Текст книги "Незабудка"
Автор книги: Евгений Воробьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 50 страниц)
17
Мы встретились с Сабиной лишь через несколько дней.
Она показалась мне не то чтобы помолодевшей, – куда Сабине молодеть! – но какой-то повеселевшей, что ли. Словно обрела свободу, сбросила какую-то тяжесть, которая угнетала, заставляла потуплять глаза и опускать плечи.
Что бы мы ни делали – бродили по аллеям, кормили зеркальных карпов или голубей, – я раздумывал: сказать Сабине о визите в «Остатню моду» или не сказать?
Мне было бы легче решиться на этот разговор, если бы Сабина была встревожена, огорчена, как в предыдущую нашу встречу. А ее беспечальное настроение крайне затруднило мою задачу.
За это время, пока Сабина куда-то уезжала по своим делам, я, кажется, понял, каким образом на ее горизонте мог появиться пан Щавиньский, человек легкого жанра. Сабине не нравятся молокососы-бородачи, молодые люди, которые афишируют свое разочарование сегодняшним днем и неверие в день завтрашний, они называют себя «приговоренными к жизни». У Сабины критический ум, но она чужда дешевого нигилизма, а тем более цинизма, которым заражены многие современные молодые люди. У них нет ничего святого. Они сокрушили всех пророков, которых обозвали идолами. В среде такой молодежи пренебрежительно говорят об идеалах... А Сабине хотелось опереться на крепкое плечо, довериться сильному жизнелюбивому человеку, твердо стоящему на ногах.
В глубине души Сабина считает себя неудачницей, а таких всегда тянет к жизнерадостным, удачливым людям. Щавиньский на самом деле влюблен в красавицу Сабину, а ответить на любовь взаимностью всегда легче, чем самой полюбить. Щавиньский давно, терпеливо ухаживает за Сабиной и, когда она решилась уйти от одиночества, оказался рядом, предложил свое веселое общество, протянул свою опытную руку...
Я шел с опущенной головой, заложив руки за спину, молча. А мысленно горячо убеждал Сабину:
«Сабина, девочка моя родная, прошу вас, как просил бы сейчас родной отец. Не делайте этого поспешного шага! Погодите! Оглядитесь! Соберитесь с мыслями! Проверьте чувства еще раз! Чтобы, как вы говорите, бронь боже, потом не раскаиваться. Если любовь настоящая – она умеет ждать. В народе говорится, что большой костер не боится ветра. Вот так же и любовь – большая при разлуке разгорается сильнее, а маленькая гаснет. Это вам говорит человек, которому не повезло в семейной жизни, и потому мое предостережение имеет большую цену, чем если бы вас взялся сейчас наставлять какой-нибудь счастливый семьянин. Соединить свою жизнь с человеком, которого не любишь, – грех против жизни. Это более безнравственно, чем состоять в незаконном браке, стать женой без благословения ксендза...»
Мы остановились возле сосновой рощицы. Сабина стала подзывать белок, соблазняя их печеньем.
«Ну, что ты молчишь, как немой? – злился я на себя. – Совсем уподобился этим белкам. Тоже трусят, кружат вокруг да около...»
Две прирученные белки спустились к нам по стволу сосны, позолоченной закатным солнцем.
Одна белка безбоязненно взяла ломтик печенья из рук Сабины и тотчас же без жадности, но с аппетитом, сгрызла.
Вторая белка сперва долго принюхивалась, не очень-то доверяя Сабине, затем хищно схватила ломтик и метнулась вверх по стволу, унося добычу в острых зубах. Белка спрятала печенье в дупле и стремглав бросилась назад за новым ломтиком.
Но угощать эту белку Сабина не захотела: лучше скормить все печенье той, доверчивой и не жадной белочке.
Сабина обратила внимание на то, что у белок, совсем как у людей, несхожие характеры.
И вдруг добавила, будто бы без всякой связи с предыдущим, что ее бывший жених, пожалуй, больше похож на второго зверька, того, который уволок печенье про запас.
У Сабины достало силы произнести все это безразличным тоном, как бы между прочим.
А я сделал вид, что не понял или, может быть, не расслышал слова «бывший».
И мы продолжали говорить о чем угодно, только не о том, что нас обоих волновало.
Сабина очень весело заявила, что хочет остаться старой девой. Да, красивой девушке в двадцать один год можно шутить на эту тему. Она с серьезным лицом напомнила, что, по данным последней переписи, женщин в Польше на один миллион больше, чем мужчин. Так что удивляться нечего: очевидно, она оказалась среди тех, кому не хватило женихов или мужей...
Впрочем, непринужденно рассмеялась Сабина, таких разборчивых невест, как она, могут выручить брачные объявления.
Иные газеты и журналы в Польше печатают брачные объявления, а специальные бюро занимаются сватовством. Так вот, в вечерней газете «Курьер Польский» Сабина на днях прочитала объявление: красивая, выше среднего роста, светлая шатенка двадцати трех лет, без прошлого и с легким характером, религиозная, любящая искусство, путешествия и – если верить ей самой – интеллигентная, хочет соединиться узами брака с паном в возрасте не старше сорока лет, не разведенного, без долгов, культурного, который живет за границей, а в Польше гостит у родных или находится временно по делам.
– Жаль, пан Щавиньский не живет постоянно за границей... – Я театрально вздохнул. – А то бы он подошел той красивой шатенке по всем статьям. И возраст пока ему позволяет. И долгов за ним не водится. И всю жизнь проходил в кавалерах...
Сабина не слышала меня или делала вид, что не слышит. Она шумно возмущалась этой пани – интеллигентной! – которая попросту хочет сбежать из Польши с богатым туристом! Сабина никогда бы не согласилась по-покинуть родину, расстаться с мамусей и, – Сабина опустила голову, – с татусем. Пусть могила не найдена, но известно, что татусь похоронен со своими дружками-партизанами в Свентокшиских лесах... Продать тело и душу, чтобы стать эмигранткой? О-о-ей! Это же низкий поступок!!!
– А вы уверены, что пан Щавиньский живет в Польше?
Сабина удивленно подняла брови.
– Бывают внутренние эмигранты. Живут у себя на родине, как на чужбине.
Она помрачнела, но ничего не ответила.
– А что пан Щавиньский делал во время войны? Ведь он всего на несколько лет моложе вашего отца...
Сабина растерянно пожала плечом. Видимо, вопрос застал ее врасплох. А я безжалостно добавил, не ожидая, пока она справится со смущением, что мать на ее месте уже давно задала бы такой вопрос, если не пану Щавиньскому, то хотя бы самой себе.
– Жаль, не уродилась я раньше. Лет на пятнадцать опоздала, – сказала Сабина раздумчиво. – Я бы в час войны тоже за пулеметом лежала. Обок татуся. – Она крепко сжала кулаки. – Мины выставляла бы. Чтобы фашисты чаще спотыкались на польской земле! – Сабина горько вздохнула. – Наверно, и незнаемый жених мой в той пуще воевал. Гвардия Людова... Ах, пан Тадеуш, как я припозднилась! А если некому было перевязать раны жолнежам? Вот лежит мой неведомый коханый разом с татусем. Свентокшиские горы... Мы там с мамусей братскую могилу искали...
И Сабина вновь пристально вгляделась куда-то далеко-далеко, намного дальше Катовиц, дальше задымленного горизонта.
18
Тесно, ох, как тесно стоят дома на этом косогоре! Да, здесь дорог каждый клочок земли, здесь не разгуляться строителю, архитектору, садовнику, огороднику.
Дома, все, как один, в красных черепичных картузах. Стоят они длинными шеренгами и так тесно, что, если разбежаться, можно перепрыгнуть с крыши на крышу.
Но так только кажется издали. Каждый дом окружен маленьким садиком. Дома едва проглядывают сквозь зелень – они укрыты плющом, диким виноградом, кустарником, яблонями, вишнями.
На улочках, круто сбегающих вниз, кое-где валяются камни, их приволокло с горы во время недавних ливней.
Через поселок размашисто шагают высоченные столбы подвесной канатной дороги, и над головами жителей, высоко в небе, ползут вагонетки. И никак не понять – вагонетки на самом деле маленькие или сильно уменьшены расстоянием.
Свой последний воскресный день я хотел провести с Сабиной. Правда, в планетарии воскресенье – самый суетливый, шумный день. Об отлучке из просмотрового зала или с площадки, на которой установлены телескопы, и речи быть не может. Что же, я согласен прослушать подряд все лекции, просмотреть все сеансы, пусть у меня совсем одеревенеет шея...
И однако же вместо планетария я поехал в поселок, где жил машинист комбайна Кулеша. Ну, просто из приличия полагалось хотя бы на прощанье его проведать. Конечно, не очень-то весело слушать стоны и вздохи, когда ничем не в состоянии помочь.
Встретил меня Кулеша с шумной радостью, и едва я уселся у кровати, заверил:
– Я здоров как рыба!
Безусое лицо его, шея и грудь казались совсем темными на подушке, при расстегнутой рубахе. Лицо и шею покрывала сетка морщин, но темные глаза совсем не состарились.
Нога у Кулеша была в гипсе и покоилась на возвышении из двух подушек.
Лежал он недвижимо, но при этом был полон такой неистощимой энергии, так живо на все реагировал, так тяготился покоем, что могло показаться – все время находится в движении.
Он сообщил мне шепотом, что «Донбасс» – первоклассная машина. Ну, а что касается травмы, то комбайн здесь совершенно ни при чем: никогда не нужно путать мякину с зерном или варить капусту вместе с горохом... Несчастье случилось только потому, что в забое было очень тесно – «еще меньше места, чем каждый получает на погосте. Но зато шумнее...».
У изголовья стоял телефон. Кулеша с важностью сообщил, что телефон ему установили, когда он работал в спасательной команде. Он может в любое время суток осведомиться, как дела под землей. Его будят среди ночи, когда хотят получить от него срочный совет. Не кто иной, как Люциан Янович позвонил ему из шахты и сообщил, что сибирский инженер заменил его, Кулешу, на комбайне.
И затем, в продолжение всей беседы, хозяин нет-нет и посматривал на телефон; он забыл, что сегодня воскресенье и шахта не работает, он явно жалел, что никто к нему сейчас не звонит. Не пришлось показать гостю из Сибири, какой он большой начальник, как трудно всем приходится без него!
Так как телефон не звонил, а похвалиться чем-нибудь очень хотелось, Кулеша ткнул темным, по-стариковски узловатым пальцем в фотографию на стене. На снимке изображен был острый момент футбольного матча.
– У старушека Ирениуша Кулеши три сынуся – два разумных, а третий – футболист. – Он смотрел на фотографию счастливыми глазами, а говорил сварливым тоном: – Все люди мозгами шевелят. А мой бьет мозгами по мячу!
Нетрудно было догадаться, что это Кулеша-младший, с цифрой «11» на спине, в высоком прыжке бьет по мячу головой.
Кулеше пришлось на время прервать рассказ о других своих детях, потому что явилась сестра милосердия из госпиталя эльжбетанок: время делать укол. Монахиня поискала глазами распятие в углу комнаты, но там висела только парадная шахтерская шапка – подобие черного цилиндра, с кокардой и султаном из красных перьев. Может, праздничный головной убор потому такой высокий, что в будни шахтер слишком часто ходит согнувшись в три погибели, боясь удариться головой о крепь, о кровлю?
Не найдя распятия, монахиня обиженно обдернула крахмальный чепец с огромными открылками и, все такая же недовольная, занялась своим делом.
Уходя, она снова кинула взгляд на угол, будто там за это время могло каким-то чудом появиться распятие.
Сестра милосердия ушла, Кулеша оживился и сообщил, что он – старый безбожник. Не молился даже в молодости, когда работал на соляных копях Велички. Там очень придирались к горнякам, которые не знали дороги в костел или в подземную часовню. А пани Кулеша – очень набожная и в том же духе воспитала детей, он один во всем доме безбожник. С каким ужасом жена услышала от него вскоре после свадьбы: «Ты почитай за меня «Отче наш», а я лягу спать. По мне хоть задом наперед читай все молитвы». Если он и начинал разговаривать с богом, то жена с ужасом слышала: «Ну, как это в самом деле случилось, отче наш? Зачем ты опять допустил обвал в шахте? Ай-яй-яй, как нехорошо!.. Если бы ты, отче наш, обижал только божьего раба Ирениуша – я человек грешный, – было бы еще понятно. А то ведь добрых католиков заставляешь мучиться, вот что несправедливо!» До женитьбы, когда Кулеша был кавалером, он всегда так усердно молился святой Барбаре, покровительнице горняков. Почему же она не хотела внять его мольбам? Почему достаток, или, по-польски говоря, добробыт, никак не решался переступить через порог дома, а нужда не хотела этот дом покинуть?!
А когда его теперь начинают упрекать в том, что он безбожник и плохой католик, Кулеша не упускает случая напомнить, что Гитлер тоже был католиком...
Старший сын Стефан едва не стал жертвой Гитлера. Он неосторожно высказал вслух сочувствие повстанцам Варшавы, его схватили эсэсманы и отправили в лагерь Хайлигенбайль. Русские танки вызволили Стефана из-за колючей проволоки, можно сказать – с того света.
Много лет подряд Кулеша ощущал вкус соли на губах. Вся одежда его была просолена, как сельдяная бочка. Ему приходилось работать до седьмого пота, так что рубаха прилипала к телу, и крупинки соли, пропитавшей рубаху изнутри, смешивались с солью, которая осыпала рубаху снаружи.
В этом месте рассказа мне показалось, что не седина белеет на висках у Кулеши, что это проступила давняя соль.
Может быть, Кулеша всю жизнь проработал бы на копях Велички, если бы не обыски, которые ввели при Пилсудском. Килограмм соли стоил жалких двадцать грошей, но горняков тем не менее обыскивали – не украл ли кто несколько горстей соли? Стражники вывертывали карманы, шарили за пазухой, залезали в голенища сапог, заставляли унизительно раздеваться и разуваться. Кулеша с этим не мог примириться. Он уехал из Велички, два года батрачил в поместье Доннерсмарков. Тогда граф строил себе охотничий замок за Люблинцом. Такое красивое дерево – тис! Замок деревянный, а стоит в сказочном лесу, чуть ли не за сто километров от дыма! Ну, а позже Кулеша нагружал в вагонетки уголь в шахте графа Доннерсмарка-младшего. Не потому ли Кулеша с такой нежностью относится к угольному комбайну, что долгие годы не выпускал обушок из рук, покрытых кровавыми мозолями?
Значит, Кулеша работает на шахте с давних времен. Кстати, не знавал ли он машиниста насоса по имени Стась?
Кулеша прилежно наморщил лоб, беспокойно заворочал головой на подушке, но никакого Стася припомнить не мог...
Когда я шел к Кулеше, то дал себе слово долго не засиживаться, не утомлять больного и ни в коем случае не заводить деловых разговоров. Куда там! Мысленно мы оба уже давно спустились в шахту...
В последнюю смену комбайн Кулеши прошел за четыре часа семьдесят метров – половину лавы. Здорово!!! Правда, перед тем как в первый раз нажать на кнопки, Кулеша полчаса потратил на технический осмотр. Но это время окупилось с лихвой! Кулеша повел «Донбасс» не на второй, как это делалось прежде, а на четвертой скорости. За ним не поспевал подземный транспорт, не хватало пустой «посуды» под уголь. Вот ведь, оказывается, и в Польше горняки так называют порожняк.
Мы согласились на том, что самые большие потери времени связаны с передвижениями комбайна – здесь конструкторы должны принять серьезный упрек. Кабель у «Донбасса» очень длинный, триста пятьдесят метров. При переноске его приходилось свертывать в большой, тяжелый моток, выносить в штрек, затем вновь развертывать, чтобы протянуть кабель по новому пути. Кулеша разделил кабель на две части и соединил их специальной муфтой. Теперь на переноску кабеля уходило времени вдвое меньше.
А где еще искать потерянные минуты? В каких углах шахты они валяются?
Большая возня с упорной стойкой – за смену ее переносят много раз. Где же выход? Кулеша предложил удлинить ведущий канат. Тогда перестанут носиться по всей шахте с этой упорной стойкой, как с писаной торбой. Да, но как удлинить канат? Ведь на барабан нельзя накрутить больше двадцати пяти метров!
Кулеша приподнял с подушки всклокоченную голову, оперся локтями и посмотрел на меня с простодушной хитростью. Он был счастлив тем, что оказался догадливее русского инженера.
В самом деле, столько каната накручено на барабан при толщине восемнадцать с половиной миллиметров. Но ведь можно – уже проверено! – взять канат потоньше, пятнадцатимиллиметровый, и тогда мы сильно выиграем в длине каната!..
Не успели мы всесторонне обсудить все проблемы, связанные с работой комбайна, как раздался звонок. В дом ввалилось многочисленное семейство сына Стефана.
Он был удивительно похож на отца, только лицо у Стефана совсем молодое, а сам он сед, как лунь.
Не успели мы перезнакомиться, не успели все внуки и внучки облобызать дедуню, как раздался новый звонок.
– Кого еще несет нелегкая? – проворчал Кулеша, не спуская веселых глаз с двери.
Пришла дочь Малгожата с мужем-учителем и близнецами-девочками – обе одинаково одеты, завиты и причесаны. Явился сын Войцех с хорошенькой женой и с младенцем на руках. Пришла дочь Констанция с мужем и моложавой свекровью. Талия у свекрови была тоньше, чем у молодых женщин. Свекровь носила прическу «конский хвост» и вполне могла сойти за старшую сестру Констанции.
И всех вновь прибывших старик уверял, что он «здоров как рыба» и что вся история с ногой не более, как умелая симуляция, поскольку при подземной травме заработок ему выплачивают полностью.
Едва появилась Констанция, отец похвалился мне, что она – доктор, однако отца лечить отказалась. Констанция – психиатр, истинное ее увлечение – варьяты, то есть сумасшедшие. Вот если дети дружными усилиями сведут его когда-нибудь с ума, то он станет пациентом дочери...
19
Позже всех явился Збышек. Я взглянул на стену и сразу узнал его в футболисте с цифрой «11» на спине.
Пришел Збышек один, но его встретили шумнее всех.
Збышек чуть ли не вдвое моложе Стефана, но очень похож на старшего брата. Это – черноволосый, совсем молодой Стефан, только, пожалуй, шире в плечах, пожалуй, более рослый, пожалуй, с более тонкими чертами лица и, пожалуй, держится прямее, чем старший брат. Может быть, потому, что не знал тяжести всего, пережитого Стефаном, или успел распрямить спину после шахты?
Все заговорили о футболе, о шансах команды горняков, заспорили о каких-то тонкостях игры. Тут Кулеша сказал, что неразумный человек может сломать ногу и в забое, а разумный остается цел и невредим, даже если играет в футбол. Свекровь с талией в рюмочку и с «конским хвостом» на затылке спорила с большим апломбом, нежели мужчины.
Уже несколько раз я порывался встать и уйти. Я вовсе не собирался мешать свиданию детей с больным отцом. Не тут-то было! Кулеша бурно настаивал на том, чтобы я остался. Констанция, на правах врача, попросила меня не уходить, чтобы не нервировать больного, и Кулеше очень понравилась такая мотивировка.
Ужинали в соседней комнате, но чокаться все приходили к больному. Он держал резервную бутылку под столиком у кровати и каждый раз, когда наливал рюмки мужчинам и не отстающей от нас свекрови, называл свою водку «запазуховкой», «подстолувкой» или «кельнеровкой». Только Збышек не пригубил рюмки, да никто его и не вздумал угощать.
После появления Збышка мне, честно говоря, и самому не хотелось уходить. Я все приглядывался к нему, невольно пытался вызнать, что он за парень.
Он был молчалив, чем-то опечален, хотя умело скрывал плохое настроение и подделывался под общее веселье.
От Збышка не ускользнул мой повышенный интерес к нему. Не раз он перехватывал мои взгляды; привык к популярности, к почтительному узнаванию и, видимо, отнес меня к болельщикам, которые льнут к знаменитостям. Збышек частенько посматривал в мою сторону – может быть, удивлялся тому, что его узнали? Впрочем, он ведь играл в Киеве, во Львове, в Донбассе; где-нибудь там его и видел русский инженер.
– Збышек уже половину Европы объездил, – сообщил Кулеша с гордостью. – Вообще он у нас родился в чепчике... – и, заметив мое недоумение, пояснил:– ...по-русски говоря, родился в сорочке.
– Англичане говорят – родился с серебряной ложечкой во рту, – подал голос молчаливый муж Малгожаты, школьный учитель.
Збышек отрицательно покачал головой и даже сделал протестующий жест, но Кулеша этого не заметил и продолжал, все больше увлекаясь:
– Наверно, Езус поцеловал Збышка, когда он появился на этот свет...
Разговор по-прежнему вертелся вокруг футбола, шахтерских команд, чемпионов, их поклонников. Но я все время видел глаза Збышка, он был очень одинок в шумном и веселом обществе.
– А верно, – спросил я вполголоса, когда мы со Збышком отошли вдвоем от стола и еще не приблизились к больному, – есть такие любители футбола, которые ездят за своей командой в другие города?
– Много!
– Я слышал – не только парни, пожилые горняки, но даже пани?
– В прошлом году я знал одну такую девушку. – Его ресницы дрогнули. – И спортовец, с которым она дружила, был в нашем клубе «Полония» самый счастливый человек. Вот тогда он поверил бы, что родился в чепчике...
– А сейчас что же? Она разлюбила спорт?
– Того не знаю. Но она разлюбила спортовца. – Он тяжело, всей грудью вздохнул, и цепочка, на которой висел невидимый крестик, шевельнулась на его сильной шее. – Увлекается теперь мотоциклом...
Старый Кулеша услышал слово «мотоцикл» и с ходу встрял в разговор – будто сам рванулся на мотоцикле с места без всякого разгона. Он принялся сравнивать мотоциклы Ижевского завода с чешской «Явой»...
Когда я уже прощался с Кулешей, со всеми его чадами и домочадцами, Збышек неожиданно заявил, что ему тоже пора идти. Заодно он проводит пана россиянина до трамвая.
Теперь, когда мы остались наедине, искушение заговорить со Збышком о Сабине стало сильнее. Но имел ли я на это право? Ведь ее откровенность со мной вовсе не означала, что я могу откровенничать о ее делах с другими!
Мы молча спускались по узкой улочке, камни шуршали под ногами.
Слышался какой-то скрип. Сперва я не мог понять его происхождение: показалось, что скрип доносится сверху. Ну, конечно же, это скрипят невидимые в небе вагонетки.
Я долго стоял, запрокинув голову, и можно было подумать, что очень внимательно прислушиваюсь к скрипу, а на самом деле продолжал думать о Збышке, безмолвно и терпеливо стоящем рядом со мной.
Мы уже подошли к остановке, я все еще не набрался смелости. И лишь когда вдали показались огни трамвая, я наконец выдавил из себя:
– Пани Сабина давно отказалась от прогулок на мотоцикле. Она вовсе не любит пана Щавиньского.
Я не отводил глаз от лица Збышка, стоявшего под фонарем.
Я понимал, что ошеломлю его, так оно и произошло, но мне очень понравилось, что Збышек в это мгновенье ни о чем не стал меня расспрашивать. Он настолько был поглощен новостью, которую узнал, что все остальное для него было несущественно. Не время было выяснять, какое отношение имеет русский инженер ко всему этому – откуда я знаю Сабину и почему заговорил с ним на эту тему.
Он глухо сказал:
– Плохие новины для меня... Значит, Сабина выходит замуж,без любви? И небо еще не упало на голову, я еще хожу, разговариваю! Но если Сабина выйдет замуж, я все равно пожелаю ей счастья.
Я внимательно посмотрел на Збышка. Он говорил без злой запальчивости, искренне и сердечно. Вот когда я понял, что Сабина любит настоящего парня!
И в самом деле, откуда бы взялось великодушие у слабохарактерного, мелкого человека?
На прощанье он схватил мою руку и крепко пожал. Трамвай трогался с места, я вошел в вагон.
Неожиданно Збышек вскочил на подножку следом за мной.
– Пан хорошо знает Сабину?
– Почти всю ее жизнь. С таких лет. – Я показал рукой чуть повыше трамвайной скамейки. – А еще лучше знаю, что Щавиньский не жених Сабины. Это ее бывший жених...
– Откуда пан ведает? – спросил Збышек, едва не задохнувшись от радости.
– Сабина сама мне сказала...
Збышек сильно сжал мою руку и выпрыгнул из трамвая на полном ходу.
Я высунулся с площадки и поглядел ему вслед.
Он кричал мне что-то из полутьмы счастливым голосом, но грохот быстрого ночного трамвая заглушил его слова.
