Текст книги "Дом тихой смерти (сборник)"

Автор книги: Ежи Эдигей

Соавторы: Яцек Рой,Т.В. Кристин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

– Вот смотрю я на вас и никак не пойму, – начал прокурор. Знакомы мы с вами что ли? Или просто раньше встречались?

– Что-то не припоминаю.

– Неужели я ошибаюсь? – Прокурор наморщил лоб, его реденькие бровки сошлись на переносице. – У меня хорошая зрительная память. Вам не доводилось сидеть в тюрьме? – Он заглянул в лежащую перед ним регистрационную книгу «Альбатроса». – Может быть, в Варшаве? Какое-то время мне пришлось работать в столичной прокуратуре.

«Чтоб ты лопнул со своей отличной зрительной памятью», – злился про себя Аристотель. Поскольку в свое время Бакс вел семинар для сотрудников уголовного розыска Варшавы, он боялся, что прокурор может его узнать, так как на его занятии приходили и работники прокуратуры.

– Ну ладно, это не имеет значения, – отказался прокурор от попытки вспомнить, откуда ему знакомо лицо Бакса. – Перейдем к делу. Вы первым вошли в комнату погибшей?

– Этого я не знаю. В комнату пани Решель я вошел в шесть часов двадцать минут.

– С часами в руке?

– На руке.

– Гм… Трудно предположить, что кто-нибудь был там до вас.

– Предположить? Да наверняка был!

– Кто же?

– Убийца!

– Потрясающе! – иронически усмехнулся суровый служитель Фемиды, но тут же согнал с лица улыбку. – У вас есть алиби?

– Какое именно?

– На сегодняшнюю ночь.

– Я спал в своей комнате.

– То-то и оно! Значит, нет алиби?

– Если бы я знал, что эта бедная женщина будет убита, я обязательно пригласил бы кого-нибудь к себе на эту ночь, например, красивую девушку. Хотя вы бы все равно мне не поверили.

– Конечно, не поверил бы! Вы и красивая девушка! Как вам это понравится, поручик?

В самом начале вышеприведенной «беседы» у поручика в глазах зажглись веселые искорки, а сейчас он воспользовался представившимся случаем и громко искренне расхохотался.

Довольный произведенным впечатлением, прокурор продолжил допрос:

– Ну ладно, шутки в сторону. Вы заметили в комнате что-нибудь необычное?

– Разумеется. И даже очень.

– Что же именно?

– Убитую пани Решель.

Прокурор стал совсем официальным, подтянулся, положил обе руки на стол. Руки у него были как у холеной женщины, ухоженные, белые. Видимо, он относился к тем жителям Свиноустья, которые избегали солнца и не пользовались благами курорта.

– Мне неизвестна причина вашего шутливого настроения, но предупреждаю: вы являетесь одним из подозреваемых.

– И вы сейчас меня официально допрашиваете как подозреваемого?

– Гм… Вижу, что процессуальный уголовный кодекс вам знаком. Тем лучше. Нет, пока я вас считаю свидетелем и беседую именно как с таковым.

– В таком случае вы забыли об одной мелочи, ну да бог с ней. Вы только и знаете, что нарушаете этот ваш кодекс. В чем еще могу быть полезен?

– Пока ни в чем. Сейчас, немедленно вы получите официальное извещение! Поручик, пожалуйста, выпишите и вручите этому гражданину официальное извещение с вызовом на допрос!

– Я не взял с собой бланков.

– Гм… В таком случае, я пришлю вам официальное извещение с курьером. А пока вы можете быть свободным и пришлите сюда следующего свидетеля. Януша Милевского, – сказал он, заглянув в блокнот.

– А вот это не входит в мои обязанности, пан прокурор!

Бакс поднялся в свою комнату и лег на постель. Ему брошен вызов, это факт. «Бедная женщина! Наверняка она что-то знала, иначе зачем было ее убивать? Ведь в шахматы она не играла. А что знала? Убийцу Рожновской? О чем-то догадывалась? Преступник торопится, что-то заставляет его спешить. На что же они играют в эти проклятые шахматы? И почему до сих пор из Щецина не прислали ответ на мой запрос?

Не исключено, что ключ от мрачной шахматной загадки следует искать за пределами нашей страны, уж слишком много здесь замешано иностранцев. К тому же Рожновский сбежал в Швецию, журналист собирается уехать туда же вместе с Боженой, ведь не случайно все это! Рожновский, если он убил свою жену… Постой, постой, какое в таком случае отношение к нему имела Решель? Да никакого, черт возьми!»

Детектив подложил обе руки под голову, устроился поудобнее, взор устремил в потолок. По потолку зигзагами двигалась муха, добралась до цели своего путешествия – абажура и скрылась в его углублении.

Детектив вспомнил о шарфах, которыми была задушена Рожновская, и его залила волна гнева. «Шарили в моей комнате!» Так нагло насмеяться над ним! Но тут же другая мысль заставила его улыбнуться. Он встал с постели. «Это только подтверждает мою догадку о том, что он спешит». Все явственней из ночной темноты проступали очертания убийцы. «Но на что же они играли, черт возьми?» Твердые правила шахматного турнира помогали в решении задачи, теперь в списке подозреваемых осталось лишь три человека, лишь три… Лишь?

Повестка на имя Ковальского была вручена Баксу в полдень. Принес ее посыльный из прокуратуры.

На следующий день в указанное время Бакс явился по указанному адресу. В большом здании из красного кирпича размещались суд, прокуратура и даже небольшая тюрьма. Последняя, правда, была отделена от остальных помещений, вход в нее был со двора Ее обитатели могли с полным правом утверждать, что проводили время на курорте. «Что-то я тебя долго не видел. Где ты был? – В Свиноустье».

«Прямо универсам для преступников, – размышлял Бакс. – Человек приходит в этот дом, тут его допрашивают, судят, оглашают приговор, тут же он и отсиживает срок, и все это не выходя на улицу».

Только что пробило восемь утра. Молодые симпатичные сотрудницы суда и прокуратуры еще спешили по коридорам в свои комнаты, стряхивая с себя остатки сна.

Кроме прокурора в кабинете оказался его помощник, одетый также в темный костюм, невзирая на разгар лета. Служба не дружба… Наличие, помощника прибавляло солидности хозяину кабинета.

– Имя, фамилия, имена родителей, место и год рождения.

На все вопросы Бакс давал четкие, вежливые и… ложные ответы, пользуясь тем, что от него не потребовали паспорта. Вот тогда бы он попался! Покончив с формальностями, прокурор выкатил на передний план самое тяжелое из своих орудий и дал немедленно из него залп:

– Вам принадлежали шарфы, которыми была задушена Мария Решель?

– Не могу отрицать.

– Но прояснить это обстоятельство мы можете?

– Обязан. Просто-напросто они у меня пропали.

– И вы считаете, что я удовлетворюсь таким пояснением?

– Я ничего не считаю, я лишь отвечаю на ваши вопросы.

– Подчеркиваю: этими шарфами была задушена женщина.

– Раз уж этому обстоятельству вы придаете такое значение, позволю высказать мое мнение: я не считаю, что в данном убийстве шарфы сыграли ту роль, которую вы им приписываете.

– Как это приписываю! Ведь они были обнаружены на шее пострадавшей. Да вы и сами были тому свидетелем!

– Да, я видел их на шее пострадавшей, ну и что из этого? У вас уже есть заключение судмедэксперта?

– А вот это не ваше дело! Ведь вы же подозреваемый.

– То подозреваемый, то свидетель! Опять эта путаница… Ну да не в том суть дела. Вы обязаны ознакомиться с заключением медэксперта, а если и после этого вы будете утверждать, что Мария Решель была задушена моими шарфами, то мне не останется ничего иного, как признаться.

– Вы будет учить меня, что мне делать? – Прокурор был так обижен, что Баксу даже стало его жаль. – Не гожусь я, видно…

– Минутку, пан прокурор, не торопитесь. Я вспомнил, вы сидели в первом ряду.

– Что?! В каком еще ряду?

– Ну, припомните, пожалуйста, два года назад, когда я читал цикл лекций в Главном управлении милиции в Варшаве. Вы мне тогда часто задавали вопросы.

Выражение лица молодого прокурора никак нельзя было назвать умным, но тем не менее свою способность мыслить он доказал, ибо велел помощнику выйти из комнаты. Потом протянул детективу руку.

– Прошу прощения, пан… Бакс? А я-то всю дорогу ломал голову, где это я мог вас раньше видеть? Извините, сразу не признал.

– Ничего страшного. О моем пребывании здесь знают майор Шиманский из Щецина и поручик Вятер, только они. Трудное это дело. Так что же говорится в медицинской экспертизе?

– Она еще не готова, сейчас я потороплю.

Вскоре они оба читали заключение медэксперта. В нем в числе прочего говорилось следующее: «Смерть последовала от удушения, вероятней всего руками. Преступник был в черных шоферских перчатках, о чем свидетельствуют пятна бензина и смазочного масла на шее убитой». Время убийства, по мнению врача – между двумя и тремя часами ночи.

– Откуда вы знали? – поразился прокурор.

– Видите ли, дело в том, что все мы, ведущие следствие – то есть вы, пан прокурор, работники милиции и я, – должны рассматривать все обстоятельства, связанные с преступлением, с двух разных точек зрения: одним глазом мы должны охватывать весь земной шар, а другим каждую его травинку. Мало того, мы обязаны еще и слышать, как эта травинка растет… Отдайте-ка мне эти шарфы, что бы ни случилось, я считаю, что они мне очень к лицу.

– Но на них могут быть отпечатки пальцев!

– Моих наверняка. И еще перчаток преступника.

– Откуда вы знали? – повторил свой вопрос прокурор.

– Да ведь они были так изящно повязаны, как это делается разве что перед выходом на прогулку. И кроме того, я знал, что сделано это было специально для меня. Он очень остроумный тип, этот преступник. Так я могу идти, пан прокурор?

Прокурор вынул из конверта шелковые шарфы и подал их Баксу.

Жизнь в пансионате постепенно входила в нормальное русло. Небо все еще оставалось хмурым, и хотя дождь лил уже не так сильно, о пляже не могло быть и речи. Оставались прогулки, экскурсии, ну и шахматы. Из всех участников турнира не потеряли ни одного очка только двое: Милевский и норвежец. Милевский разносил в пух и прах своих противников, Нильсон играл не столь эффектно, зато проявлял железную настойчивость. Фурор произвел художник: сначала он победил обоих шведов, затем сделал блестящую ничью с Боровским. Последний так расстроился – ведь в этой партии он был явным фаворитом, – что упился вдрызг и устроил дикий скандал ни в чем не повинной Розочке за какое-то упущение по хозяйству. А девушке и так приходилось нелегко, ибо после смерти Марии Решель на нее свалилось много дополнительных обязанностей – покупка продуктов, ведение счетов, помощь вновь нанятой горничной.

Мною неприятностей было и у доктора Полтыки. В то роковое утро он явился в пансионат в десятом часу утра, и первым, кого он встретил, был жаждущий деятельности прокурор. Он и занялся бедным доктором с энергией, достойной лучшего применения.

Медик юлил и выкручивался изо всех сил, чтобы не ответить ни на один из вопросов прокурора: где был, с кем, что делал. Когда он уже исчерпал все отговорки, то неожиданно сослался на… врачебную тайну, туманно намекал и на этику врача, хотя ночь, проведенная им в постели случайно встреченной дамы сомнительной репутации, не имела ничего общего ни с этикой, ни с врачебной тайной. Тем более, что упомянутая дама, явившись в тот же день в «Альбатрос» и напоровшись на того же сурового стража закона, обо всем чистосердечно и откровенно рассказала, объясняя, правда, случившееся пламенной любовью, которую она почувствовала с первого взгляда к доктору Полтыке. По ее словам, доктор испытывал к ней то же пламенное чувство.

Суровую душу прокурора не тронула эта романтическая история, и следующую ночь трепетный доктор провел в арестантской районного отделения милиции. Поручик Вятер не привык верить на слово показаниям проститутки, наоборот, знал, что их надо проверять и проверять, тем более если, как в данном случае, речь шла об убийстве… На следующий день он выпустил доктора, но с таким напутствием:

– Пока я вас выпускаю, нами установлено, что вы действительно были у этой девки, но считаю вполне допустимым, что можно было без особого труда от нее смыться и совершить преступное деяние, а потому с вас подозрение не снимается, пан доктор.

На всякий случай медик обратился за консультацией к адвокату, но вышел от него вконец испуганным, утратив последнюю надежду и солидную сумму злотых. Совсем потеряв голову, бедняга вновь и вновь пытался каждому из обитателей «Альбатроса» втолковать, что он ничего общего не имеет с «кошмахным пхеступлением». Над ним безжалостно издевались.

Больше всего доставалось бедолаге от студентки, которая с невинным видом вновь и вновь просила его рассказать «потрясающе романтическую историю» о любви с первого взгляда.

Детектив ходил по своей комнате и о чем-то интенсивно думал. Случайно бросив взгляд на настенный календарь, он отметил сегодняшний день – двенадцатое сентября. Значит, через неделю кончается шахматный турнир, а через десять дней и срок заезда в «Альбатросе». После этого скандинавы планировали отправиться на Мазурские озера и пробыть там до конца месяца.

«Каким образом преступник украл у меня шарфы? – размышлял молодой человек и сам себе ответил: – очень просто, воспользовавшись моим отсутствием взял ключ от моей комнаты из ящика, висящего в холле».

Придя к этому простому заключению, Аристотель отправился в магазин и купил – на милицейские деньги – замок серии «Лучник», точно такой же, какой был вставлен в дверь его комнаты. Затем с помощью нехитрых инструментов он поменял замок и сказал Розочке, что его комнату можно не убирать. Девушку это не огорчило, а Бакс с той поры перестал оставлять в ящике ключ от своей комнаты.

Снизу прибежала горничная с сообщением, что Бакса просят к местному телефону. Звонил поручик Вятер, чтобы сообщить информацию, полученную им недавно от своих людей. Буфетчица ресторана «Янтарь» – «это тот, знаете, на площади Свободы» – рассказала, что в роковую ночь – «около двух часов!» – доктор Полтыка купил у нее пол-литра водки. Добросовестный офицер милиции сообщил даже, что это была рябиновка.

– А закуску брал? – поинтересовался Арт.

– Того… не знаю, – смешался поручик. – Брал, наверное.

– Никакого «наверное», надо знать точно. А как ваши шахматы?

– Наметились некоторые успехи, я уже выиграл у сына две партии.

– Поздравляю, а теперь попробуйте сыграть с кем-нибудь посильней.

– Слушаюсь!

Бакс спустился в гостиную. Мужчины сидели за шахматными столиками, Божена разговаривала с госпожой Свенсон. Увидев Бакса, она извинилась перед шведкой и подошла к нему.

– Уже знакомых завел? Флиртуешь?

– Ты о чем?

– Я слышала, как тебя звали к телефону.

– А, это так, один приятель.

– Арт, будь осторожен, а то влипнешь в историю, как наш пан доктор.

Сидя за шахматным столиком, доктор Полтыка сделал вид, что не слышит шутки Божены.

«А доктор почему-то не сказал всего», – подумал детектив. Но подумал мимоходом, все его помыслы были устремлены к Божене… Она снилась ему каждую ночь, но после памятной морской прогулки избегала встреч наедине. «Зачем тогда она поехала со мной? Просто каприз или ей хотелось, чтобы журналист приревновал?» Милевский же на следующий день небрежно, как бы шутя, бросил Баксу: «Помогли вы мне, нечего сказать! Теперь она и слышать не хочет о браке!»

В гостиной продолжали играть в шахматы. Во имя чего шла игра, и кто в ней участвовал? Внимательно наблюдая за ходом турнира, Бакс сделал несколько важных выводов. Олаф и доктор наверняка не участвовали в большой игре, ибо слишком плохо играли. Это первый вывод. Второй: никаких шансов на победу не осталось ни у Боровского, ни у Вольфа Свенсона, ни у его брата – они все проиграли по две партии, а владелец пансионата потерял вдобавок пол-очка, сделав ничью, с художником. У последнего еще оставались шансы на победу, но для этого ему нужно было выиграть у норвежца и журналиста. Как в дальнейшем сложится судьба турнира, неясно. Частично эта неясность могла проясниться сегодня вечером, так как сегодня художник играл с Нильсоном. Вон они сидят друг против друга, сосредоточенные, серьезные, целиком ушедшие в борьбу.

Да, шахматы – это борьба. Прежде всего борьба нервов. Огромную роль в ней играет душевная, психическая стойкость, нередко она становится решающим фактором. Все остальное, как в настоящей битве: стратегия, выбор наилучших вариантов, гибкая тактика, замена некоторых избранных, вариантов на лучшие в зависимости от развития ситуации на доске, борьба за лучшие позиции и за фигуры противника, стремление предвидеть ходы противника, умение рассчитать свою игру на пять, шесть и даже семь ходов вперед. Шахматист должен обладать памятью компьютера, реакцией фехтовальщика, решительностью и смелостью альпиниста.

Норвежец нахмурил брови, закусил губу, время от времени нервно поглаживаю бородку. После каждого хода противника он целиком погружался в анализ ситуации на доске и вообще не замечал ничего вокруг, был сдержан и сосредоточен.

Совсем по-другому вел себя художник. Он вертелся, ерзал на месте, потирал руки после удачного хода или ударял по столу после неудачного. Сделав ход – а каждый раз он подчеркивал его, со стуком ставя фигуру, – он улыбался и победно оглядывал присутствующих, как бы ища у них подтверждения правильности сделанного им хода. Поведение художника во время игры могло раздражать его партнеров, и похоже, так и обстояло дело с норвежцем. Ковалик играл белыми. Он выбрал атакующий стиль игры, и при его тактических импровизациях это могло принести успех. Но художник просчитался.

В середине партии адвокату из Осло удалось выровнять игру, потом белые потеряли пешку, а вместе с ней и позиционное равенство. А потом стало ясно, что после окончания партии Ковалику не ходить в ореоле победителя. Эту партию Нильсон провел не блестяще, но проявил выдержку, последовательность, до конца использовал минимальное преимущество, и когда на доске белый король остался с одной пешкой, а черный – с двумя, он улыбнулся первый раз и поднял голову.

– Сдаюсь! – сказал художник и протянул норвежцу руку. При этом он не смог скрыть разочарования. – Не вышло.

– Вы были трудным противником, – произнес банальную утешительную фразу адвокат, и его слова вызвали на нервном лице художника болезненную гримасу. Он отдавал себе отчет, что турнир для него проигран. Ковалик встал и обратился к журналисту:

– Завтра мы сражаемся с вами, так предупреждаю, я буду драться как лев, терять мне нечего! Хвачу рюмочку и разделаю вас под орех!

Милевскому, как видно, изменило его обычное благодушие, он не поддержал шутливого тона Ковалика и зло ответил:

– Оставьте немного сил на послезавтра, ведь вам еще играть с Олафом!

Угроз художника он не воспринял всерьез, и для этого у него были основания. Играя с ним на следующий день белыми (судьба была милостива к журналисту, ему досталось по жребию играть белыми), он мощно атаковал и без труда выиграл у Ковалика. Художник был безутешен.

– Если бы я играл белыми, – не переставая, повторял он жалобным голосом, так что в конце концов Милевский вспылил и предложил ему сыграть еще одну партию, естественно, уже вне конкурса. На двадцать третьем ходу Ковалик получил классический мат, и этим закончились его шахматные перипетии.

– Вы обошлись слишком сурово с беднягой, – заметил детектив, поздравляя Милевского с победой.

– Жалость и спорт несовместимы, – возразил журналист. – Так же, впрочем, как и легкомыслие, недооценка противника. Боровский явно недооценил пана Ковалика и в результате потерял пол-очка, норвежец проявил излишнюю осторожность, как будто заранее настроился на ничью, и из-за этого чуть было не проиграл. С такими импровизаторами, как наш художник, я сражаюсь их же оружием – импровизирую и нападаю!

– Вам осталось сыграть партию с норвежцем. Его проигрыш не вызывает сомнений.

– Ничего подобного! Он прекрасно знает теорию и в нормальных условиях, то есть в матче, состоящем из двух партий, сделал бы с художником то же самое, что и я. Когда же играется лишь одна партия, ее итог трудно предвидеть, может победить и профан. В прошлогоднем турнире я победил его лишь на сорок седьмом ходу, после тяжкой борьбы. Я боюсь предстоящей игры.

Вечером Баксу опять позвонил деятельный поручик Вятер.

– Получены новые сведения. Во-первых, относительно закуски. Припертая к стенке буфетчица призналась: доктор купил студень из свиных ножек и треску по-гречески.

– К рябиновке-то? И что вы, поручик, думаете об этом?

– Подозрительно.

И я так думаю. А кто припирал буфетчицу к стенке?

– Лично я.

Не покупал ли он еще чего-нибудь? Печенье? Торт?

– Нет. Может, у них было…

– Ну а во-вторых?

– Я просмотрел вещи убитой Марии Решель, которые мы тогда опечатали, и обнаружил ее записную книжку. Может, она вас заинтересует?

– Что?!

– Записная книжка Марии Решель, ну, всякие там записи, так вот, я подумал…

– Черт возьми! И вы только теперь об этом сообщаете?

– Я как раз подумал…

– Немедленно привезите ее сюда, жду вас на улице!

Это был блокнот-календарь в черной дерматиновой обложке, заполненный записями самого различного характера. Записи велись около двух лет, видно, Мария Решель привыкла к этому блокноту и не хотела его менять на новый.

Детектив принялся листать страницу за страницей, внимательно читая записи. Столбики с перечислениями продуктов и промтоваров, ряды цифр, подсчеты сумм, номера телефонов. И наконец, на последних страницах календаря записи – короткие, лаконичные, но заставляющие задуматься.

Первая из них: «Опять 40 000». Вторая: «Я. колеблется», причем буква, обозначающая лицо, была написана так, что с равным успехом могла читаться и как «I» и как «J». Третья запись не содержала никаких разночтений, была, казалось бы, предельно ясной: «Наш брак будет оформлен в Польше, приготовить метрику и свидетельство о крещении, получить новый паспорт». А вот последняя запись совсем непонятна: «Н. Миллер 1943 год, 5 декабря».

Что же все эти записи означают? «Опять 40 000». Сумма, отданная в долг? Взятая в долг? Кем и кому дана? От кого взята? Кем одолжена? Если одолжена кому-то Марией Решель, тогда откуда у этой женщины такие деньги? Из своей скромной зарплаты столько откладывать она не могла. Какой-нибудь капитал еще с давних времен? Очень возможно. Слово «опять» означало, что уже не в первый раз сумма отдается или берется в долг. Брать такие деньги Марии Решель вряд ли была нужда, скорее она их одалживала. Экономная пожилая женщина вряд ли бы давала в долг крупные суммы незнакомому человеку. Может, кому-то из скандинавов? Например, для приобретения предметов искусства – картин, икон, старинных книг – да мало ли чего… Может, с этой целью их одалживал Ковалик? Хотя вряд ли, у художника никогда не водились деньги, ему пани Решель вряд ли дала бы в долг.

«Я. колеблется». Или «И. колеблется». Кто скрывается за этой буквой? Януш Милевский? Ингмар Свенсон? И почему колеблется? Что было известно убитой? Может быть, какая-нибудь тайна, которая и послужила причиной ее смерти? Ведь до сих пор так и не установлены мотивы преступления, а в шахматы пани Решель не играла.

Постой, постой, мотив сам напрашивается. Пани Решель одолжила кому-то крупную сумму денег, сорок тысяч плюс еще не известную сумму, одолженную ранее, может, не меньшую, а когда настало время платить, должник решил таким образом…

Третья запись ничего не проясняла, а лишь запутывала и без того не очень логичный ход рассуждений Бакса.

Сплошные догадки и предположения, ничего конкретного. Плюс интуиция, которая до сих пор никогда не подводила детектива, однако в этом странном деле…

Ну и наконец – за кого собиралась замуж эта немолодая женщина, к тому же выглядевшая старше своих лет, изнуренная тяжелой многолетней работой? Милевский упомянул о подслушанном разговоре, но это же смешно – Боровский намного моложе ее. И зовут его Роман. Из жильцов пансионата по возрасту больше всего подходит Ингмар Свенсон (и буква «И» кстати), да и почему он «колеблется» понять можно. Швед выглядит прекрасно, хотя и немолод, заботится о своей внешности, к тому же он богат. Он и Мария Решель? Сомнительно.

Запись о том, что брак предполагается оформить в Польше, заставляла задуматься. Логичный вывод – жених иностранец.

Может, все-таки Ингмар Свенсон?

Последняя запись представляла сплошную загадку. «Н. Миллер 1943 год, 5 декабря». Стоп! Рожновская! Эта запись относилась к ней. Бакс вспомнил, что девичья фамилия Рожновской была Миллер. Но что означает дата?

Солнечная погода, уже два дня назад установившаяся на восточном и центральном побережье, добралась наконец и до Свиноустья. За несколько часов высохли навесы и размокшие плетеные кабины, песок бесконечных пляжей просыхал на глазах, вода в море быстро нагревалась. Город сразу повеселел.

Ожил приморский бульвар, запахли цветы, воздух наполнился ароматом шашлыков. Вернулся на свое место малый оркестр Щецинской филармонии, и перед эстрадой-раковиной на бульваре опять стали собираться любители хорошей музыки.

Пляжи расцветились сотнями ярких зонтиков, тентов и купальных костюмов. И опять самые азартные курортники чуть свет спешили на пляж, чтобы занять лучшие плетеные кабинки или трудолюбиво выкапывать и обустраивать «грайдолек» – яму в песке, которая на несколько дней станет пристанищем для всей семьи. Опять выстроились длинные очереди полуголых людей за лодками, надувными матрасами и морскими велосипедами.

Бакс, как и остальные курортники, вовсю пользовался хорошей погодой, неотступно сопровождая на пляж Божену. Милевский не мог ему помешать. Журналисту предстояло сыграть в турнире еще три партии. Две из них – с владельцем «Альбатроса» и младшим Свенсоном – дались ему нелегко, он их выиграл лишь после тяжелой борьбы, к немалому удивлению остальных участников турнира. Они были уверены, что Милевский шутя разделается со своими противниками.

Отгородившись от остальных загорающих полосатым тентом, Аристотель и Божена могли свободно поговорить.

– Меня обругал твой жених, – сообщил Арт, подставляя солнцу спину. Сколько он ни загорал, тело никак не желало приобретать мужественную шоколадную окраску. Кожа лишь обгорала да покрывалась какими-то некрасивыми пятнами.

– Почему тебя? Ведь жениться он собирается на мне! – Девушка лежала на спине, солнце ей не вредило, золотистый загар лишь усиливал ее очарование. – Я сказала, что о наших делах мы с ним поговорим осенью, в Варшаве.

– Если все закончится благополучно, ты выйдешь за него замуж?

– Не знаю, я к нему уже привыкла, он очень заботится обо мне. Арт, ты раскроешь это дело?

– Ты спрашиваешь об этом так, как будто речь идет о том, люблю ли я темное пиво.

– А ты любишь?

– Люблю.

– Ну так как?

– Охотно выпил бы, если бы мне его сейчас дали.

– Да я не о том.

– Раскрою. Для этого я сюда и приехал.

– Знаешь, Арт, мне все время кажется, что в нашем пансионате еще что-то произойдет.

– Не исключено.

– И ты так спокойно об этом говоришь!

– А мне хорошо! Солнце, море, красивая девушка…

– Я тебе нравлюсь?

– Да, ведь я тебе уже это говорил.

– Не говорил, а сболтнул по пьянке.

– Я сказал правду.

– Значит, я тебе нравлюсь?

– Я бы соврал, если бы стал это, отрицать.

– Ты всегда так разговариваешь с девушками? Ведь знаешь, что мне хочется услышать.

– Ты мне очень нравишься, – сказал он так, что девушка приподнялась и посмотрела ему в глаза.

– И ты хотел бы видеться со мной в Варшаве?

«Что на нее нашло? – удивился Арт. – Кокетничает со мной, что ли? Разве не видит, что я от нее без ума?» Он кивнул головой.

– У тебя есть телефон? Хочешь, я позвоню тебе? Сходим куда-нибудь, посидим. Или съездим в Беляны, осенью там чудесно.

– А что скажет…

– …Януш? Он не запрещает мне встречаться с друзьями.

– И не запретит после свадьбы?

– Я не выйду за него, пока не кончу института, – решительно сказала девушка.

– Так ведь еще три года ждать! Он согласится?

– А это уж как ему будет угодно. Я все хорошо обдумала. Хочу быть независимой, а для этого надо иметь специальность.

– Кем ты будешь?

– Я занимаюсь плаванием, получу специальность инструктора по плаванию, может, потом стану тренером.

– А он знает о твоем решении?

– Знает. И думает, что я шучу. Арт, ты работаешь в милиции?

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Я не очень люблю тех, кто работает в милиции, извини.

– Не извиняйся. Я работаю ассистентом на романо-германском факультете Варшавского университета.

– Ничего себе! То-то Януш мне говорил, что ты притворяешься, будто не знаешь немецкого. И шведский наверняка тоже знаешь.

– Шведского я не знаю, как раз учу его, а немецкий действительно знаю.

– А у меня один только английский, да и то, ты представить себе не можешь, сколько у меня с ним хлопот! Спятить можно!

– А ты займись им всерьез, это прекрасный язык. Если позвонишь мне в Варшаве, я с тобой немного позанимаюсь, и у тебя пойдет, вот увидишь.

– Ой, Арт, я по гроб жизни буду тебе благодарна! Хоть и стыдно, но признаюсь – у меня на осень переэкзаменовка.

– А что тут стыдного? Вот я, например, ни за что не сдал бы экзамен по плаванию.

– Да ладно тебе! Ну если ты работаешь не в милиции, а занимаешься расследованием, значит, ты детектив-любитель?

– Ты мне льстишь, какой я там детектив!

– Ну что ты, мне Януш сказал, что ты знаменитый детектив, что ты раскрыл музейную кражу, что ты…

– Не преувеличивай. Тогда мне просто случайно повезло. А он не злится на меня?

– За что же?

– Да из-за тебя.

– Нет. Он знает, что я не ребенок и сумею сама решить, что и как.

«Неужели проиграл? – подумал Бакс о журналисте. – Тридцать лет разницы. Все-таки это очень много. Совсем другое дело… пятнадцать! Ой, старый дурень! Опять размечтался. Чтобы тебя полюбила такая девушка?»

Он взглянул на студентку. Светлые длинные волосы, красивое лицо с большими, сейчас закрытыми глазами, прекрасная фигура в изящном белом костюме бикини, золотистая кожа, наверняка гладкая и нежная, так и тянуло ее погладить. Длинные стройные ноги. Когда она шла по пляжу, на нее засматривались все – молодые и старые. Ладно, хватит об этом, нечего и надеяться, чтобы он понравился такой девушке.

– Пойду попробую взять лодку, – сказал он Божене.

Ему повезло, и скоро они были далеко от берега. На воде было намного приятней, чем на раскаленном пляже. А какой воздух! Он греб не торопясь, не очень ловко. Божена полулежала на носу и пристально смотрела на Аристотеля.

– Арт, у тебя была девушка?

– В каком смысле?

– Ну, ты любил когда-нибудь?

– Была, и не одна, – бодро соврал он.

– А вот и не верю! Целоваться ты не умеешь. Поплаваем?

– А как же лодка?

– А мы вокруг.

Девушка плавала как рыба. Бакс не знал толком ни одного стиля, но очень старался и отчаянно молотил воду ногами и руками. Потом они с трудом вскарабкались обратно в лодку.

– Ох, какая роскошная вода! – восхищалась девушка. – Арт, ты ничего плаваешь, но не умеешь работать ногами.

– Я?! Не умею? Да я работал ими, как черт! Сама видела, как махал.

– Вот именно, махал без всякого толку, а работать ими надо уметь.

– Научи. Давай так: я тебя буду учить английскому, ты меня – плаванию.