Текст книги "Потрясающий мужчина"
Автор книги: Ева Геллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
Бенедикт, будущая звезда архитектуры, сиял и слушал с таким видом, будто все, что говорил мой отец, совершенно неизвестно ему. Самым подробнейшим образом отец изложил, как две недели тому назад он позвонил своему младшему брату, известному архитектору Георгу Фаберу, в Кронайхен под Франкфуртом и спросил, найдется ли у того место дизайнера по интерьеру с отличным дипломом. Ведь именно брат Георг, и никто другой, убедил отца в свое время, что я должна изучать архитектуру и дизайн. Отец поначалу был против. Не денежная специальность. Никакого сравнения с юриспруденцией. Но я не хотела учиться ничему другому. После школы я работала у торговца антиквариатом. Тот много разъезжал, а я была, так сказать, хранительницей его лавки древностей, единственным товаром, не находившим спроса. Я и позже, уже в институте, подрабатывала у него. Через год после окончания школы, когда отец все еще отказывался платить за мою учебу, я приняла участие в конкурсе одного женского журнала. Задание было такое: недорого обставить небольшую квартиру в тридцать квадратных метров. Я получила первую премию – пять тысяч марок! Это произвело впечатление на моего отца. А дядя Георг сказал, что я очень одаренная и что, если бы его Анжела захотела изучать дизайн, он бы ей обязательно разрешил. Еще мой дядя сказал: у дизайнера по интерьеру действительно не очень много шансов, но у хорошего специалиста шанс есть всегда. И когда я завершу образование, то должна тут же обратиться к нему в фирму.
– Итак, через день после выпускного экзамена Виолы я позвонил брату, – продолжал отец свой отчет. – Георг сказал, что в данный момент у него нет вакансии дизайнера по интерьеру, она будет позже. А сейчас ему срочно нужен архитектор. Один из его сотрудников очень серьезно болен – предполагают рак, хотя ему и сорока еще нет… Тут уж я не растерялся, – отец поднял указательный палец, – и сказал: «У меня есть человек, которого ты ищешь! Друг Виолы – как раз архитектор, правда, начинающий, но парень в полном порядке, работает ассистентом профессора в университете. Я скажу ему, чтобы он отправил тебе все свои документы».
В комнату с криком: – «Хочу еще детского супа!» – ворвалась Сольвейг.
Отец вздохнул:
– Что было дальше, вы знаете. За вас, мои дорогие! – Он сел. Непосредственная цель его речи – подчеркнуть свое участие в карьере Бенедикта – была блестяще достигнута.
– Виктор, у тебя все вышло замечательно, – воскликнул Бенедикт, – поаплодируем Виктору!
Все, конечно, захлопали. А я еще немного похлопала Бенедикту, потому что Бенедикт тоже молодец: он тут же поехал к моему дяде, чтобы представиться лично, и, разумеется, дядя пришел в восторг от Бенедикта, как и любой другой на его месте!
А потом мы дружно приветствовали филе камбалы в овощах на сливочном масле с карри, поданное с коричневым рисом! Опять последовало всеобщее «гм-гм-гм». О, этот соус! Отдельно он еще вкуснее. Госпожа Энгельгардт объявила, что соус разрешается есть десертной ложкой. Гм-гм-гм! Как все чудесно сочетается! Так же чудесно, как складывается наше будущее!
В один прекрасный день мы станем материально независимы… Сначала два-три года поработаем у моего дяди. Пока я не получу работу, у меня будет меньше денег, чем раньше, но я не хочу, чтобы отец продолжал помогать мне. К тому же Бенедикт обещает мне свою помощь в случае любой надобности.
Слегка не по себе мне становится лишь при мысли, что в будущем придется называть мать Бенедикта Норой. Она сразу же попросила говорить ей «ты». В конце концов она не какая-нибудь пожилая дама! Бенедикт тоже чаще называет ее Норой, чем мамой, и она считает, что это в духе времени. Но так непринужденно, как выходит у Бенедикта с моими родителями, у меня не получится. Пока я избегала вообще как-либо называть ее. Однако Бенедикт считает: не стоит беспокоиться, все устроится само собой самое позднее через неделю совместной жизни.
Госпожа Энгельгардт торжественно объявила, что следующее блюдо будет подано только через сорок минут. Мясу нужно время, а ей – маленький перерыв. Отлично! Все достаточно наелись, чтобы сделать паузу!
Господин Энгельгардт готовил бордо для следующего блюда. Мы наблюдали, как он через воронку медленно перелил содержимое бутылки в графин, держа при этом горлышко бутылки над свечкой.
– В чем смысл этих манипуляций? – полюбопытствовал Нико.
– Вы следите, когда темный осадок со дна бутылки дойдет до горлышка. Осадок должен остаться в бутылке, иначе у вина будет затхлый привкус. К тому же плавающий осадок выглядит отвратительно.
– Можно мне проделать то же самое? – спросил Нико. – Я должен этому научиться, чтобы производить впечатление на своих клиентов.
– Пожалуйста. Перелейте вторую бутылку. Держите ее не в самом пламени свечи, а так, чтобы лишь горлышко освещалось.
Нико очень медленно слил бордо над свечкой в воронку на графине.
– Я тоже хочу! – завизжала Сольвейг и схватилась за свечку.
– Лапы прочь! – Нико состроил такую грозную рожу, что Сольвейг с открытым ртом отдернула руку.
– Мой сын мог бы перелить для меня белое вино, – сказала мать Бенедикта.
– Боюсь, у нас больше нет графинов, – отозвался господин Энгельгардт.
– Белое вино не переливают, – заметила госпожа Энгельгардт.
– У вас есть дети? – неожиданно спросила мать Бенедикта.
– Нет. – И госпожа Энгельгардт столь же неожиданно отреагировала: – У вас есть муж?
Моя мать в благородном испуге поднесла ладонь ко рту. Отец откашлялся:
– Госпожа Виндрих, кто, собственно, ваш муж по профессии? Я имею в виду – отец Бенедикта.
Она ответила, махнув рукой:
– Он ушел, когда Бенедикт ходил в детский сад. Потом снова женился на вдове зубного врача, но бездетной.
– А кто он по профессии?
– Когда родился Бенедикт, его отцу как раз исполнилось сорок, так что сейчас, я думаю, он на пенсии.
– В качестве кого ваш муж ушел на пенсию? – мой отец бывает жутко настырным, это у него профессиональное. Меня он тоже уже спрашивал, чем занимается отец Бенедикта. Я не знала. О его отце речь никогда не заходила. Что же в этом удивительного, раз он бросил семью.
– Его отец был служащим.
– Что общего у служащих и Робинзона Крузо? – подал голос Нико. И сам же дал ответ на свою загадку. – Они всегда ждут пятницу.
Отец не отставал.
– Служащие бывают самые разные. От уборщицы до директора Федерального банка.
– Знаете, как служащие играют в микадо? – никак не мог угомониться Нико. – Кто первым шевельнется, тот проиграл!
Мать Бенедикта очень долго смеялась.
Отец наконец капитулировал.
– Знаете ли, госпожа Виндрих, мы, правда, не изобрели велосипед, но живем вполне обеспеченно, – удалось ему пристроить любимую житейскую мудрость.
– Мы тоже, само собой разумеется! – воскликнула госпожа Виндрих. – У нас есть дом. Бенедикт говорит, что современные архитекторы назвали бы его «дом, похожий на виллу, для большой семьи, с паркообразным садом».
– Тогда мы сейчас продемонстрируем госпоже Виндрих наш «паркообразный сад», – сказал отец.
– Правильно, и выкурим там по сигарете, – подхватил господин Энгельгардт. Поколение гурманов вышло на улицу. Надеюсь, мать Бенедикта оценит отцовскую шутку. Надо же, назвать маленький газон за нашим домом «паркообразным садом»!
Нико взял свой стул и сел между Аннабель и Бенедиктом.
– Оставить за тобой следующий «феррари»? – обратился он к Бенедикту. – Или только через один?
Бенедикт засмеялся.
– Нет, я еще не готов. К тому же ты знаешь, что я не хочу «феррари», я из принципа езжу на «БМВ». «Номен эст омен»[1], а Бенедикт Магнус Виндрих – будет БМВ. Может, скоро появятся другие возможности. Но сначала нужно посмотреть, как пойдут у меня дела. И какая машина у моего шефа. Если моя машина будет лучше, чем его, это чистое самоубийство.
– Прямой повод для увольнения, – подтвердил Нико.
К сожалению, я не знала, на какой машине ездит сейчас дядя. В последний раз я видела дядю Георга три года назад, на его пятидесятилетие. Все торжество он просидел тогда у своего большого бассейна. Его машину я так и не увидела.
– Надеюсь, он ездит не на «опеле», – сказал Нико, мрачно уставившись в свой бокал, – и вообще, если тебе не подойдет эта лавочка, ты в любой момент можешь вернуться ко мне. – Нико был искренне расстроен, что Бенедикт уезжал, и не только потому, что хорошо зарабатывал с его помощью.
Аннабель демонстративно зевнула, соединила руки на затылке и вызывающе взглянула на Нико. Поскольку Нико никак не отреагировал на ее заросшие подмышки, она произнесла:
– Ты еще не сказал, какой ты был бы катастрофой.
Нико молниеносно выпалил:
– Я был бы лопнувшим презервативом! – Он, как всегда, оглушительно захохотал.
Аннабель густо покраснела.
– Как изысканно. – Она оскорбленно опустила руки, словно желала наказать Нико, лишив его возможности лицезреть ее подмышки.
– Когда презерватив полный, он выглядит очень изысканно, – громогласно изрек Нико.
Аннабель ответила с перекошенным лицом:
– Тебе, видно, больше по вкусу женщины вроде Виолы, из разряда пушных зверьков, жадно пожирающих пирожные. Дамочки, которые укладываются в приготовленное гнездышко и позволяют мужчинам украшать себя гарниром из драгоценностей. Что за мерзость!
Невероятно! Уж если кого-то и можно назвать пожирающим пирожные зверьком, так это Аннабель. После рождения Сольвейг она набрала по крайней мере десять килограммов лишнего веса! А кто захапал себе материнскую енотовую шубу? Во время беременности ей непременно была нужна меховая шуба, чтобы держать в тепле свой живот. Потом она, разумеется, оставила шубу себе на тот случай, если опять забеременеет. Даже пассаж о «приготовленном гнездышке» прежде всего относится к самой Аннабель. Мать обслуживает ее и Сольвейг с головы до ног!
– Брось ты, Виола не такая уж привередливая, – примирительно заметил Бенедикт.
Я ничего не сказала, вспомнив о нашем старом конфликте. Аннабель желает быть эмансипированной, а я хочу быть счастливой. Она говорит, что женщина без мужчины никогда не бывает такой несчастной, как женщина с мужчиной. Для меня же любовь – самое главное в жизни. А для любви мне нужен мужчина.
Никто не спросил мою сестру, каким стихийным бедствием была бы она – каждый знает, что она и есть катастрофа в чистом виде.
Она даже не знает, кто отец Сольвейг. Отец говорит, что это позор. Аннабель уверена, что это самая естественная вещь в мире. По ее словам, когда еще царил матриархат, до появления этой вонючей моногамии, тоже не знали, который из мужчин зачал ребенка. Аннабель делает вид, что отцом Сольвейг мог оказаться десяток мужиков. Это самая большая хохма. На самом деле ребенок был ей нужен как доказательство того, что она кого-то смогла-таки затянуть в свою постель. Четыре года назад Аннабель отправилась с компанией подруг на машине в палаточный лагерь в Швецию. И только моя сестра умудрилась забеременеть в этом путешествии. Того типа звали Серен, это точно. Больше про отца ребенка Аннабель ничего не известно. Якобы он выглядел как типичный швед, и она размякла! При этом наверняка на кемпинговой площадке было абсолютно темно, так что этот Серен не заметил серо-желтый налет на зубах моей сестры. Она игнорирует зубную щетку, хотя в неограниченных количествах пьет чай и курит.
Мы предполагаем, что мужчина, зачавший Сольвейг, на рассвете, охваченный ужасом, схватил свой рюкзак и был таков. Во всяком случае, он исчез сразу же после того, как оплодотворил мою сестру. Она дни напролет ждала в кемпинге в надежде, что он объявится снова. Какая-то девчонка сообщила Аннабель, что этот Серен то ли из Уппсалами, то ли из Смерребредштедта – или как там называются эти шведские города. Но так как фамилии его она не знала, на этом все и завершилось. Дочку Аннабель назвала Сольвейг, чтобы люди удивленно говорили: «О, шведское имя!» А Аннабель могла бы ответить: «Да, отец Сольвейг – швед».
Этим она страшно гордится. Мой отец говорит, что не понимает, почему незнакомый швед лучше, чем знакомый немец.
Отец вдвойне доволен, что Бенедикт получил место у его брата. Потому что Аннабель уезжает от родителей, и отец, придя домой с работы, наконец-то сможет отдохнуть. Аннабель перебирается в квартиру, где сейчас живем мы с Бенедиктом. Двухкомнатная квартира в старом доме с раздельным санузлом принадлежит моим родителям. Отец купил ее в позапрошлом году, что оказалось прекрасным вложением капитала. Тогда Аннабель ни за что не хотела жить в этой квартире, она обосновалась в общине недоучившихся матерей-одиночек.
Сначала я жила в квартире с Марией, студенткой художественного училища. Марии почти никогда не бывало дома, она постоянно пропадала у своего друга, учившегося в одном маленьком городке. Они чуть было не поженились, чтобы он смог получить место в мюнхенском институте, но брак так и не состоялся. Поскольку у него в провинции была большая квартира, Мария на последний семестр переехала к нему, а Бенедикт смог перебраться ко мне.
Стоило Бенедикту въехать в квартиру, как сестре она срочно потребовалась. Сольвейг не может больше оставаться в общине для одиноких недоучек. Из-за разницы педагогических приемов Сольвейг поневоле приходится играть только в те игры, которые выбирали двое других воспитывающихся без отцов детей. Сольвейг надо вырвать из этой авторитарной системы! А кроме того, Аннабель, по ее мнению, имеет полное право жить в родительской квартире, не платя за нее ни пфеннига. Бесплатно! Я, так же как и Аннабель, получала от отца ежемесячную помощь, из которой он высчитывал приблизительную стоимость аренды комнаты в студенческом общежитии. А за другую комнату платил Бенедикт – столько же, сколько до него Мария. По-моему, это абсолютно справедливо! Аннабель заявила, что в квартире должна жить она с дочкой. Якобы она не в состоянии, учитывая недоверчивое отношение к детям квартирных хозяев, найти квартиру, соответствующую детской натуре. В это время у меня как раз были в разгаре экзамены.
Тогда она переехала к родителям. Ее бывшая комната все равно после рождения Сольвейг стала детской. Аннабель заняла еще и комнату, бывшую когда-то моей, где теперь стоял телевизор. Обосновавшись таким образом в родительском доме, Аннабель целыми днями ноет, что я со своим любовником шикарно живу в собственной квартире, в то время как она, мать-одиночка, выброшена на улицу.
Аннабель никогда бы не вложила столько труда и денег в эту квартиру, сколько я. Я повсюду разместила встроенные шкафы, чтобы рационально использовать площадь. Сбила ужасный тусклый зеленый кафель в ванной и на кухне. Все оштукатурила, покрасила, отлакировала заново. И только успела сделать из квартиры картинку, как приходится уезжать.
Поскольку вся обстановка тщательно подбиралась именно для этой квартиры, я решила, что ее нужно оставить на месте. В нашем новом доме нам придется все благоустраивать заново. Аннабель, правда, плевать хотела на мою со вкусом подобранную обстановку, но милостиво согласилась принять все бесплатно. Отец шепотом пообещал мне компенсировать затраты. Аннабель надеялась заполучить даже нашу кровать, но уж ее-то мы забираем с собой.
Кровать была нашим третьим совместным приобретением. Первым стал «БМВ». Нико предложил его Бенедикту на очень выгодных условиях. Компактная модель, зато почти новая. Мы купили «БМВ» сообща, как только решили, что навсегда останемся вместе. Бенедикт сказал тогда, что вместо двух консервных банок лучше одна приличная машина для нас двоих. Мне показалось это разумным. Вторым приобретением был страшно дорогой, очень широкий кобальтового цвета шарф из кашемира. Мы его носили по очереди с ноября по март: Бенедикт по четным числам, я по нечетным. Третьей нашей покупкой была двуспальная кровать, которую мы приобрели, как только Бенедикт поселился у меня. Шикарная французская кровать. Для нашего счастья этого было достаточно.
Сольвейг вылезла из-под стола.
– Я тоже хочу вина, – проверещала она.
Аннабель посадила ее к себе на колени и с видом скорбящей Богоматери стала уговаривать:
– Может, тебе лучше съесть мороженое?
– Хочу вина, – заупрямилась Сольвейг. Ее не так-то просто обдурить.
– Разве ты перед этим не говорила, что ты киска? – спросила Аннабель слащавым голосом. – Киски не любят вино, понимаешь? – при этом она изобразила на лице улыбку счастливой матери и, ожидая одобрения, посмотрела вокруг. – Пойдем посмотрим, что пьют киски.
Все сочувственно покивали ей вслед, когда она вывела Сольвейг. Петер, не проронивший за весь вечер ни единого слова, вздохнул:
– Этот ребенок постоянно дергает меня за брюки под столом.
Он посмотрел на свои штаны и вскочил. Белые модные брюки пестрели странными коричневыми полосами. – Что это? Паштет!
– Мне бы пришло в голову совсем другое! – радостно завопил Нико.
– Если она меня еще раз схватит, я пихну ее ногой! – пожаловался Петер.
Нико застонал, давясь от смеха:
– Если она еще раз схватит его за штаны, он пихнет ее ногой!
– Давай поменяемся с тобой местами, – с готовностью предложил Бенедикт, – мне она ничего не сделает.
Тут он ошибается. Сольвейг никого не боится, но Петер был, конечно, счастлив пересесть со своего места. Он сразу воспрял духом:
– А ты не можешь помочь и мне найти работу? Без связей сейчас ничего не добьешься.
Бенедикт опередил меня:
– Связи – еще не все. Ты должен победить конкурентов.
– Там были и другие претенденты? – удивилась я, потому что отец представил дело так, будто его звонок все решил.
– Другие претенденты есть всегда. К тому же мне не слишком хотелось показывать господину Фаберу свою выпускную работу, она была не слишком удачной. Я ведь тогда на экзамене влип с этим въедливым экзаменатором, который что-то там в моем проекте вычислил иначе. – Бенедикт состроил пренебрежительную гримасу.
– Да, ты Фаберу показал супершоу, – с гордостью отметил Нико.
Ничего себе, оказывается, Нико знает больше меня. Я засмеялась. Опять мужской заговор!
– Не знаю, стоит ли выдавать свои маленькие секреты, – отозвался Бенедикт, – с другой стороны, я не хочу, чтобы возникало впечатление, что я получил это место только по блату. Рассказать вам правду?
Разумеется, мы хотели знать правду.
– Итак, кроме этого дурацкого диплома, мне особенно нечего было показывать. Работу у Нико и у Цирмана не засчитывается как практика по профилю для архитектора. Не в моих интересах было наводить тоску на Фабера. Нужно было что-то придумать. Итак, в чем состояла моя проблема, рассуждая аналитически?
Никто не знал, в чем состоит проблема Бенедикта, рассуждая аналитически.
– Найти причину, по которой он тут же взял бы меня на работу, не заглядывая в этот дипломный хлам. Итак, за десять километров до офиса господина Фабера у меня случилась небольшая авария. Я дотошно поковырялся в стартере; никогда ведь не знаешь, кто за тобой наблюдает. Потом поймал такси. Все получилось великолепно. Только, к сожалению, я оказался перед офисом на четверть часа раньше назначенного времени. Это, конечно, нарушало мои планы.
– Почему?
– Они бы тогда подумали, что я сплю и вижу их работу. Это сбило бы цену. Тогда я говорю шоферу: «Поезжайте дальше, я хочу прибыть сюда в 14 часов 45 секунд и ни на секунду раньше». Мы подождали за углом – и потом подкатили к офису с шиком и скрипом тормозов. Я вытряхнулся из машины и появился в кабинете секунда в секунду.
– Вот так-то, – одобрительно хмыкнул Нико.
Я засмеялась: вот он, Бенедикт, – настоящий ураган.
– На дядю Виолы, конечно, произвело впечатление, что я не пожалел ни денег, ни усилий и, несмотря на поломку машины, вовремя явился к нему. Недостаток пунктуальности дорого обходится в нашей профессии. Было ясно, что нелепо таскать с собой чертежи огромного количества важных проектов, якобы сделанных мною, когда отчаянно ловишь такси. Мой диплом его больше не интересовал, только моя куртка летчика…
– Точно, – не удержалась я. Бенедикт непременно хотел надеть на собеседование старую летную куртку. За два дня до его поездки к дяде мы облазили все магазины подержанных вещей в поисках настоящей старой пилотской куртки. Мы ее нашли, стоила она, правда, кучу денег!
– Вложенный капитал окупился. От отца Виолы я знал, что его младший брат всегда мечтал стать летчиком. И я в своей летной куртке понравился ему, конечно, в десять раз больше, чем другие претенденты, чинно одетые в костюмчики. Ведь сам он одевается небрежно, по-спортивному. Когда я ему объяснил, что, к сожалению, мне нужно принять решение о выходе на работу немедленно, поскольку в конце месяца мой контракт в университете у профессора Цирмана автоматически продлевается на семестр, босс ответил:
– О'кей, если вы должны принять решение сразу, то и мне придется сделать то же самое.
– А как ты выторговал свою зарплату? – полюбопытствовала Элизабет.
– Все по порядку. Шеф сказал – слово в слово: «Я деловой человек старой закалки. Все, по рукам – с первого сентября вы начинаете у нас работать. Вы нам подходите». Тут я говорю: «Прежде, чем ударить по рукам, мы должны поговорить о деньгах». Прямо так в лоб ему и врезал. И тут он сделал мне такое предложение, что я не смог отказаться.
– То есть тебе и не пришлось торговаться, – заметил Петер.
– Если шеф предлагает действительно хорошие деньги, то лучше похвалить его, чем начинать торговлю. Если рассыпаешься в похвалах, вскоре получишь следующее повышение зарплаты – ведь шеф захочет, чтобы его опять похвалили.
– Буду вспоминать твой опыт, когда буду наниматься, – произнесла Элизабет.
– У тебя это получится без труда, – отозвался Бенедикт.
У Элизабет высокие шансы получить место консультанта-дизайнера в самом фешенебельном магазине по интерьеру, у Хагена и фон Мюллера. В конце месяца они собирались дать ей окончательный ответ.
– Я должна получить эту работу, надоело сидеть на мели, – вздохнула она.
Петер тоже вздохнул: ему никакая работа пока не светит. Он сделал потрясающие эскизы настольных ламп, только никак не может их продать. Петер считает, что его работы должны говорить сами за себя. Он грустно произнес:
– Пока мои работы молчат.
– Попробуй похлопотать о моем старом месте у Цирмана, – посоветовал Бенедикт Петеру. – Он будет искать замену. Десять часов в неделю, приличные деньги. И у тебя есть шанс. Женщин он не берет.
– Я ненавижу этого человека, – с отвращением сказала Элизабет. – Расскажи мне о нем что-нибудь гадкое.
Элизабет знала, что Бенедикт целый год работает ассистентом у Цирмана. Но не более того, поскольку Бенедикт просил меня не распространяться о его работе, иначе Цирман выкинул бы его. К тому же нам с Элизабет это было безразлично: последние два семестра, с тех пор как Бенедикт получил место у Цирмана, мы с профессором больше не сталкивались.
Цирман однажды доверительно объяснил Бенедикту, что не смог бы взять на работу женщину, потому что тогда немедленно поползли бы слухи о его связи с ней. А поскольку превыше всего он ценит корректность, то мог бы согласиться на уродину или калеку, но все без исключения претендентки на это место были привлекательны и полны жизненных сил.
– Цирману надо быть крайне осторожным, – хмыкнула Элизабет. – Все женщины с ума сходят по этому жирному старому борову, у которого из ушей пучками растут волосы. В средневековье его бы посадили на кол. – Этими словами Элизабет всегда закрывала тему «Цирман».
– Нет худа без добра. – Так ее всегда заканчивала я; в конце концов без него я никогда бы не познакомилась с Бенедиктом.
– Нужно сделать его жуткие порядки достоянием общественности, – предложил Петер.
– Лучше похлопочи о месте у него, – посоветовал Бенедикт.
– Этого Петер не будет делать, – решительно заявила Элизабет.
Поколение гурманов вместе с Аннабель и Сольвейг вернулось из сада и расселось по местам.
Господин Энгельгардт провозгласил:
– Секрет оптимального меню: после каждого блюда ты сыт ровно столько времени, сколько длится ожидание следующего.
Сольвейг теперь сидела на коленях Аннабель. Аннабель взяла указательный палец дочери и направила его на Нико:
– Это Нико. Ты хочешь поиграть с Нико?
– Не хочу, – отрезала Сольвейг, – я хочу вина.
– Эй, а вот и наш детский шницель, – воскликнула Аннабель наигранным голосом мудрой матери, взяла маленькие ладошки Сольвейг в свои руки и захлопала ими.
Детский шницель оказался филе из спинки косули с перечной подливкой и лисичками, а к нему вкуснейшее, нежнейшее картофельное пюре.
– Я хочу жареной картошки, – объявила Сольвейг.
– Сольвейг, пойдем на кухню, у меня там для тебя есть что-то вкусненькое, – позвала моя мать и поднялась.
– Поешь сначала, – обиженно сказала госпожа Энгельгардт, – соус становится невкусным, когда остынет.
Сольвейг уже умчалась на кухню. Мать со своей тарелкой бросилась ей вдогонку.
– Дело дрянь, – пробурчала Аннабель, – взрослые заливаются спиртным, конечно, и ребенку хочется вина.
За спинкой косули последовала новая порция дифирамбов в честь госпожи Энгельгардт.
– Подождите, сначала попробуйте десерт, – сказала та. – Сегодня у нас щербет с персиками и кофейный крем с лесной малиной.
– Я должен поцеловать повариху в малиновые губки, – воскликнул господин Энгельгардт, обошел вокруг стола и осуществил свое намерение.
Госпожа Энгельгардт поцеловала мужа в ответ:
– Но перед этим еще будет сыр.
– А не выпить ли нам сперва «Одеви»? У нас есть на выбор «Одеви де фрамбуаз» и «Одеви де пеш». Кто что будет пить? – спросил отец.
– Я, пожалуй, выпью и то, и другое! – воскликнул Нико. – Неважно, как это называется!
Это были крепкие настойки – малиновая или персиковая. Бенедикту позволили изображать официанта с белой салфеткой на согнутой руке.
Господин Энгельгардт непременно хотел сам подать сыр, он вкатил на сервировочном столике блюдо с разными сортами сыра и кусочками масла в форме сердец.
– Виола, что вам предложить? Острый или мягкий? Что вы предпочитаете?
Я абсолютно не разбираюсь в сырах, но мне совсем не хотелось демонстрировать это перед публикой.
– Я съем все, что вы мне порекомендуете, – выкрутилась я.
– Прекрасно. – Господин Энгельгардт опытной рукой разложил шесть кусочков сыра по краю моей тарелки. Потом показал на верхний ломтик: – Пожалуйста, сначала съешьте этот сыр, а потом двигайтесь по часовой стрелке.
– А почему?
– Сыр, который, образно говоря, лежит на цифре «двенадцать», самый нежный. Остальные расположены по часовой стрелке в порядке нарастания остроты. – Он указал на кусочек, лежавший как бы на цифре «десять». – Это очень острый, вызревший сыр из козьего молока. Его съешьте в последнюю очередь, иначе испортите всю вкусовую гамму.
Как это изысканно! После сыра, чтобы не лопнуть, мы еще выпили «Одеви».
И вот наконец десерт: кофейный крем с малиной и горьким шоколадным соусом. И еще тарелка с двенадцатью обжаренными половинками персиков и персиковым щербетом. Сольвейг пришла в такой восторг, что была только в состоянии вскрикивать: «Я! Я! Я!»
Мать подала кофе.
Нико потребовалась четвертая рюмка настойки, чтобы привести в порядок пищеварение.
– Даже не предполагал, что пять рюмок водки могут так изменить человека! – воскликнул он и уставился на мать Бенедикта.
– Но, господин Нико, я не пила пяти рюмок водки, – возмутилась та. – Бенедикт может это подтвердить!
– Не вы, – заржал Нико, – я! Ха-ха-ха! Бенедикт может это подтвердить!
– А теперь настало время для большого сюрприза! – Отец поднялся. Мать тоже встала. – Но сначала я хотел бы произнести пару слов, – начал отец. Мать снова села. – Дорогая Виола, дорогой Бенедикт, – он выдержал паузу, – я с трудом подыскиваю слова. Поскольку вы оба начинаете совместную жизнь… Собственно, вы уже ведете совместную жизнь… И уезжаете не на чужбину, наоборот, оба возвращаетесь в давно обжитые места, на землю вашего детства и юности… И тем не менее это шаг в новую жизнь! Закончена студенческая пора, Виола! – Отец сделал такое лицо, словно открывал Америку. – И поэтому мы с мамой подумали, что тебе, нашей младшей дочери…
Младшая дочь! Можно подумать, что он воспитал целый девичий пансион.
– …сделаем подарок к новой жизни. Подарок, который осветит твой путь, сделает его ярче! Который будет напоминать тебе родительский дом и блестяще сданный экзамен. И который будет сопровождать тебя, надеемся, всю твою жизнь. – Долгая пауза. – Вот все, что я хотел сказать. – Отец был очень тронут собственной речью. Все захлопали.
– Я сгораю от нетерпения, – сказала мать.
– Еще не все, мне нужна помощь сильных мужчин, – объявил отец.
– А Виола пусть подождет на кухне, – добавила мать, – и закрой дверь. Мы тебя позовем!
Итак, я отправилась на кухню. Через затворенную дверь доносились смех и звон.
– Лишь бы все получилось! – воскликнула мать. Зазвенело тише.
– Не бойтесь, это нормальная проводка! – это голос Петера.
– Лишь бы все получилось! – опять моя мать. Все крикнули: «Раз, два – взяли!», и вновь раздался звон.
Тут в кухню ворвалась Сольвейг.
– Мне уже можно выходить, Сольвейг?
– Я хочу вина! – Сольвейг топнула ногой. Она была на грани очередного припадка бешенства.
Я испугалась, что племянница испортит мне сюрприз, и поэтому по примеру сестры сказала вкрадчивым голосом:
– Если ты покараулишь в коридоре, чтобы не пропустить, когда меня позовут, я тебе тут же принесу вина.
На кухонном столе стояло то, что нужно: бордовый вишневый сок. Я наполнила стакан и отнесла его девочке.
– Я хочу вина! – с искаженным от ярости лицом она бросилась на пол.
– Это вино, – кротко сказала я.
– Я хочу рюмку на ножке!
На ножке? Ах, вот чего ей хотелось! Я вернулась на кухню, перелила сок в бокал и вынесла его Сольвейг. Она довольно скривила рот.
– Смотри не пролей. От вина остаются пятна!
– Виола, иди! – раздался крик.
Я пошла в гостиную.
– Выйди в сад!
Я посмотрела в сторону темного сада и ничего не увидела. Когда я вышла на террасу, все вдруг озарилось и стало светло как днем. Я была ослеплена. От удивления у меня наверняка открылся рот… На платане висел самый неожиданный и потрясающий предмет, который я когда-либо видела на дереве: на трубе, положенной на две ветви, висела огромная, красивейшая, умопомрачительная люстра!
Трехъярусная люстра. Наверху шесть позолоченных рожков, в середине – десять, а внизу – шестнадцать. Каждый рожок был золотым крылатым драконом! Между каждой парой крыльев дракона выступал витой золотой патрон с лампочкой-миньоном. Из пасти драконов свешивались языки, на которых крепились хрустальные призмы с гранями, отшлифованными в виде зигзагов-молний. Я увидела тридцать две сверкающие лампочки, тридцать два золотых дракона, тридцать две хрустальные молнии! Невероятно!!!
Нижняя часть люстры была такой большой, что я и половины ее не могла бы обхватить руками. От шестнадцати рожков к центру люстры тянулись шестнадцать цепей из хрустальных призм в форме звезд, прикованных там к золотому солнцу. И как венец всего на солнце висел лазурный фарфоровый шар, расписанный золотыми звездами. Я бросилась на шею родителям.
