Текст книги "Незабудка"

Автор книги: Евгений Воробьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 50 страниц)

КВАДРАТ КАРТЫ

Тени берез ложатся на дорогу смутными пятнами, и от этого выбоины малозаметны, они тоже походят на тени. Машину подбрасывает и трясет, но Антон Иванович, по своему обыкновению, жмет на всю железку. Его раздражает этот большак, ему не терпится поскорее выбраться на шоссе.

Рядом с Антоном Ивановичем сидит подполковник Позднышев, а на заднем сиденье, в затылок ему, по соседству с горкой чемоданов и запасных бачков устроился Луговой.

– Однако дорожка, доложу я вам, – не выдерживает наконец Луговой, подброшенный на ухабе. Он глубоко, почти по локоть, засунул руку в петлю у оконца.

– Ничего, скоро выедем на шоссе, – подбадривает Позднышев.

Уже притупилось любопытство ко всему, что виднеется за окном. Все, о чем хотелось сказать, сказано. Все песни, пришедшие на память, спеты. Луговой затягивал песню, бросал ее на полуслове, начинал вторую и перебивал сам себя третьей, а Позднышев, со свойственной ему обстоятельностью, пел все куплеты подряд, знал все слова.

Луговой вспомнил уговоры генерала Моложатова. «Ну что за охота трястись двое, а то и все трое суток на моем драндулете – да еще мотор плохо тянет, – когда можно сесть в мягкий вагон? Почиваете себе, как граф, а курьерский знай себе мчит. Только версты полосаты появляются в окне. Позднышев – другое дело, он – человек военный. А вы здесь при чем? Ведь всю душу вытрясет! Запылитесь до самой печенки, до мозга костей. Что вы, на наших учениях пыли вдоволь не наглотались?» – «Никак нет, не наглотался, – пытался отшутиться Луговой. – Только вошел во вкус». – «Хуже нет, как со штатскими спорить. И главное – приказать нельзя. Надел шляпу, с него и взятки гладки...»

Позднышев недавно сдал полк и едет в Москву, в академию. Инженер Луговой, в прошлом командир саперного батальона, возвращается туда же. Луговой провел отпуск в живописном белорусском городке, где стоит дивизия...

Пыль, горячая и душная, клубится над дорогой. Каждая повозка, машина оставляет позади себя такую пыльную завесу, что Антону Ивановичу поневоле приходится сбавлять газ. Все машины, подводы выкрашены в серый цвет, все лошади серой масти, все люди одеты в серое. Обычно глянцевитые, будто смазанные жиром, листья придорожной ракиты стали матовыми и никнут под тяжестью вездесущей пыли. И даже вода в ручье, пересекающем дорогу, потускнела, так что ручей походит на запыленное зеркало.

Шляпа Лугового и пиджак тоже стали серыми. Пыль лезет в рот, в нос и уши, платок и воротничок черны, и все-таки как уютно в этой тряской машине, подпрыгивающей на выбоинах!

Когда они добрались до шоссе, Антон Иванович уступил место Позднышеву. Тот оказался любителем лихой езды. Это никак не вязалось с его спокойными глазами и губами, с неторопливой походкой.

На шоссе трясло меньше, пыль угомонилась, и повеселевший Луговой снова затянул: «Пора в путь-дорогу, в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем...»

– А что, если завернуть в наши Замошенцы? – неожиданно предложил Позднышев.

– В Замошенцы?

– Ну да. Ночевать все равно где-нибудь придется. Подумаешь, тридцать километров в сторону. Час туда, час обратно.

Антон Иванович нахмурился и сделал вид, что очень внимательно вглядывается в ветровое стекло.

– Антон Иванович сердится, – заметил Луговой.

– При чем тут сердится? – рассердился Антон Иванович. – Легко сказать – час туда, час обратно... Вы что, тех дорог не знаете? Вот сядем где-нибудь на Княжьем болоте и будем сидеть, как кулики.

– Надо насчет моста узнать. В райисполкоме, что ли? – предложил Позднышев.

– И прямо к бабушке Василисе, – мечтательно добавил Луговой. – Ставь, бабка, самовар, вари картошку, давай сюда сметану, жарь яичницу, да побольше калибром, принимай старых жильцов – майора Васю, да майора Алешу, да Антона Ивановича, гвардии сержанта...

Антон Иванович уже и сам не прочь был заехать в Замошенцы, но продолжал сосредоточенно смотреть на дорогу: «Ничем вы меня не купите».

– В Замошенцы так в Замошенцы, – сказал он с притворным безразличием. – Конечно, если Лучеса позволит...

Районный центр вытянулся вдоль шоссе. Оно служило главной улицей поселка и разрезало его на две части.

Когда-то на подъезде к поселку находился контрольно-пропускной пункт. Командир дивизии Моложатов приучил себя спать на ходу, и Антон Иванович, с особенным шиком придерживая баранку «виллиса» одной рукой, отвечал за полковника на приветствия регулировщиц.

Луговой вспомнил этих девушек с вечно обветренными лицами, обмороженными руками и вдруг язвительно спросил:

– А справка насчет оспы вам не потребуется?

Каждый раз, когда регулировщица кроме путевки требовала паспорт на машину или шоферские права, Антон Иванович с уничтожающей вежливостью задавал этот вопрос...

Быстро мелькали дома поселка, неуютно стоявшие двумя пыльными шеренгами вдоль шоссе. У здания райисполкома Антон Иванович резко затормозил, вспугнув лошадей у коновязи.

Позднышев вошел в кабинет к председателю райисполкома. Из-за стола поднялся моложавый крупнолицый человек в синей суконной гимнастерке не по сезону, с пустым рукавом, заткнутым за ремень. Над левым карма-пом виднелся значок депутата Верховного Совета Белорусской ССР.

– Кременец. Чем могу служить?

– Позднышев. Простите, что потревожил. Скажите, пожалуйста, проедем мы отсюда в Замошенцы?

– Конечно.

– А мост через Лучесу?

– В порядке. Дорогу к мосту найдете?

– Дорогу я как свои пять пальцев знаю.

Кременец пристально вгляделся в лицо Позднышева.

– Из местных?

– Воевал долго в этих местах.

– Вот оно что... А то могу начертить маршрут в Замошенцы, чтобы кратчайшим путем добраться.

– Спасибо, дорогу я знаю.

Позднышев подошел к стене, на которой висела карта Белоруссии.

– Десятикилометровка, – определил он. – Для летчиков хороша или в школе географию изучать, а ездить с ней – не дай бог.

– Другой картой не обзавелись.

Кременец отвел руку в сторону так, будто указывал Позднышеву на что-то. Жест остался от того времени, когда Кременец еще мог сокрушенно развести руками.

Позднышев обещал заехать на обратном пути и торопливо попрощался.

– Переправа есть, – объявил он, усаживаясь в машину.

– А раз переправа есть, нам сам черт не страшен, – повеселел Антон Иванович.

За краем селения машина свернула на проселок. Луговой ерзал на сиденье и вертел головой во все стороны.

– Видите слева деревню? Аксиньино!

– Правильно! А за ней горелая роща, – подсказал Позднышев.

– Правильно! На западной опушке командный пункт твоего полка находился.

– Точно! – подтвердил Антон Иванович. – Мы туда с комдивом всегда во-о-от по той ложбинке подъезжали...

Было время, когда лес стоял на горизонте темно-зеленой стеной. Сейчас на фоне неба видна была рваная зубчатая кромка. Хвойные шпили одиноко высились в этом лесу, вырубленном снарядами.

Уже остались позади роща «лысая», игрекообразная сосна на холме, служившая ориентиром, обмелевшие, заросшие травой траншеи, сгоревшая сторожка лесника, деревенька Непряхино.

Судьба провела линию фронта как раз через эту деревеньку. Полгода стояло Непряхино между двух огней. Здесь не осталось ничего живого, все было превращено в прах, тлен, головешки, пепел, золу, щепки, клочья, лохмотья, обломки, мусор. Черные скелеты печей и те были расстреляны из пушек прямой наводкой и размолоты в щебень. Когда весной здесь сошел снег и обнажилась земля, то вся она, как битое стекло, поблескивала под лучами солнца. Нельзя было сделать и шага, не наступив на осколок или гильзу.

Антон Иванович сбавил ход. Не настолько плох был проселок, или, как здесь говорят, путинок. Попросту хотелось приглядеться к знакомым местам.

За хутором Мокрый Верх блеснула посеребренная излучина Лучесы, и доски ветхого наплавного моста гулко запрыгали под колесами...

Вторая с краю изба, знакомая изба с крутыми скатами крыши. Стреха, или, как здесь ее называют, запесошница, сильно выдается вперед.

Увидев в дверях Позднышева, бабка Василиса остолбенела, потом вскрикнула: «Вася, майор!» – и собралась было броситься к нему, но в этот момент узнала, несмотря на штатское, Лугового, едва успела воскликнуть: «Майор Алеша!» – как окончательно растерялась при виде подоспевшего Антона Ивановича.

Бабка Василиса принялась носиться по избе, переставляя с места на место без всякого смысла и толку горшки и табуретки, хватаясь то за ухват, то за веник.

Дочка ее Дарья Дмитриевна покраснела так, что избыток румянца залил даже шею. Она совсем не знала, куда девать свои большие руки, и все проверяла, не распустился ли платок.

Луговой подхватил на руки белоголового Стасика.

– Ну, Стасик, узнаешь меня?

– Ну, узнаю, – неуверенно пробормотал Стасик.

– Помнишь, как ты с сахаром знакомился?

– Ну, помню.

В день прихода наших в деревню Луговой протянул Стасику на ладони несколько кусочков рафинада. Стасик сперва с недоумением смотрел на эти белые квадратные камешки, потом боязливо взял и принялся играть ими. Он и не подозревал, что камешки – съедобные, сладкие...

В избе становилось все многолюднее. Легковая машина всполошила деревню. А когда узнали, кто приехал, все, наскоро приодевшись, повалили к Жерносекам.

Штаб полка, которым командовал Позднышев, простоял в Замошенцах несколько месяцев. Дивизию тогда вывели во второй эшелон, и она пополнялась, приводила себя в порядок и готовилась к прорыву немецкой обороны юго-восточнее Витебска.

Прошло три года, но многие, особенно женщины, узнавали Позднышева. Труднее узнавали Лугового в штатском костюме.

На пороге вновь появился Антон Иванович. Он особенно лихо козырнул и отрапортовал:

– Машина на соседнем дворе, под навесом. Сторож выделен. Какие будут распоряжения?

– А как у вас с ужином, ночлегом?

– На старую квартиру определился.

– Даже не сомневайтесь, – тотчас же донесся из сеней удивительно мелодичный женский голос.

– Тогда вы свободны, – улыбнулся Позднышев. – Можете отдыхать.

– Есть отдыхать!

Антон Иванович снова козырнул, ухарски повернулся на каблуках и исчез в сенях. Как всякий сверхсрочник, Антон Иванович хотел показать всем, и прежде всего демобилизованным, что значит настоящий служака.

– Заходите, заходите, что вы там в сенях хоронитесь? – не уставала приглашать бабка Василиса.

Потом гости зашушукались, засуетились, попятились к двери и исчезли. Дарья и бабка Василиса собирали на стол, покрытый льняной скатертью. Уже отпотевали крынки с молоком, принесенные из погреба, уже шипела на загнетке сковородка с глазуньей из двузначного числа яиц, уже ждало на столе блюдо с холодцом. Капуста и соленые огурцы стояли, как им и полагается, по соседству с водкой.

Гости и хозяева расселись за столом, причем Позднышева усадили в красном углу.

В этот момент на пороге появился черноволосый взлохмаченный человек в вылинявшей добела гимнастерке.

– Сова и ночью кур видит, – сказала бабка Василиса.

– Здравия желаем, с похмелья помираем! – очень громко ответил вошедший и уже потом представился: – Михайло Степанович Метельский, председатель замошенской Советской власти.

Он уселся рядом с Позднышевым и с места в карьер попросил:

– Бабы гуторят – рассказчик ты больно хороший.

Может, сделаешь вечером доклад о текущем моменте?

– Согласен.

Дядя Михась разлил водку и провозгласил:

– За освободителей и защитников нашей жизни, за Советскую Армию, за солдат, сержантов, старшин, офицеров, генералов и адмиралов!

Дядя Михась тяготел к торжественным словам.

– Та-ак... В академию? Учиться? Ну что же, это можно, – важно разрешил Позднышеву дядя Михась. – Значит, академиком будешь. Это нам требуется...

Затем дядя Михась повернулся к Луговому и строго взглянул на него:

– Ты своему министру скажи, чтобы он про Замошенцы не забывал. И нам электричество требуется. Спим и во сне видим.

Позднышев чокнулся еще раз, затем решительно отставил стакан. Он быстро отужинал, достал полевую сумку, и Стасик повел его в холодную баню. Там он стал готовиться к докладу.

Заторопился и дядя Михась. Через несколько минут он уже названивал из сельсовета по телефону. Вызывая соседские сельсоветы, дядя Михась орал истошным голосом и последними словами ругал связистов, приписывая им плохую слышимость, будто связисты виноваты в том, что дядя Михась глуховат. Наконец все соседи приглашены на доклад приезжего подполковника. «Будут знать, с кем дружбу водим! Подполковники приезжают в Замошенцы к дяде Михасю доклады делать».

Собрание началось поздно вечером, школа была битком набита. На первых скамейках сидели гонцы из соседних деревень и хуторов.

– На повестке дня у нас один вопрос, – торжественно и громогласно объявил дядя Михась. – Академик Позднышев сделает доклад о текущем моменте... – Тут дядя Михась подумал и добавил: – ...О текущем моменте нашей действительности и жизни.

Доклад был обстоятельным, но еще больше времени заняли ответы на вопросы, которых было множество.

Когда Позднышев, Луговой и дядя Михась вышли после собрания на крыльцо, они услышали то осекающийся, то вновь возникающий рокот мотора.

– Что это у вас за мотор? – спросил Луговой. – Вроде хочет работать, да не может.

Дядя Михась вытянул шею, повернулся боком и вслушался.

– Это наше «длинное замыкание» – иначе сказать, Зина Барабанова – и ваш шофер над движком колдуют. Девка на все проценты, лучше нельзя придумать, а с движком никак не управится.

Наутро гости пошли пройтись по деревне, наведались в новые дома, откуда еще не выветрился запах смолы и стружки.

– На той неделе последнюю землянку порушили, – сообщил не без гордости дядя Михась.

Антон Иванович давно был готов к отъезду, но не проявлял признаков нетерпения.

У машины стояла высокая девушка в замасленном комбинезоне и с черными руками. Она была с непокрытой головой, и когда прядь блестящих волос падала ей на глаза, она поправляла волосы движением локтя. Брови ее тоже были золотистые. Глаза в светлых густых ресницах освещали теплым светом веснушчатое лицо.

– Значит, Зиночка, с Антоном Ивановичем, поскольку он одинокий, дружите, а с нами знаться не хотите? – не унимался Луговой.

– Где нам подполковники! Образование не позволяет. Семь классов – на двоих с подругой...

– Вы как сюда ехали? – перебил Зину дядя Михась и в ожидании ответа повернул голову вбок, как это делают все контуженные, которые слышат на одно ухо.

– Через Аксиньино, – сказал Позднышев. Он уже занес ногу на подножку машины.

– Через Аксиньино? – ужаснулся дядя Михась, словно машина всю дорогу ехала по минным полям. – Зачем же такой крюк? От Запрудного берите влево, мимо Княжьего болота, через лес, где саперы секретную дорогу для танков строили, и мимо плотины по Саперному мосту на тот берег. Километров на двенадцать экономию наведете.

– Так ведь тот мост был временный? – удивился Луговой.

– Временный! Вечной постройки мост. Для танков строен. Его так и народ называет – Саперный мест. Никакой паводок ему не страшен.

– Плотина-то взорвана? – продолжал удивляться Луговой.

– Немцы взорвали, а мы починили.

«Мой мост и моя дорога! Живут! – взволнованно подумал Луговой. – Выходит, саперы не только разрушали – и впрок строили!..»

– Нужно будет на свою карту поправки внести, – сказал Позднышев, а мысленно себя пристыдил: «Как свои пять пальцев, как свои пять пальцев! Не нужно хвастать...»

Наконец сказаны все слова благодарности и привета, выслушаны все пожелания и напутствия. Машина в пути.

– Ты извини, Антон Иванович, что задержались, – сказал Луговой, стараясь быть серьезным. – Зато отдохнул ты как следует. Выспался сразу за несколько дней.

– Как же, выспишься у них! Полночи с этим проклятым движком провозился.

– Антон Иванович сердится! А кто же тебя заставлял?

– Да все этот председатель тугоухий. Такой настырный мужичонка! Попросил помочь, я отказался. Тогда он, хитрый черт, попросил только дать механику консультацию. Ну как тут откажешься?

– Как же этого механика зовут?

– Его зовут Зиной, – ответил Антон Иванович еле слышно. Луговой прыснул, не удержался и Позднышев. – А по прозвищу – «длинное замыкание», поскольку у нее движок никак не заводится. Только механик тут не виноват. Карбюратор не в порядке, да и кольца поршневые...

– Смотри, Антон Иванович, наденут тебе колечко, только на палец.

Антон Иванович притворился рассерженным.

– Вы скажете, товарищ гвардии майор!

По привычке он называл штатского Лугового по его старому званию.

Когда машина выбралась на шоссе, Позднышев распорядился:

– Завернем на минутку в райисполком.

Увидев знакомого подполковника, Кременец приветливо встал из-за стола. Позднышев пошарил в полевой сумке, достал карту, расстелил ее на столе, пригладил ладонями на сгибах.

– Вот, товарищ Кременец, карта вашего района. Хочу преподнести в подарок.

– Чем заслужил такое внимание?

– По этой карте гвардейская дивизия Моложатова почти весь район ваш отвоевала. Вот видите – красные стрелки и эту дугу восточнее Непряхино? Здесь мой полк прорывал немецкую оборону. Держал карту на память, но она может вам пригодиться. Гражданской карты такого масштаба еще нет.

– Разгладим утюгом складки, застеклим, – сказал Кременец, растроганный. – Такая карта дороже самой дорогой картины.

Он долго и крепко жал Позднышеву руку и, если б мог, наверно, обнял бы его. Кременец вышел на крыльцо проводить гостей, и Антон Иванович, задремавший было после бессонной ночи, сразу встрепенулся и включил мотор. Он любил, когда машину провожало начальство.

Через несколько минут запыленный поселок остался позади. Однообразный хвойный лес раскинулся по обеим сторонам дороги.

Каждый думал о своем.

Позднышев сидел, откинувшись, прикрыв глаза. Он пытался восстановить в памяти карту, оставленную Кременцу, но на этот квадрат наплывали другие, такие же пестрые. Мельтешили перед глазами деревеньки, большаки, лесочки, полустанки, речки, проселки. Желтовато-серые квадраты безлесных районов Смоленщины, зеленые с синими прожилками квадраты Белоруссии, Литвы, квадраты Восточной Пруссии, испещренные мелкой сеткой дорог-морщинок и названиями чужих городов, хуторов, господских дворов. Вот в край листа плеснуло голубым прибоем Балтийское море, вот оно залило чуть не весь квадрат.

Новенькие карты, нетерпеливые карты наступления! Они не успевали истрепаться в планшетах, как их уже заменяли другими – так быстро гнал всех вперед свежий ветер победы. А эти старые друзья, обветшавшие карты времен обороны, карты, протертые на сгибах, подклеенные и вновь протертые? Все реже их вынимали из планшетов – то ли щадили их старость, то ли успевали изучить местность наизусть. Слава вам, простреленные, залитые кровью карты! Многие погибли, не успев сослужить своей службы. Слава и вам, потрепанные квадраты, которые исчерчены вдоль и поперек, – вот штабной карандаш, вот линия, властно проведенная ногтем, вот ожог от упавшего пепла. Может быть, маршал трубкой своей водил по этой карте, как указкой, а может быть, безвестный капитан, засыпая, уронил на карту незатухший окурок. А вот и последний квадрат, с которым офицер закончил войну. Не торопясь, он положил эту карту в планшет за прозрачную перепонку и сказал;

– Все!..

А квадраты карт, заслоняя друг друга, наплывая один на другой, мелькали перед глазами Позднышева.

«А сколько еще придется сидеть над картами в академии, запоминать их географические подробности, чертить на них и ломать голову над задачами по тактике... Может, еще и прорыв у Непряхино и Замошенцы вспомнить придется... Как только приеду в Москву, в тот же день напишу генералу. Надо дружбу с районом завязать. Кременец-то адреса дивизии не знает. Тем более дивизия наша Витебская...»

Луговой полусидел-полулежал на заднем сиденье, смотрел на нескончаемый лес, бегущий мимо, и размышлял:

«Вот пишут в газетах – отстроены тысячи деревень, сто тысяч погорельцев переселились из землянок. Но ведь это тысяча Замошенцев! Сто тысяч дядей Михасей, Зиночек, бабушек Василис, Стасиков! Что значит одна, только одна из тысяч сельских электростанций? Сотни светлых окон, ребячьи головы, склонившиеся над книжками, сотни и сотни ламп, лампешек, моргалок, коптилок, каганцев, мигалок, лампадок, убранных со столов пли выброшенных вовсе...»

Антон Иванович гнал машину на предельной скорости. Он то и дело обгонял какие-то престарелые полуторки, обозы с хлебом или возы с сеном. Сено свешивалось до земли, закрывая колеса, и сзади, когда лошади не было видно, такой воз походил на путешествующий стог. На шоссе было в меру оживленно, но Антону Ивановичу все бывшие фронтовые дороги казались сейчас пустынными.

«Надо будет на обратном пути заехать в эти самые Замошенцы, – думал тем временем Антон Иванович. – Все равно где-то ночевать. Тем более мотор мне поставят новый, с пломбой, не разгонишься. А туда и крюк небольшой, если через Саперный мост. Эх, дурень, ведь я мог и весной туда завернуть! Подумаешь, восемнадцать километров в сторону! Полчаса туда, полчаса обратно. Надо будет им движок перебрать. Какой бы это гостинец сочинить в Москве для механика? «Длинное замыкание»! Придумают ведь тоже, хорошую девушку назвать...»

Каждый был занят своими мыслями, и никто не заметил, как на обочинах шоссе выстроились престарелые ветлы. Они походили на исполинские веники с короткими толстыми рукоятями, воткнутыми в землю. Эти ветлы будут провожать путников до самого Дорогобужа.

1948