Текст книги "Жертвы времени"

Автор книги: Евгения Федорова

Часть 2 Повелитель драконов

Глава 14. Осень

Много недель подряд мне снится один и тот же сон. Меня окружает сероватый от недостатка света, полупрозрачный туман. Я неподвижно стою в этом сумраке перед стеной. На самом деле это не стена в привычном понимании этого слова. Не сооружение, а преграда, подобная затуманенному стекло. Словно кто-то большой подышал на окно, и теперь на его гладкой поверхности сконденсировалась влага, та влага, что наполняет здесь каждый кубический сантиметр воздуха.

Я не испытываю страха, оказавшись совершенно один в чужом, незнакомом мне месте, полном неведомых опасностей. Мне чудится, будто я был здесь всегда. Будто всю свою жизнь я бродил в этом плотном, влажном, не имеющем конца тумане; я дышал отравленной мельчайшей взвесью капель, влагой, которая мутила мои мысли и притупляла желания. Но я помнил и другую свою жизнь. Во сне она казалась странной, бесцельной и бессмысленной, куда менее реальной, чем мир серой мглы. Все поступки, которые я так охотно совершал в прошлой жизни, казались никчемными и ошибочными. Здесь не было физического действия для обыденных задач, и можно было только бродить в однообразном сумраке, что являлось самим смыслом бытия. Бродить, пока ты сам не станешь серым туманом, пока не рассыплешься мириадой ярких мыслей, которые уже через мгновение утратят свой цвет.

Мне скучно от того, что здесь нет действия и я, привыкший к движению, могу лишь плыть в однообразном, не имеющем плотности воздухе, не видя ничего, кроме серого безликого мира вокруг. Тогда, влекомый остывающим любопытством, я обращаю свое внимание на мутную стену – единственную нерешенную в этом мире загадку.

Я подхожу ближе и тру ее ребром ладони, желая увидеть то, что прячет мутная поверхность. За спиной раздается неожиданный шепоток. До этого момента я никого не встречал в этом белесом сумраке, но теперь уверен, что те, кто шепчутся у меня за спиной, всегда были здесь. Они бродили в сумраке задолго до того, как я, независимо от своего желания, пришел в их мир.

Шорохи заставляют настороженно озираться по сторонам, но я не знаю, чего от них ожидать. Пробуждается все нарастающий страх, и я уже боюсь оглянуться; вжимаю голову в плечи и задерживаю дыхание, думая, что меня не заметят, если я стану совсем маленьким и неслышным.

Я испытываю леденящий душу холод, но проснуться не могу, потому что во сне верю: все по-настоящему, все реально. Так и должно быть. Нет даже догадок, воспоминаний о том, что происходящее может быть сном, порожденным разбушевавшимся разумом.

Я все тру стену, старательно, отчаянно, как-то остервенело, словно пытаюсь отмыть запыленное стекло, и мне кажется, что дымка, застилающая его, начинает редеть.

Кто-то за моей спиной движется, угрожающе сопит над ухом, но не тепло – лишь пронзительный и смертельный холод касается моего затылка. Я смотрю на свои руки и вижу тонкие костлявые кисти, обтянутые желтой, словно иссохшей кожей.

Я перевожу взгляд на стену, и вижу величественный силуэт Форта, искаженный разделяющим нас расстоянием.

А потом по стене перед моим лицом от того места, где я касался ее рукой, с приглушенным хрустом разбегаются во все стороны ветвистые трещины. Уши мои закладывает от неимоверного перепада давления, стена разлетается с тонким жалобным стоном. Тысячи осколков врываются в поля, кажется, что два времени сливаются воедино, потому что начавшие было свое падение осколки, замирают на мгновение, плывут, остановленные неведомой мне гигантской силой. Я зажимаю уши, из которых по пальцам течет кровь, зажмуриваюсь на мгновение от нестерпимой боли в висках, а когда открываю вновь глаза, вижу, как осыпаются колкие кристаллы, падают между стеблями травы, укрывая землю предательским сверкающим великолепием. За стеной вовсе не сумерки, в небе ярко светит солнце, но я, стоящий на границе двух миров, не чувствую его тепла, лишь яростный свет режет глаза, заставляя щуриться от игры лучей в многогранных осколках, лежащих на земле.

Но я знаю, что стоит наступить на сверкающие в лучах солнца стекла, и они пронзят тебя насквозь – человеку нет хода по хрустящему ковру.

Полный предчувствия, я медленно поворачиваю голову. Из туманного влажного холода за моей спиной скользят мимо меня не имеющие четких очертаний тени. Их радостный шепот наполняет мое сознание, но я не разбираю их языка и отступаю назад, заставляя голоса в моей голове умолкнуть.

Призраки проносятся мимо, их так много, что мне кажется, по обе стороны от меня течет бесплотная серая масса. Их движения бесшумны, но уже через мгновение вой рвет голову на части страшным, подминающим под себя человеческий разум криком. Этот вой трубит о победе…

Я вновь нахожусь в полной темноте в библиотеке, мои подрагивающие руки лежат на шероховатой бумаге книги и кажутся совсем белыми, будто вылепленными из снега.

Я зажимаю ладони ушами и падаю, но ударяюсь головой о край стола…

И лишь тогда неохотно сон отпускает меня, наградив острой головной болью, которая, впрочем, довольно быстро утихает. Видения не владеют моим сознанием. Ударившись во сне о край стола, я полностью теряю понимание происходящего, а дрема тяготит разум, и лишь ценой определенных усилий мне удается убедить себя проснуться, потому что я знаю: уснув, я могу вновь оказаться там… в неизвестном сером мире, в котором я никогда не был.

Прошло уже больше месяца с тех пор, как Северный покрыл мою спину и плечи тонкими рубцами, но здоровье мое лишь ухудшалось и во многом виной тому становился этот кошмарный, полный ужаса и холода сон. Я столько раз видел его, но так и не смог понять, являлся ли мой кошмар пустой игрой разбушевавшегося разума или это оставила на мне неизгладимый рубец библиотека. Впрочем, может быть я просто стал чересчур слаб, чтобы закрываться от призраков Форта. Как-то у меня появилась одна нездоровая догадка, но я тут же заставил себя забыть о ней, положив за постулат, что это всего лишь выматывающие ночные сны. Я просто не мог позволить себе поверить в то, что это может быть правдой, и я становлюсь свидетелем чего-то происходящего вне моего понимании. Я не мог позволить себе поверить, что время, которого не помню… провел там.

Совсем недавно я вспомнил одно из давнишних моих сновидений, и теперь оно с легкостью возникало перед моими глазами, стоило только пожелать. Я отчетливо видел корабль, брошенный волной на берег, и тела тех, кто когда-то были живыми людьми. Тогда, проснувшись в легком испуге, я не понимал, что за беда могла приключиться с ними, если они превратились в это. После проведенных за книгами часов в библиотеке я понимал.

Вновь и вновь пробуждаясь после очередного ночного странствия по серому миру, я с замиранием сердца смотрел на свои руки, желая увериться, что не постарел после страшного видения. Не усох и не умер, как те люди, которых коснулась самая великая в мире сила – само время.

Сидя в библиотеке, я многое успел прочитать о фантомах. Маленькая книжечка с таким громким названием «Природа материи» на самом деле действительно вкратце рассказал мне все, что было известно о проникновении обрывков времени в наш мир, но это вряд ли можно было назвать пониманием. Как вообще человек может понять время?

За этот месяц я чертовски хорошо научился сравнивать. Я часто спускался в библиотеку с Рене, и читал, читал, пытаясь увериться, что все мои видения все же призраки прошлого. Но я не находил в книгах ни подтверждения, ни опровержения этого, оттого упорно молчал, скрывая от Мастера все свои опасения. Маг часто пытался меня расспрашивать, он не понимал, почему я, так же как он, но с ущербом для собственного здоровья, бодрствую по ночам и хожу весь день сонным. Начиная допрос с пристрастием, он всякий раз натыкался на мое твердое решительное молчание, и тогда безропотно отступал.

Мне было его даже немного жаль. Он, владеющий огромной силой, мог с легкостью пробиться сквозь мое упорство, нарушить границу, которую решил не пересекать и узнать все. Он был властен и не мог, потому что не позволял себе сделать этого. Я ценил эту непонятную заботу, которая, на самом деле, вовсе не была в моих интересах. Порою, проснувшись после очередного кошмара, которому все же удалось настигнуть мое уставшее сознание, я мечтал о том, чтобы маг знал все, но произнести это вслух не мог. Меня держало не упрямство человека, а некая неявная сила, которая была выше моих желаний и стремлений, выше знаний и силы Мастера. И я молчал, ища ответы, выискивая подтверждение или опровержение. Ища выход для себя и для мира, над которым призраком висело предчувствие беды. Что-то ощущалось в самом воздухе, и с каждым днем тревога лишь возрастала, но никто кроме меня и, кажется, Оружейника не чувствовал ее.

Я воспринимал тревогу, пожалуй, даже острее Оружейника, я был открыт для мира, и тот, не стесняясь, перегружал на меня свои заботы. А учитель боя лишь говорил, качая головой и глядя в залитое хмурыми слезами окно:

– Осень нынче разыгралась, совсем с ума сводит, – он вел пальцем по стеклу, проделывая тот же путь, что и капля, скользнувшая по окну с внешней стороны. – Ты чувствуешь, Демиан? Осень сама больна собой и заразила все вокруг?

– Чувствую, – соглашался я и вставал, подходил к окну, коснувшись мимолетом пыльного щита, висевшего на стене. Ощущая на мгновение чужую боль и тяжелый удар, пришедшийся на плечо. Отрезвленный, избавившийся от плена печального голоса и слов Оружейника, я подходил к нему и становился рядом, глядя, как крупные капли сыплются на камни города. Этот нескончаемый осенний дождь давно изменил Форт, сделав его печальным и серым. Желтый камень, набравший в себя осенних капель, стал темным, серовато-коричневым. Казалось, город нахмурился, вспоминая что-то, и мне чудилось, я знаю о его мыслях. Город, который так любил тепло и ненавидел ледяную влагу, опустошившую и уничтожившую саму суть существования Форта – его людей.

Теперь город, посерев от воспоминаний, думал. Он болел прошлым, и мы, заточенные в его стенах, болели вместе с ним. Понимая всю бесполезность такого время препровождения, я клал руку на плечо Оружейника и предлагал:

– Пойдем, потанцуем?

– Потанцуем, – Оружейник потягивался и с надеждой смотрел на меня. Потом добавлял: – Твой меч еще не готов, а движение не идет на пользу твоему едва оправившемуся от болезни телу.

– Я знаю, – соглашался я и чувствовал накатывающую волнами усталость. Но нет, я уже спал сегодня, уснув после прихода Мастера, встретив серый, едва отличимый от ночи восход. Потому я не мог позволить себе вновь поддаться усталости. – Я знаю, – повторял я, – но не могу сидеть на месте. Я теряю смысл жизни. Пойдем, потанцуем.

– Ты такой же, как я, – пожимал плечами Оружейник.

– Нет смысл не в бое, – я улыбался ему. – Важно движение. Завтра оно будет другим. Когда я смогу себе это позволить.

Мы спускались по ступеням вниз, в просторную залу, где воздух был свеж и влажен, а пол скользил под ногами. Я скидывал подбитый мехом жилет и брал в руки меч Мастера. Мы вырисовывали танец поединка, шагая вместе с Оружейником вдоль края пропасти, за которой была пустота.

 
   Мы никогда не позволим себе шагнуть туда.
   Мы никогда не столкнем друг друга с ее края.
   Мы не пошлем другого туда, где ничего нет.
   Но рано или поздно время качнет чаши весов, и мы сорвемся.
   Тогда мы будем падать по одиночке и соперничество будет бесполезным.
   Навсегда…
 
 
 Я устал от бессмысленных слов,
 Я устал от несделанных дел…
 Мои мысли терзает вопрос:
 То ли это, чего я хотел?
 То ли это, о чем я мечтал,
 Детским взглядом скользя по Судьбе?
 Или то, что я видел во сне,
 Темной ночью, блуждая меж скал.
 Эти камни глядят на тебя
 Острым глазом осколков обид.
 Из построенных нами зеркал
 Манит пропастью нас лабиринт.
 Ранят острые боли ростки,
 Безразличье людей на пути.
 Холод ночи и выпавший снег.
 Тусклый свет – там далекий ночлег.
 Я стоял на застывших слезах
 Тех, кто счастье свое отыскал.
 Я погиб в бесполезных делах.
 То ли это, о чем я мечтал?
 

Глава 15. Дорогой мертвых

На равнине бушевала поздняя осень. Я подошел к окну и распахнул его, впустив в душное тепло комнаты порыв ледяного северного ветра, несущего хмурое горное величие. В нем мне почудился легкий запах моря и колкие капли соленых брызг. Но то был лишь мокрый снег, который бился в потоках неустойчивого, изменчивого ветра, да моя разыгравшаяся фантазия.

Я задохнулся на секунду от холода, ворвавшегося сквозь оконный проем, но не отступил. В камине в этот раз сгорело слишком много дров, и мне хотелось хоть немного проветрить комнату. Вся беда состояла в том, что вода, текущая вдоль каминных труб, с приходом холодов начала остывать и, чтобы прибавить ей тепла, нужно было хорошенько раскалить камни. Мастер сказал, что с первым снегом проще будет ходить в нижние бани, стоящие над горячими ключами, но туда мне путь был заказан. Я все еще избегал частых встреч с Северным и людьми, которых видел рядом с ним, и опасался людных мест.

С моим возвращением из неизвестности многое изменилось. В первую очередь, изменилось отношение людей ко мне. Мне никто так и не поверил, все поголовно, даже Оружейник, считали, что я пытался бежать. Впрочем, у учителя боя всегда был свой собственный взгляд на происходящее и он всякий раз напоминал мне, что Северный никогда не смирится с моим триумфом. Он был прав: каждый раз, встречаясь с ними, я чувствовал на себе неприязненные, порою злые взгляды и зачастую мне начинало казаться, что мне вот-вот нанесут удар в спину. Предательский удар, который оборвет мою жизнь. Впрочем, не скажу, что это ожидание перерастало в страх.

Кардинальные изменения произошли во мне самом. Помимо кошмара во мне поселилось странное, ни с чем несравнимое чувство, словно бы я был мертв и вдруг воскрес. Меня не было в этом мире, не было памяти о прошедшем времени, физическое тело не носило никаких его отпечатков. Именно из-за этого я теперь смотрел на мир по иному, как на что-то новое, доселе мне неизвестное. Люди и дома, поля, на которые я смотрел по утрам, поднимаясь на высокие внешние стены Форта, лес, едва угадывающейся полоской лежащий на горизонте, горы, зачастую скрывающиеся за призрачной дымкой облаков… Теперь все это было для меня неповторимым и непредсказуемым, будто я смотрел на них впервые или в последний раз.

Вечерами, когда мощный северный ветер разгонял тучи и открывал на несколько часов такое холодное с приходом осени, далекое, с ледяными искорками звезд ночное небо, я всегда был на стене, чтобы насладиться ощущением, которого раньше не знал. Запрокинув голову, я до боли в шее смотрел и запоминал. Грудь моя наполнялась непонятным трепетом, пустотой, словно я падал куда-то. Это было прекрасно и страшно одновременно…

Я облокотился на уже мокрый от косых потоков дождя подоконник и закурил, глядя вниз, где далеко подо мной бились в стекло луж крупные капли дождя.

Все чаще мне казалось, что именно так город должен был выглядеть после того, как отступило Льдистое море. Не хватало лишь резкого запаха гниющих водорослей, пропитанных йодом, мертвой рыбы, да белых подтеков соли, подсыхающих на высоких стенах. Запах водорослей вполне заменял тяжелый дух мокрого мха, который селился в стыках между камнями, куда ветер нагнал за долгие годы пыли, ставшей землей.

Я улыбнулся сам себе. Что мне вся эта непогода? Да, меня тревожил предстоящий поход через горы. Уже сейчас у моей кровати свалена новая груда одежды, среди которой и толстая меховая куртка, и плащ из непромокаемой ткани, чтобы можно было ходить по улице не опасаясь промокнуть.

Обо мне позаботился Мастер. У меня теперь были высокие теплые сапоги, достаточно рубашек и брюк. Все, что необходимо. Но если уже сейчас так холодно, что же будет через месяц, когда наконец заливающий улицы Форта дождь сменится снегом? Уже сейчас ночами подмораживает, тонкая корочка льда покрывает все в городе, оттого он кажется сделанным из слоя хрусталя, под которым упрятана неопределенная мутная субстанция. Каково же будет там, в горах, когда снег укроет все неровности, а ветер будет сшибать с ног? Я не хотел об этом думать, и мерз от одних лишь мыслей о предстоящем пути.

Под порывы ледяного ветра, бьющего в окно, я ощущал, как разум мой пробуждается, а тело набирается бодрости…

Лежа в постели во время болезни, весь мокрый от вцепившейся в тело лихорадки, я тоскливо думал о почти удавшихся попытках убить меня, но с приходом сиделки вовсе забыл о подобных пустяках. Я больше не думал об опасности, словно она миновала…

Глядя на глиняную мисочку, приспособленную в качестве пепельницы, я с улыбкой вспомнил те неловкие минуты, когда моя сиделка увидела, что для этой цели я использую чашу, подаренную мне ее отцом…

Она пришла вскоре после того, как ушел Мастер. Ее длинные прямые волосы были аккуратно заплетены в тугие ровные косы. Легкая улыбка играла на губах, карие глаза смотрели весело и живо, тонкие черты лица подчеркивались легким румянцем щек. Она не была красавицей, той раскрашенной длинноногой красоткой, к которым я так тяготел в прошлой жизни, но в ней было нечто открытое и настоящее, то чего я никогда не встречал.

Я приподнялся на локтях, приветствуя ее, а Моралли невозмутимо проследовала к камину, где вынула из большой корзины посуду, несколько банок и горшков.

– А я тебя видел, – немного смущаясь, сказал я, – ты – художница, дочь дори Калороне.

– Ох уж это мой отец! – с непонятной интонацией отмахнулась девушка. – Он считает, будто ни одно дело в городе без него не обойдется! Отец так стар, но он был уже стар, когда я родилась. Матери-то я не помню, умерла от лихорадки. Думаешь, я приемная дочь?

Ну что я мог сказать ей? Подобная откровенность просто поразила меня, а прямота покорила. Быть может, впервые за все прожитое в Форте время понял, что простые люди живут здесь так же, как и в других местах: рождаются, растут, стареют, умирают от болезней и ран. Никакого чародейства, никакой помощи от магов, которые не разменивают свой дар понапрасну. Я многое слышал о Недгаре и Вирель – лучших врачах Форта, но сейчас мне показалось совершенно неуместным задавать подобные вопросы даже несмотря на то, что девушка говорила о смерти матери, которую не знала, с необычайной легкостью. Почему ее не спасли от какой-то лихорадки? Почему не помогли?

– Вот и я не знаю, – Моралли вздохнула. – Ладно, чего уж, дори Мастер попросил меня за тобой приглядеть, чтобы ты лежал и никуда не бегал, лекарства принимал, ел. Буду приносить тебе еду. Да не делай ты такое лицо, мне совсем не сложно. Еще дори сказал, ты рисуешь…

– Ну, это было очень давно, – я хотел подняться, но она покачала головой.

– Будешь лежать, так сказал дори. Пожалуйста, воспринимай меня как мебель, как еще один стул в этой комнате. Ты тут ни разу не убирался? – Моралли двумя пальцами подняла сброшенную на пол рубаху. – Что это, о, Высшие, я думала, таков только мой отец!

– Ну извини, – буркнул я, а она взялась сноровисто приводить все в порядок. Откуда-то взялся веник, а потом мокрая тряпка и ведро с водой.

– Ты выросла в Форте? – спросил я лишь бы что-то спросить, наблюдая за тем, как она сметает сор.

– Ну да, – Моралли стрельнула в меня быстрым взглядом. – А ты повидал весь мир?

– Ну, кое-что видел, – важно согласился я.

– Ты рассказывал Тиве, а мне расскажешь? – по-детски попросила она.

– Расскажу, конечно, а ты покажешь мне свои картины? Не верю, что у тебя их только две.

– Тоже мне, секрет какой, смотри на здоровье, когда поправишься. Думаю, если твоя хворь долгой будет, я могла бы принести краски и холст. Знаешь, как я получаю краски?

Я лишь молча покачал головой – ей хотелось сказать мне что-то новое, доказать, что есть вещи, о которых я даже не подозреваю.

– Из природы вокруг, – она замела мусор на савок и бесцеремонно вытряхнула его в окно, приоткрыв створку. – Желтый из коры и корней барбариса, вайда и ежевика дает темно-синий цвет, из неспелых ягод бузины выходит зеленый. Можно смешать руту и цветок синего касатика, тогда получится отличный зеленый. Ты же разбираешься в растениях?

– Еще пока весьма посредственно, – признался я.

– Ну, сейчас уже зима на носу, так что искать что-то поздно, – она присела на край кровати, глаза ее светились:

– А постель тоже надо бы сменить, как так можно?

Я вздохнул, откинул одеяло и поднялся, подтянув льняные брюки. Тихий вдох вырвался из груди девушки, когда она увидела покрывшие мою спину запекшиеся кровью рубцы.

– Высшие, – прошептала она, – дори сказал, у тебя легочная хворь. Так дело не пойдет, куда ты вскочил?

– Справить нужду и умыться.

Она засуетилась внезапно, пряча от меня глаза:

– Все, я все поняла, сбегаю быстро, скоро приду…

Ее сапожки застучали по ступеням.

Вот только этого мне и не хватало, – тоскливо подумал я. Признаться, сейчас мне снова как никогда хотелось просто уснуть. Вода, текущая из-под крана казалась ледяной – такой у меня был жар, а двигаться было невыносимо тяжело. Тем не менее я привел себя в порядок, сбрил щетину и, взглянув на себя в зеркало, в который уже раз подумав, что пора остричь волосы.

Когда я вернулся, Моралли уже снова была в комнате – застилала чистую свежую постель. Как она успела так быстро обернуться? Когда она закончился, я лег и кажется почти сразу уснул. Так началось наше знакомство.

Дочь гончара приходила ко мне каждый день. Мы часами разговаривали с ней о ее жизни, о ее отце, обо мне, о том, что я знал и видел, о том, что читал. Она приносила мне книги, еду, какие-то настои; делала припарки, чтобы ослабить жар и мучивший меня тяжелый кашель, который тревожил спину и сводил меня с ума. Какой-то бойкий мальчишка таскал Моралли воду, дрова для камина, корзины с едой, а потом тихо подслушивал из-за двери, пытаясь расслышать то, о чем мы разговариваем.

Пришлось и его тоже звать. Мальчика звали Эдри, и вскоре у меня в комнате уже собирались не только Моралли, но и Эдри, его сестра Джой, и все их друзья, чьи ребяческие восторги утомляли меня безмерно. Я с трудом подыскивал всякий раз то, что модно рассказать о больших городах и о людях, что-то, что могло научить детей чему-то хорошему.

По счастью, Моралли не отличалась терпением и не давала детям долго наседать на меня, выгоняли их прочь и, распарив травы, укладывала мне на грудь теплое полотенце. Я частенько засыпал под ее непринужденное щебетание или смотрел, как она расписывает очередную вещицу для лавки. Как-то так сложилось, что в мою комнату перекочевали краски, кисти и банки с лаком.

В тот день девушка как раз прогнала детей и уселась в кресло, положив перед собой большую плоскую тарелку.

– Мне кажется, подойдет синий, белый, черный и коричневый? – она показала мне тарелку. – В центре будет синее солнце, по краям лепестки, круги и угловатый орнамент?

– Попробуй, – я всегда соглашался с ней, зная по себе простую истину: если художник что-то предлагает, он уже видит это своим внутренним чутьем. Пытаться предложить ему что-то иное – значит сбить с уже взятого ритма.

Она окунула кисть в баночку и принялась за работу.

– Ты сегодня выглядишь лучше, – сказала она, выводя тонкие линии. – У тебя даже появился аппетит. Я когда тебя впервые увидела, ты показался мне очень… странным.

– Страшным, ты хотела сказать? – развеселился я.

– Ну, худым, – попыталась она тактично обойти мой вопрос.

– Заморышем, – подсказал я. – Болезнь плохо влияет на внешность.

– Это точно, – она оторвалась от тарелки. – Но у тебя живые глаза.

– Я тебе нравлюсь? – внезапно для самого себя спросил я и почувствовал, как загорелись уши.

– Глупый какой вопрос, – засмеялась Моралли. – Дори Мастер запер нас тут с тобой один на один, так что мне приходится с тобой разговаривать.

– Ах, – поскучнел я, – приходится? Наверное, я занимаю слишком много твоего времени, ходишь тут за мной как за ребенком…

– Демиан, ну не обижайся! – она хихикнула. – Как думаешь, я сейчас могу уйти?

– Ну, – я нахмурился. – Ты меня уже накормила и влила в меня все нужные снадобья, думаю, да.

– А я не уйду, – она лукаво глянула на меня и вернулась к работе. – В доме отца так скучно. Я иногда напеваю себе под нос, когда рисую, но поговорить гораздо интереснее. А ты просто кладезь всяких историй.

Я разочарованно вздохнул. А чего я хотел? Эта женщина привлекла мое внимание еще тогда, когда я видел лишь ее силуэт, но глупо было рассчитывать на взаимность. Мастер обязал девушку ухаживать за мной, я – лишь обуза, к тому же выгляжу до сих пор не лучшим образом.

– Эта погода – сущий маленький демон, – не замечая моих размышлений, продолжала Моралли, – такая непредсказуемая и шаловливая. Дожди пошли гораздо раньше положенного, я сама не ожидала ничего подобного. Если бы не ты, я бы сидела безвылазно вместе с отцом и слушала его нравоучения. Демиан, ты задремал?

– Нет, – спохватился я, – прости, задумался.

– О том, что я увильнула от твоего вопроса? Чего ты хочешь услышать от меня?

Я пожал плечами, чувствуя себя совсем неловко.

– Демиан, – она распрямилась, – если Эдри перестанет подслушивать, то я обязательно скажу, что ты мне нравишься!

За дверью прыснул со смеху мальчишка, я, кажется, залился краской и грозно крикнул:

– Эдри, ты все еще здесь? По-моему один сорванец хочет получить по мягкому месту.

Дверь приоткрылась, хитрое лицо мальчишки просунулось в щель:

– Да что ты мне сделаешь, больной Демиан? Я тут, госпожа Моралли, жду, когда вам понадобиться моя помощь! Мужчина должен защищать женщину.

– Видишь, какой у меня кавалер, – откровенно развеселилась девушка. – А ты говоришь.

– Ну-ну, – пробормотал я и махнул рукой: – Беги играй с друзьями, неужели ты думаешь, я могу обидеть ее?

– А пообещай, – зачем-то попросил мальчик. – Дори Калороне велел, чтобы ты пообещал.

Наши лица вытянулись, Моралли скучающим взглядом окинула комнату.

– Обещаю, беги, – сказал я натянуто и, когда дверь закрылась, а шаги затихли, спросил:

– Отец против, что ты разговариваешь с человеком города?

– Он никогда такого не говорил, – нехотя ответила Моралли. – Но это нормально, что он тревожится за мою честь.

– Твоей чести ничего не угрожает, – заверил я ее быстро.

– Ты не понимаешь, – она в сердцах припечатала ладонью к столу кисть. – Я – обещанная.

– Теперь я точно ничего не понимаю, – пробормотал я и она посмотрела на меня жалобно.

– Демиан, я не должна это обсуждать. Мой наставник будет недоволен. Обещанные дети не должны об этом говорить.

– Говорить о чем?

– Ох, какой же ты глупый, – рассердилась она. – Я обещана магам.

– Для утех? – сказал я самое неловкое, что мог.

– Да нет, – я заставил ее смутиться.

– Тогда зачем?

– За всем! Демиан, ты просто невозможен! Бывает так, что дети обязаны своим рождением магам. Женщина болеет и не может родить или что-то такое. Тогда, если маги спасают дитя, такой ребенок считается обещанным. Принадлежащим магам.

– И кому ты принадлежишь? – ледяным тоном спросил я. – Мастеру?

– Никому! Ох, – она вздохнула. – Никому в отдельности. Ох, да ты все буквально понимаешь? – теперь раскраснелась она. – Демиан, я убью тебя! Моя жизнь принадлежит магам, я не могу ничего делать без их дозволения.

– Даже любить? – глухо спросил я.

– Мне не надо было вообще об этом говорить, я лучше пойду.

Я вскочил, сел на корточки рядом с ней, даже не пытаясь коснуться, заглянул в глаза.

– Обещаю, – вкрадчиво заверил я, – мы больше никогда об этом не заговорим.

– Нет, я пойду, – она встала, обходя кресло так, чтобы оказаться от меня подальше, и выскользнула из комнаты, так и оставив начатую на столе работу. Я не стал следовать за ней, сел на ее место, закрыл глаза и некоторое время сидел, прислушиваясь. Черный, коричневый, белый, синий.

Я взял кисть, рука едва заметно дрожала, пальцы прикоснулись к тарелке. Я начал рисовать…

– Мастер, расскажи мне про обещанных детей? – задал я свой вопрос прямо с порога, но, похоже, для мага это не стало особой неожиданностью. Он снял с головы капюшон, роняя на пол тяжелые капли, и вздохнул.

– Ну, рано или поздно вы бы все равно заговорили бы об этом, да? – он скинул плащ.

– Именно, – нетерпеливо согласился я.

– Ты верно понял, что мы не размениваемся по мелочам, но иногда даже мы не можем остаться в стороне. Если маг помогает рождению ребенка, дитя уже больше не принадлежит самому себе. Его жизнь принадлежит нам, Демиан, и это честный обмен.

– И что же вы делаете с этой жизнью? – едко уточнил я, видя, что Мастер считает вопрос исчерпанным.

– Придерживаем ее, – отозвался маг, по-новому взглянув на меня.

– Что же, она и шагу ступить не может без вашего дозволения?

– Демиан, что в тебе говорит? – нахмурился маг, как всегда чувствовавший оттенок моего настроения. – Тебе так нужно, чтобы она согревала твою постель?

Обезоруживающая прямота. Я отрицательно мотнул головой.

– Выходит, она тронула твое сердце? Демиан, очнись.

– Ну что? – с вызовом спросил я.

– Вскоре мы будем вынуждены покинуть город, остались считанные недели. Совсем скоро тебе придется пережить смерть, тебя это не пугает? Не пугает, что ты после себя оставишь ей?

– Дракон не позволит мне любить? – холодея, спросил я.

– Нет, но захочешь ли ты? Останется ли в тебе что-то от прошлого? Ты уничтожишь ее своим равнодушием, Демиан, такое возможно. Я могу понять настороженность Калороне, все, кроме тебя понимают, что это – тупик.

– Я не изменюсь к ней, – твердо ответил я.

– Не тебе, в конечном итоге, решать. Дракон – это центр вселенной, он станет центром и твоей жизни.

Его слова звучали глухо и с плохо скрываемой горечью.

– Она приемыш?

Маг отстраненно покачал головой, присев в кресло.

– Она – дочь Калороне.

– Ну хорошо, а что маги делают с собственными детьми? – внезапно для самого себя спросил я.

– А ты принял манеру Оружейника вести разговор, – упрекнул меня Мастер.

– Я множество раз видел Северного с женщинами, – не унимался я, – только не говори, что все это ограничивается смехом и гуляниями.

– Не буду, но у магов нет детей. Это невозможно.

– Почему?

– Потому что зачатие – это вероятность. Вероятность выбора, вероятность встречи. Дракон легко меняет эти вероятности. Дракон не даст своему смотрящему разделять внимание.

– Это чудовищно, – я задумался о том, что сейчас у меня еще есть шанс…

– О, я вижу, о чем ты думаешь, – согласился Мастер, – но снова взываю к твоему уснувшему разуму. Ты зародишь семя и она понесет, а ты обретешь дракона. Даже, если ты не изменишься, она останется смертной женщиной и родит тебе младенца. Ты будешь радоваться и смотреть, как он взрослеет, вы станете лучшими друзьями и он будет смотреть на тебя как на равного, потому что твой внешний облик не будет меняться. А она начнет стареть. Ее образ перестанет быть юным, а в теле поселиться слабость. Твой сын или твоя дочь поседеет. Женщина умрет. Дитя умрет. Ты будешь мертв.