Текст книги "Потрясающий мужчина"
Автор книги: Ева Геллер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)
– Можно было бы ввернуть более мощные лампочки, – еле переводя дух, сказала я.
– На это у нас нет времени. Разрешите?
Легко и непринужденно Харальд прокрутил меня за палец вокруг оси, словно мы танцевали рок-н-ролл. И в тот момент, когда я опять повернулась к нему, увидела наши руки на фоне облаков, и они показались мне частью знаменитой потолочной росписи Микеланджело «Сотворение Адама». Господь коснулся Адама одним пальцем своей простертой руки, и Адам ожил. Точно так же было и со мной.
Облака опять поплыли. Волны Дуная опять покачивали нас.
Музыка смолкла. Харальд поклонился мне, я ответила книксеном.
Харальд поцеловал мою руку. Ну и сцена! Спецодежда в роли театральных костюмов!
Я расхохоталась до слез.
Что за день!
– Завтра все будет закончено, – сказал Харальд.
Завтра будет еще и ночь.
94
В субботу Харальд пришел раньше обычного, потребовал термос с кофе на помост и абсолютный покой. Когда часа через два я осмелилась спросить, не нужно ли ему чего-нибудь еще, он только хмуро буркнул:
– Исчезни до вечера. Часов в шесть я закончу и буду другим человеком.
На цыпочках я удалилась.
Сознание, что Харальд на пороге большого свершения, вдохновило и меня сделать что-нибудь замечательное. Я решила настелить дорожку в коридорах. Это планировалось сделать незадолго до открытия, но, поскольку никто больше не шлепал по дому в заляпанной обуви, можно постелить и сегодня.
Начала я на четвертом этаже – не совсем, конечно, бескорыстно. Я хотела уже этой ночью насладиться красотой у двери своей комнаты. Я убрала пленку с пола. Мисс Плейер все уже отчистила, теперь достаточно было пропылесосить и отскрести остатки клейкой ленты. Дорожки заготовлены для каждого этажа в подсобках: один длинный кусок и два покороче – для разветвления у лифта. Крепежные штанги плотник уже приготовил. Мне оставалось только отвинтить их с одной стороны, вынуть штангу, вдеть ее в пришитую к ковру петлю и все опять завинтить. С этим я справилась быстро. Потом раскатала дорожку до противоположной штанги на другом конце коридора: не хватало десяти сантиметров. Никакой причины для паники, я ведь точно знала, что все размеры совпадали. Наверное, это оттого, что ковер лежал свернутым и немножко сморщился. Я принялась тянуть его.
Мне удалось вытянуть дорожку на три сантиметра. Больше никак. Тогда я прикрутила с одной стороны два коротких куска. Потом долго примеряла, как лучше – чтобы длинный кусок был виден целиком или чтобы два коротких пересекали его. Пересечение выглядело лучше. Но с каждого конца недоставало по нескольку сантиметров. Я безуспешно попыталась вытянуть ковер и в конце концов позвонила Руфусу. Он тут же пришел мне на помощь.
Мы сидели на полу, друг против друга, тащили ковер в разные стороны и миллиметр за миллиметром достигли своей цели.
– Уф! Одна я никогда бы не справилась, – выдохнула я.
– Я тоже, – сказал Руфус.
То же самое мы проделали и на третьем этаже. Я шла с пылесосом перед Руфусом, раскатывавшим за мной ковер. Мы отскребли остатки клейкой ленты, отвинтили зажимы, привинтили вновь и потом долго что есть мочи вытягивали ковровые полотнища. С Руфусом тоже приятно работать, правда, работа с ним не была музыкальной мечтой. Тем не менее результат получился отличный.
– Сделаем и второй этаж? – спросил Руфус.
Было уже почти шесть. Скоро можно показаться у Харальда.
– Я больше не могу, – вздохнула я. – К тому же я должна еще помочь Харальду.
– Если тебе опять понадобится моя помощь, – обиженно сказал Руфус, – позвони.
– Конечно. Спасибо тебе большое, Руфус.
Поскольку Харальд не давал о себе знать, я сначала поднялась в свою комнату, чтобы переодеться. Волосы я помыла еще утром и долго укладывала феном. Теперь мне предстояло принять как можно более красивый вид, но без выпендрежа. Вечер был не очень теплый, значит, можно выйти в черном джемпере с длинными рукавами. Поначалу я хотела надеть к нему просто черные джинсы, но потом остановилась на черной узкой юбке, к которой подойдут красные туфли на высоких каблуках. Повесить разбитое сердце? Нет, оно сюда не подходило.
Я тихонько спустилась вниз по лестнице, чтобы не спугнуть Харальда шумом лифта. Наверное, он еще не управился. Подожду, чтобы не мешать.
Я сошла в темноте с лестницы. В фойе были включены все лампы. И тут я увидела его – он лежал на полу, возле помоста, на спине! Неподвижно!
– Господи! – вскрикнула я и подбежала к нему. – Что случилось?
Он показал жестом наверх.
Я посмотрела на потолок, и у меня потемнело в глазах. Я зажмурилась и опустилась рядом с Харальдом на пол.
– Нет! – закричала я.
– Нет? – засмеялся Харальд.
Я опять посмотрела наверх. Страшное видение еще было там.
– Нет!
От стены конторы почти до середины фойе тянулся огромный черный клин! Клин, пришедший как бы из бесконечности, взрывавший пространство и все разрушавший. Было такое ощущение, что через десятые доли секунды на землю обрушится метеорит и наступит конец света.
Мне показалось, что я сейчас сойду с ума.
– Зачем ты это сделал? – спросила я из последних сил.
– У меня не было другого выбора, – ответил Харальд, будто я спросила его, зачем он родился. Он склонился надо мной и сказал со смешком, будто учитель, задающий ребенку вопрос, на который есть только один простой ответ. – А что бы, к примеру, сделала ты?
– Харальд! Я бы убрала эту черную глыбу! Она все разрушает.
– Я тебе не верю, – ответил он.
– Харальд, это отель! Ты не можешь пугать гостей предчувствием конца света! Это не крематорий! И не дорога ужасов. Ты сошел с ума?!
– Я не сумасшедший! – яростно выкрикнул Харальд. – И не могу интерпретировать это как страх перед концом света. Это отрицание. Я не могу просто сфабриковать декорацию с облаками в стиле Микеланджело!
– Глыба должна исчезнуть! Если ты ее не уберешь, я ее закрашу.
– Ты этого не сделаешь.
– Сделаю, клянусь тебе! – Я поднялась.
Харальд тоже встал.
– Я тебе еще раз повторяю: если ты не уберешь этот клин, я уберу его сама. Это чудовище сводит на нет все, что мы планировали, Руфус и я.
Харальд обежал фойе.
– Ты это серьезно?
– Да.
– Ладно, я уберу его, – неожиданно согласился он. – Он кажется мне немного поверхностным и легковесным. Но прежде эксперимент должен быть сфотографирован.
Для меня осталось загадкой, что было поверхностного и легковесного в этой глыбе. Я была рада, что Харальд так легко пошел на уступку. Но я не испытывала к нему чувства благодарности, прежнего безмятежного мира уже не вернешь. Ради своего каприза, ради голого экспериментирования Харальд был готов поставить на карту весь успех моей работы.
Я механически произнесла:
– Я принесу свой фотоаппарат и сразу это сфотографирую.
– Нет, – возразил Харальд, – это должно быть сделано профессионально. – Он пошел к телефону.
Там сразу сняли трубку.
– Это я, – сказал он. – Ты можешь для меня кое-что сфотографировать?
Короткая пауза.
– Завтра утром было бы лучше, – сказал он. Опять пауза, достаточная, чтобы произнести «Хорошо». Харальд продиктовал адрес отеля, поблагодарил и повесил трубку.
Он поглядел на мои красные туфли и сказал:
– Завтра утром в десять Вальтрауд придет фотографировать. Я зайду в обед и снова нарисую тебе симпатичные дунайские облака поверх конца света. Согласна? Тогда до завтра, – небрежно бросил он и ушел.
Я и пальцем не пошевелила, чтобы задержать его.
Я позвонила Руфусу:
– Произошла катастрофа, но она скоро будет устранена. Не смотри на потолок, когда придешь в фойе. Я не могу тебе этого описать, но все опять будет в порядке.
Руфус, конечно, тотчас же спустился. Он, как мог, пытался скрыть свой шок.
Мне было стыдно перед ним.
– Если эта Вальтрауд не появится завтра до двенадцати, я сама начну закрашивать глыбу. Обещаю тебе.
– Собственно, глыба не так уж плоха, – заметил Руфус, – она выглядит как метеорит, который в конце мелового периода якобы рухнул в море. Может, и в самом деле из-за этого все вымерло.
95
Она пришла без десяти десять.
До того, как я увидела Вальтрауд, я не задумывалась, как выглядит совершенная женщина. Теперь я это поняла. Высокая блондинка, волосы забраны наверх, отдельные вьющиеся пряди обрамляют совершенное лицо. Ее губы, как это ни банально звучит, созданы для поцелуя. На ней костюм цвета персика. Он не мог выглядеть безвкусно, как не может быть безвкусным персик – это именно то, что нужно к ее персиковой коже. Я в растерянности разглядывала ее костюм: не было никакой надежды, что он стоит меньше четырех тысяч. Лацкан украшал черный необработанный драгоценный камень в форме клина, отделанный по краям квадратными бриллиантами. Я еще никогда не видела драгоценность, столь ненавязчиво украшенную бриллиантами.
– Доброе утро, – поздоровалась Вальтрауд. – Надеюсь, я не слишком рано пришла? Я не хотела заставлять вас ждать. – Голос ее был как мед.
– Доброе утро, – ответила я. У меня был голос побитой собаки.
Руфус глупо улыбнулся, когда она протянула ему руку.
– Харальд мне много о вас рассказывал, – произнесла она. – Здесь действительно очаровательная атмосфера.
Я откашлялась и посмотрела на потолок.
– О да, – кивнула она, – клин необходимо убрать. Это всего лишь эксперимент, не имеющий художественной ценности. И вы абсолютно правы, это не гармонирует с интерьером отеля.
– Большое спасибо, – искренне поблагодарила я.
– Я привезла с собой прожектора, сейчас принесу их из машины. – Она вышла. На щиколотках ремешки черных замшевых туфелек на каблучках перекрещивались, что выглядело невероятно сексуально, замша была бархатисто-мягкой.
– Я помогу вам, – вызвался Руфус и побежал за ней.
Я не мигая смотрела им вслед. Можно было не сомневаться, какая именно из припаркованных машин ее: разумеется, это был серебристый «морган», той же модели, что у Харальда.
Она профессиональными движениями установила прожектора, так осветив черную глыбу, что она внушала еще больше страха. Она фотографировала вдумчиво, несколько раз переставляя прожектора: в меняющемся освещении то казалось, что глыба вот-вот обрушится на зрителя передним острым краем, то – что убьет боковой гранью.
– Как это у вас здорово получается, – восхищенно заметил Руфус, путавшийся у нее под ногами.
Еще бы ей не делать это здорово, подумала я. В конце концов, она профессионал, работающий для профессионала. Иначе бы Харальд не выбрал ее.
– Это моя профессия – фотографировать картины, – сказала она со скромной улыбкой.
– Я слышал, вы работаете в «Сотбис», – сказал Руфус. От кого это он слышал – от меня? Насколько помню, я об этом рассказывала только Тане.
– Да, – она опять улыбнулась, – моя узкая специализация – живопись восемнадцатого и девятнадцатого веков. Я также обслуживаю клиентов, которые приходят на наши аукционы или обращаются к нам за консультацией. Я думаю, мы могли бы размещать у вас наших приезжих клиентов.
– Это было бы замечательно, – обрадовался Руфус. – Как вы думаете, Харальд все же развесит здесь свои картины, если не будет клина?
– Я настаиваю на этом, – сказала она своим медовым голосом. – Я поставила условие: если Харальд выставит свои картины в мастерской, мы чужие люди. Я ни в коем случае не хочу ему ничего диктовать. Это в его собственных интересах, он и сам знает, сколько времени отнимают у него заказчики. И еще больше времени крадут все эти искусствоведы, которые заявляют, что должны посмотреть, как выглядит художник, чтобы лучше понять его творчество. Харальд не может позволить, чтобы ему постоянно мешали. Выставить здесь картины – это оптимальный вариант.
– Почему он всегда рисует эти метеоритные клинья?
– Поскольку вы сейчас непосредственно связаны с его творчеством, я могу открыть вам один очень личностный мотив, который никогда не упоминает Харальд, – клин трактуют как протест против его отца.
– Как это?
– Вы не знаете его отца? Профессора Зоммерхальтера?
– Нет.
– Профессор Зоммерхальтер – всемирно известный пластический хирург. Харальд упрекает своего отца, что тот превратил красоту в клише, и красота перестала быть темой искусства.
– Ах! – Больше я ничего не смогла вымолвить.
– В принципе, Харальд хотел бы запечатлять красоту, но большинство людей увидело бы в его творчестве лишь вынужденное повторение работы отца. Это психология нашего времени – Харальда хотят классифицировать с оглядкой на его отца, а не через его собственное творчество. Это парализует.
– Парализует, – с искренним согласием кивнул Руфус.
– Харальд должен отрицать работу своего отца, чтобы самому творить. Лишь созданное им самим делает человека счастливым. Харальду, как единственному ребенку в семье, особенно трудно избежать влияния богатства своего отца. Для художника плохо, когда в его жизни все происходит слишком спокойно, без борьбы. Это лишает его силы.
Я дивилась на Вальтрауд – все в ней казалось мне идеальным. Как я могла осмелиться только подумать, что могу конкурировать с совершенной личностью? Я пробормотала:
– Боюсь, Харальд злится на меня.
– Да нет же, – улыбнулась она. – Сегодня после обеда он начнет закрашивать свой клин. А картины будут вывешены за неделю перед открытием. Я организую это через наших экспертов. Они разместят картины, не причинив ни малейшего вреда стенам.
В этом я нисколько не сомневалась.
Она сделала тридцать шесть снимков чудовищной глыбы. После этого Руфусу было дозволено помочь ей собрать прожектора и отнести их в машину. Помимо этого, она подарила Руфусу огромное наслаждение, не отказавшись выпить с нами чашечку кофе.
– Если у вас когда-нибудь возникнут проблемы с картинами, тут же звоните мне в офис, я всегда в вашем распоряжении. – Она вынула из своей идеальной сумочки визитную карточку. – Пожалуйста, не пугайтесь, – сказала она мне, протягивая карточку.
Почему я должна этого пугаться? Я прочла: «Доктор графиня Вальтрауд Вартенштайн».
– Вы графиня? – Я чувствовала себя, как жаба перед принцессой.
– Это то, что так роднит нас с Харальдом. Мы оба всю жизнь вынуждены бороться за то, чтобы нас ценили за то, что мы создали сами. В первую очередь, я не графиня, а специалист по истории искусств.
– Извините, пожалуйста. – Я показалась себе еще более жалкой.
– Вы измучены, – сказала она с сочувствием, – так бывает всегда, когда месяцами увлеченно работаешь и стоишь на пороге завершения. Скоро вы почувствуете себя лучше.
– Пожалуйста, – попросил Руфус, – подскажите мне, как к вам правильно обращаться.
Она улыбнулась:
– Меня зовут Вальтрауд. Если вы с Харальдом на «ты», будем и мы говорить друг другу «ты», хорошо?
– Да, спасибо, – ответил Руфус.
Я тоже сказала: «Да, спасибо».
– Но дорогая, уважаемая Вальтрауд, если ты придешь к нам на открытие третьего ноября, как мне представить тебя тогда? – Руфус прямо соловьем заливался.
– Только запомни, что не говорят «госпожа графиня». Это должно быть «графиня Вартенштайн». Так же, как «граф Дракула». И еще: докторская степень всегда стоит перед графским титулом. Можно, конечно, сказать «госпожа доктор графиня Вартенштайн», но это слишком долго, поэтому «госпожу» опускают. – Она пленительно улыбнулась Руфусу. – А если пишут имя, тогда докторская степень, графский титул, имя, фамилия. Все ясно?
– Да. – Руфус восторженно засмеялся, но какой мужчина устоял бы перед Вальтрауд?
На прощание она сердечно поблагодарила нас. Непонятно, правда, за что. Мы смотрели ей вслед, словно нас посетила фея. Как жабы, набравшие воздуха, мы выпустили его и осели, когда ее «морган» исчез за горизонтом. Руфус в задумчивости вернулся к своему компьютеру.
Тут самообладание изменило мне, и я заревела прямо в свою чашку с кофе. Харальд из другого мира. Мне там не было места. Таня это сразу заметила. Удивительно, что мы никогда не бываем благодарны людям, которые все знают с самого начала, когда в очередной раз оказываются правы.
В обед пришел Харальд, поздоровался со мной как ни в чем не бывало и начал закрашивать свой клин. Белая краска не полностью перекрывала черную.
– Не волнуйся, – сказал Харальд, – завтра я еще раз закрашу, а послезавтра мы увидим здесь одни облака. Я нарисую их для тебя веселее, чем прежде. – Он был обаятельнее, чем когда бы то ни было. Но у меня вдруг появился иммунитет против его шарма.
Я пошла в свою комнату. Я не из его мира. Единственный, кто был ему ровней, – такая идеальная женщина, как Вальтрауд. Я в любом случае осталась бы музой по случаю. Подсобной музой.
Но Харальду тоже нет места в моем мире. Мне больше не нужен мужчина, готовый пожертвовать моей работой, моим успехом ради своего самовыражения. Даже если это такой потрясающий мужчина. Я приняла правильное решение. Музыка в моей голове перестала играть.
96
Все сходилось одно к одному: в понедельник пришло письмо от Элизабет. Вместе с сердечным приветом она посылала мне новый канвейлеровский каталог. На обложке была изображена сама Элизабет. Она сидела за своим красивым столом и красиво улыбалась. «От души поздравляю», – сказала я ее фотографии. Тем самым она заполучила дополнительные десять процентов скидки. В самом каталоге была еще одна фотография Элизабет. С телефонной трубкой у уха, она позировала у стола и с видом знатока рассматривала кусок древесины, который держала в другой руке. За ней во всю стену висел большой календарь деловых встреч на целый год, густо исписанный. Я узнала на календаре четкий почерк Петера. Это он мастерил бутафорию для фотоснимка. Под фотографией было написано: «Рады сообщить вам, что нам удалось получить согласие преуспевающей группы дизайнеров по интерьеру «Лейбниц и партнер» на оформление нашего ярмарочного стенда на выставке «Международная мебель для офисов».
Выдающееся достижение. Я показала каталог Руфусу:
– Вот где я скоро буду работать.
Руфус удрученно покачал головой:
– А ты не можешь остаться здесь?
– В качестве кого? – задала я встречный вопрос. – С ноября госпожа Шнаппензип оставит меня только в роли уборщицы.
Руфус в ответ только вздохнул.
Потом я показала каталог Харальду.
– Красивая женщина, красивый стол, много красивых стульев, – равнодушно резюмировал он и продолжил свою работу. Это было единственное, что его интересовало.
Метр за метром закрашивал он черную мерзость сначала в серый цвет, потом в белый, грунтовал голубым. Затем опять появились облака. В среду вечером он, как и обещал, закончил, но остался недоволен. В четверг утром в плохом настроении кое-что подправлял. Ровно в двенадцать Харальд швырнул кисть с помоста.
– Все, довольно! Стало веселее, чем прежде.
– Раньше было веселее, – упрямо сказала я.
– Трудно сказать, – осторожно предположил Руфус.
– Сейчас веселее! – в бешенстве крикнул Харальд. – Остальное веселье предоставляется публике. Веселее некуда, иначе будет фальшиво. – Он спустился с помоста и включил внизу магнитолу.
– Ритм правильный, – объяснил он.
– А это еще что такое? – заорал Харальд, словно никогда не слышал этой песенки. Он вынул кассету, пошарил на полу и нашел свою, с «Дунайским вальсом».
Он не пригласил меня, а один закружился в танце по фойе, задрав голову к обновленным облакам.
– «Does he love me? I want to know!..»
– Теперь с меня достаточно. – Харальд нажал на клавишу и выключил музыку. – Конец песне! Здесь заканчивается власть художника! – Он тут же принялся собирать свои банки с красками.
Когда он молча отнес в машину самую последнюю коробку, я спросила его:
– Когда ты придешь вешать картины?
– Своевременно.
– Открытие через шесть недель.
– Знаю.
Этим все было сказано, все закончено.
У двери Харальд бросил последний взгляд на потолок.
– Тут я уже ничего не смогу изменить. – Потом яростно стрельнул глазами в сторону Руфуса. – Пойдем, я хочу тебе кое-что отдать.
Руфус пошел с ним к «моргану», припаркованному прямо у окна. Харальд сказал ему что-то кратко и недружелюбно, я увидела, как Руфус вытащил из своих потертых джинсов бумажник, сунул его обратно, сел с Харальдом в машину, и они уехали.
Я посмотрела наверх, на вновь законченный облачный покров. Да, он был вполне веселый. Даже очень веселый, если ты весел сам. Мое сердце сжалось еще больше: свершилось то, чего я хотела. Все было позади…
Я дала себе слово с этого момента больше не думать о конце, только о предстоящих шагах. Как только будут разобраны помосты, можно убрать синтетическую пленку, и я смогу сфотографировать фойе для гостиничного проспекта. Проспект должен быть складывающимся. На первой странице – фасад отеля, на последней – фойе во всей своей красе. Внутри – фото самых красивых комнат: комнаты в деревенском стиле с букетами цветов и небесно-голубыми лентами, сине-белой фарфоровой, бело-зеленой с плющом, а еще комнаты с розами, деловой с динозаврами и одной из комнат, украшенной картинами из галереи красавиц. Кроме того, нужна фотография какой-нибудь ванной. Людям важно знать, что их ожидает. Ну и, конечно, большая фотография столовой. Поскольку Руфус попробует сдавать этот зал для вечерних мероприятий, его нужно убрать особенно торжественно.
Госпожа Хеддерих показала мне в одном из кухонных шкафчиков стопку почти старинных камчатных салфеток и предложила для праздничных случаев складывать их в форме митры епископа. Но это отняло бы слишком много времени и было неоригинально. Мне показалось проще и эффектнее скреплять салфетки бантом из атласной ленты, и я закупила розовую, зеленую и золотую ленты. Лента была дорогой, однако намного дешевле, чем рабочее время, потраченное на складывание салфеток в форме митры. Но я отдала несвежие салфетки в прачечную, поэтому не могла сейчас заниматься ими.
Зато я могла, раз Харальд не брызгал больше в фойе краской, снять, наконец, пленку с кресел и розово-красных мраморных столиков.
Руфус к обеду не вернулся. Не приехал он и после обеда, когда я просматривала кухонные шкафчики в поисках приличных вазочек, а нашла лишь банки из-под огурцов и бутылки из-под сока. Его не было и в пять часов, когда я соскребала бритвой в нижних туалетах шпатлевку с кафеля. День был жаркий, в такую погоду хочется сидеть в тени. Быть может, Руфус с Харальдом отдыхали от стресса, сидели где-нибудь и толковали о Боге и мире, искусстве и отелях, о динозаврах…
В шесть я закончила свой рабочий день, приняла душ, отмыла вспотевшие волосы и принялась ждать. Их не было уже больше пяти часов.
В половине восьмого стемнело. Я испугалась. Что могло случиться? А вдруг несчастный случай? Харальд был сумасшедшим водителем, я это испытала на себе.
Безотчетный страх овладел мною. Я выглянула на улицу, ветер кружил листья и собирал их в кучи. Наверное, будет гроза.
Чтобы отвлечь себя от ожидания, я проверила во всех комнатах, закрыты ли окна, и сосчитала плечики в шкафах. Я хотела, чтобы на каждого жильца приходилось по дюжине плечиков. Вчера, когда я выходила за маленькими фарфоровыми крючками для туалетов первого этажа, я опять обнаружила перед дешевым магазинчиком плечики – их просто выставили в коробке за дверь. Я решила быстренько сходить за ними. Сегодня «длинный четверг», магазины работали до девяти, может, там появились новые плечики. А приду, глядишь, уже и Руфус вернется.
В самом деле, я нашла восемнадцать плечиков. Когда я вернулась, было уже полдевятого. Дверь отеля по-прежнему закрыта, в окнах не горит свет.
Я поднялась на второй этаж, распределила вновь добытые плечики и вдруг услышала звонок в дверь. Трезвонили без остановки, словно это был сигнал тревоги. Я выбежала на балкон. Это не Руфус, у него свой ключ.
Внизу стоял Харальд.
– Это ты, Харальд? – крикнула я.
– Да.
Рядом с Харальдом стоял мужчина в черном костюме.
– Где Руфус? Что случилось?
– Спускайся вниз! Открывай!
Я помчалась вниз.
Страшно разволновавшись, я зажгла свет, открыла дверь, но, увидев улыбку Харальда, успокоилась. Слава Богу, на несчастный случай не похоже. Мужчина, стоявший возле Харальда, тоже ничем не напоминал похоронного агента. Скорей он походил на музыканта в костюме с блестящими лацканами, белой рубашке и бабочке.
– Ну и дела, – произнес мужчина рядом с Харальдом. – Она меня больше не узнает.
Харальд ухмыльнулся.
Это был Руфус.
Боже – это был Руфус. Руфус с короткими вьющимися волосами! Руфус с двумя бровями! Руфус без растительности на лице! Руфус в смокинге…
97
– Руфус! – вскрикнула я и бросилась ему на шею. Я чуть было не поцеловала его в губы. Он прижал меня к себе. Почувствовав его мягкую щеку на своем лице, я слегка задрожала. Или это Руфус дрожал? – Руфус! Как ты выглядишь?!
– Хорошо он выглядит, – сказал Харальд. – Джейн Фонда как-то заметила, что хорошая прическа так же важна, как хорошая грудь, – это было написано у парикмахера на настенной тарелке. Джейн Фонда – умная женщина.
– Ты выглядишь просто обалденно! – воскликнула я. Там, где сегодня утром была идиотская челка, теперь у Руфуса был лоб! Вместо волосатой балки над глазами – две брови! Вместо жалких длинных прядей – короткие, свободно лежащие вьющиеся пряди. На месте усов и бороды – гладкая, безукоризненная кожа. – Где вы были?
– У Клиффа, нашего парикмахерского светила. Собственно, его зовут Ричард, – пояснил Харальд и дурашливо завращал руками и бедрами. – Он столь же глуп, сколь ночь черна, но стрижет артистически. Даже я допускаю его до своих волос.
Я не в силах была оторвать взгляда от Руфуса. Он выглядел так здорово, что я больше не осмеливалась притронуться к нему. И какие красивые у него оказались зубы! Подбородок тоже присутствовал. Я уж думала, у него вообще нет подбородка, и поэтому…
– Харальд вел себя совершенно невозможно, – рассказывал Руфус. – Он потащил меня в салон Клиффа, но там сказали, что могут записать меня на стрижку только через две недели. Тогда Харальд закатил скандал.
Харальд продолжал дурачиться:
– Я им сказал: я к вам пришел и требую – создайте мне нового человека! А вы бюрократы и отсылаете его прочь! Разве вы не слышите вопль отчаявшегося?
– Кроме того, Харальд кричал, что это акция по спасению жизни, и если Ричард не пострижет меня – значит, он отказывается помочь человеку, – продолжил повествование Руфус. – Самым удачным оказалось решение все время называть Клиффа Ричардом. Это тому совсем не нравилось.
– Этот Ричард – идиот, – сказал Харальд. – Он ошивается на всех вернисажах и изображает из себя мецената. Думает, тут одного шутовства достаточно. При этом за все время он лишь раз купил картину художника, который переспал с ним. Его художественное чутье не идет дальше постели.
– После выступления Харальда нас сразу же провели к Клиффу. Его ассистенты усадили меня в кресло, будто я манекен, на котором испытывают, как он перенесет наезд автомобиля. Никто не спросил меня, чего я хочу. По меньшей мере половина моих бровей была выщипана специалисткой по этому делу, остальные она миллиметр за миллиметром подрезала. В качестве наркоза они давали мне шампанское, и Харальд все время кричал: «Сестра, еще шампанского, наркоз не действует!»
– Как же я страдал, когда она выдавливала у тебя угорь на носу! Ты бы видел ее лицо! – заливался хохотом Харальд.
– Четыре часа они возились со мной. А через шесть недель я должен прийти снова. Клифф объяснил: если постоянно выщипывать брови, они перестают расти, а если постоянно выдавливать угри…
– Я не могу больше, – застонал Харальд, – мне требуется свежий наркоз!
Руфус пошел на кухню. Я провожала его взглядом, все еще не в состоянии осмыслить, что из звонаря Собора Парижской Богоматери получился такой мужчина, как… да, как Руфус. Он вдруг стал красивее, чем большинство актеров, претендующих на «Оскара»!
Руфус принес средство для наркоза – фирменное шампанское.
– А откуда смокинг? Взял у Харальда?
– Нет, мы его купили, – объявил Харальд. – Я себе тоже купил новый. Вальтрауд сказала недавно, что я не Пикассо и мог бы иногда носить что-нибудь иное, кроме малярных лохмотьев. Я решил сделать ей приятное и рисовать в смокинге.
– У нас в машине есть еще кое-что! – воскликнул Руфус. – Сейчас будет гроза, уже сверкнула молния.
– Но где-то очень далеко. – Прежде чем выйти, Харальд допил свой бокал.
Он вернулся с картонной коробкой – достаточно большой, чтобы перевезти в ней толстого покойника, – и поставил к моим ногам.
– Что это? – обомлела я.
– Это должен объяснить ты, – сказал Харальд Руфусу.
– Это платье, – пояснил Руфус.
Я ошарашенно развернула оберточную бумагу. Под ней оказалась темно-синяя коробка, на которой золотыми буквами было написано «соло донна» и что-то еще по-итальянски или по-французски. Со все возрастающим удивлением я открыла коробку: оно было красное. Красное с голубоватым отливом, не дававшим красному быть ярким и вульгарным. Я вынула его из темно-синей папиросной бумаги – оно было длинным, до пола, с широкой юбкой. И сверху до бедер все отделано розами! На длинных рукавах тоже были розы – шелковые, бархатные, тюлевые, скомбинированные на редкость оригинально. Я чувствовала себя так, словно выиграла большой приз в телевизионной викторине и только могла повторять: «Блеск! Блеск! Блеск!»
– Мы увидели его на манекене в витрине, и Харальд сказал, что это платье для тебя. Поэтому мне захотелось его тебе подарить.
– Ты даришь его мне? Руфус! Оно невообразимо красивое… я только не знаю, когда мне его надевать… у меня никогда в жизни не было такого… я думаю, это бальное платье!
– Это рабочая одежда, – изрек Харальд.
– Рабочая одежда? – Вырез был до талии, на груди лишь узкая полоска, замаскированная шелковыми рюшечками резинка с розой посередине. Я приложила его к себе, вырезом вперед.
– Этого не может быть! – воскликнул Харальд. – Это вырез на спине. Ты что, решила, что мы тебя на панель посылаем?
– Ах вот как! – Спереди оно было значительно более закрытым.
– Харальд хочет, чтобы отель открывался балом, – сказал Руфус.
– Это еще зачем?
– Ради удовольствия, – ответил Харальд. – А теперь я ради удовольствия хочу выпить за счастливый конец.
Это прощальный подарок, подумала я. Прекрасный прощальный подарок. Я прижала к себе чудное бальное платье, а потом прижалась к Руфусу.
– Я так благодарна тебе! – погладила его щеку, его шею, и на мгновение мне показалось, что Руфус поцеловал мою ладонь.
Вдалеке загрохотало.
– Я хочу здесь переждать грозу, – объявил Харальд. – Здесь так уютно сидеть, когда убрали пленку с кресел. И, кажется, я никому не мешаю.
– Я сейчас померю платье, – предложила я.
– Платье я не хочу видеть, – заявил Харальд. – Я знаю, что оно пойдет тебе, пойдет, и хочу увидеть его при соответствующих обстоятельствах. А теперь я желаю видеть молнии и слышать гром. – Он подлил себе шампанского.
– А я бы очень хотел увидеть на тебе платье, – попросил Руфус, – и потом мне обязательно надо поговорить с тобой.
– О чем?
– Скорей всего, о чем-то совершенно неважном, – сказал Харальд и зажег себе новую сигарету.
