Текст книги "Потрясающий мужчина"
Автор книги: Ева Геллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)
Руфус взмолился:
– Харальд, я прошу тебя! Ведь у нас есть время, разве нет?
Я поехала вверх на лифте, чтобы не терять времени. Но войдя в свою комнату, я подумала, что невозможно примерять большое бальное платье в маленьком зеленом рабочем кабинете. Тогда я взяла общий ключ и пошла по коридору в девятнадцатую комнату. Ту самую, с розово-красными стенами и красными розами на черном ковре. Ура, у нас к каждому платью есть подходящая комната!
Я с трудом узнала себя, когда увидела свое отражение в зеркале. Букет роз. Платье будто сшито для меня на заказ. Благодаря замаскированной резинке на спине, вшитый лифчик никуда не съезжал. И на бедрах, там, где начиналась широкая юбка, все подходило до сантиметра. Повсюду пенились розы. Я побежала в свою комнату, достала красные туфли, вернулась в розовые апартаменты и надела их. Отлично, теперь подол был чуть выше, и мне не придется подметать юбкой пол.
Я была в восторге от своего отражения. Красный цвет так гармонировал с моими темными волосами. В этом чудесном платье, с таким красивым мужчиной, как Руфус… да, я станцую с ним вальс на открытии, и с Харальдом, конечно, тоже… Тут на меня снова нахлынула грусть. Это будет последний вальс… Потом я приказала себе не думать о завтрашнем дне, а уж тем более о том, что будет через шесть недель, когда я снова вернусь туда, откуда приехала, и все начну с начала. Мне хотелось прогнать грусть. Я посмотрела на себя в зеркале и подумала: надо жить подобными счастливыми моментами, нельзя заглядывать в будущее. Руфус подарил мне это платье, Харальд выбрал его… Это должно быть самое прекрасное расставание в моей жизни.
Я услышала телефонный звонок в моей двадцать второй комнате. Я перешла туда.
Это был Руфус.
– Можно к тебе подняться? Харальд меня нервирует.
– Ну конечно, поднимайся. Я в девятнадцатой.
Я ждала Руфуса на балконе.
– Какая ты красивая, Виола, – сказал он.
– Ты тоже, Руфус, – засмеялась я. – Почему ты расстался со своей бородой?
– Харальд сказал, что даст мне хороший совет, но это скорее был приказ. Он сказал: сейчас самое время, а то я не вызываю у тебя никаких страстных чувств.
Руфус стоял напротив меня, прислонившись к другой стороне балкона. Теперь, когда его лицо, так сказать, было доступно взгляду, он очень даже мог возбудить страстные чувства.
– У меня разрывается сердце, как только я подумаю, что ты скоро уедешь.
– Не думай об этом. – Я солгала. – Я тоже не думаю об этом.
– Но я не могу думать ни о чем другом. – Он опустил голову, пересек балкон и обнял меня, смяв при этом розы на моем платье. Но я подумала: забудь о розах, если их подержать над паром, они опять расправятся. Я хотела думать только о Руфусе и об этом вечере.
Руфус отпустил меня.
– Подожди, я должен закрыть дверь. – Музыка не стихла, но стала менее назойливой. Руфус вернулся на балкон и опять встал в двух метрах от меня на другой стороне.
– Виола, ты приняла решение вернуться, нельзя же остаться здесь уборщицей. Уборщица – это не перспектива. Но я не хочу, чтобы ты уходила. – Где-то громыхнуло. – Поэтому я должен наконец выразиться яснее, даже рискуя получить отказ. Словом, я хотел тебя спросить, не хочешь ли ты остаться, и поэтому я хотел тебя спросить… – Прогремел гром. Руфус посмотрел на небо. – Теперь наконец могла бы сверкнуть молния.
Я тоже посмотрела на небо. Нет, молнии не было. Рваное облако проплыло мимо почти полной луны. Я не дышала, затаившись от страха – был ли у меня ответ на его вопрос?
– Виола, хочешь ли ты стать моим коммерческим директором?
– Твоим коммерческим директором? Как тебе это пришло в голову?
– Я не справлюсь без тебя. Я не хочу справляться без тебя.
Сверкнула молния.
– Наконец-то, – выдохнул Руфус, – наконец-то подходящая атмосфера для моих признаний. Виола, я должен сделать тебе два признания. – Он проглотил слюну.
У меня тоже все пересохло в горле. Два признания?
– Первое, Виола: я дальтоник.
– Дальтоник?
– Я не различаю зеленый цвет. Могу показать тебе медицинское свидетельство.
– А что это значит?
– Я часто не могу отличить зеленое от красного, коричневого или серого. Но это не страшно, я не инвалид и нормально живу с этим. Пожалуйста, не спрашивай меня, как все, могу ли я вообще водить машину – разумеется, я ведь знаю, что красный цвет в светофоре всегда наверху. Это не проблема. Но если я один буду дальше руководить отелем, он скоро будет выглядеть так же, как раньше. Ты принесла сюда стиль, который покоряет меня. Да не только меня – абсолютно всех. Я всегда восхищался людьми с твоим вкусом… – Опять блеснула молния. Руфус замолчал. Прогремел гром. – Ах, нет смысла говорить об этом… С того самого вечера, когда мы познакомились, я надеялся, что когда-нибудь, когда у тебя все кончится с этим Бенедиктом, у меня появится шанс…
– Как ты мог тогда предполагать, что у нас все кончится с Бенедиктом?
– Я это предчувствовал с самого начала. Меня как-то задело, когда я увидел тебя в твоем потертом пальтишке, а его в большом шикарном «БМВ». И потом, когда ты начала работать у нас уборщицей, у меня появилось больше надежды…
– Если ты действительно дальтоник, как ты тогда рассмотрел, что мое пальто потертое?
– С синим у меня нет проблем. К тому же порой видишь вещи четче, когда они не такие пестрые.
Я громко рассмеялась:
– Ты дальтоник! Какого цвета твои трусы?
Руфус покраснел – это было видно даже в темноте балкона – и испуганно ощупал свои брюки, чтобы проверить, застегнута ли молния. Я тоже покраснела. Как я посмела в такой ситуации спрашивать про трусы! Само как-то вырвалось. Только потому, что с Руфусом можно говорить о чем угодно.
– Как это тебе пришло в голову? – спросил Руфус, убедившись, что ширинка застегнута.
– На твоей кухне я однажды увидела трусы. Они были розово-серыми, и я спросила себя, как может мужчина добровольно носить такие трусы.
– Розово-серые? Я думал, они светло-зеленые. Продавщица сказала, что это очень красивый яблочно-зеленый. – Руфус сделал шаг вперед. – Ты смогла бы жить с дальтоником?
– Ах, Руфус! – Я обняла его. – Ведь это не играет никакой роли!
– Ты останешься со мной?
– Да.
Да, я приняла решение. Руфус нуждается во мне. А мне нужен такой мужчина, как Руфус. Для него я не была всего лишь ступенькой его служебной лестницы или приятной подсобной музой – Руфус хотел сделать меня коммерческим директором, хотел работать вместе со мной.
– Да, я остаюсь с тобой.
– Это правда?
– Да.
Розы на роскошном платье зашуршали, когда Руфус опять обнял меня. Потом я обняла его. Ничто не имеет больше значения, неважно, в чем он там еще хочет сознаться. Я остаюсь с ним. В моей голове прокручивались планы на будущее, и я шепнула ему на ухо:
– Мне не нужно зарабатывать кучу денег, лишь бы никогда больше не зависеть от моего отца. А если госпожа Шнаппензип не согласна оплачивать мои услуги в качестве второго коммерческого директора, я могу попытаться стать самостоятельной. Если ты мне поможешь, я справлюсь с этим. – Да, Руфус мне в этом поможет.
Руфус помял еще пару роз.
– Ты не должна принимать сейчас никаких решений. Но я могу предоставить две возможности: либо ты зарабатываешь в будущем, будучи коммерческим директором, столько же, сколько сейчас, или мы делим ставку директора пополам. В ближайшие годы это может быть немного меньше того, что ты зарабатываешь сейчас, но на перспективу более выгодно.
– Ты что, уже говорил об этом с Бербель Шнаппензип?
– Говорил. – Руфус опять посмотрел на небо. – Как только снова сверкнет молния, я сделаю тебе второе ужасное признание. А пока ее нет… – Он поцеловал меня. Я поцеловала его. Розы сминались одна за другой. Громовые разряды вспугнули нас.
– Теперь мы пропустили молнию, – вздохнул Руфус. И потом прошептал: – Я должен тебе признаться, Виола. Я владелец этого отеля.
Его губы еще были на моих губах, когда я вскрикнула:
– Ты?
– Я. Бербель Шнаппензип – моя сестра. Знаешь, я все время удивлялся, что ты этого не замечала. Но я хотел держать это в секрете от тебя, а у тебя были другие заботы. Мы с Бербель унаследовали отель от наших родителей, такие отели – всегда семейные предприятия. Иначе не получается. Я и в будущем не хочу заниматься этим один, лучше тогда сдам его в аренду, уеду отсюда и займусь чем-нибудь другим. Под Мюнхеном есть, например, карьеры плиточного известняка. Вдруг я найду там ископаемое века…
– Тебе принадлежит половина отеля?!
– Нет. Я откупил с Таниной помощью у Бербель ее половину. Когда Бербель увидела предварительную смету Бенедикта, она капитулировала.
– Почему ты никогда не говорил мне об этом?
– Потому что я боялся, что тогда ты будешь смотреть на меня лишь как на хозяина. И будешь думать, что я богат.
– Если тебе принадлежит отель, ты действительно богат! – Я уставилась на Руфуса, этого шикарного мужчину в смокинге, подарившего мне роскошное платье. – Это какой-то сумасшедший сон.
– Я могу тебе доказать, что это не сон.
– Как?
Опять сверкнула молния, ударил гром, и на меня упала первая капля.
– Я могу дать тебе в качестве доказательства компьютерную распечатку…
Несколько раз подряд блеснула молния.
– …Виола, у меня больше миллиона марок долгов.
– Это правда?
– Ты же знаешь, сколько стоила реконструкция. И Бербель хотя и запросила за свою долю из родственных чувств меньше, но все же вполне прилично.
– У тебя миллион долга?
– Больше.
– Миллион долга. – Я захохотала и обняла его. – Но Руфус, ведь это ерунда!
С неба вдруг обрушились потоки ливня. Мы убежали в комнату. А потом безнадежно были испорчены все розы.
98
Дождь лил и лил. В какой-то момент отъехала машина с включенной на полную громкость стереосистемой. Это Харальд увез с собой свою музыку. И правильно сделал. С Руфусом все было по-другому… не было робкого экстаза. Не было хаотичной подобострастности. Нас отделяла целая вечность от ближайшей катастрофы.
И Руфус знал, что делал. Он не был предупредительно-услужливым. Он не говорил «Ты хороша в постели», как это бывает по телевизору и в романах. Руфус сказал:
– Я люблю тебя. Теперь мы всегда будем спать в этой комнате.
А я ответила:
– Я люблю тебя. Неважно, где мы будем вместе спать.
Собственно говоря, счастья было слишком много. Но кто бы возражал: я не хочу больше – счастья слишком много?!
99
На все наше окружение новость не произвела ни малейшего впечатления: когда Руфус сообщил Хеддерихам, что я остаюсь в отеле «Гармония» в качестве коммерческого директора, ответственного за красоту отеля, благосостояние персонала и за его личное счастье, госпожа Хеддерих только и обронила: «Ну наконец-то!»
Отец тоже сказал:
– Ну наконец-то! Счастье по всем направлениям! – Он настолько не был удивлен, что тут же сообщил, что сдаст оставленную Аннабель и зарезервированную для меня квартиру некоей студентке. Потом он пообещал ни слова не говорить Аннабель об открытии отеля и предстоящем бале, поскольку от той всего можно было ожидать: даже того, что она нагрянет с Сольвейг и ее новым спутником жизни, деспотичным сыном юриста. Мой отец тоже считал, что бал и без беснующихся детей достаточно волнующее событие. Хотя в обществе своего кавалера Сольвейг постепенно превращалась из гиены в овечку. Отец поговорил по телефону и с Руфусом. Руфус посмеялся и сказал ему:
– Всем нам, чтобы выжить, нужны деньги. – И еще: – Да, это больше, чем деловая связь, гораздо больше.
Госпожа Шнаппензип принесла охапку нежных орхидей, что в ее представлении было верхом изысканности, чтобы поздравить меня с моими новыми обязанностями, а Руфуса – с его новой внешностью и стилем одежды.
– Наконец-то! Наконец-то! – воскликнула она, словно весь смысл ее жизни состоял в ожидании этих знаменательных событий. То, что по случаю открытия отеля состоится бал, воодушевило ее даже больше, чем расписанный облаками потолок и дорожка со львами вместе взятые. Ей пришлось по-новому комбинировать свои возгласы ликования:
– Упоительно-восхитительно! Сказочно-фантастически!
То, как «Ну наконец-то!» произнесла Таня, означало лишь: «Я-то знала это с самого начала».
Михаэль из «Метрополии» вздохнул с облегчением:
– Наконец у моей кулинарной истории будет человеческий конец. Теперь подойдет заготовленный заголовок «Во всем виноват мраморный кекс».
– А это обязательно? – поморщился Руфус.
– Непременно. Либо я возьму это заголовком к рассказу о кулинарных курсах, либо к репортажу об открытии отеля. Посмотрим, куда лучше подойдет.
– Ну что ж, нам остается только с нетерпением ждать, – вздохнул Руфус.
– Только так, – ответил Михаэль.
Лишь одна Элизабет не ожидала этого, однако мужественно выслушала новость.
– Ты больше не хочешь быть дизайнером по интерьеру?
– Хочу. Здесь еще так много дел. Я хотела бы остаться с Руфусом. И все остальное, что здесь еще предстоит сделать, тоже доставляет мне радость. А если когда-нибудь в отеле для меня не останется работы, Руфус поможет мне что-нибудь построить.
– Понимаю, – грустно произнесла Элизабет. – Я бы солгала, если бы сказала, что не понимаю тебя. Кажется, Руфус – симпатичный мужчина. Тогда забронируй нам на открытие самую красивую комнату и помни: обои в цветочек не обязательны.
Так же стремительно, как ночи, проносились и дни до открытия. В новой роли коммерческого директора я наняла новую уборщицу, госпожу Крохайнрихсен-Клаусен.
С начала октября мы начали сдавать комнаты, решив исподволь привыкать к нормальному рабочему режиму. Но вскоре клиентов стало больше, чем прежде и в лучшие времена. Каждый день у нас бронировали новые номера.
– Каждый довольный гость приводит нового довольного гостя, каждый недовольный гость передает свое недовольство двадцати другим гостям, – сказал Руфус. – Это старая гостиничная премудрость. – У нас не было недовольных жильцов.
В начале октября мы приняли еще одно решение: сдавать с ноября столовую в аренду под кафе-ресторан. Лишь завтрак для жильцов отеля должен будет впредь готовиться под управлением госпожи Хеддерих. Все остальное чересчур утомительно для нее и для нас. Через объявление в газете мы нашли одного тщеславного австрийского повара, некоего Альфреда Д., с опытом работы в отеле и с собственной командой из четырех человек, тоже австрийцев. С ними он собирается создать кафе-ресторан. Альфред заявил, что отель оформлен в роскошном старинном стиле и он, как австриец, чувствует себя здесь будто дома.
Шестьдесят мест в столовой – то бишь кафе-ресторане – как раз то, что надо. Он планирует дорогую кухню для гурманов, а не массовое заведение. Мы нашли с ним общий язык. Руфус заключил договор об аренде на льготных условиях, сначала сроком на год. Наше дело – заботиться об оснащении и чистоте ресторана, а также о рекламе. Ясно, что одних постояльцев отеля недостаточно для процветания заведения, оно должно стать популярным. Альфред позаботится о том, чтобы каждый, кто один раз поел у него, захотел прийти снова. Альфред – неисправимый оптимист:
– Недовольных посетителей мы себе просто не можем позволить.
Бербель Шнаппензип, которая с тех пор, как мы перешли с ней на «ты», с удовольствием по-матерински опекает меня, порекомендовала мне срочно напечатать на приглашениях на бал «Темный костюм или смокинг». Иначе кто-нибудь из мужчин – не дай Бог, какой ужас! – придет в джинсах, что абсолютно не будет гармонировать с моим воистину очаровательным платьем. Сама она хотела бы прийти в очень красивом длинном баварском национальном платье, которое купила в «Хэрродс» в Лондоне. И как бы ни выглядело вечернее платье из Лондона, мужчина в джинсах рядом неуместен. Будет вполне достаточно, поясняла Бербель, написать «Темный костюм или смокинг». Дамы при этом автоматически поймут, что с их стороны ожидается, по крайней мере, приличное платье для коктейлей.
– Сделаем, – заверила я ее.
Через два дня она позвонила снова и посоветовала печатать внизу на билетах не привычную аббревиатуру «О С П С», что означает «О согласии просим сообщить», а гораздо более благородную французскую «R S V P», что расшифровывается как «repondez s'il vous plait» и означает то же самое. Этого мы делать не стали, сочтя чересчур манерным, и на билетах написали «Просим ответить».
Большинство сразу ответило согласием по телефону. Вальтрауд поинтересовалась, можно ли ей привести с собой двух важных людей из «Сотбис», тоже желающих размещать иностранных клиентов в красивом отеле. Будем только рады.
Таня хотела бы привести, кроме Детлефа, своего ювелира Вернера. Пожалуйста. Вернер желает стать нашим придворным гостиничным ювелиром и, кроме того, мечтает привести с собой свою новую пассию. Можно.
Позвонила госпожа Мазур. Она слышала от Бербель о предстоящем событии и тоже хотела бы прийти на бал со своей подругой, которая забавы ради хотела бы познакомиться с господином Леманном. О взятии напрокат господина Леманна она побеспокоится сама. Еще она хотела бы переночевать в отеле и желает комнату с французской кроватью – разумеется, не для господина Леманна. Однако Бербель Шнаппензип совсем не обязательно знать об этом. Даже ни в коем случае она не должна об этом знать, прощебетала госпожа Мазур. Консервативную мораль Бербель лучше пощадить.
Поскольку мы собираемся просить всех гостей, которые останутся после бала ночевать, предоставить ненадолго свои комнаты для всеобщего обозрения, будет трудно утаить, что госпожа Мазур делит свое французское ложе с подругой, а не с господином Леманном. А потому мы дадим госпоже Мазур и ее подруге соседние комнаты.
– Тем самым будет сохранено приличие, – резюмирует Руфус. – Они получают пятнадцатую и шестнадцатую комнаты. И в той, и в другой висят картины из галереи красавиц, это должно им понравиться.
Для Элизабет и Петера я поначалу забронировала комнату с желтыми муаровыми обоями на втором этаже, шарм которой построен лишь на контрасте желтого, белого и черного. Но потом решаю, вопреки желанию Элизабет, дать ей деревенскую комнату номер восемь – должна же Элизабет хоть раз почувствовать, как красиво просыпаться среди цветочных букетов на обоях. Моим родителям я отвожу комнату с самыми красивыми динозавровыми картинками – отцу самое время углубить свои познания о динозаврах.
Больше у нас ночевать никто не будет. На уик-энд, совпадающий с открытием, мы не принимали заказов. Кроме того, мисс Плейер получает задание после коллективного осмотра деликатно запереть все комнаты. Руфус не хотел бы на следующее утро после бала обыскивать все кровати в поисках незваных жертв шампанского.
Мы разослали приглашения во все местные газеты и журналы: чем больше напишут об открытии, тем лучше. Дополнительная приманка – выставка картин Харальда Зоммерхальтера. Пятеро журналистов в самом деле сразу соглашаются. Помимо этого, мы заказали фотографа, который будет снимать гостей.
Чего еще не хватает? Все оригиналы для проспекта давно готовы, Руфус составил новый прейскурант, он будет отдельно прилагаться к проспекту. Все тексты написаны по-немецки и по-английски, но мы не можем отправить их в типографию, поскольку не хватает одной фотографии – фасада с новой вывеской ОТЕЛЬ ГАРМОНИЯ. Буквы давным-давно должны были быть готовы, мы их ждем со дня на день. Слесарь-инструментальщик – ужасный тип. Руфусу порекомендовал его один рабочий как мастера своего дела. Якобы тот работает медленно, но очень тщательно. Пока он работает только медленно, если вообще работает.
У слесаря есть автоответчик, но он никогда не перезванивает в ответ на наши просьбы. К нему надо ехать. Когда я в первый раз приехала, чтобы вежливо поинтересоваться, когда, наконец, будут готовы буквы, у него были только О, Т и Е и все еще не позолочены. Он заявил, что сначала сделает еще Р, потому что Р – вообще самое трудное.
– Понимаете, что я хочу сказать? – спросил он. – Это закругление на Р?
– Да, – терпеливо ответила я.
– Труднее, чем Р, собственно, только В. Там два закругления. Она вдвойне тяжелее, чем Р, потому что верхнее закругление в этом шрифте совершенно иное, чем нижнее. Это как у женщин, – он смерил меня внимательным взглядом, – у вас это не так, но у многих женщин верхнее закругление спереди меньше, чем нижнее сзади. Бывают, конечно, женщины, у которых оба закругления спереди, но это тогда не так красиво, как у В.
Я решила игнорировать его намеки на женщин. Он был явно туповат.
– Мне не нужно В, – сказала я железным голосом.
Мне показалось, что у меня поехала крыша.
– Вы знаете историю Карла Валентина? Человека, который пошел к пекарю…
– Да, – тут же оборвала его я, – я долго жила в Мюнхене, а Карл Валентин был мюнхенцем, поэтому…
– Послушайте, идет один человек к пекарю и заказывает ему букву В. Он точно не объясняет, какое В ему надо, только говорит, что оно должно быть из теста для кренделей.
– Я знаю эту историю, – нетерпеливо сказала я.
Но этот слесарь-идиот, размахивая грязными руками перед грудью, сбивчиво и нудно рассказал мне все-таки эту глупую историю, которую завершил фразой:
– Но если вы из Мюнхена, вы должны знать эту историю.
– Когда будет готова надпись?
– Трудно сказать, – задумчиво ответил он, – у меня, знаете ли, есть и другие клиенты. Спросите на следующей неделе.
Руфус посоветовал плюнуть на этого идиота.
– Ни одна женщина не решилась бы нести такую несусветную чушь про мужчин, – пожаловалась я Руфусу. – К этому идиоту я больше не пойду. Если буквы не поступят через три дня, мы закажем их в другом месте. А к открытию я напишу название дисперсионной краской на ткани, и мы натянем транспарант над входом. Это будет выглядеть оригинально. Главное, чтобы люди нашли отель, пока у нас нет ничего получше. А для проспекта мы возьмем одну из моих фотографий без названия, название и так ясно.
– Отлично, – соглашается Руфус. – Как мы раньше до этого не додумались! Не будем больше трепать себе нервы из-за дурака-слесаря.
Так и порешили: не стоит нервничать, когда жизнь так прекрасна.
Все выходило замечательно. Пол в фойе был отполирован до блеска, бокалы сверкали, приборы тоже.
Руфус решил сказать на открытии речь и теперь постоянно делал себе пометки, кого он и за что должен поблагодарить.
Смятые розы на моем бальном платье были реанимированы в химчистке над паром.
В понедельник нашей премьерной недели экспертами были развешены картины Харальда, под его непосредственным наблюдением. Они прикрепили и лампы над картинами, виртуозно соединив каждую с мастерски сделанной маленькой сигнальной системой.
В этот же день мы решили проблему освещения облаков, которое все время казалось Харальду слишком мрачным, а мне – слишком скромным. Эксперты из «Сотбис» проверили старый крюк для люстры. Он оказался прочным. Проводка была в порядке. А вечером свершилось: под облаками сияли в три яруса тридцать две лампочки-свечки, тридцать два золотых дракона, стеклянные молнии и шестнадцать хрустальных цепей со звездной огранкой, соединявших золотое солнце с лазурно-голубым хрустальным шаром. Казалось, что теперь на облака и на нас вечно будет светить солнце.
Руфус поцеловал меня под нашей люстрой:
– Я так благодарен тебе.
Я тоже поцеловала Руфуса под люстрой:
– Теперь все наконец-то расставлено по своим местам.
100
Погода к нашему балу была как по заказу: на улице бушевала страшная гроза, с неба низвергались потоки воды, а в нашем фойе была весна и сияло солнце.
Утром мы прибрали розовую комнату. Я заперла все в шкаф и застелила постель новеньким, с иголочки, розовым бельем. Комната опять обрела девическую невинность. Никому не надо знать, что в розовом номере мы проводим свои ночи.
Днем, вскоре после двенадцати, прибыли первые гости: госпожа Мазур с подругой. Госпожа Мазур кивнула Руфусу и спросила, где господин Бергер. Она его не узнала! Он изменился даже больше, чем отель! Подругу госпожи Мазур звали Аннеттой. Ей тоже было лет сорок с небольшим, хотя выглядела она моложе из-за того, что постоянно хихикала. Обе дамы были так любезны, что быстро оставили нас одних, догадавшись, что у нас еще много дел. Дел было действительно невпроворот. Нам нужно было укрепить на балконе второго этажа длинное белое полотнище, на котором я черными пятидесятисантиметровыми буквами вывела кистью ОТЕЛЬ ГАРМОНИЯ. Слесарь-идиот, естественно, так и не сдал буквы. Но если не учитывать, что надпись на материи была недолговечна, выглядела она неплохо. А маленькая импровизация в день освящения была только кстати. Только с этим управились, как приехали мои родители.
– Это что, твоя люстра? – было первым, что крикнула моя мать. Потом она неустанно повторяла: – Вот уж никогда бы не подумала.
Я предпочла не знать, что именно она думала. Отец был в восторге от Руфуса. Мать вовсю делала вид, будто Руфус – очередной недолговременный эпизод в моей жизни. А может, она хотела проверить его нервы. Во всяком случае, она не проявила к нему ни малейшего интереса, а тут же начала с упоением рассказывать о своей на редкость смышленой внучке Сольвейг. Все мы могли бы поучиться у Сольвейг, к примеру, что касается свободного раскрытия личности. Когда она заявила, что Сольвейг – необычайно творческая натура – как жаль, что творческое начало зачахло у нас, у взрослых! – у меня почти лопнуло терпение. К счастью, в этот момент появились Томас и Марианна из команды повара Альфреда и поинтересовались, как дальше оформить фойе. Тогда мать наконец сообразила, что у людей могут быть и другие дела, кроме выслушивания рассказов о ее внучке.
Под люстрой предстояло положить ковер госпожи Футуры, на него поставить старый круглый стол, задрапировать его синей скатертью и водрузить сверху метровую композицию алых роз, со вчерашнего дня стоявшую на приемной стойке. Сегодня розы были еще красивее, чем вчера, распустившись в полную силу. До этого я спросила Руфуса, не находит ли он, что алые розы – самое красивое украшение интерьера, и он ответил:
– Да, красные розы, как на твоем платье.
– Твой вкус с каждым днем становится лучше, – засмеялась я и заказала эту многоярусную композицию из трех разных сортов алых роз.
Стол вместе со скатертью стоял наготове в новой комнате для портье. Там же должен быть и ковер госпожи Футуры. Однако его там не оказалось. Руфус сказал, что в последний раз видел его в столовой. Господин Хеддерих вообще не видел его. Не оказалось его и в кухонных шкафах. Может, его украл один из рабочих? Или жилец? Или все же на ковре ясновидящей лежало проклятие? Мы ломали себе голову, и тут подъехало такси: Элизабет и Петер.
– Где я? В каком столетии? – воскликнула Элизабет, увидев облака, картины и все остальное.
– Чистое безумие! – Петер, как и тогда, был потрясен люстрой.
Проблема исчезнувшего ковра их не интересовала. Элизабет даже сказала:
– Радуйся, что он исчез. Честное слово, облака, люстра, розы, задрапированная скатерть – этого достаточно.
Тут она, пожалуй, была права.
А Петер сказал:
– Лежало бы на ковре проклятие, здесь не было бы все так чудесно. Это тебе подтвердит любой мало-мальски приличный ясновидящий.
– Верно, – подхватил Руфус, – не может быть, чтобы все было гладко. – Потом Руфусу пришлось в очередной раз звонить в типографию. У него тоже не все шло гладко. Якобы сломалась машина, печатавшая проспекты. Вроде только ради нас ее отремонтировали в субботу утром, и проспекты должны поступить еще сегодня. Но когда? Руфус очень нервничал.
– Я считаю, он выглядит как самый настоящий владелец отеля, – шепнула мне Элизабет. – А вот на дальтоника он совсем не похож.
Мне пришлось забыть про ковер и пройтись вместе с Альфредом еще раз по плану вечера.
Итак, в семь – начало праздника. Мы специально написали на приглашениях «Очень просим не опаздывать», чтобы не стоять весь вечер в фойе в ожидании опоздавших. До восьми гости будут прогуливаться по фойе, пить шампанское или прохладительные напитки. Повсюду разместятся подносы с канапе, чтобы никто не умер с голоду. Итак, до восьми мы приветствуем гостей, а гости беседуют друг с другом и любуются картинами. В восемь Руфус прочтет свою речь. Затем будут показаны все комнаты. Это продлится часов до девяти, потом Альфред сервирует горячее и, конечно, массу холодных закусок. Десерт будет подан около одиннадцати. Поскольку ожидается больше гостей, чем мест в ресторане, в фойе будут поставлены дополнительные столики, чтобы никому не пришлось балансировать с тарелкой над бальным платьем.
А в десять – апогей вечера, во всяком случае, для Руфуса и для меня: мы с ним откроем бал настоящим вальсом.
Мы долго тренировались, внизу в фойе, наверху в коридоре, ночью в нашей комнате. Вальс получался, будто мы танцевали его с детства. Нет, мы не собирались открывать бал «Дунайским вальсом», кассету поставим позже – один раз для Харальда и еще раз для нашего австрийца Альфреда и его команды. А откроем мы бал чудесным вальсом, который так и называется «Чудесно», в исполнении Сары Леандер. У нас все так чудесно, и это именно то, что надо. Сара поет вперемежку на немецком и английском:
– «Чудесно, чудесно! Какая прекрасная ночь для любви!»
А потом там есть такие слова:
«Над нами нет ни единого облачка».
Это мы и станцуем под облаками. Этот вальс – идея Бербель. Она принесла нам старую пластинку, и мы сразу воодушевились. Все было спланировано, все готово, нам оставалось только переодеться.
Тем не менее я задрожала от волнения, вновь увидев улыбающегося Руфуса в смокинге, белой сорочке с застроченными складками и бабочке.
Без четверти семь мы стояли внизу в фойе: я в своем платье с розами, за моей спиной – букет роз, надо мной люстра, рядом – Руфус. Что еще могло сорваться? Бокалы были наполнены шампанским. Из кухни вышла мисс Плейер. На ней было черное бархатное платье и кокетливый белый фартучек, по случаю праздника она была без плейера, и я впервые за долгое время вспомнила, что ее зовут Кармен. Она принесла большой поднос с канапе и с лучезарной улыбкой показала на посыпанные миндалем кусочки цыплят:
– Эти самые вкусные. Семга тоже – пальчики оближешь, но осторожно, икринки легко слетают. Да, кстати, – добавила она, – когда вы были наверху, водитель привез проспекты. Все стоит за стойкой.
Я хотела быстренько разложить проспекты, но Руфус сказал, что собирается раздавать их гостям в конце вечера, в качестве сувенира. Да, так лучше.
– Уф, – вздохнул Руфус, – теперь действительно ничего не может сорваться.
Ровно в семь у двери затормозил маленький фургон. Это приехали рабочие, с редкой для себя пунктуальностью. В грузовике оказался подарок для Руфуса: ванна, наполненная колотым льдом и бутылками пива. Попадались и винные. Однако главным подарком, несомненно, была ванна. Старинная, идеально сохранившаяся, редкой красоты. Высокие ножки сделаны в форме морских коньков, а края выложены по кругу ракушками. Такой красивой ванны я еще никогда не видела! А к ней – сверкающая позолотой латунная арматура, сделанная в виде старинного телефона. Ванну они выкупили у бывшего торговца сантехникой. Пусть Руфус поставит ванну летом на террасе для охлаждения напитков.
