояло первый раз в жизни увидеть… Балтийское море.

В пансионате было пустынно и тихо. Пользуясь прекрасной погодой, его жильцы не торопились возвращаться на ужин с вечерних прогулок, а прислуга занималась своим делом где-то внизу.

Приморский бульвар. Широкие аллеи, посыпанные желтой галькой, зеленые ухоженные газоны с искусно подобранными композициями разнообразных цветов: квадраты, круги, прямоугольники из роз, анютиных глазок, астр. Через дюны ведут выложенные плитками дорожки, вдоль которых высажены какие-то кусты причудливых форм, неизвестные карликовые деревца. Встречаются и небольшие рощицы обычных деревьев, перемежающиеся зарослями какой-то высокой травы или тростника. По широкой лестнице можно спуститься к бесконечному молу. В неярком электрическом свете он кажется призрачным. Людей здесь много, но они несуетливы, спокойны, переговариваются негромко, никто не нарушает торжественной тишины.

Безбрежность моря ошарашивала. Серую сталь воды, темнеющую с каждой минутой, слева освещали огни Альбекка, городка, лежащего уже в ГДР, справа – луч старенького маяка. Издалека доносилось пыхтенье буксиров, время от времени слышались гудки теплоходов.

Понадобилось немало времени, чтобы Аристотель Бакс пришел в себя после впечатления, произведенного на него морем, и немного освоился с его великолепием. Он присел на одну из скамеек, которые двумя длинными рядами тянулись вдоль бульвара, и с наслаждением вдохнул чудесный воздух. Перед отъездом из Варшавы он разыскал в какой-то книжной лавчонке старую брошюрку о Свиноустье, из которой почерпнул множество интересных сведений о микроклимате курорта, уникальных лечебных свойствах Приморского залива, и сейчас полной грудью вдыхал чистейший воздух, насыщенный озоном, микроскопическими частицами солей йода, брома – чего там еще? Нет, не преувеличивала брошюра, утверждая, что «этот огромный естественный ингаляторий благоприятно воздействует на здоровье человека».

Людей стало меньше, по большей части гуляли парочки. Оно и понятно – лучшего места для прогулок влюбленным не найти. Но вот прошла группа пожилых людей – эти, наверное, из местного санатория. Отдыхать и лечиться сюда приезжали люди со всех концов Польши – горняки и металлурги из промышленной Силезии, ткачи из Лодзи, жители столицы и других крупных городов бежали от шума и смрада к морю, чтобы отдохнуть и полечиться. Немало встречалось и иностранцев.

Издали неторопливо приближалась высокая девушка. «Неплохие ножки», – подумал Бакс, краем глаза наблюдая за ней. Девушка остановилась, осмотрелась, подошла к балюстраде и, облокотившись о нее, стала смотреть на море. Мнение молодого человека о ее нижних конечностях нашло новое подтверждение. «Мода на мини переживает периоды взлетов и падений, хорошо, что сейчас как раз взлет». Какое-то время девушка смотрела на морские волны, освещенные лучом маяка, потом оглянулась по сторонам еще раз и… направилась к скамейке, на которой сидел наш детектив. Трудно передать словами охватившее его смятение. Что это означает? Может быть, судьба? Или его взгляд обладает такой магнетической силой? «Да с чего я так переполошился? Ведь ничего же не произошло, обыкновенная случайность, сейчас все кончится».

Девушка присела на другой конец скамейки, и Аристотель смог убедиться, что у нее красивы не только ноги. Ну и что из того? Он-то себя знал прекрасно и отдавал себе отчет в том, что просиди он с красивой девушкой на одной скамейке всю ночь, даже весь следующий день, он ни за что не заговорит первым, никакая сила не заставит его преодолеть робость. Да, да, обыкновенную дурацкую робость! Другие на его месте сразу же завели бы разговор о погоде или о чем-либо другом, столь же простом и непритязательном. Почему же он не может? И о погоде мог бы поговорить, да и о более интересных и занимательных вещах. Мог бы, если бы не робость, парализовавшая и ум и язык. И вот всегда так. Неудивительно, что в свои тридцать с лишним он не только не был женат, но и не был серьезно увлечен ни одной девушкой. Ладно, пусть все так и остается – посидят молча, он может краешком глаза хоть полюбоваться на прекрасную незнакомку.

Девушка положила ногу на ногу, и Арт понял, что она намерена посидеть подольше. Может быть, именно на этой скамейке она назначила кому-нибудь свидание? Да нет, такие девушки не станут никого дожидаться, это как пить дать. Но какой профиль! И ножки.

И тут девушка повернулась к нему с явным намерением начать разговор. Охотнее всего Арт сейчас прыгнул бы в море, но этому помешала все та же робость, парализовавшая все его члены.

– Простите, – ее мягкий голос с некоторым опозданием доходил до сознания окончательно потерявшегося молодого человека, – мы, кажется, соседи?

Отчаянным, сверхъестественным усилием Арт заставил свой мозг работать. Соседи? Что она такое говорит? Он наверняка видел ее первый раз в жизни, на память ему жаловаться не приходилось, да разве и при плохой памяти человек может забыть такую девушку? А жаль, сейчас выяснится, что она ошиблась, и все кончится. Ну скажи же хоть что-нибудь, не молчи, нельзя же так.

– Я говорю, что мы соседи, – повторила девушка, и Бакс понял, что больше молчать никак нельзя. Но что ответить, если в голове ни одной здравой мысли?

– В данный момент, – выдавил он из себя, – мы действительно в некоторой степени…

– Не только.

– Я очень сожалею, но вы наверняка ошибаетесь… и я готов…

– Я живу в «Альбатросе» на третьем этаже, – спокойно продолжала девушка, – и я видела, как вы с паном Боровским входили в соседнюю комнату. Или я ошиблась?

«Старый дурак! Неужели трудно было догадаться?»

– Вы… вы… Божена Чедо? – Он сорвался со скамейки и встал перед ней на дрожащих ногах. – Разрешите представиться, Ар… Артур Ковальский.

– Очень приятно, – отозвалась Божена. – Выходит, меня вы уже знаете? Наверное, пан Боровский рассказал? Очень милый человек, не правда ли? И, вы знаете, делает замечательные фотопортреты В прошлом году сделал несколько моих портретов, даже хотел несколько работ послать на какую-то выставку, но я не согласилась.

– И правильно сделали. На этих выставках столько работ разворовывается…

– О чем вы говорите! Он фотографировал лишь голову, я же сказала «портреты», вы что, не расслышали?

Арт только собрался ответить, что не только прекрасно расслышал, но и один комплект ее портретов ему даже обещан, да вовремя прикусил язык.

– Извините меня и не гневайтесь за то, что сказал глупость, ладно?

– Ничего. Вы первый раз в Свиноустье?

– Вообще первый раз на Балтике. Какое море!

– Если первый раз, значит, вы должны пройти обряд крещения.

– Какой же?

– Выпить морской воды.

– Я охотно выпью половину моря при условии, что потом мы с вами зайдем куда-нибудь выпить чего-нибудь другого, – выпалил Аристотель и сам поразился своей прыти.

– Посмотрим, но предупреждаю, что я пью только вино. Вы слышали о несчастном случае у нас в пансионате?

– Да, пан Боровский рассказывал. И часто у вас так?

– Вы еще шутите! В прошлом году у нас было совершено убийство, об этом вы знаете?

– Знаю. Печальная история. А вы бывали до этого в Свиноустье?

– Я уже второй год приезжаю сюда. А вы часом не из милиции?

– Боже избавь! Неужели моя физиономия…

– Нет, только вы так ставите вопросы… Но куда смотрит милиция? Почему преступник до сих пор не найден?

– Знаете, статистика убеждает, что с раскрываемостью преступлений у нас…

– Бедная пани Решель! Такая тихая, скромная женщина. Что она могла сделать, почему на нее покушались?

– Вы совершенно правы, – горячо подхватил Арт. – Задушить должны были кого-нибудь другого, например, одного из шведов или… пана Милевского.

Реакция девушки на эту невинную шутку была совершенно неожиданной. Она вздрогнула и побледнела так, что это можно было заметить даже в вечерней темноте. Ужас, наполнивший ее большие глаза, сделал их еще больше.

– Боже мой, что с вами? – воскликнул Арт, схватив ее за руку. – Извините, я не хотел… Вам плохо?

– Нет, нет, уже все в порядке. Просто мне стало страшно. Я вспомнила ужасное убийство в прошлом году…

– Ради бога, простите меня за мою глупую шутку. – Бакс сам был испуган неожиданной реакцией студентки на его слова.

– Не беспокойтесь, мне уже лучше. Вы из Варшавы?

– Да.

– Вы слышали о спортивном журналисте Милевском?

– И слышал, и часто видел его по телевизору, и читаю его статьи в журналах. Очень бойкое перо.

– Правда? – обрадовалась Божена. – Мы с ним знакомы, вот почему мне стало страшно, когда вы назвали его фамилию среди предполагаемых жертв. Может, пройдемся?

– С огромным удовольствием. И знаете что – пошли по пляжу, ведь должен же я пройти обряд крещения.

Они встали с лавочки и по лестнице сошли на еще теплый песок. Божена сняла сандалии и, взяв их в руки, первой шагнула в воду. Бакс одним взглядом окинул ее стройную фигуру и даже не услышал скрипа песка под ногами.

Вода была теплой, легкие волны ласково омывали ноги. Идти было так приятно, что они не заметили, как отмахали километра два, обгоняя других любителей вечерних прогулок по морю. Молодые люди почти не разговаривали, величественная безбрежность моря, торжественное спокойствие теплого вечера не способствовали болтовне. Каждый из них думал о чем-то своем, лишь изредка роняя слова. Так дошли они почти до государственной границы, до будки и башни, на которой темнели головы пограничников, и повернули обратно.

– А как же крещение? – остановилась Божена. – Давайте, пейте вот тут, пусть немного воды будет польской, немного немецкой.

– Вообще-то, скорее всего вода тут шведская, ведь ветер гонит ее с севера, – сказал Арт. – Впрочем, какая разница?

Он набрал в сложенные ладони морской воды и выпил ее одним глотком. Вода была невкусная, солоноватая, но не столь соленая, как он ожидал.

– Ну вот, теперь вы свой человек. Как вам прогулка?

– Прекрасно. Никогда не думал, насколько чудесной может быть прогулка по берегу моря.

– Вы видели море на закате и вечером. Теперь вы должны увидеть восход солнца над морем. Я не замучила вас своей болтовней?

Арт с искренним возмущением опроверг столь несправедливое обвинение, он мог бы ходить так всю ночь, но нот замаячили очертания мола. Девушка надела сандалии, они поднялись по лестнице и по дорожке вышли на приморский бульвар. Здесь было шумно и оживленно. Беззаботная курортная публика, уютные разноцветные огни фонарей, ярко освещенные окна бесчисленных кафе, пансионатов, домов отдыха, санаториев.

Молодые люди расстались в холле пансионата уже добрыми знакомыми. Девушка направилась в гостиную-столовую, а наш детектив, будучи под впечатлением нового знакомства и пытаясь разгадать истинную причину внезапного испуга Божены, так задумался, что чудом не налетел на пальму, стоящую у лестницы.

В первый день августа хозяин «Альбатроса» организовал для своих постояльцев нечто вроде танцевального вечера по случаю начала их курортного сезона, как это делается во всех респектабельных санаториях и домах отдыха для нового заезда отдыхающих.

Когда Бакс спустился вниз, он застал в гостиной уже всех проживающих в пансионате. Здесь царила почти семейная атмосфера, так как все знали друг друга по прошлогоднему отдыху. Хозяин постарался создать соответствующее настроение, чему в немалой степени способствовали приятная музыка, свечи, кофе, пирожные и вино.

Боровский очень неплохо справлялся с ролью гостеприимного хозяина, успешно соперничая белизной воротничка и манжет, видневшихся из-под прекрасно скроенного серого костюма, с белоснежными рубашками иностранцев. Вместе со взрослыми здесь же находился и мальчик, Олаф Свенсон. Его дядя Ингмар иногда, выключив магнитофон, подсаживался к пианино и своей прекрасной игрой вносил немалую лепту в приятную атмосферу вечера.

Взоры всех присутствующих обратились к новенькому, когда он вошел в гостиную. В первый момент Бакс испытал неловкость, но тут же оправился и, заняв указанное ему место, принялся рассматривать присутствующих.

За пианино, наигрывая фрагменты из известных оперетт, сидел Ингмар Свенсон, высокий, с проседью, мужчина. Такими мы обычно представляем себе стопроцентных английских джентльменов. Вольф Свенсон очень походил на брата, разве что ростом пониже. Его жена – внешне типичная шведка, с прямыми светлыми волосами, благоухающая дорогими духами, производила впечатление спокойной, благодушной женщины, хорошей матери и хозяйки. Улыбаясь, она то и дело призывала к порядку непоседу Олафа.

«А вот этот наверняка Полтыка», – Аристотель окинул взглядом молодого полноватого мужчину в огромных очках, мощной оправы которых с избытком хватило бы на пять пар обычных. Молодой врач изо всех сил старался выглядеть солидным – и, надо сказать, безуспешно. Быть может, причиной этого была несолидная одежда: фланелевая рубашка и обычные синие джинсы.

У окна двое мужчин стоя вели разговор. Один из них, уже немолодой, с короткой испанской бородкой и трубкой во рту, в скромном, но дорогом костюме, выглядел типичным преуспевающим чиновником, второй, помоложе, одетый с небрежной элегантностью в светлый отлично скроенный костюм, наверняка не имел никакого отношения к миру деловых людей. «Петер Нильсон и журналист Милевский, – решил детектив. – Милевскому не дашь больше сорока, хотя ему уже пятьдесят два года, как следует из материалов дела. Интересный мужчина, ничего не скажешь».

Божена была прелестна. Изящное платье цвета кофе с молоком выгодно оттеняло ее загар. «Ах, что за девушка!»

«А вот это супруги Ковалики». Художник, мужчина средних лет со жгуче-черными, явно крашеными волосами и усами, был одет так, как полагалось всякому уважающему себя представителю богемы: невероятного фасона и расцветки костюм, на шее небрежно повязан яркий шелковый шарф. Цвет его лица, и особенно носа, красноречиво свидетельствовал о пристрастии художника к крепким напиткам.

Супруга художника, женщина намного старше его («ну конечно, разница в десять лет»), всячески старалась подчеркнуть свою роль «доброго духа» и «ангела-хранителя» мужа, причем делала это так назойливо и демонстративно, что чувствовалось, объект забот с трудом удерживался от грубости по ее адресу.

Владелец пансионата, представив собравшимся своего нового жильца («Пан Артур Ковальский, научный работник, сотрудник Варшавского университета»), пригласил все общество занять места за столиками и с профессиональной улыбкой предложил выпить по бокалу за то, «чтобы погода благоприятствовала, чтобы отпуск у всех прошел с пользой для здоровья, чтобы все дни светило солнце и чтобы все сумели приобрести такой же прекрасный загар, как наша очаровательная панна Божена». В общем, банальный тост. Небанальным было лишь пожелание «поменьше таких происшествий, как прошлой ночью».

Мария Решель уже, видимо, совсем оправилась после пережитого, потому что помогала Розочке обслуживать гостей. Пили вино, и Аристотель отметил про себя гримасу неудовольствия на лице художника.

Приятная обстановка, уютная комната, оживленные разговоры. Бакс принимал в них самое активное участие, но про себя не переставал удивляться тому, что видит и слышит. Ведь собравшиеся на этот дружеский вечер прекрасно отдают себе отчет в том, что среди них находится убийца, события прошлой ночи подтвердили это со всей очевидностью. Они не могут не знать этого и в то же время мирятся с таким положением, делают вид, что ничего особенного не произошло. Почему? Почему никто из них не протестует, не возмущается, наконец, просто не пытается уединиться, не принимать участия в сборище? Нет, надев маски довольных жизнью отпускников, они ждут чего-то, это явственно ощущается. Чего? Что придет милиция и арестует преступника? Или что будет совершено новое преступление? А если так, знают ли они, кто станет очередной жертвой? Глупости, не могут они этого знать, разве что один из них знает… Или вот Мария Решель. Сейчас она, быть может, да нет, какое «быть может», наверняка! – подала кофе тому, кто несколько часов назад пытался ее задушить. Черт знает что такое! Двадцатый век, центр Европы, культурные люди, спокойная Польша, и вдруг такое! Потребуется несколько дней на то, чтобы узнать этих людей, понять, на что каждый из них способен. Удастся ли ему сделать это? Главное, чтобы они как можно дольше не знали, с кем имеют дело. Большая разница – общается ли человек с таким же отдыхающим, как он сам, или с детективом, следователем, милиционером. Надо поскорее взяться за изучение шведского языка.

Разговор тем временем шел на немецком. Арт отметил, что шведы и норвежец владели немецким отлично, что у них просто великолепное произношение, и это его даже удивляло как специалиста. Ведь его ухо улавливало малейший акцент. Боровский знал немецкий неплохо, хотя его речь и изобиловала местными диалектизмами, журналист говорил свободно, очень правильно и без всякого акцента, художник, как все силезцы, мешал немецкие слова с польскими, его жена пыталась изъясниться на каком-то фантастическом наречии, которое она считала немецким языком, доктор почти не умел говорить, хотя кое-что понимал, студентка знала немецкий очень слабо. Сам Бакс владел языком Гете не хуже иностранцев и Милевского, но не хотел, чтобы присутствующие это поняли, и потому, участвуя в общем разговоре, умышленно коверкал свой немецкий.

После нескольких бокалов отличного вина температура вечера, открывающего новый сезон, несколько прохладная вначале, значительно поднялась. Художник с Боровским затеяли жаркую дискуссию. Оказалось, их давно объединяет общий интерес к портретам: у художника – в живописи, у владельца пансионата – в фотографии. Жена художника намертво присосалась к молодому врачу, пытаясь получить бесплатно какой-то очень важный для нее совет, в ее жаркой речи то и дело слышалось «а как вы считаете, пан доктор», «значит, вы полагаете, пан доктор». Доктор еще больше надулся от сознания важности собственной персоны и изредка менторским тоном давал такие советы, снисходя к просьбам пани Ковалик. Наверняка ему казалось, что делал это он с должной солидностью, хотя на самом деле (для наблюдателя со стороны) все, что он говорил, звучало забавно, так как доктор совершенно не выговаривал буквы «р».

– Вам это категохически пхотивопоказано, дохогая пани, – разглагольствовал он. – И я утвехждаю это отнюдь не хуководствуясь мнением автохитетов, а исходя исключительно из собственных наблюдений пхиходы.

Заморских гостей интересовали вопросы польской экономики, торговли, культуры Они с уважением отзывались о достижениях польской промышленности, с удивлением отмечали высокий уровень жизни поляков, с умилением вспоминали примеры гостеприимства. Находили, правда, и недостатки у нас, например, со многими оговорками и в очень вежливых выражениях пожаловались на очень невежливое обслуживание в магазинах и на невозможность приобрести интересные, со вкусом сделанные сувениры по причине полного их отсутствия.

Милевский не отходил от Божены, занимался только ею. Его свободная манера общения с девушкой всячески подчеркивала их особые отношения, и Бакс с удивлением поймал себя на том, что начинает испытывать к журналисту антипатию.

– Нет, перевелись в наше время меценаты, – заявила супруга художника. (Занятый своими невеселыми мыслями, Бакс и не заметил, когда и как начался общий разговор на волнующую Коваликов тему.) – Художник, творческая натура, вынужден теперь большую часть драгоценного времени посвящать низменным проблемам, заботам о деньгах. Вот и приходится мастеру работать в спешке, учитывать сиюминутные веяния моды.

Ей возразил журналист, причем сделал это с присущим ему апломбом и знанием дела:

– Зато в наше время, как никогда до сих пор, государство поддерживает творческую интеллигенцию, предоставляя ей всевозможные стипендии из тысячи различных фондов, помогая в устройстве выставок, предоставляя путевки в дома творчества. Государство же зачастую само и приобретает их работы, хотя, скажем прямо, они не всегда сделаны на должном уровне.

Высокомерие и плохо скрываемое презрение к профану прозвучали в ответной реплике пани Ковалик:

– А вот об этом мы сами могли бы вам кое-что порассказать, пан редактор! Мой Олесь уже много лет безуспешно просит предоставить ему стипендию, его заявление о предоставлении государственной субсидии остается без ответа.

– Пан Александр рисует не то, что надо, – возразил ей журналист. – Если бы он писал акварели, уже давно не нуждался бы ни в каких субсидиях.

– Как вы можете такое говорить, «акварели»! – В голосе Ковалик было выражено все доступное ей презрение к этому жанру живописи. – Копеечные поделки!

Журналист хотел было ей возразить, но передумал, сочтя бесполезной дискуссию с бабой, и обратился к Баксу, чтобы переменить тему разговора:

– Я узнал, что вы тоже из Варшавы, приятно встретиться с земляком. Нравится ли вам здесь?

Желая закончить неприятный разговор с пани Ковалик и обратясь поэтому к Баксу, Милевский угодил из огня да в полымя. Бакс никогда не считался с условностями, вот и теперь на вопрос журналиста он ляпнул:

– Город и пансионат ничего себе, море великолепно, и мне бы здесь понравилось, но когда я подумаю о том, что ночью меня могут попытаться задушить, сразу становится не по себе. Видите ли, меня еще никогда не душили…

В ответ на такое заявление последовала немая сцена. Свой вопрос Милевский задал по-польски и ответ получил на том же языке, но иностранцы догадались, что произошло нечто экстраординарное, ибо все присутствующие поляки были явно ошарашены тем, что сказал новый постоялец «Альбатроса». Все они уставились на Бакса, выпучив глаза и открыв рот. Все, за исключением студентки.

«Странно ведет себя эта девушка, – подумал Бакс. – На набережной мое замечание испугало ее так, что она не могла этого скрыть, а тут делает вид, что не слышит».

На бестактное замечание Бакса счел своим долгом прореагировать медик:

– Ваши опасения беспочвенны, мой дохогой. Делом занялись следственные охганы, и у нас есть все основания полагать, что в самом скохом вхемени они хазгадают эту мхачную загадку.

«Редкий болван», – оценил про себя Арт этот образец красноречия молодого врача.

– Не знаю, не знаю, – возразил ему журналист, хотя и не сделал попытки избежать неприятной темы. – Я, знаете ли, не испытываю такого, как вы, доверии к нашим, как вы их охарактеризовали, следственным органам. Вы согласны со мной? – обратился он к Баксу.

«И что он прицепился ко мне? – рассердился Арт. – Ну погоди, я тебе отвечу». И вслух произнес:

– Я целиком согласен с вами. Буквально это самое я собирался сказать. Я тоже считаю, что эта… шахматная загадка слишком сложна для умов сотрудников нашего уголовного розыска.

Теперь вздрогнул журналист, захлебнулся вином, а его смуглое лицо покрылось бледностью. Однако он тут же взял себя в руки и задал вопрос, который просто не мог не задать всякий человек, услышав высказывание Арта:

– Вы о чем? Не понимаю, что общего шахматы имеют с преступлением?

– Да ни о чем, так просто сказалось. Ведь я разговаривал с вами, пан редактор, а для всякого телезрителя ваша особа обязательно ассоциируется с шахматами.

– А, вот в чем дело! – улыбнулся журналист, показав в ослепительной улыбке такие великолепные зубы, каким мог бы позавидовать любой американский киноактер. – А вы сами играете? – осведомился он явно просто из вежливости, хотя его взгляд оставался настороженным.

– Немного, зато очень люблю шахматные задачи. Много часов я провел в раздумьях над вашими шахматными композициями в журнале «Шахматы». Должен сказать, очень интересные задачи, сделаны с большим искусством, и разгадать их трудно, ох как трудно.

– Благодарю вас, я занимаюсь этим уже многие годы, составление шахматных задач доставляет мне удовольствие и… дает кусок хлеба. А вы что же, так и не пробовали играть?

– Играю сам с собой, и всегда проигрываю, хе-хе-хе. Играть по-настоящему вряд ли научусь, ибо в состоянии предвидеть лишь три хода вперед, на большее я не способен.

– Как хорошо, что вы не играете! – заметила Вожена. – Значит, я могу рассчитывать на ваше общество, когда всех остальных опять охватит это безумие.

Детектив притворился удивленным. Хотя актером он был плохим, изобразить удивление ему не составило труда при его глуповатой внешности. Во всяком случае, журналист счел своим долгом объяснить новенькому, что имеет в виду пани Вожена.

– Видите ли, мы тут в прошлом году проводили шахматный турнир. Приз турнира учредил наш гостеприимный хозяин – серебряный кубок и бутылка коньяка «Наполеон», купленная, впрочем, нами самими в складчину. Остроумно, не правда ли? В этом году мы хотим опять провести такой же турнир, может быть, и вы примете в нем участие?

– Что вы, где мне играть с сильными игроками! К тому же я не участвовал в складчине, так что спасибо за предложение. Откровенно говоря, у меня другие планы, я приехал сюда не только отдохнуть, но и поработать – заняться изучением шведского языка. Видите ли, в следующем году мне светит длительная командировка в Стокгольм…

– Ого! Хорошее дело!

– Пустяки, я привык. А главное, пан редактор, вы слышали, что сказала панна Чедо? Если сказано было всерьез, я готов отказаться не только от шахмат, но и от шведского!

– Вот это, я понимаю, аргумент! Хотя и сомневаюсь, что вы в состоянии овладеть за месяц языком нашего северного соседа.

– Попробую. И думаю, что буду иметь возможность также понаблюдать за интересными партиями вашего турнира, когда я прискучу панне Чедо.

– В таком случае заявляю, что ни одной партии вы не увидите!

– Смотри, Вожена, – с шутливой угрозой обратился к девушке Милевский. – Если ты так ставишь вопрос, я, пожалуй, откажусь от участия в турнире.

– А это твое дело. Если ты рассчитывал, что я намерена провести отпуск в одиночестве, одна гулять по набережной, одна загорать на пляже…

– В таком случае пусть решает большинство. – Милевский посмотрел на иностранцев.

– Без вас турнир очень много потеряет, – заявил старший из братьев Свенсонов.

– К тому же вы являетесь его фаворитом, – поддержал брата младший. – Уже в прошлом году кубок должен был достаться вам.