Текст книги "Дом тихой смерти (сборник)"

Автор книги: Ежи Эдигей

Соавторы: Яцек Рой,Т.В. Кристин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)

– Разве вы не выиграли? – притворился удивленным Арт.

– К сожалению, я проиграл… пани Рожновской.

– Что?! – вскричал Бакс, стараясь, чтобы в его голосе как можно искреннее прозвучали и недоверие, и удивление, и возмущение. – Вы, один из лучших польских шахматистов, проиграли женщине?

В ответ Милевский выдал одну из своих профессиональных улыбок телезвезды, правда, на сей раз несколько вымученную:

– Что ж, я всегда был джентльменом. А если серьезно, пани Рожновская была очень сильной шахматисткой. В нашем турнире она не проиграла ни одной партии, а я могу вас заверить, что наши скандинавские друзья тоже сильные игроки. Да и остальные участники турнира не хуже – я имею в виду присутствующих здесь пана Боровского и нашего славного художника Ковалика.

Произнося фамилию последнего, журналист позволил себе допустить чуть заметную ироническую интонацию.

– А Рожновский разве не играл?

– Рожновский не принимал участия в турнире, потому что должен был часто отлучаться, ездил в Щецин по делам чуть ли не через день. Если бы он играл, наверняка без труда справился бы с любым из нас. Так что вы решили, будете играть?

– Нет, благодарю вас.

– Жаль, нас семь человек, как раз не хватает одного игрока для пары.

– Я буду играть! – выкрикнул Олаф.

– Веди себя прилично, Олаф, – одернула его мать, но Милевский поддержал мальчика:

– Пусть играет, он для своих лет очень неплохой шахматист. В прошлом году он принимал участие в игре вне конкурса и, надо сказать, сражался отчаянно…

– Я выиграл у пана доктора! – опять не выдержал мальчик, вторично вызывая гнев матери и краску стыда на физиономии доктора.

Вечер «по случаю открытия курортного сезона» продолжался. Ничто больше не нарушало его мирного течения. Немного танцевали, было выпито еще несколько бутылок вина.

И потекли обычные курортные дни. Погода стояла великолепная, солнце палило вовсю, и жильцы «Альбатроса», как положено отдыхающим, проводили все дни на пляже. Виделись лишь за обедом – разморенные, загорелые, а некоторые так и просто обгоревшие на солнце до того, что клочьями слезала кожа.

Лишь супруги Ковалики не ходили на пляж. Превратив одну из комнат в мастерскую, художник все дни трудился. Он писал или пейзажи, очень недурные, или натюрморты – довольно однообразные, с постоянно повторяющимся «цветочным мотивом». Иногда, по настоянию жены, он мучился над портретом, который, как правило, ему не удавался, и не только потому, что позировала жена, а просто не лежала у него к этому душа и каждый раз приходилось совершать насилие над собой. Свободные часы супруги предпочитали проводить не на свежем воздухе, а за столиками многочисленных кафе, полупустых, ибо большинство отдыхающих загорало и купалось.

На четвертый день пребывания в Свиноустье Аристотель Бакс шел быстрым шагом по главной улице города, держа под мышкой грамматику и словарь шведского языка. Войдя в здание почтамта, детектив заказал разговор со Щецином.

«Коммутатор воеводского управления милиции? Соедините меня, пожалуйста, с майором Шиманским… Павел? Привет! Что нового? Ничего, в порядке, погода прекрасная. Мне нужен Рожновский, да, у тебя, завтра, я утром буду в Щецине, здесь регулярно курсируют катера на подводных крыльях, тогда и поговорим, привет». Арт честно старался не перерасходовать казенные деньги и свел разговор к минимуму, сразу же положив трубку, хотя за три минуты разговора он заплатил бы столько же, сколько и за одну.

Прекрасное средство сообщения – катер на подводных крыльях! Путешествие доставило Арту огромное удовольствие. Как ракета, несся катер по гладкой морской поверхности, лишь изредка сбрасывая скорость, а потом опять приподнимал нос и мчался вперед. Ровно гудели мощные моторы. Трасса от Свиноустье до Щецина длиной в семьдесят километров по Щецинскому заливу была преодолена ровно за час. В морском порту Арта ждала машина из управления.

Я с радостью встретил друга.

– Ну как твоя шахматная партия? – спросил я его.

– Ход за противником, а я, как видишь – грамматика и слова.

– Так шахматная партия закончена?

– Она только начинается. Это умная игра, Павлик, поэтому я и не удивляюсь, что ты…

– Рожновский сейчас прибудет, – перебил я, посмотрев на часы. – Как ты просил, мы вызвали его на десять утра. Тебе потребуется протоколист?

Арт укоризненно посмотрел на меня:

– Вот что солнце делает с человеком… Этот тип придет сюда не для того, чтобы признаться в убийстве собственной жены. И магнитофон не включай, ленту понапрасну не порть. Разве что он и в самом деле решит признаться.

В дверь постучал сержант и доложил, что ко мне прибыл некий Рожновский. Я велел просить.

– Рожновский, мужчина лет пятидесяти, принадлежал к тому типу людей, даже внешний вид которых говорил о том, что они преуспели в жизни. Спокойный, исполненный собственного достоинства, он держался свободно, удобно разместился в кресле и закурил предложенную мной сигарету. На Арта даже не взглянул. А если бы и взглянул, вряд ли бы запомнил молодого человека с маловыразительным лицом, гладко причесанного. На всякий случай (а вдруг Рожновский появится в «Альбатросе») Арт спрятал очки и гладко причесался – и сразу изменился до неузнаваемости, не нуждаясь ни в каких дополнительных мерах по изменению внешности.

– Мы вызвали вас в связи со смертью вашей жены, – начал я, не зная толком, что сказать, а Аристотель молчал и не думал приходить мне на помощь. – Вот коллега хотел бы задать вам, спросить вас…

Тут Рожновский снизошел до того, что обратил свое внимание на Бакса:

– У вас есть что-нибудь новое?

– Не совсем. – Без очков Бакс выглядел как-то странно, производил впечатление робкого молодого человека. – Я хотел спросить… спросить… почему вы не принимали участия в прошлогоднем шахматном турнире в «Альбатросе»?

Прежде чем до меня дошел смысл этого вопроса, я был изумлен реакцией на него Рожновского. Он побледнел, руки его задрожали так, что он с трудом погасил в пепельнице сигарету. «Видно, в этих шахматах и в самом деле что-то есть», – подумалось мне.

Так как Рожновский продолжал молчать, Арт спросил его:

– Вам неясен мой вопрос?

– Нет, ясен, конечно, – спохватился тот. – Извините, но он… но я… это так неожиданно. Я шел в управление милиции в надежде узнать новое о моем деле, может, дать дополнительные сведения, если бы они понадобились милиции…

– Вот и считайте, что милиция как раз хочет получить такие сведения. Я слушаю вас.

Рожновский не сразу решился ответить, ясно было, что он пытается собраться с мыслями, думает, что сказать.

– Не понимаю, какое значение могут иметь шахматы, но если это вас интересует… Видите ли, у меня в прошлом году не было отпуска. Впрочем, у меня, как правило, вообще не бывает отпусков. Я, знаете ли, являюсь владельцем небольшого частного предприятия, которое требует моего постоянного присутствия в Щецине, а кроме того, я достаточно устал от шахмат за прошедший сезон, то есть за осень и зиму, впрочем, я намерен оставить большой спорт, молодежь наступает нам на пятки…

Речь его была хаотичной, мысли разбегались. Бакс четко сформулировал второй вопрос:

– Насколько сильной шахматисткой была ваша жена?

– Наталья, светлая ей память, играла хорошо, для женщины даже очень хорошо, в женских чемпионатах Польши наверняка была бы среди сильнейших, но никогда в них не участвовала. Она хорошо знала шахматную теорию, помогала мне в работе над партиями, ездила со мной на соревнования, в том числе и за рубеж. И хотя у меня на ответственных турнирах есть помощники, ее помощь всегда была очень ценной.

– Охарактеризуйте, пожалуйста, силы остальных участников прошлогоднего турнира.

– Извольте. Милевский сильный шахматист, на мой взгляд, излишне рискованно играет, но как раз у таких игроков получаются нередко прекрасные партии. Великолепно играет также норвежец.

– А остальные?

– Оба шведа неплохие игроки, но им не хватает опыта игры в турнирах и чисто психической выдержки. Остальные – любители, незнакомые даже с азами высшей шахматной теории. Хотя должен сказать, что владелец пансионата, пан Боровский, нередко озадачивал нас сильными эндшпилями, правда, не всегда умел ими воспользоваться. Да, школы ему не хватает…

– И ваша жена всех обыграла?

– Нет, предстояло еще сыграть партию с норвежцем, господином Нильсоном. Это была решающая партия турнира, она определяла победителя. Причем жене достаточно было свести партию к ничьей, потому что адвокат потерял очко в игре с Милевским.

– А если бы она проиграла?

– В таком случае, поскольку у норвежца, Милевского и моей жены было бы по одному проигрышу, им пришлось бы втроем разыгрывать дополнительные партии.

Рожновский уже успокоился и давал короткие ясные ответы на все вопросы Бакса. Чувствовалось, что говорит он со знанием дела. Рука Арта по привычке потянулась к шевелюре, но он вовремя вспомнил, что сменил прическу.

– Не найдется ли у тебя чего-нибудь холодного попить? Проклятая жара…

Я позвонил по телефону и попросил принести из буфета несколько бутылок темного пива. Мы с наслаждением потягивали холодное пиво, некоторое время в комнате стояла тишина. Я снял пиджак и предложил Рожновскому сделать то же. Он последовал моему примеру, однако оставался по-прежнему напряженным и угрюмым.

– Интересно, – произнес Арт, как бы разговаривая сам с собой. – Очень интересно. Однако послушайте, что я вам скажу. Ваша жена играла в шахматы не столь хорошо, как вы нам только что рассказали.

– Я сказал правду! И я не понимаю…

Арт отставил пустой стакан, встал и подошел к окну. Несколько раз прошелся по комнате. Он мне говорил, что это помогает ему думать. Наконец он вернулся на место и обратился к Рожновскому:

– Итак, скажите мне правду: как играла ваша жена, светлая ей память.

– Она играла неплохо…

– Неплохо… Это еще ни о чем не говорит. Допустим, вы мне сказали правду. Тогда… почему вы ей помогали?

Рожновский окаменел, его лицо стало серым. Дрожащей рукой он поднес ко рту и допил остаток пива, но все равно не мог произнести ни слова. Я пододвинул к нему пачку сигарет. Закурив, он произнес изменившимся голосом:

– Меня в чем-то подозревают?

Бакс не задумываясь жестко ответил:

– Разумеется! Вы один из подозреваемых, и учтите, единственный из них, дающий путаные показания. Вы скрываете от следствия факты, имеющие непосредственное отношение к гибели вашей жены. Очень жаль, что вы пытаетесь скрыть правду. Включи, Павел, магнитофон, начнем официальный допрос.

– Минутку! – перебил Рожновский. – Не надо официально, я скажу всю правду. Просто я не предполагал, что это имеет какое-то значение.

– Самое непосредственное!

– Жена сказала мне, что ей очень важно одержать победу в этом несчастном турнире. Почему – клянусь честью, не знаю.

– Сейчас вы говорите правду?

– Ее памятью клянусь – правду! Она меня просила – что я говорю? Умоляла! Умоляла чуть ли не на коленях, чтобы я ей помог выиграть в турнире. – Бледные щеки Рожновского покрылись красной краской.

– А вы не спрашивали – почему?

– Еще как спрашивал! Но она мне не сказала. Обещала потом все рассказать, а пока ни о чем не расспрашивать. Ну я и подчинился.

– Как вы это делали? Разработали какую-то систему условных знаков, сигналов?

– Да, – чувствовалось, что Рожновский говорит о действительно неприятных для него вещах, что испытывает искреннее смущение. – Я позволил себе такое один-единственный раз в жизни, поверьте, никогда до этого, сколько я играю в шахматы… – он заикался от волнения, краска стыда залила все лицо. – Сначала Наталье понадобилась помощь в игре со шведами, они оказались сильнее ее, ну а потом… потом, когда она начала партию с Милевским. С остальными она справилась и без моей помощи.

– Расскажите, как вы смогли ей подсказывать.

– Это очень просто, детские штучки. Для обозначения фигур мы разработали систему жестов, определенное движение рукой. Этого было достаточно, обо всем остальном можно было договориться взглядом.

– Пожалуйста, расскажите поподробнее о том, как протекала партия с Милевским. Неужели он не догадался?

– Нет, в партии с ним мы прибегли к другой системе. Наталья и Милевский сели за доску сразу после завтрака, меня при этом не было. Дело в том, что жена играла белыми, от нее зависел выбор начала партии, понимаете, в шахматах это очень важно, дебют определяет выбор тактики партии, ее стратегии. Мы с ней заранее все обсудили и пришли к выводу, что надо избрать наступательную тактику, втянуть журналиста в западню…

– Неплохо…

– Это легче сказать, чем сделать. Вот уже и миттельшпиль, а шансы у противников практически равны. Объявили перерыв на обед. У меня было время обдумать два варианта продолжения партии: один твердо гарантировал ничью, второй содержал в себе подвох… Журналист попался на крючок, ничего удивительного, я уже говорил, что он любит рисковать, на это я, откровенно говоря, и рассчитывал. Увлекшись погоней за двумя пешками, он проглядел ладью и вынужден был сдаться.

– Когда разыгрывался эндшпиль, вы находились в зале?

– В том-то и дело, что нет, ведь нам хотелось…

– Ясно.

– Именно поэтому он ничего и не заподозрил.

– А вы сами смогли бы выиграть у него?

– Да, без особого труда. Милевскому при известной теоретической подготовке явно не хватает опыта, навыков борьбы в турнирах. Недостаточно быть хорошим теоретиком, чтобы побеждать на соревнованиях. Впрочем, даже и в теории он не во всем силен, я заметил явные пробелы в его игре в обороне.

– Как он воспринял свое поражение?

– Он был очень расстроен и сам признал, что «переборщил», так он выразился. И в самом деле, он мог свести партию к ничьей.

Я с интересом слушал. Для меня понемногу становилось ясным, что «шахматная концепция» преступления, высказанная Баксом в самом начале расследования, находит свое подтверждение. Правда, я еще не знал, в каких случаях мой друг располагал фактами, а в каких действовал по интуиции, но уже было ясно, что он нащупал путеводную нить. Именно он. Мои сотрудники, даже самые опытные следователи, вряд ли стали бы расследовать преступление в «Альбатросе»… используя шахматную теорию.

– Что было похищено у вашей жены? – таков был следующий вопрос Бакса.

Рожновский взглянул на него с нескрываемым восхищением:

– Откуда вы это знаете? Да, у нее действительно были похищены драгоценности. Фамильные.

– Опишите их подробно.

– Четыре золотых кольца с драгоценными камнями, два дорогих колье, броши, несколько цепочек, другие мелочи. Жена держала их в красивой металлической, богато инкрустированной шкатулке, или ларце, не знаю, как поточнее выразиться.

– Да это целое состояние!

– Вы правы, миллионы злотых, трудно сказать, во сколько их оценили бы сейчас, оценка производилась много лет назад.

– И вы согласились, чтобы такие ценности она брала с собой на курорт?

– В конце концов это была ее собственность. Разумеется, я протестовал, высказывал опасение, что их могут украсть, но она стояла на своем. Пропажу драгоценностей я обнаружил после смерти жены.

– И не сообщили об этом милиции?

– Не сообщил. Я боялся лишних расспросов, мне вообще не хотелось привлекать внимание к размерам нашего состояния.

– Знал ли кто-нибудь о существовании шкатулки?

– Нет… думаю, нет. Впрочем, я не уверен.

– Где жена хранила шкатулку?

– Вот именно! За все время нашего пребывания в Свиноустье я ее ни разу не видел. Признаюсь, меня это беспокоило, как-то я даже попробовал сам ее отыскать, но, знаете, как-то неловко подозревать собственную жену, я поискал немного и бросил.

– Может быть, пани Рожновская отдала драгоценности на сохранение владельцу пансионата пану Боровскому?

– Я предполагал такое и даже сам спросил пана Боровского, но ему Наталья ничего не передавала.

Наступило молчание. Его прервал Бакс:

– Видимо, мне следует вам верить. Вы поступили правильно, если сейчас сообщили нам правду. И тем не менее, я не вправе удержаться от замечания. Так вот, у меня не вызывает сомнения тот факт, что если бы вы не помогли своей жене победить в шахматном турнире, а особенно – выиграть партию у Милевского, вы не были бы… вдовцом.

Эти жестокие слова странным образом не подходили к нашему неофициальному разговору за бутылкой темного пива, но я уже перестал чему-либо удивляться.

– Боюсь, вы правы, – отчаяние исказило лицо Рожновского, – я и сам чувствовал, что в этом турнире что-то не так. Жена моя отличалась решительным характером, наше предприятие почти целиком было на ней, у меня шахматы отнимали слишком много времени. Да, это была женщина с железным характером, и если она что-нибудь задумывала, то с моим мнением никогда не считалась. А сейчас я сообщил вам правду, господа, и готов все сказанное повторить для официального протокола.

– Я вам верю и еще раз повторяю: мы ищем убийцу вашей жены, и вы обязаны нам помогать, а не мешать.

– Теперь я рассказал вам все, что мне известно. Клянусь всем святым. И подчиняюсь во всем вашему решению.

– Пока у нас больше нет к вам вопросов, только просьба сохранить в тайне сегодняшний разговор. Его просто не было.

– Я понимаю.

– Если вы вспомните еще о чем-нибудь существенном, пусть, это будет мелочь, обрывок разговора, например, позвоните, пожалуйста, майору вот по этому телефону. А если вы мне понадобитесь…

– Вот моя визитная карточка, тут домашний телефон и телефон мастерских. Я все время буду в Щецине, в ближайшие дни никаких выездов не планирую.

Рожновский вышел. Арт взглянул на меня. По всей вероятности, у меня был не очень-то умный вид, так как он хмыкнул, а потом, не удержавшись, разразился смехом.

– Арт, что все это значит?

– Я ищу мотив.

– Шахматы?

– Шахматы – лишь ключ к нашей загадке. Я это понял уже тогда, когда знакомился с материалами дела. Сегодняшний разговор с Рожновским лишь подтвердил мое предположение.

– Может, не мешает моим людям присмотреться к нему?

– Пусть присмотрятся, только очень осторожно.

– Ясно. Значит, ключ ты уже нашел. Хорошо бы теперь и замок…

– Замок? – он заморгал, вспомнил об очках, порылся в карманах брюк, извлек очки и оседлал нос, затем характерным жестом взъерошил волосы. Теперь передо мной сидел давно знакомый мне, привычный Аристотель Бакс. – Найду и замок. Я был уверен, что наградой победителю шахматного турнира в «Альбатросе» были отнюдь не серебряный кубок и бутылка коньяка. Надеюсь, ты теперь согласишься со мной? Ставка была намного выше, она была настолько высока, что ради нее пошли на убийство. Замок в наших руках окажется тогда, когда я выясню, что это была за ставка. И если продолжить твою метафору, только тогда я открою дверь, за которой скрывается убийца.

Прежде чем уехать, он попросил меня выяснить для него, как он выразился, несколько «деталей». В числе этих «деталей», относящихся к биографии Милевского, Коваликов, Боровского, Полтыки и Марии Решель были несколько, касающихся скандинавов: что связывает братьев Свенсонов с норвежцем Нильсоном? Каково имущественное положение этих трех скандинавов? Бывали ли они в Польше до этого?

– А что, разве в материалах дела таких данных нет? – удивился я, хотя и знал, что Арт всегда прекрасно помнит все данные.

– Есть немного, но явно недостаточно. Да ты не переживай, там зато собрано множество других данных, правда, совершенно бесполезных.

– Почему ты не назвал панну Чедо? Она тебя ни капельки не интересует? – Я тоже позволил себе поиронизировать.

– С этой точки зрения нет, она вне всяких подозрений. Что же касается этой девушки вообще… Ах, старик, скажу я тебе, редко встретишь такую девушку. К тому же она и умная.

– Божена вне подозрений потому, что… красива?

– Нет, потому что она не играет в шахматы.

В «Альбатросе» начались приготовления к проведению нового шахматного турнира. Бакс был убежден, что турнир – фарс, дымовая завеса, ширма для убийцы, готовящего новое преступление. Что же разыгрывалось в турнире? Явным фаворитом турнира, считал детектив, был Милевский, путь к победе ему мог преградить лишь норвежец. Серебряный кубок, бутылка «Наполеона»… Шах и мат… Победа могла означать смерть. Рожновскую наверняка задушили потому, что у нее были почти стопроцентные шансы победить в турнире. Древняя прекрасная игра, а тут… Что же все это значило? «Черный конь» – так назвал неизвестного противника Аристотель – притаился в темноте.

Стоя у окна, Бакс не отрываясь смотрел на море. Шторм свирепствовал вовсю. Крутые волны с белыми гривами пены яростно набрасывались на пляжи, и волноломы. Над морем тяжело нависло свинцовое серое небо.

«И это называется август? Гораздо больше похоже на ноябрь». Он поежился. Уже третий день, не переставая ни на минуту, лил дождь, резко похолодало. Пляжи опустели.

Детектив задумался. Как ни верти, итог неутешительный. Приходилось признать, что со времени его приезда из Щецина дело не продвинулось ни на шаг, даже ни на полшага. Гораздо больших успехов удалось ему добиться в изучении шведского языка. Он уже овладел основами грамматики, выучил несколько сот наиболее употребляемых слов и освоил навыки разговорной речи. Здесь ему, несомненно, помогло постоянное общение со шведами, живущими в «Альбатросе». Особенно он любил болтать с Олафом, которого, в свою очередь, обучал немецкому. Мальчик гордился тем, что стал учителем.

Несколько раз Аристотель сопровождал Божену в ее прогулках, они побывали на танцах, посидели за чашкой кофе в переполненных закусочных Свиноустья. Девушка явно скучала, а немолодой журналист, что тут скрывать, не мог угнаться за ее юношеской энергией и жаждой развлечений. И тем не менее, с грустью отметил Бакс, Милевский ухаживает за ней вполне официально.

Мысли молодого человека были отрывисты и хаотичны, они рвались как тучи, клубившиеся над морем.

– Обдумываете следующий ход? – прервал его размышления чей-то голос.

Бакс обернулся. Красивое лицо журналиста осветила дружеская улыбка.

– Да нет, я ведь не играю, пан редактор.

«Вот это мужчина! – подумал он. – Пятьдесят за плечами, а какой красавец. А главное, какую девушку отхватил!»

Журналист выглядел намного моложе своих лет, чему в немалой степени способствовали легкая, стройная фигура, милая, благожелательная улыбка, постоянное ровное настроение и умение легко и быстро устанавливать дружеские контакты с людьми. Бакс ломал голову над его словами о следующем ходе. Что бы они значили? Неужели…

– Ужасная погода, – сказал он.

– Да, август паскудный, – согласился Милевский.

В гостиной кроме них находились Свенсоны с сыном и норвежец. Они смотрели какой-то фильм по телевизору. Остальные постояльцы пребывали в своих комнатах.

– Мне хотелось бы поговорить с вами, пан… Ковальский, – понизив голос, сказал журналист.

– А почему вы спотыкаетесь на моей фамилии? Так трудно ее произнести?

– Трудно, но прошу меня правильно понять. Я не люблю двусмысленных положений. Дело в том, что как-то к Варшаве мне показали вас и назвали фамилию, а я на свою память не жалуюсь.

«Ну вот, я и разоблачен, – спокойно подумал Бакс. – Впрочем, имеет ли это какое-нибудь значение для дела? Хотя и жаль».

– Я слушаю вас, пан редактор.

– Я уверен, пан Бакс, что вы приехали сюда не для того, чтобы изучать шведский язык. Мне не хотелось притворяться, что я вас не знаю, но даю слово – свое открытие я сохраню в тайне.

– Вы не расскажете обо мне даже панне Чедо?

– Не расскажу, слово джентльмена. И я бы хотел вам помочь.

– Гм… Благодарю. Я ничего не знаю и ничего не предпринимаю, поэтому помощь мне не нужна. Впрочем, этим делом я интересуюсь чисто теоретически.

– Мне хорошо известно, что в результате ваших чисто теоретических исследований много преступников очень даже практически болтались на виселице, ха-ха-ха! Для нашего тележурнала мой коллега сделал очень интересную передачу о краже картин из музеев – о деле, которое вы раскрыли. Как вы их, голубчиков, разделали под орех!

– Ваш коллега явно преувеличил мою роль, впрочем, то дело не было особенно трудным. А меру наказания им устанавливал суд, а не я.

– Разумеется, разумеется, я не хотел ничего дурного сказать. Но вернемся к нашим баранам. Правда, мне кажется, что я могу быть вам полезен.

– В таком случае я вас слушаю, пан редактор.

– Как бы это поточнее выразиться… Мне хотелось бы, чтобы вы меня правильно поняли. Видите ли, я, можно сказать, лично заинтересован в том, чтобы преступление было раскрыто как можно скорее. Это в моих интересах.

– В ваших интересах?

– Скажу вам откровенно, речь идет о Божене, о панне Чедо. В прошлом году я сделал ей предложение.

– Поздравляю, пан редактор, вы сделали прекрасный выбор, – сказал детектив, подумав про себя: «Чтоб ты лопнул!»

– Она не ответила мне ни «да», ни «нет», попросив время подумать, посоветоваться с родителями. Кстати, я был у них, они не против нашего брака. И все шло как нельзя лучше, а тут это несчастье.

– Если уж у нас пошел разговор начистоту, скажите, зачем же вы тогда приняли участие в шахматном турнире?

Журналист окинул детектива настороженным взглядом:

– Ваша ирония меня отнюдь не удивляет, но вы ошибаетесь, если усматриваете какую-то связь между убийством и невинным шахматным турниром. Однако вы правы в одном – смерть Рожновской помешала в осуществлении моих матримониальных планов. Это ужасное убийство почему-то так повлияло на девушку, что она изменилась до неузнаваемости, и наши отношения стали совсем другими. Нет уже прежней искренности, доверия, она просто избегает меня.

– А как с ответом на ваше предложение? Уже прошло много времени, она ведь обещала ответить.

– Вожена попросила дать ей еще время. Вот и тянется эта волынка, а я, как вы сами видите, уже немолод, мне бы хотелось создать семью. Сколько можно откладывать?

– Почему же изменилось ее отношение к вам?

– Не знаю. Может быть, она думает, что я как-то связан с этой ужасной историей, прямо она со мной на эту тему никогда не говорила.

– Вы ее любите, поэтому, возможно, вы и преувеличиваете, а на самом деле все обстоит не так.

– Пан Бакс, согласись она на брак со мной, я не стал бы вообще задумываться над нюансами ее отношения ко мне, но в данной ситуации это меня тревожит.

– Чего же вы от меня хотите? Или полагаете, что поимка преступника изменит ситуацию при условии, что этим преступником будете не вы?

– Именно так. Я отдаю себе отчет в том, что расследование может тянуться и тянуться, отдаю себе отчет и в том, что мою скромную особу пока нельзя исключить из числа подозреваемых. Поэтому я и прошу вас принять мою помощь. Думаю, что кое-какую информацию я мог бы вам сообщить.

– Это звучит многообещающе, пан редактор.

– Я буду краток. Вам следует заинтересоваться Рожновским и – пусть это не будет для вас неожиданностью – Боровским.

– Но почему?

– Я знаю, что у Рожновской была шкатулка с драгоценностями. Об этом сообщил мне именно Боровский. Так вот, после смерти Рожновской шкатулка пропала. Не здесь ли следует искать мотив преступления?

Бакс уже понял, что Милевский ведет свою игру, причем с ним, Аристотелем Баксом, обходится как с глупым мальчишкой-несмышленышем, но решил не мешать ему, а даже подыграть.

– В материалах дела ни словом не упоминается об этом.

– Бог мой, да все это расследование и гроша ломаного не стоит! Ведь что сделала милиция? Допросили каждого из нас по нескольку раз, тем дело и закончилось. Пан Бакс, вы обязательно спросите Боровского о шкатулке, если надо, я согласен на очную ставку.

– Очень благородно с вашей стороны, пан редактор, но не забывайте, что я тут инкогнито, а кроме того, разве вы не боитесь испортить ту милую атмосферу, что царит в пансионате? Было бы жаль… Но вернемся к делу. Итак, о шкатулке знали Рожновский и Боровский?

Да.

– А остальные?

– Думаю, что не знали. В конце концов, рискованно показывать многим такое богатство.

– Как и рискованно привозить его на курорт.

– Некоторые женщины не могут даже на день расстаться со своими драгоценностями.

– Может, вы и правы. Я и сам читал о… кажется, Софи Лорен и Элизабет Тейлор. Но ведь пани Рожновская не была кинозвездой. И вы считаете, что шкатулку забрал убийца?

– А кто же еще? Ведь она стала причиной убийства.

– Рожновский мог еще в Щецине захватить драгоценности.

– И тогда бы подозрения сразу пали на него.

– Пожалуй, вы правы. Ну, а Боровский? Ведь этот человек мухи не обидит.

– Пусть вас не вводит в заблуждение его внешность, пан Бакс. Боровский умеет делать свои дела. А как он использует Решель!

– Но он же и без того богат.

– Аппетит приходит во время еды. И вот еще информация, которая может представлять для вас интерес. Два дня назад, проходя мимо комнаты пани Решель, я слышал их громкую ссору, Решель и Боровского. Вы знаете, из-за чего они ссорились? Из-за того, что он отказывается жениться на ней!

– Боровский и Мария Решель?! В это трудно поверить. Ведь он молод, а она почти старушка. Нет, не могу поверить!

– И тем не менее я не ошибся, пан Бакс.

– Пожалуйста, называйте меня Ковальский. Во всяком случае, благодарю вас за информацию. Что касается шкатулки, это может иметь немаловажное значение, надо будет проверить.

– Я готов сделать соответствующее заявление и в письменной форме.

– Пока не надо. Однако вернемся к началу нашего разговора. Вы говорили о том, что лично заинтересованы в скорейшем раскрытии преступления, сообщили важную информацию и вправе рассчитывать на благодарность. Что я могу для вас сделать?

– Речь идет о Божене.

– Она не входит в число подозреваемых.

– Божена и не может иметь ничего общего с преступлением, это каждому ясно. Я говорю о другом. Мне хотелось бы, чтобы она изменила свое отношение ко мне. Не могли бы вы при случае замолвить за меня слово? Ах, правда, – журналист скривился и потер подбородок. – Ведь она не знает о вашей роли…

– Могу вас заверить, пан редактор, что если нам и случается с панной Чедо заговорить о вас, то от меня она слышит только самые лестные отзывы. Что же касается ее брака с вами… Боюсь, если она сама не захочет, вряд ли мне удастся ее уговорить, даже будь я самим Мегрэ или Пуаро. Впрочем, я бы и не взялся никогда за такую миссию. О моей роли, пожалуйста, никому не говорите. Это важно прежде всего… для вас.

За окном усиливалась непогода. Северный ветер продолжал нагонять тучи. Стемнело рано. В доме зажгли свет, подали ужин. Все обитатели пансионата собрались в столовой.

– Пхогноз гахантирует стабильную погоду, – пошутил доктор, – так что можно спокойно начинать тухних.

Турнир сразу же стал главной темой, все оживленно приняли участие в ее обсуждении. Говорили по-немецки.

– Я предлагаю завтра же и начать, – сказал владелец пансионата. – Кубок и коньяк (он указал на сервант) давно заждались. Пан редактор, не откажитесь составить список желающих играть, чтобы все было по правилам.