Текст книги "Потрясающий мужчина"
Автор книги: Ева Геллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)
– Отлично, – одобрил Бенедикт. Я-то знала, что он был рад избавиться от этой проблемы. Бенедикт терпеть не может денежные вопросы, называя это «супружескими разговорами». – С сегодняшнего дня начинаем экономить, – объявил он. – Переходим на домашний смородиновый джем.
Конечно, это было сказано не всерьез.
22
В памяти остаются лишь завершенные дела – неважно, сколько для этого пришлось попотеть. В тот момент, когда ты говоришь себе: «Все готово», ты забываешь обо всех потраченных усилиях. Ты счастлив. В Сочельник комната Бенедикта была закончена.
Она выглядела как картинка в журнале по интерьеру: сдержанная элегантность и холодное мужское начало. Мне удалось разыскать недорогой кусок паласа в серо-голубых тонах. Плинтус я выкрасила в бело-серую полоску, отчего переход от паласа к стене казался размытым, а комната – больше. Местами они походили на мрамор. Сверху все было покрыто прозрачным лаком.
Непременный атрибут интерьера, большой гардероб Бенедикта, превратился в часть стены. Пространство между гардеробом и потолком я закрыла платком из репса. Сняла со шкафа ручки, загрунтовала отверстия, и теперь дверцы открывались с помощью почти невидимых петель из плексигласа, а закрывались магнитными защелками. Узкую кровать я превратила в диван, обтянула серой материей, а по бокам пришила толстые валики. С него мы будем смотреть телевизор. У окна – наше рабочее пространство. На стройке бригадир подарил Бенедикту две бракованные подвальные двери из жести. Из них я соорудила два шикарных рабочих стола, покрасив в матовый черный цвет. Для контраста повесила на стену четыре фотографии: наши комнаты до ремонта. Сразу было видно, что я создала новый мир. Свой красивый мир в Норином убогом царстве. И наше пространство в нем с каждым днем, сантиметр за сантиметром, увеличивалось.
Утром в Сочельник я домывала окна в комнате Бенедикта, когда он крикнул мне, чтобы я на минутку спустилась вниз. Стоя уже в пальто у двери, он шепнул мне на ухо, что ему срочно надо кое-что купить, отдать помыть машину и что он может задержаться. Помахав мне, Бенедикт вышел. Я вдруг сообразила:
– А ты не собираешься прихватить машину?
Он со смехом отозвался:
– Я поеду на автобусе. Сегодня в городе столпотворение.
Было ясно, куда он отправляется: в центр, в антикварный магазинчик, где невозможно припарковаться. Я страшно обрадовалась.
Вернулся Бенедикт только через четыре часа, в прекрасном настроении, и радостно крикнул:
– Всюду чувствуется Рождество, – и развесил в саду на елке электрические гирлянды.
Пока Бенедикта не было, я опоясала дверь его комнаты широкой красной лентой из крепа с огромным бантом, прикрепив на него табличку «Тебе от меня!». Это было очень забавно и намекало, что комната – мой подарок Бенедикту.
Вручение комнаты состоялось перед праздничным ужином, сразу после прихода Мерседес. Она поставила на столик с инкрустацией коробку с подарками и сказала:
– Все от моего ненаглядного, – но сразу распаковывать не стала.
Прекрасно. Не давая ей возможности испортить мое шоу, я предложила распаковать мой подарок Бенедикту. Я сама просто сгорала от нетерпения.
Бенедикт торжественно разрезал красную ленту на двери, и мы вошли в мой подарок. Все сияло, и Бенедикт в том числе.
– Обалденно, – повторял он то и дело. Он был по-настоящему растроган. – Обалденно, киска. Спасибо тебе. – Нора не преминула заметить, что комната выглядит чересчур казенно. – Она обалденная, – опять произнес Бенедикт.
Мерседес сказала, что ее квартира выглядит так же, только она повсюду расставила шикарную дубовую мебель и очень дорогие ковры ручной работы, привезенные из Финляндии. Мне было не ясно, как в таком случае квартира могла выглядеть так же. Я показала на фотографии комнат до ремонта.
– Это на память.
Бенедикт расхохотался, увидев на снимках потолок из планок в оранжевую и синюю полоску и обклеенный фольгой шкаф. Мерседес, склонив голову набок, разглядывала фотографии с пыльно-зелеными обоями и грязными, цвета испражнений, половицами и наконец задумчиво произнесла:
– Все выглядело таким вечным.
– Так красиво, как сейчас, не было никогда, – решительно заявил Бенедикт.
– Это была безумная работа, – сказала я.
– А помнишь, Бенедикт, какую безумную работу ты проделал, когда раскрашивал кучу дощечек в оранжевый и синий цвета и наклеивал их на потолок? – встряла Нора.
– Я так рад, что они наконец исчезли, – ответил Бенедикт и поцеловал меня.
Нора и Мерседес промолчали.
Вручение остальных подарков состоялось лишь после фаршированного гуся. Нора без умолку тараторила о старом семейном рецепте его приготовления. Потом, не давая никому вставить слово, Мерседес говорила о политической ситуации в тех странах, где они с поклонником проводили свой отпуск. Когда я снова заговорила о своих красивых комнатах, она сказала, что все это очень модно, а значит, завтра устареет! Немыслимо! Если что-то сделано действительно оригинально и творчески, разве оно устаревает? Но как объяснить это тому, кто живет среди мебели из дуба и ручных ковров? Безнадежно. Мерседес продолжала свой треп о том, как безмерно она страдает от постоянного одурачивания народа. Лично я никак не могла одобрить гуся, поскольку он был нафарширован не каштанами, а помидорами, что я тоже сочла за одурачивание. Но, конечно, не сказала этого вслух.
Наконец дошла очередь до подарков. Сначала подарки своего несравненного распаковала Мерседес. В самом большом свертке, в бледно-розовой коробке с черной лентой и с этикеткой магазина модного белья, лежал шелковый пеньюар кремового цвета с кружевными вставками в форме сердечек. Выглядел он очень дорого, но мне не понравился. Мерседес тут же нацепила его на себя:
– Как он всегда угадывает мой вкус! – Нора с готовностью поддакнула ей. В других свертках оказались флакон духов «Шанель № 5», большое махровое полотенце от Ива Сен-Лорана, на котором не было изображено ничего, кроме его инициалов, пудреница от Герлена, пара кожаных перчаток цвета бутылочного стекла, шелковый платок от Диора, весь узор которого тоже состоял только из небрежно разбросанных росчерков «Диор». Мерседес, похоже, была рада только пеньюару – перчатки она тут же передарила Норе, которая, конечно же, всю жизнь мечтала о перчатках такого высокого качества. С пудреницы Меди даже не сняла целлофановую обертку, хотя я с удовольствием посмотрела бы, как она выглядит изнутри. Но Мерседес отрезала:
– Не знаешь, что ли, как выглядит пудра? – Чтобы не запачкать пеньюар, она сняла его. Я очень волновалась, когда она достала мой подарок, художественный календарь с репродукциями Бойеса. «Если уж мадам Мерседес носит Бойеса на шее, – подумала я, – почему бы ей не повесить на стену репродукции его безумных картин?» Она и в самом деле милостиво поблагодарила и мечтательно сообщила, каким невероятно потрясающим она находит Бойеса и как страдает от того, что он недоступен обывателям. Определенная часть интеллигенции, бесспорно, понимает его творчество, а лично она считает его одним из великих.
Для Норы я купила скатерть из набивного хлопка с французским цветочным узором на темно-зеленом фоне. Скатерть действительно замечательная. Чтобы изгнать коричнево-оранжевую пластиковую мерзость, мне никаких денег не жалко. Эта скатерть даже такой кухне придала бы благородную ноту. Я предложила тут же заменить коричнево-оранжевую клеенку на цветочное чудо.
– На кухню? – ужаснулась Мерседес. – Она туда абсолютно не подходит!
– Ты права, абсолютно не подходит, – подтвердила Нора.
– Но почему? – я растерялась.
– Цвета не сочетаются, – категорично отрезала Мерседес.
– Почему это?
– Нежный бледно-желтый цвет кухни не гармонирует с темно-зеленой скатертью.
– С твоим тонким художественным чутьем ты это сразу заметила, – восторженно произнесла Нора.
Я была сражена. Нора и Мерседес, безропотно сидевшие в этой чудовищно безвкусной гостиной, вынести которую мог разве что дальтоник, объясняли мне, какие цвета сочетаются, а какие нет! Будто у меня нет вкуса, будто я не дизайнер по интерьеру! Разумеется, я никогда бы не надела бледно-желтую блузку с темно-зеленой юбкой, но эта скатерть была не просто темно-зеленой, она была с цветочным узором. И тычинки роз были такого же, словно припорошенного пылью, желтого цвета, что и кухня. А на маргаритках такие же грязно-желтые крапинки, как пятна на стене! Мерседес читает мне лекцию о сочетаемости цветов! В своей-то томатно-красной блузке и ржаво-коричневой бархатной юбке! А к этому еще бежевато-желтоватая вязаная кофта с жирными золотыми пуговицами, финская серебряная цепь на шее и, как доминирующее цветовое пятно, – бирюзово-металлические веки! Но ей, конечно, никто не скажет, что ее цветовые комбинации отвратительны. Потому что одного взгляда на Мерседес достаточно, чтобы сразу стало ясно, что привить ей чувство цвета абсолютно невозможно. Моя сестра – того же поля ягода.
Мы с Элизабет частенько потешались над такими людьми. Элизабет считает, что это закон природы: чем безвкуснее одета особа, тем с большей охотой она поучает других, что такое хороший вкус. Но поскольку никто никогда не высказывался об их безвкусном тряпье, они живут в твердой уверенности, что одеваются безупречно. А на самом деле нормальный человек отворачивается от них, будто у них расстегнута ширинка.
Все преподаватели с богатым практическим опытом предупреждали нас, как тяжело работать с людьми, не имеющими вкуса. Три безвкусных заказчика – и ты уже готовый пациент для психушки. Они не видят разницы между хорошими и дурными комбинациями цветов, но всюду вмешиваются. Один доцент объяснил нам, что пять процентов населения – дальтоники. И по каким-то причинам, связанным с законами наследственности, этим страдают почти исключительно мужчины. Это особенно обидно, потому что в крупных проектах заказчики – чаще всего мужчины. Эта тема для меня – больная! А теперь я не могу расстелить в этом доме даже красивую скатерть, которую сама же и купила!
– Скатерть хорошо бы вписалась в интерьер моей кухни, – невозмутимо заметила Мерседес.
Ах вот откуда дул ветер.
– Она бы не гармонировала с твоим пеньюаром, – возразила я и попробовала улыбнуться.
– Да, она бы очень подошла на кухню Меди, – поддакнула Нора. – А у меня есть чудесная скатерть, которую Меди вышивала еще в детстве.
Я бросила на Бенедикта выразительный взгляд. Он-то знал, что значит для меня эта скатерть.
– Мы одолжим тебе скатерть, а ты не будешь брать с Виолы денег за комнату, пока у нее нет работы, – нашелся Бенедикт.
– С какой стати? – возмутилась Мерседес. – Здесь что, дарят подарки с условиями?
– Вот именно, – подтвердил Бенедикт, – эта скатерть дарилась с условием, что она останется на нашей кухне.
– Ну ладно, если ты придаешь этому такое значение, – согласилась Нора, словно только из любви к Бенедикту готова терпеть на своей кухне скатерть, которая не сочетается с грязными жирными пятнами на стенах. Но скатерть была спасена, а все остальное мне было безразлично.
Нора подарила Бенедикту еженедельник в кожаном переплете, о котором он давно мечтал. Подарок она вручила вместе с чеком, чтобы он мог вернуть налоги. Мерседес получила от нее грубоватый финский серебряный браслет, аттестованный как авангардистский дизайн. Мне Нора подарила бутылку коньяка и тут же объяснила, что буквы «VSOP» на этикетке означают «Продукт высшего качества», хотя я ее об этом не спрашивала. Потом она объявила, что после доброй трапезы очень неплох добрый коньячок и я могу сразу открыть бутылку.
Мерседес подарила мне духи. Они были названы в честь одной некрасивой теннисистки, которая в последнее время только проигрывала. Скорее всего духи были уценены. Но я сделала вид, что всю жизнь мечтала пахнуть так же, как некрасивая теннисистка.
Бенедикт подарил матери и сестре по изысканному ящичку с маленькими бутылочками водки, настоянной на разных фруктах и ягодах. И та, и другая объявили, что они чересчур хороши, чтобы их сразу открывать, и продолжали пить мой высококачественный коньяк.
Наконец-то Бенедикт вручил мне крошечную, завернутую в фиолетовую бумагу коробочку.
– Может, мне попробовать отгадать, что там? – пошутила я.
– Всего лишь маленький подарок.
– Это трудно не заметить.
В коробочке были сережки в форме фиалок с крохотным бриллиантиком посередине. В полном замешательстве я вынула их из коробочки. Сережки были пластмассовые, а бриллиант оказался стразом.
– А почему сережки?
– Я подумал, что серьги в форме фиалок пойдут тебе.
Нора воскликнула:
– Фиалка – по латыни «виола»! Лучше нельзя было придумать!
Уж не думает ли она, что, проносив двадцать пять лет это имя, я не знала этого. У меня комок подступил к горлу. Но, с улыбкой надев сережки, я сказала:
– Это наверняка не все.
Бенедикт таинственно прошептал:
– Мой подарок немного меньше, чем твой, но зато мой сюрприз для тебя гораздо больше. Посиди-ка здесь. – Он вышел, и мы услышали, как хлопнула входная дверь.
Сидя между Норой и Мерседес, я разглядывала почкообразного Ван Гога с отрезанным ухом на столике с инкрустацией и теребила свои сережки. Тут зазвонил телефон.
– Бенедикт! Откуда ты звонишь? – спросила Нора и сказала мне: – Он хочет, чтобы ты вышла на улицу.
Я выбежала из дома.
23
Под уличным фонарем у дома стоял поблескивающий черный «БМВ-кабриолет» с открытым верхом, а в нем сидел сияющий Бенедикт.
– Что это?! – недоуменно воскликнула я.
– Наш новый «БМВ»! Чтобы я мог возить тебя в соответствии с положением, – Бенедикт вылез из машины и запрыгал от радости, как мальчишка.
– Это для меня? – в растерянности спросила я.
– Киска, это машина Анжелы! Вернее, это была машина Анжелы. Я ее купил. Садись!
Я закусила губу. И как я только могла подумать, что эта машина предназначалась мне? Я переводила удивленный взгляд с кожаных сидений на Бенедикта. Он снял трубку между сиденьями и набрал номер:
– Вы тоже скорее выходите на улицу!
– С телефоном, – констатировала я, хотя почти лишилась дара речи.
– Теперь у нас наконец есть собственный телефон! – торжествующе воскликнул Бенедикт.
Нора и Мерседес вышли из дома.
– Это твоя новая машина? Потрясающе! – обрадовалась Нора. – Просто мечта!
– Это стильно! – оценила Мерседес.
Бенедикт восторженно рассказал, как чертовски выгодно он приобрел машину. Анжела продала ее только потому, что у нее якобы вечно заедал верх. Бенедикт четыре раза продемонстрировал нам, как легко он открывается и закрывается – легче зонтика. Кроме того, Анжеле никогда не нравился цвет, не настоящей черной икры.
– Представляете, теперь я езжу на таком же дорогом автомобиле, что и мой шеф, а он и не злится! Наоборот, Фабер страшно рад, что я избавил его дочь от этой машины!
Мы сделали пробную поездку, с открытым верхом, разумеется. Я вся заледенела, и не только из-за открытого верха. В тайной надежде я заглянула в перчаточное отделение. Может, там лежит для меня малюсенький сверточек. Бенедикт с похвалой отозвался об освещении бардачка. Он был абсолютно пуст.
У меня на глаза навернулись слезы.
– Бенедикт, у тебя бензин в крови! – крикнула Нора с заднего сиденья.
– Супербензин, как у отца! – подхватила Мерседес.
Бенедикт поддал газу. Встречный ветер так свистел, что Нора и Мерседес не могли услышать мой тихий вопрос, заданный Бенедикту:
– А что произошло с кольцом?
– Кольцо, киска… тут, к сожалению, вышла осечка. Его не было. Уже продано.
– Но ты же оставил аванс.
– И тем не менее продали. Я вчера послал Анжелу в город, чтобы забрать его. А его не оказалось.
– Ты уверен?
– Уверен, они вернули Анжеле аванс.
– Почему ты вдруг послал Анжелу забирать мое кольцо?
– У меня не было времени всю неделю. А она все равно ехала в город.
– И кольцо исчезло, – сказала я себе под нос.
– Анжела считает, что продавщицу подкупили, и она продала его кому-то дороже. Сама знаешь, какие они дуры.
И кольцо исчезло. Я почувствовала, как по моей щеке скатилась слеза. Я была так разочарована! Но ведь Бенедикт не виноват. Некоторые продавщицы на все способны.
– Я был в отчаянии, – тихонько проговорил Бенедикт, – но ничего не мог поделать. Это было единственное кольцо, которое тебе понравилось. Я еще сегодня попытался найти похожее, но ты была права, второго такого нет.
– Мне попала в глаз капелька дождя, – сказала я и смахнула слезу. Я взглянула на Бенедикта, у него тоже были влажные глаза.
– Порадуйся со мной, – тихо сказал он, – с покупкой этой машины сбылась моя детская мечта. – Он включил магнитофон. Мэрилин Монро пела: «Хочу, чтоб ты любил меня, и только ты, никто другой, лишь ты…»
Я тоже хотела, чтобы меня любил только Бенедикт, и никто другой. С кольцом не повезло. Зато Бенедикту повезло с машиной. А если счастлив Бенедикт, значит, счастлива и я. Его роскошный автомобиль делал и меня роскошной женщиной, которой можно позавидовать. Я представила себе, как мы, к примеру, проедем мимо Лидии Бауернфайнд с ее старым пакетом от Ива Сен-Лорана. Я попрошу Бенедикта остановиться, открою, нажав на кнопку, окошко и скучающим тоном протяну, как Анжела: «Хеллоу».
Теперь Мэрилин Монро пела: «Бриллианты – вот мой лучший друг…» Я, конечно, знала эту песенку, но впервые слышала эту кассету. Может, Анжела продала ее вместе с машиной? «И мне по вкусу тот, кто мне подарит дорогие украшения…»
Да, это была Анжелина песня. Не моя и не наша. Я присмотрелась в зеркальце к своим сережкам. Если не знать, что это стразы, сверкающие камушки можно принять за настоящие. Но не в этом суть. И как та герцогиня в рекламном ролике, я воскликнула:
– Наконец не бриллианты!
24
Бенедикт с удовольствием заночевал бы в своей новой машине.
– Знаешь, сколько вообще-то стоит этот «БМВ-кабриолет»? – спросил он, когда мы в конце концов все-таки очутились в нашей кровати.
Я не имела понятия.
– Больше ста тысяч!
– Не может быть.
– Анжела показывала мне чек. А отгадай, сколько я заплатил.
Я не имела понятия.
– Меньше шестидесяти тысяч!
– Почему же она отдала его тебе так дешево?
– У нее не было других претендентов. Зимой никто не покупает машины с открытым верхом. Из-за налогов ей надо было непременно продать его в этом году, она уже заказала новый автомобиль. – И тут Бенедикт признался, что взял кредит, чтобы оплатить кабриолет. Но купив такую дорогую машину, он сможет освободить от налогов проценты по кредиту, и практически машину профинансирует банк. Все богатые люди покупают именно так.
– А что с нашим старым «БМВ»?
– Мы его срочно реализуем. Завтра, когда поедем к твоим родителям, возьмем его с собой. Я уже звонил Нико. Представляешь, Нико говорит, что при нынешних сумасшедших ценах на подержанные автомобили он запросто может выцарапать для нас восемь – десять тысяч.
Теперь и я пришла в восторг. Это было решением и моих проблем, ведь половину за старый «БМВ» заплатила я.
– Тогда за свою половину я получу достаточно, чтобы не одалживать у отца!
– Собственно, я рассчитывал, что ты подаришь мне свою половину от старого «БМВ». А я за это подарю тебе на Рождество новую, лучшую половину кабриолета. Разве это не честно? – спросил Бенедикт слегка обиженным голосом.
– Ты подаришь мне половину кабриолета?
– Киска, неужели ты подумала, что я отделался бы парой сережек? Раз я упустил кольцо, получай в утешение половину кабриолета. И отдаешь мне за это половину старого. Этого как раз хватит на основной взнос.
У меня закружилась голова. Бенедикт дарит мне половину своей чудесной машины! Это же около тридцати тысяч марок! Такие подарки не получали даже женщины в рекламных роликах.
– Бенедикт, ты просто чудо! – прошептала я.
– Наконец-то ты это поняла, – прошептал он в ответ. – Теперь у меня осталось только одно желание. Хочешь его знать?
Я засмеялась.
– Ясное дело.
– Можно, я завтра поеду на новой машине, а ты на старой?
– Ясное дело.
– Теперь я окончательно счастлив, – вздохнул Бенедикт.
25
На отца произвело глубокое впечатление то, что Бенедикт после четырех месяцев работы приобрел более дорогую машину, чем он – после тридцати лет беспорочного труда. Моя сестра просто клокотала от зависти.
Нико был в неописуемом восторге. Поистине уникальный шанс. И никаких проблем: уже на следующей неделе он выгодно пристроит наш старый «БМВ» и переведет деньги Бенедикту – само собой разумеется, без всяких комиссионных.
Бенедикту повезло, он не присутствовал при том, как я выпрашивала деньги у отца. Сначала отец вообще отказывался что-либо понимать. Ведь он подарил мне триста марок на Рождество. Когда я сказала, что мне этого недостаточно, он, естественно, поинтересовался судьбой восьми тысяч марок.
– На ремонт ушло и все такое прочее, – неопределенно сказала я.
Он поинтересовался, не покупала ли я расписанные вручную шелковые обои.
Если мой отец пытается острить, значит, дело серьезное. Чтобы его успокоить, я в деталях расписала, как дешево я смогла отремонтировать две комнаты. В ответ отец вооружился ручкой и листком бумаги. Оплачивала ли я ремонт одна? Это чересчур роскошный подарок для Бенедикта, тут я вышла за рамки своих возможностей. Рамки возможностей! А то, что Бенедикт подарил мне на Рождество половину шикарной машины?!
Отец постучал ручкой по листку. Так-так, а на что же ушли остальные деньги, если ремонт обошелся так дешево?
– На продукты и вообще.
– Так много?
Я пришла в бешенство. Отец представления не имеет, как мелкие ежедневные траты вдруг превращаются в цифру с угрожающим количеством нулей.
– Тысячу четыреста марок я заплатила за комнату.
– С какой это стати ты платишь за комнату? – возмутился отец. – Ведь ты рассказываешь, что целыми днями там ремонтируешь и убираешься. За что же платить?
– Бенедикт тоже платил тебе, когда мы жили в твоей квартире. Запамятовал!
– Но ведь не так безбожно много. – Отец погрузился в расчеты. – И тем не менее у тебя должны еще остаться деньги.
Все попытки переубедить его не возымели успеха. Наоборот, отец заводился все больше. Я ремонтировала запущенный дом, еще платила за комнату и покупала продукты! Отец рявкнул:
– Я не собираюсь финансировать хозяйство твоего дружка!
Всегда я была папиной любимицей, но теперь, что бы я ни сказала, все было не так. Очевидно, ему не давал покоя наш кабриолет.
– Ты позволяешь себя использовать! – горячился он. – С юридической точки зрения тебе не принадлежит ни винтика от его машины. Если у вас все расстроится, с чем ты останешься?
Я попыталась объяснить, что Бенедикт был вынужден влезть в долги из-за налогов и что машина – практически подарок банка. Отец кричал, что это бред и что Бенедикту придется платить за машину и погашать кредит. И если уж у нас современные отношения, будьте добры все правильно оформить. Каждый платит за себя.
– Бенедикт даже заключил льготный строительный контракт для нас! – Я надеялась, что это польстит страховочному мышлению отца.
– С этого ты тоже ничего не имеешь! Он его для себя заключил! И если он уж так горазд экономить на налогах, почему не женится? Он бы столько сэкономил, что с легкостью мог бы содержать тебя, пока ты не устроишься на работу.
– Я не хочу выходить замуж только ради того, чтобы сокращать налоги.
– Я тоже хочу большего, чем просто уменьшать налоги, – сказал отец. – Я хочу экономить свои деньги.
Отец решил меня немного пошантажировать. Недаром он всегда говорит: «У кого деньги, у того и сила». Но чтобы его больше не распалять, я сказала:
– Мы уже об этом говорили.
– О чем?
– Ну, о женитьбе.
– Ага, – голос отца потеплел.
– Но это не делается так быстро, предстоит куча формальностей. Мы просто не успели в этом году, честное слово.
– Ага, – сказал отец заметно приветливее. – Хорошо, я переведу на твой счет пятьсот марок. – Мы одновременно с облегчением вздохнули. Ну, наконец-то договорились.
– Дай мне деньги просто так, я еще не открыла счет, – брякнула я.
Этого никак нельзя было говорить, отец опять пришел в ярость. Не может быть, чтобы у меня не нашлось времени открыть счет! Месяцами таскать в сумке тысячи марок! Я не способна обращаться с деньгами. Воистину, с него достаточно кормить ребенка неизвестного шведа, и он не собирается содержать семейство прилично зарабатывающего архитектора! Когда у меня будет счет, я должна сообщить ему номер, а до того не получу ни пфеннига.
Отец улыбнулся с неприступным видом, что он делает всякий раз, когда решает проучить кого-нибудь. По опыту знаю, что дальнейшие переговоры бессмысленны. По меньшей мере три дня. А мы надолго не задержимся. Сразу после праздников Бенедикт должен вернуться к конкурсному проекту.
– O'кей, тогда не будем больше говорить об этом, – холодно резюмировала я.
Мы не поженимся, только чтобы сэкономить на налогах.
И мы не поженимся только потому, что мой отец шантажирует меня.
26
Я позвонила Элизабет. Она сказала, что я должна тут же прийти к ней, потому что у нее для меня большой сюрприз.
На диване в однокомнатной квартире Элизабет лежал Петер, специалист по лампочкам. Какой сюрприз! Петер заявил, что пришел, только чтобы повидать меня. Правда, у меня сложилось впечатление, что на диван-кровати Элизабет он чувствовал себя довольно привычно. На вопрос, чем он сейчас занимается, Петер ответил:
– Я стал складским рабочим.
– Складским рабочим?
– Я помогаю в хозяйственном магазине своей матери, упаковываю пакеты и сортирую товары на складе.
– Ну что, хочешь посмотреть на сюрприз? – прервала Элизабет мои сочувственные размышления о Петере.
– Я думала, что Петер и есть твой сюрприз?
Элизабет сняла тонкий платок с черного пьедестала в углу и нажала на выключатель. Там стоял, таинственно освещенный одной из световых инсталляций Петера, наш макет банковского филиала «Фабер – Лейбниц». Все это время я гнала от себя мысли о поруганном макете, хотела забыть то, что, как мне казалось, невозможно было спасти.
– Он стал красивее, чем прежде! – восхитилась я.
– Это точно, – польщенно согласилась Элизабет, – теперь у меня есть опыт.
Все было как раньше, только лучше: расписанные от руки обои смотрелись еще объемнее, тени на полу еще отчетливее. На стене кассового зала я обнаружила нечто новое: картину в золотой раме размером со спичечный коробок.
– На этой стене было всего лишь маленькое пятнышко от сока, вот я и повесила на него картину.
Я вгляделась в мини-репродукцию: белокурый герой восседал на мертвом драконе. Дракон был о двух головах.
– Как воспоминание о твоей сестре и Сольвейг, – пояснила Элизабет.
Потом она продемонстрировала фотографии, которые сделала своим новым макрообъективом. Макет был таким совершенным, что выглядел на снимках как настоящий банковский интерьер прошлого столетия. Это было здорово!
– Я бы ни за что не смогла все это проделать!
– Когда знаешь, что делаешь, всегда получается. Куда приятнее работать целенаправленно, чем блуждать вслепую. Профессионала от дилетанта отличает знание того, что он делает, – авторитетно изрекла Элизабет.
– Но ведь скучно точно знать, что ты делаешь. Пропадает творческая жилка.
– Не думаю. Если я не знаю, что делаю, об этом мне скажут другие. Так лучше я буду делать собственные ошибки, чем прислушиваться к советам, какие ошибки должна совершить. Это что, по-твоему, творчество?
– Я тоже мог бы запросто построить новую модель, – подал голос Петер, влюбленными глазами разглядывая макет. – Я помогал в реставрации.
Мне стало почти завидно.
– А как твоя работа у Хагена и фон Мюллера? – спросила я Элизабет.
– Мне это ничего не дает. Обидно, что ради этого я училась.
– Что-то я не понимаю.
– На прошлой неделе я опять жутко злилась. Приходит такое плешивое дерьмо, ставит свой «порше» перед входом, разглядывает продавщиц, будто пришел в бордель, и начинает заговаривать мне зубы: догадываюсь ли я, как замечательно подходит цвет моих волос к светлому креслу-качалке, и не хочу ли ему кое-что продемонстрировать? Сразу же приползает мой шеф и говорит: «Фрейлейн Лейбниц сделает это с удовольствием!» – и мне пришлось показать этому придурку качалку в действии. Тогда он спрашивает шефа, можно ли мне после окончания работы выпить с ним бокальчик шампанского, на что шеф отвечает: «Фрейлейн Лейбниц сделает это с удовольствием!» Меня вообще никто не спрашивал, словно я вещь или бессловесная тварь.
– Почему он называет тебя «фрейлейн»?
– Он всех так называет. Говорит, это делает его магазин привлекательнее для клиентов. Мы его рекламный ход, утверждает он. И только поэтому он берет на работу дизайнерш по интерьеру: шарм академического образования пользуется у господ спросом.
– Элизабет говорит, что она по профессии «мебельная проститутка», – вставил Петер.
– Словом, мне пришлось поехать с этим плешивым на его поганом «порше» в бистро. Поскольку я сказала, что у меня нет времени, ему пришлось быстренько выложить свои тайные планы: он хотел бы через меня подешевле купить кресло-качалку и еще пару мелочей. Он весьма щедр, заверил он, и от сделки я получила бы пару туфель.
– Пару туфель?
– Ему не понравились туфли Элизабет, – прокомментировал Петер, – господин счел, что такая женщина, как она, должна носить только высокие каблуки.
– А больше он ничего не предложил? Только пару туфель?
– Я ему сухо объяснила, что ежегодно могу покупать со скидкой только на определенную сумму и эта сумма нужна мне для моих собственных нужд. А плешивый говорит: «Такую мебель вы уж никак не можете себе позволить! Или у вас есть богатый друг?» Тогда я пошла в туалет и за столик больше не вернулась.
В этом вся Элизабет!
– Если бы я вернулась, мне бы пришлось выложить восемь с половиной марок. Этот тип наверняка не заплатил бы за шампанское, узнав, что ничего не сможет на мне заработать. Или в качестве компенсации за несостоявшуюся сделку пришлось бы переспать с ним.
– Ты об этом рассказала шефу?
– На следующее утро он сразу меня спросил, остался ли клиент доволен. Когда я сказала, что того типа интересовали только скидки, он ответил, что мне надо было предложить ему наш специальный ассортимент. Мне остается радоваться, что пока меня не заставляют на пробу трахаться с покупателями матрасов. И что меня больше всего разозлило: теперь некоторые мои сотрудницы утверждают, что я сама организовала появление этого дуралея, чтобы показать шефу, как популярна у клиентов.
– Работа – дерьмо, шеф – дерьмо, клиенты – дерьмо, – подвел итог Петер.
– Эти псевдобогачи совсем спятили. Вечная гонка за престижем. Женщины точно такие же. Сначала они с важностью заявляют: «Деньги роли не играют, главное, чтобы мне нравилось», а потом произносят шесть магических слов…
– Какие шесть слов? – меня разбирало любопытство.
– «Сначала-я-должна-спросить-у-мужа». Эти бабы не могут купить даже жалкого подсвечника без того, чтобы не сослаться на того, кто якобы распоряжается их деньгами. Даже если твердо известно, что достаточно зарабатывают сами. И если они действительно приходят снова со своими мнимыми источниками денег, муж наверняка заявляет: «Слишком дорого». Женщины подыскивают мебель для комнат, где проводят больше всего времени: спальни, детской, кухни. Мужчины считают, что все это женская территория и на ней можно экономить. Зато любой супруг, раз в месяц пишущий письмо в общество по разведению мелких домашних животных, обставляет такой кабинет, будто он по крайней мере директор концерна. Тут все – по гамбургскому счету.
