Текст книги "Незабудка"
Автор книги: Евгений Воробьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 50 страниц)
12
Еще не смерклось, когда я отправился в далекий Хожув, в парк культуры.
По Силезии ходят трамваи дальнего следования. Если не ошибаюсь, можно проехать трамваем с пересадками километров сто двадцать, а то и больше.
Иногда путь трамваю перегораживает шлагбаум. Но заводской или шахтный паровоз весьма расторопно перебирается через улицу, таща за собой хвост вагонов или вагонеток, и трамвай продолжает путь.
Города, городки и поселки так близко жмутся друг к другу, что окраины одного – в то же время предместья другого. Только по дорожным указателям и можно иногда установить, что выехал из одного города и въехал в другой. Вот теснота-то! И все время высятся вблизи или маячат на горизонте трубы, копры шахт, терриконы, или, по местному говоря, халды. Едкий горьковатый дым окутывает вершины халд, они курятся, как вулканы. В пасмурную погоду дымы видны не столь отчетливо, а проплывающие тучи походят на дымы.
У подножья халды, у самых трамвайных рельсов, стояли тележки, а старухи, старики, ребятишки карабкались с ведрами по крутому склону террикона, выбирали куски угля из породы.
Еще десяток-полтора трамвайных остановок, еще несколько раз сивоусый кондуктор с вежливостью дипломата осведомился у паньства, то есть у нас, у пассажиров, не забыл ли случайно кто-нибудь купить билет – и вот он, знаменитый парк культуры в Хожуве!
Поляки называют парк «зелеными легкими Шлёнска», и это на самом деле оазис в задымленной округе, где все стены домов, заборы, черепичные крыши и кресты костелов почернели от вековечной копоти. Здесь дождь и тот идет уже грязный, если небо заволокло дымом. И в безоблачный вечер не всегда увидишь звезды.
Каждому интересно сходить в планетарий, полюбоваться на потолок-небосвод, но самые благодарные и любопытные посетители – шахтеры. Может, потому, что мы день-деньской не видим неба – так любим глазеть на звезды.
В круглом лектории начался очередной сеанс.
– Подождите хвилечку, пани Сикорска занята, она в просмотровом зале.
Меня ввели в зал, где купол подсвечен фиолетовым светом. Чьи-то руки властно и бережно усадили в свободное кресло, в темноте его сразу не увидеть.
Звезды двигались по небосводу, блики мигали на чьих-то очках, на серьгах, на пуговицах.
Вот так выглядит небосклон над поселком Мирный в Антарктиде. Теперь посмотрите на августовские звезды в нашем Шлёнску. А вот каким видят небо советские ученые на дрейфующей станции, на околице Северного полюса.
Зрители сидели в мягких креслах, обратив лица кверху. Не у одного меня онемела шея, все вокруг вертели головами, словно им внезапно стали тесны воротники.
Окончилась лекция о «луннике», плохо мною понятая из-за слабого знания языка, а также астрономии. Кроме того, мешала неотвязная мысль – «сейчас увижу Сабину», и сомнение, «смогу ли ее узнать?».
Зажегся свет, все зажмурились, словно только что поднялись из шахты.
Я обвел взглядом зал и в нескольких шагах от себя за пультом управления увидел девушку.
Она сидела в белом халате, опустив голову. Я хорошо видел только пучок волос, перехваченный черной бархатной ленточкой, видел чистый лоб и разлетистые брови.
С девушкой любезничал лектор. Он склонился к ней, жонглировал своей указкой и бойко тараторил, заискивающе улыбался.
Я нерешительно приблизился, она подняла голову.
Наверно, на моем лице отразилось нечто, что заставило ее растерянно встать из-за пульта.
Передо мной стояла и с тревожным недоумением смотрела Тереса, только помолодевшая. Будто ее образ явился мне сквозь годы.
Большие синие глаза, затененные ресницами, полны живого блеска. Даже ямочка на щеке и та перешла от матери по наследству. Волосы пепельные, а брови и ресницы темные, словно подкрашенные. Впрочем, брови более капризного излома, чем у матери.
Кажется, было шумно, но я слышал только похрустывание полотна, когда она обдернула халат.
Сабина, наверное, и не знает, до какой степени она похожа на свою мать в молодости.
Я назвался, но фамилия моя ничего Сабине не сказала. Вы представить себе не можете, до чего я огорчился! Неужто мать не рассказала ей о русском пленном, которого спасла? В ту минуту я позабыл, что Тереса вовсе и не знала моей фамилии.
Я поблагодарил пани, которая только что так умело управляла всей вселенной и регулировала движение светил. Пусть Сабина не удивляется, я помню ее еще такой вот. И я показал рукой чуть повыше вращающегося креслица за пультом. Мне особенно приятно поблагодарить ее за сведения о жизни на других планетах, поскольку в свое время я имел счастливый повод благодарить ее мать за то, что она спасла мне жизнь на Земле.
– Пан Тадеуш?
И едва я кивнул, Сабина бросилась мне на шею. Лектор от изумления едва не проглотил свою указку.
– Вы вчера искали меня дома? Пан Тадеуш так понравился тете! Почти молодой и красивый – рассказала тетя...
– В темноте не разобрала. – Я поспешно отмахнулся от тетиных комплиментов, мы оба рассмеялись.
А вокруг нас стоял галдеж, в шумной толкучке начинался новый сеанс, зрители уже рассаживались в креслах, поглядывая на фиолетовый купол зала.
Сабина что-то вскользь сказала лектору, он недружелюбно поглядел в мою сторону. Затем попросила о чем-то коллежанку в белом халате и направилась к выходу, ведя меня за руку, как ребенка.
– Пан Тадеуш! – гулким эхом отзывалось мое имя в пустом вестибюле. – Сколько раз зима, сколько раз лето!
– Русские говорят – сколько лет, сколько зим!
Сабина подумала и согласилась – да, так правильнее.
Сперва упомянуть про лето, а затем про зиму. Почему? Сабина сразу помрачнела: потому что летом, когда дни длиннее, разлука тянется дольше...
Да, да, мамуся не однажды рассказывала ей о русском пленном, который спрятался от фашистов в шахте. Мамуся даже не знает – дожил ли Тадеуш до победы.
Я спросил про мать – скоро ли вернется?
Недели через три, не раньше. Лишь на прошлой неделе мамуся выехала во Францию, она гостит у родственников. На шахте в Па-де-Кале работает ее брат. На той самой шахте работал когда-то молодой Копа. Пан Тадеуш не знает, кто такой Копа? То неможливе!!! Знаменитый футболист, центр нападения сборной команды Франции. Копа – польский эмигрант, и правдивая его фамилия Копашевский. Так вот Копашевский еще подростком откатывал вагонетки с углем, который рубил мамусин брат. Как же пан Тадеуш не знает, кто такой Копа? Сабина никак не могла примириться с таким пробелом в моем образовании.
Брат мамуси эмигрировал во Францию еще до войны и женился на француженке. А когда-то работал вместе с дядуней в шахте «Доннерсмарк-младший». Так вот мамусин брат прислал вызов и оплатил железнодорожный билет в оба конца. Мамусе только оставалось припасти подарки. Дядя Сабины болеет пылицей. Слышал ли пан Тадеуш о такой болезни?
Я невесело усмехнулся – кто из шахтеров не знает о пылице, то есть о силикозе, не остерегается его? Разве может человек безнаказанно дышать долгие годы каменной пылью?
К счастью, в Гурным Шлёнску пылицей болеют немногие. Сказывается охрана труда, но главное – здесь другая структура почвы. А вот среди французских шахтеров эта болезнь легких – прямо-таки бедствие.
Я вслушивался в голос Сабины, который смутно напоминал мне голос Тересы, он жил в тайниках памяти. У Сабины голос грудного тембра. Мне доводилось слышать по радио Славу Пшибыльску. Это самая популярная в Польше исполнительница песен. Вот такой же теплой окраски голос Сабины. Кажется, он исходит из самой глубины души...
Лекция, которая начнется сейчас, последняя. Сабину подменит другая панна, и, если у меня нет иных планов и желаний, мы можем провести вечер вместе. Сабина быстренько переоденется и просит меня подождать при выходе из планетария, на ступеньках лестницы.
И в самом деле Сабина не заставила себя долго ждать. Она вышла, поправляя на ходу прическу.
Платье со смелым вырезом на груди, с полуоткрытыми плечами, короткое, туго перехваченное в талии – ну Лолита Торрес! На шее бусы то ли из черного дерева, то ли из камня. Платье яркой расцветки и такого рисунка, будто Сабина нечаянно выпачкала его красками, будто она день-деньской толкалась среди маляров. Мне, грешным делом, такие веселые ситцы нравятся.
Должен признаться, я отнесся было к Сабине с некоторым предубеждением. Весь облик ее – яркая внешность, манера держаться – были для меня непривычны. Но так быстро проступила в ее поведении естественность, а каждое слово звучало так искренне, что настороженность моя испарилась.
Сперва мы забрели в альпинариум. Неожиданно я увидел горный пейзаж – склоны, обсаженные низкорослыми, подчас горбатыми, колченогими сосенками; их переселили из Татр. Здесь росли горные цветы эдельвейсы.
А знаете, что мне мешало любоваться эдельвейсами? Так фашисты назвали свою альпийскую дивизию. С дивизией «Эдельвейс» я несчастливо познакомился еще летом сорок второго года за Нальчиком. Там, в горах Балкарии, я был контужен, оттуда нас и гнали, везли, как рабочий скот, перегоняли из лагеря в лагерь – аж до самой Силезии...
Сабина понимала по-русски почти все, но говорила с ошибками, робея. Ей очень нравится русский язык. Она изредка читает журнал «Советский экран» и, когда есть возможность, практикуется в разговоре.
Позже мы сидели с Сабиной на веранде возле пруда и пили леденящий зубы оранжад. Еще позже катались на шлюпке. Когда Сабина брала шлюпку, она предъявила лодочнику справку о том, что умеет плавать; без такой справки весла к шлюпке не выдают.
Над нашими головами пролетали лебеди, с одного пруда на другой, за четыре километра. Но из парка лебеди не улетают, не то, что дикие утки и куропатки, временные постояльцы. Пруды в парке потому, что опустилась почва над старыми шахтными выработками.
Поначалу Сабина рассказывала о парке старательно и прилежно. Роль экскурсовода помогла ей найти естественный тон. Но надобность в лишних, необязательных словах быстро отпала, и мы оба это почувствовали.
Совершенно очевидно, что Сабина очень дружна с матерью. Иначе она не выказала бы такого искреннего интереса к незнакомому ей человеку, уже в годах...
Я понимал, что в глазах Сабины, когда она смотрит на меня с такой симпатией, горит отраженный свет. И я уже не знал – радоваться этому или огорчаться...
Мы причалили к пристани и выбрались, помогая друг другу, из шаткой шлюпки. Сабина шла от лодочной станции, слегка повиснув на моей руке, чуть вприпрыжку, когда я забывал приноравливаться к ее легкому шагу. Со стороны мы скорей могли показаться кавалером и барышней, нежели отцом и дочерью, и, должен признаться, мне это льстило.
Сабина интересовалась побегом из плена, нашим освобождением. Вежливое любопытство? Или Сабина выспрашивала у меня подробности для рассказа матери?
Нашел ли я на шахте кого-нибудь из старых знакомых?
Я ответил, что знавал когда-то машиниста насоса по имени Стась, но следов его найти не удалось. Да и что удивительного? Сколько лет прошло, сколько зим!.. Одна маленькая девочка успела за это время стать невестой...
Да, сейчас я убедился, что когда-то был небезразличен Тересе и не забыт ею. Словно Сабина встретила старого друга дома...
– Мамуся уехала одна? – Я слегка запнулся. – Или с мужем?
Сабина высоко подняла брови. С мужем? А мамуся не была замужем после того, как погиб татусь...
Ах, если бы я мог сразу после войны вернуться в Верхнюю Силезию!
В поисках Тересы я обошел бы подряд все города, городки и поселки. У меня была неплохая примета – в этом городке маячил костел с двумя колокольнями. Правда, подобные костелы в Польше – не такая уж редкость, вот хотя бы костел на площади Спасителя в Варшаве.
Я нашел бы городок, где живет Тереса, и все годы был бы тогда неразлучен с нею. Не гнушался бы никакой работой, помогал бы Тересе, чем только мог, и был бы для Сабины отцом. И дрова колол бы, пусть это будут заледеневшие, суковатые поленья или даже кряжистые пни, такие, к каким Тереса не позволила мне, немощному, подойти с топором в тот самый день. А случись надобность – ухаживал бы за Тересой, уставшей или больной. О, я помню, как она вымыла мои ноги, две стертые до крови черные костлявые подставки для скелета.
Мы с Тересой и маленькой Сабиной уехали бы в мой родной Кузбасс или еще куда-нибудь, где водится уголек в земле и где есть небо над головой – нет на всем земном шаре такого места, где бы нам с Тересой плохо жилось.
И чувство возможного, но несбывшегося счастья пронзило меня насквозь, до холодка где-то в позвоночнике и в глубине сердца.
Если вам когда-нибудь делали переливание крови, вы, наверно, помните тот острый холодок, который растекается по жилам, пока чужая кровь не согрелась и не стала вашей собственной.
Да, мамуся никому не отдала свое вдовье сердце и прожила все годы одиноко. Да, она многим пожертвовала ради Сабины.
А вот стоила ли она, Сабина, этой жертвы, хорошей ли оказалась дочерью?
Сабина надолго задумалась, а затем с горечью призналась, что недовольна собой еще больше, чем ею недовольна мамуся. Можно было успеть в двадцать один год больше, намного больше!
Недавно Сабину усиленно вербовали в стюардессы. Все в один голос твердили – ей очень пошла бы летная форма. Старый пан из агентства «ЛОТ» божился – сразу увеличатся пассажирские перевозки агентства! А какие ее ждали рейсы! Варшава – Париж, Варшава – Москва, Варшава – Стокгольм, Варшава – Копенгаген! Она было согласилась, но мамуся решительно воспротивилась. Такая боязливая! Как раз в тот день газеты сообщили о воздушной катастрофе над Копенгагеном. Может, потому мамуся такая боязливая, что никогда не летала? А Сабина готова летать каждый день в самую плохую погоду!
Ну, а пока она не стала небесным созданием, живет на земле и работает в планетарии, она обязана засесть за учебники и поступить в техникум, изучить оптические приборы. Сейчас ее обязанность – протирать замшей линзы в телескопах и в подзорных трубах. Они установлены во дворе планетария под открытым небом, возле них всегда много публики.
Что Сабина умеет сейчас? Носить с грацией, будто это бальное платье, белоснежный, до рези в глазах и до хруста накрахмаленный халат, всегда хорошо выглядеть – о, это ей совсем не трудно! – приветливо улыбаться посетителям и вовремя нажимать кнопки на пульте управления.
Когда Сабина работала кельнершей в молочном баре, мамуся посмеивалась: даже в родильном доме не найти такого стерильно-чистого халата. А сейчас Сабина только обманывает себя и других. Такой халат уместен на плечах операционной сестры, акушерки, даже кельнерши, но не сотрудницы планетария, если она так плохо знает астрономию и точные приборы. Это тем более непростительно молодой польке; все-таки Микола Коперник – ее предок!
Сабина смущенно поправила прическу: может быть, внешность помешала ей стать трудолюбивой и любознательной? Кавалеры балуют ее вниманием, она привыкла к успеху, все за ней ухаживают.
Вот и начала задаваться, задирать нос – Сабина забавно подперла указательным пальцем кончик носа. Да, да, мамуся уже давно ее предупредила: человек зазнается ровно настолько, насколько ему не хватает разума...
Молча глядел я на далекие отблески огней в дымном небе, и это зрелище помогло мне сменить тему разговора, который Сабина вела с таким мужеством.
Не мешает ли планетарию близкое соседство завода и коксовни? Да, эти дымные соседи ухудшают видимость. В такие вечера посетители могут подумать, что Сабина поленилась протереть линзы в подзорных трубах, что всему виной пыльные стекла, а не воздух. Ходят слухи, для научной работы будет построена обсерватория в городке Вельске. Конечно, если бы Сабина была серьезным человеком – она стала бы работать в той, будущей обсерватории.
Сабина сразу помрачнела. Очевидно, решение остаться было связано с какими-то неприятностями. Но она на эту тему не распространялась, я ни о чем не расспрашивал, тем более что она с тревогой стала поглядывать на часики – нужно на несколько минут заглянуть в планетарий, а затем она может уехать домой.
Я проводил Сабину до знакомого крылечка, а когда пришла пора прощаться, вдруг испугался, что сейчас Сабина распрощается со мной навсегда. Ну познакомились, ну погуляли, ну ответила на вопросы о матери, ну проводил домой, и больше нечего ей досаждать.
И для того чтобы был повод увидеть Сабину еще раз, я, расставаясь, попросил ее принести завтра фотографию матери. Теперь, когда у меня перед глазами была Сабина, я не мог потерять Тересу и не боялся фотографии, как вчера, – пусть Тереса будет даже не похожа на себя, на прежнюю. Вот она, Тереса, – стоит рядом, полная живого тепла!
Сабина кивнула в знак согласия. Завтра принесет фотографии, вечером я смогу найти ее там же, в планетарии.
13
Между сеансами был двухчасовой перерыв, и мы сидели с Сабиной на траве, под соснами. В хвое все время шныряли белки. И я подумал про себя: хорошо, когда в парке можно посидеть на траве. В самом деле, зачем же тогда в парке отдыха вырастили траву, если не для того, чтобы на этой самой траве отдыхать?!
Сабина протянула конверт с фотографиями. Я долго вглядывался: ни седая прядь, ни морщинки у глаз не состарили Тересу.
– Вы так прекрасно сохранились.
– Великий комплимент для паненки, – улыбнулась Сабина; она не показывала вида, что заметила мою оговорку.
– Все время хочется спросить: а помните, Тереса, как вы пришивали пуговицы к моей черной шинели? Помните пароль, с которым вы послали меня к машинисту насоса Стасю?
– А это кто такой?
Сабина только недоуменно пожимала плечами и с любопытством ждала новых вопросов, на которые не могла ответить.
Накануне пришла открытка из Франции. Сабина догадалась захватить ее с собой. Открытки из-за границы идут намного быстрее писем, поэтому мамуся шлет открытки. Несколько беглых фраз. Куча приветов от родственников из Кале. Убедительная просьба к Сабине – не отказываться вовсе от супа. Хотя первое блюдо сейчас и не в моде среди польских девиц, но Сабина, при ее талии, может позволить себе такую вольность. А питаться всухомятку вредно для здоровья. Вот и все послание.
Разве Тереса могла предполагать, что Сабина прочтет открытку мне? О, Тереса, наверно, была бы щедрее, не поскупилась бы на подробное письмо. И, как знать, если бы Тереса надеялась, что увидит меня, может, и домой заторопилась бы из дальних странствий.
Разговор у нас с Сабиной шел о всякой всячине – о футбольном матче Польша – Испания, который состоялся в Хожуве (нетрудно догадаться, кто затронул эту тему), о дымном небе Силезии, о советских спутниках, о сверхмощных телескопах, о том, можно ли увидеть микрон без микроскопа, об итальянских кинофильмах и о том, называть ли красивой Джульетту Мазину, о модной прическе «я у мамы дурочка» и о том, как теперь одеваются русские девушки. Кстати, почему в России не устраивают конкурсы на самую красивую девушку города или воеводства, как это делалось у них во многих местах в Польше? Зашла речь о танцах, и я узнал, что рок-н-ролл безнадежно устарел, а самые модные танцы сейчас «ча-ча-ча», твист и какое-то калипсо. Сабина – заядлая танцорка, она готова танцевать до упаду. Если мы пойдем на «танечну забаву», она будет танцевать со мной все, что я захочу, хотя бы вальс, который любят только русские. Сабина не знает, принято ли это в России, но у них на танец приглашают не только кавалеры. Распорядитель подает особый знак, и тогда дамы выбирают себе партнеров. Но пан Тадеуш может не тревожиться. Ни с кем другим Сабина танцевать не станет. О-о-ей, женское равноправие – добрая идея. Но только некоторые мужчины странно понимают равноправие: они поручают женщинам работу, какая по силам только мужчине, да и то не всякому.
Сабина спросила: работают ли у нас женщины по ночам? Я ответил, что на моей шахте «Ветка-Восточная» женщины, к сожалению, еще работают в ночные смены, но я надеюсь, что со временем мы сможем от этого отказаться. Как видите, мы не только болтали о пустяках...
Сабина поинтересовалась моей работой, расспросила об угольном комбайне, и опять-таки это было не бездумное любопытство барышни, умеющей поддерживать разговор, а живой, искренний интерес к моим занятиям.
Зашла речь о проблеме, которая стоит сегодня перед нами, горными инженерами, – о безлюдной выемке угля. Сабина, внучка шахтера, скорее, чем другая девушка, должна оценить такое достижение. Пусть только Сабина вспомнит сгорбленную, сутулую фигуру своего деда – ему годами не удавалось как следует распрямить спину, – чтобы в полной мере оценить, каким волшебным достижением будет безлюдная выемка угля. Сабина повторила вслух это выражение, как бы отпечатывая на губах неслыханные слова.
А слышала ли Сабина слово «морестроитель»? Так в России называют строителей плотины, дамбы, перемычки, которой перегораживают реку. Сабина очень заинтересовалась новыми морями. Случаются ли там штормы? Живут ли в искусственных морях рыбы? А водятся ли там рыбы, которые мечут черную икру?
Я рассказывал Сабине про Сибирь. Она с интересом слушала рассказ о богатствах, которые хранит сибирская сторона, – об алмазах, о золоте, о мехах, об угле, о целинных землях, на которых зреют богатые урожаи.
Тут Сабина перебила меня и сказала, что среди польской молодежи в свое время тоже объявляли поход на целину. В шестидесяти километрах от Варшавы были обнаружены какие-то залежные заброшенные земли. Туда, на целину, можно было доехать автобусом. Я расхохотался, а Сабина никак не могла понять, чем вызвана моя веселость.
Сабина не имеет точного представления о Сибири, но смеется над теми, кто полагает, что на улице сибирского города можно сегодня среди бела дня встретить медведя.
И тут Сабине пришла пора удивиться, когда я рассказал, что недавно в нашем шахтерском городке был как раз такой случай: медведь переправился через речку Уньгу и пожаловал из тайги в город. Будто решил себе устроить берлогу где-то между клубом и сберкассой!
Сабина, конечно, никогда в жизни не слышала про речку Уньгу. Уньга – приток Томи, а Томь впадает в Обь.
– А какой реке принадлежит приток Обь?
Она не знала, что Обь – намного больше Вислы, а впадает в Ледовитый океан.
Сабина принялась смущенно теребить платье, совсем как школьница, вызванная к доске и уличенная в том, что не выучила урока.
Заговорили об охоте, и я рассказал, как однажды заблудился в тайге, Непроходимые дебри, бурелом! Пять суток плутал в хвойных трущобах, питался клюквой и грибами. Сабина никогда не ела клюквы, в Шлёнск ее не привозят, как, например, привозят из Болгарии арбузы и дыни. А вот грибы растут в лесистых отрогах гор. Как по-русски называется самый вкусный, белый гриб? По-польски – правдивец.
Только пусть пан Тадеуш не подумает, что Сабина интересуется русским языком потому, что хочет читать какие-то серьезные книги по астрономии, или статьи политического характера, или материалы о советских спутниках, ракетах, о космосе. Нет, Сабина не станет, бронь боже, говорить красивую неправду. Зачем выглядеть умнее и серьезнее, чем она есть на самом деле? Ведь пан Тадеуш – не кавалер, перед которым она старается выглядеть образованной и пускает ему пыль в глаза. Мамуся тоже не похвалила бы ее за неправду, сказанную пану Тадеушу.
Пусть пан Тадеуш не смеется, но Сабина по-настоящему полюбила русский язык после того, как она услышала оперу. Она так волновалась, когда Татьяна писала ночь напролет свое признание, и потом, когда Эугениуш объяснился в запоздалой любви. Красивое имя Татьяна, жаль, католики им пренебрегают; нет такого имени у ксендза в святцах... Сабина купила потом поэму Пушкина в переводе Юлиана Тувима и перечитала ее несколько раз. У русского поэта нашлись слова, которые заставили сжаться сердце Сабины, а ведь панна Татьяна жила совсем в другую эпоху, она другого вероисповедания, другого происхождения и говорила на другом языке. Ах, в русском языке есть такие слова! Пусть пан Тадеуш только прислушается к слову «ненаглядная».
– Ненаглядная! – произнесла Сабина очень значительно, словно вторя кому-то, кто и сейчас стоял у нее перед глазами, кого она и сейчас слышала сердцем. При этом она даже слегка зажмурилась, так ей было легче вслушаться в полюбившееся слово. – Не-на-гляд-ная... Глядит коханый, а наглядеться не может...
Сабина, я это чувствовал, готова в порыве откровенности исповедаться во всем.
И такая душевная близость породнила меня с этой вчера еще незнакомой девушкой, хотя подчас и понимали мы друг друга с трудом, – что, если бы только зашел у нас разговор, я тоже мог рассказать Сабине о себе без утайки, поделиться самым сокровенным.
Я сказал Сабине, что недавно у нас вышел фильм о шахтерах. Так вот в фильме поют песенку, а там есть такие слова:
Три года ты мне снилась,
А встретилась вчера...
Ну, а Тереса-Сабина мне снилась не три года, а всю послевоенную жизнь.
– Какой долгий сон! – вздохнула Сабина.
– Есть такая примета. – Я, кажется, усмехнулся. – Человека, который кому-то снится, ждет в жизни приятный сюрприз.
– Направду? – Сабина сразу посерьезнела. – Я верующая в приметы.
Сабина призналась – она очень несчастлива. Столько кавалеров ухаживают, а любит она Збышка, футболиста из команды «Полония». Стыдно признаться мамусе, она ездила в другие города на футбольные матчи с участием Збышка.
– Это Збышек называл меня по-русски «ненаглядная»...
Уже несколько раз Збышек выезжал с футбольной командой в Москву и на Украину. Он тоже читает русские журналы, выписывает газету «Советский спорт» и слушает по радио спортивные новшества на русском языке.
Самое горькое – Збышек женат. Злая усмешка судьбы! Он хочет развестись с женой, но как же католичка Сабина может на это согласиться?
Однажды, когда Збышек, уже в который раз, завел речь о разводе, он показал Сабине московскую вечернюю газету, в ней было много-много объявлений о разводах. Там не смотрят на разведенного кавалера, как на прокаженного... Сабина спросила тогда Збышка: а есть ли в газете хоть одно объявление о предстоящей свадьбе? Они вместе искали и не нашли такого объявления. А длинный перечень тех, кто разводится, эти судебные разбирательства произвели на Сабину тяжелое впечатление. Удивительно, как у советских читателей не портится настроение, когда они читают такую газету. Можно подумать, все московичане разводятся, только и ждут, когда дойдет очередь и напечатают про них оглашение...
Пожалуй, она бы еще набралась смелости пойти когда-нибудь в суд, где любопытная публика разглядывает твое белье с левой стороны. Но она не сможет переступить порог костела, подойти к алтарю, обвенчаться со Збышком. Ксендз никогда не благословит разведенного!
Сабина густо покраснела, но глаз не опустила и договорила, запинаясь: если бы у нее был ребенок или ребенок должен был родиться, она согласилась бы на развод Збышка. Ведь тогда ребенок очень нуждался бы в татусе. Но взять сейчас такой грех на душу?!
Она долго, подавленно молчала.
Ну, а если лечиться от любви к Збышку гипнозом? Нет, лечиться от любви – великий грех! А потом, о святой Езус, как стыдно просить, чтобы тебя загипнотизировали, потому что пока ты находишься в сознании, в здравой памяти и рассудке – не можешь справиться с собой!..
Чем я мог утешить Сабину? Меньше всего ей нужны были пустопорожние слова, которые говорят в подобных случаях: дескать, перемелется – мука будет; время, мол, лучший врачеватель, и другие дежурные банальности.
Может, потому, что спешил ответить ей на доверие, или потому, что ощутил острую, внезапную потребность излить душу, – я признался Сабине в сердечном неблагоустройстве.
Должен сказать, что по натуре я – человек замкнутый, а тут меня потянуло рассказать Сабине все-все – и о женитьбе своей, и о давнем холодке, который никак не тает в наших отношениях с женой.
Может, моя Клавдия и не виновата? Я слишком многого ждал от нее? Она хорошая хозяйка, любит дочку, заботится о своем муже, то есть обо мне, – чего бы, казалось, еще? В доме прибрано, сытно и обои веселенькие. Только вот – обои веселенькие, а хозяйка улыбается скупо.
Такое ощущение, что вся моя жизнь с Клавдией держится на клею. Представьте себе – склеили разбитую тарелку, да так аккуратненько, что трещины не видно. И сервиз весь как будто бы в целости, вот он красуется на буфете, соседским кумушкам на зависть. Но только горячего борща ты из той склеенной тарелки, как ни будешь голоден, уже не похлебаешь...
Вот ведь какая история – Клавдия уверена, что с фронтовых времен у меня в Польше осталась женщина, которой я отдал всю свою привязанность. А может, в самом деле у Клавдии есть основания ревновать меня к Тересе? Или это чувство стало во мне укрепляться по мере того, как жизнь с Клавдией приносила больше разочарований, огорчений? Ведь каждая, даже маленькая женина бестактность, нечуткость, и каждая моя, даже невысказанная вслух колкость, проглоченное мною грубое слово оставляют в душе свой след – вот как эти синие отметины на руках, на лице, следы порезов и царапин, присыпанных углем...
Ну, и пропало у меня желание делиться с женой самым заветным, и перестал я по ней скучать, когда бываю в командировках. Я вот уже давно разъезжаю по шахтам, три месяца не был дома. И совсем, ну вот ни столечко не соскучился по жене.
Когда был моложе, я этого не понимал, а теперь твердо знаю: верность легче сохранить, чем сердечную привязанность.
Мне показалось, что я остался непонятым Сабиной, а потому повторил раздельно:
– Хочу сказать, дорогая Тереса, что сердечную привязанность труднее сохранить, чем верность.
– Понимаю, – кивнула Сабина.
Она и виду не подала, что я снова оговорился.
Как переменчиво лицо Сабины! Только что она слушала меня в мрачной задумчивости, но быстро сбежали тени с лица, повеселели глаза. И вот уже она пускается в рассуждения о модах и прическах. Болтает о пустяках, но при этом иронически, насмешливо прислушивается к самой себе.
Я-то знаю, почему Сабина затеяла сейчас этот мелочный разговор. Она согласна даже вызвать сейчас мое раздражение. Пусть я разочаруюсь в ней, но зато забуду на минуту о своих сердечных неурядицах.
