Текст книги "Потрясающий мужчина"

Автор книги: Ева Геллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)

Гости жаловались на своих консультантов по налогам, на свои банки, которым для записи на кредит требовалось три недели, а списание со счета они помечали задним числом. Одного банк обманул на двенадцать марок, но он обжаловал эти деньги.

Потом пошли жалобы на машины. Увы, Анжела отнюдь не была довольна своим новеньким «БМВ-кабрио» суперкласса. Она заказала цвет черной икры, а это, как любому идиоту известно, – темно-серый. Продавец же, не имевший ни малейшего представления об икре, заказал не тот цвет. И теперь у ее машины цвет черно-серый, как у какого-нибудь дешевого эрзаца! Анжела добилась снижения цены, но теперь у машины заклинивал верх и она уже дважды сломала себе ноготь!

У ее визави были схожие проблемы. Один, с большим «мерседесом», сообщил, что его машина при скорости двести километров в час так шумит, что не слышно звонка телефона.

Мужчина, остававшийся все это время на заднем плане, перещеголял всех, рассказав, как до бесстыдства долго ему пришлось ждать свой новый «ягуар»:

– Считай, девять месяцев!

– Да за это время я могу родить ребенка! – засмеялась Анжела.

Теперь на очереди оказался ее терьер. Видит ли Ромео хоть что-нибудь сквозь густую шерсть перед глазами? Когда Бенедикт предложил убрать ее наверх и заколоть Анжелиными заколками, та притворилась возмущенной. Ее Ромео – не девочка, он ее и взглядом больше не удостоит. Заставить его бегать с заколками для волос!..

Наконец она развернула подарки. Завязала узлом на бедрах большой платок с лошадиными мотивами и воскликнула:

– Вот как будет шикарно! – Как и подобает диве, она поцеловала кончики своих пальцев. – Спасибо, мои дорогие мужчины!

О моей старинной серебряной рамочке она не сказала ни слова, но, естественно, пришла в восторг от собственной симпатичной мордашки. Каждому пришлось сказать ей, что она ничуть не изменилась. Это, конечно, очевидная ложь, но тетя Сузи тут же позвонила моим родителям, чтобы поблагодарить за очаровательную фотографию своей Анжелы.

Я всего лишь один раз, и то очень коротко, поучаствовала в разговоре – рассказала Анжеле, что намереваюсь сделать в своей комнате лакированный бирюзовый пол. Кто-то меня сразу перебил, сообщив, что видел в Лос-Анджелесе огромный торговый зал с лакированным полом. У меня что-то подобное? Я вспомнила свою комнату в двенадцать квадратных метров и молча покачала головой.

Бенедикт засмеялся:

– Нам не нужен торговый зал, у нас жилой дом.

Я тут же осмелела и начала рассказывать, что крашу стены по-особому, нанося губкой различные оттенки бирюзового почти без перехода, и как здорово это выглядит.

– Сразу видно, что ты сама красишь, – вмешалась Анжела, – по твоим ногтям.

Я была посрамлена и замолчала.

Поздно вечером пришел еще один гость – мужчина явно за сорок по имени Даниель. Ради него Анжела даже согнала с дивана Ромео. Даниель рассказал, что его подарок застрял в Америке. Он столько раз пытался факсами ускорить дело, что уже по уши сыт американскими разгильдяями.

Даниель заявил Анжеле, погладив ее по руке:

– Скоро опять устроим пир с икрой!

Мы узнали, что Даниель связан с торговой фирмой, занимающейся поставками икры.

– На мой вкус, русская икра чересчур отдает рыбой, – сказал он. – Иранская на несколько порядков выше. Разумеется, я имею в виду «Империал».

Я с уважением разглядывала человека, предпочитавшего иранскую икру. На нем была дешевая полосатая рубашка с короткими рукавами, кожа уродливых туфель потрескалась. Надо думать, он приберегал свои деньги для пиров с Анжелой? Но нет, у него тоже был большой «мерседес» – правда, он планировал продать его и пересесть на спортивную модель «БМВ».

«Богатые люди могут позволить себе любую небрежность в одежде», – подумала я. Мы здесь были бедными родственниками. Впрочем, у Бенедикта не бывает комплексов: он то и дело заливался смехом, и его собеседники – тоже. Бенедикта в любой компании любят, не задумываясь, сколько у него денег.

Когда мы уходили, Анжела с Даниелем обнимались на диване. Однако не похоже, чтобы этот любитель икры влюблен. Обнимая ее, он со скучающим видом смотрел на дверь.

У Анжелы куча денег, а счастья нет. Не хотела бы я в ее возрасте все еще жить с родителями. Скажем, Бенедикт тоже живет у матери, но он живет со мной. И еще: как только у нас будет побольше денег, мы начнем строить свой дом. Каждый архитектор должен построить себе дом. Это лишь вопрос времени.

На обратном пути я спросила Бенедикта, не слишком ли глупо с моей стороны рассказывать этим богачам, что я сама крашу комнату. Бенедикт обнял меня и заверил, что страшно гордится мной и что моя комната будет потрясающе красивой. Как показывает пример Анжелы, вкус не купишь. Точно. Бедная богатая Анжела.

– Какими будем мы, когда станем богатыми? – спросила я.

– Чем быстрее мы это узнаем, тем лучше.

Этой ночью мне приснился сон, что мы с Бенедиктом лежим у бассейна нашего дома. К бассейну ведет лесенка: вся увитая розами, цветным горошком, плющом. Я попыталась во сне заглянуть внутрь дома. Старый дом, потолки высотой четыре метра! И там во всей красе висела моя люстра, над старинным китайским ковром в сине-бело-золотых тонах, так гармонирующих с люстрой. Повсюду старина сочеталась с модерном.

Вдруг на бассейн упала тень. Тень произнесла:

– Бенедикт, хочешь немного салата из помидоров?

Я проснулась. Даже сны нужно контролировать.

12

В следующий четверг Бенедикт вернулся домой довольно поздно. Дядя впервые взял его с собой на еженедельный отчет в комиссию по строительству клиники. Бенедикт очень убедительно представил проекты. Еще через неделю Бенедикт приехал за полночь, я ждала его с Норой у телевизора. Теперь отчет прошел не слишком удачно. Запасные выходы признаны чересчур узкими, в них не пройдут одновременно двое носилок. И что самое глупое – Бенедикт и не подозревал о существовании таких нормативов. После совещания дядя кричал на него:

– Вы, по-моему, слишком часто болели, пока учились! – Бенедикт тысячу раз извинился и пообещал загладить оплошность бесплатными сверхурочными. Дядя Георг понемногу остыл.

Но теперь Бенедикт пребывал в глубокой тоске. Как оказалось, трубы и проводку надо было прокладывать совсем иначе. Каждый вечер он приносил с собой чертежи и обзванивал бывших сокурсников, спрашивая у них совета, опасаясь наделать новых ошибок. Его стресс усугубляло понурое настроение, которым заражал всех господин Вельтье. У того были неприятности с Санди. Она такая странная в последнее время: вечно у нее месячные, а недавно вообще заявила, что лучше будет готовиться к выпускным экзаменам, чем трахаться! Он подозревал ее в измене. Иногда под выдуманным предлогом он срывался днем домой, чтобы проверить, чем занимается Санди. Однажды он застал у нее мальчика из класса, но они учили вместе биологию. Анжела заявила: она боится, что однажды господин Вельтье вернется из дома убийцей. Это, конечно, слишком. Но Бенедикт тоже считал, что настроение Вельтье – дурной признак.

Уже на тот момент стало ясно, что дядя Георг не сможет в ноябре взять меня на работу. Декабрь тоже оставался под вопросом. Бенедикт пояснил, что большинство отделочных работ доверялось кустарям – давним партнерам дяди. Он просто вынужден был работать с ними, потому что поставки отделочных материалов издалека неминуемо связаны с задержками и повышением цены. А проект дома для престарелых, к которому я могла бы подключиться, поскольку это будет гигантская стройка, еще не готов. Сначала надо выиграть конкурс на его разработку. Но Бенедикт по секрету сообщил мне (этот строжайший секрет ему доверила Анжела), что они наверняка выиграют. Дядя дружит со многими в городе.

У Элизабет, как она объяснила мне по телефону, тоже простой. 1 октября ее на работу не взяли. Люди, покупающие мебель в октябре, якобы не слишком заинтересованы в консультации дизайнера по интерьеру. Так сказал ей господин фон Мюллер. Мы долго гадали с Элизабет, почему октябрьские покупатели так разительно отличаются от других, но так и не поняли.

– Все равно ничего не поделаешь, когда нет альтернативы, – сокрушенно вздохнула она.

Тем более хорошо, что страховая компания моего отца выплатила ей 800 марок. Я решила, что Элизабет одна должна получить деньги – макет она ведь тоже одна реставрировала. Так что мы обе были заняты ремонтом.

Дома тоже не произошло ничего сенсационного. Сольвейг и этой осенью не пошла в детский сад. Как сообщила Аннабель, девочка инстинктивно почувствовала, что воспитательница попалась абсолютно неквалифицированная.

– Я не хочу к воспитательнице, у которой нет детей! – инстинктивно выкрикнула она. А когда воспитательница сказала, что Сольвейг все же придется подстраиваться под других детей, Сольвейг бросилась на пол и завизжала: – Я не хочу быть подстроенным ребенком!

Аннабель жестоко укоряла себя, что попыталась втиснуть свою сверхинтеллигентную дочь в эту вонючую детсадовскую систему. Не для того она рожала своего ребенка, чтобы подбросить его на воспитание чужим теткам.

Отец говорит: по крайней мере, Аннабель не сможет помешать тому, что через два года Сольвейг пойдет в школу. Тогда Аннабель придется подыскать себе другое занятие, а не квохтать над дочерью. Потом отец забеспокоился обо мне – не нужно ли ему нажать на брата, чтобы тот определенно сказал, когда сможет взять меня на работу. Забавно, для моего отца Георг – все еще младший брат, которым надо руководить.

Я успокоила отца: я сейчас слишком занята, чтобы всерьез беспокоиться о работе. Ему не надо волноваться из-за меня. Он был рад.

13

В последнюю субботу октября, после двухмесячного ремонта, моя комната была готова. Каких трудов все это стоит, замечаешь только тогда, когда что-то не получается. А когда пол наконец идеально отлакирован, задаешься вопросом: а на что было потрачено столько времени? И все усилия забываются.

Пол безупречно блестел светлой бирюзой. Самым бесподобным был нарисованный по всему периметру узор. Я вырезала трафарет с классическим узором в виде вьющихся растений и валиком нанесла через него тончайший слой белого лака. Нужна была дьявольская аккуратность, чтобы лак не просочился под трафарет. Это гораздо труднее, чем кажется на первый взгляд. Сверху я еще раз покрыла узор бесцветным лаком. После этого мой пол смотрелся как ковер, но намного благороднее, поскольку ни у одного ковра такого блеска нет. Бенедикт согласился, что входить сюда можно только без обуви.

Стены тоже были бирюзовыми, тоном светлее.

Заднюю часть комнаты я отгородила ширмой высотой чуть ли не под потолок, сделанной мною из шести секций разной ширины, отчего вся ширма смотрелась как симметричный зигзаг. Это была идея Бенедикта. Я тоже считаю, что ширма должна выглядеть поставленной как бы случайно. Она была бирюзовой, в тон стенам. Изнутри повторялся узор пола, а снаружи я приклеила узкие зеркальные полосы – ничто так не увеличивает пространство маленькой комнаты, как зеркала. Взгляд в зеркало стал взглядом в будущее, ведь в зеркальных полосах отражалась моя люстра!

Не вся, конечно, иначе мы бы не смогли поместиться в кровати. Мы повесили только нижний ярус, с хрустальными молниями и синим в звездах шаром. Как знать, может, в один прекрасный день мы вскроем потолок и разберем крышу. Тогда можно будет повесить люстру целиком – но и сейчас все изумительно красиво.

Все уродливое исчезло из моей комнаты и было спрятано на полках за ширмой. Получилось семь рядов полок: наверху – высокие, в самом низу – высотой всего двадцать сантиметров, для всякой мелочи. Мне удалось разместить на небольшой площади массу уродливых предметов. Как говаривал наш профессор Зингер, безобразное, к сожалению, всегда сильнее красивого, поэтому его надо прятать.

Весь ремонт обошелся всего в семьсот марок, чем я также немало гордилась. Бенедикт заявил, что ни один рабочий не сделал бы лучше, а содрал бы не меньше десяти тысяч.

Мы перетащили нашу кровать из неотапливаемой игровой наверх, улеглись под люстрой и включили оду «К радости». «В круг единый, Божьи чада! Ваш Отец глядит на вас!»

14

Во время своего воскресного визита мадам Мерседес категорически отказывалась взглянуть на мою комнату. «Слишком болезненные воспоминания», – отмахивалась она. Однако Бенедикт насмешливо заявил: «Нечего прикидываться, ведь хочется посмотреть». И она отправилась наверх.

– Куда исчезли мои картины? – первым делом в ужасе воскликнула она. – Они придавали комнате художественную нотку.

– Все упаковано и лежит в кладовке.

Она посмотрела на люстру.

– А что стало с моим светильником?

Ее убогий плетеный абажур также был выдворен в кладовку. Бенедикт пару раз отфутболил его и слегка подпортил ему внешний вид. Но об этом – молчок.

Мерседес состроила такую гримасу, будто посетила могилу возлюбленного. Ни слова не говоря, глупая гусыня спустилась вниз.

За обедом она ни единым словом не упомянула об увиденном, а лишь без устали перечисляла плюсы и минусы фешенебельных курортов, где они с ненаглядным могли бы провести рождественские каникулы. Выдав нам исчерпывающую информацию, она вздохнула:

– К сожалению, об этом не может быть и речи. В этом году абсолютно необходимо мое присутствие на фирме под Рождество.

– Да? – заметил Бенедикт без всякого интереса. – Ну, тогда приведи этого чудо-мальчика к нам на рождественский ужин, чтобы мы с ним наконец познакомились. – Бенедикта тоже обидело пренебрежение Мерседес обновленной комнатой.

– Я же не могу привести его сюда, – ответила сестра.

– Но почему? – вмешалась Нора. – Твои друзья – это и мои друзья. Ты можешь пригласить его в любое время.

– Он не может прийти сюда, потому что его жена не подозревает о нашей связи.

– Твой поклонник женат? Я этого не знала, Меди! – изумилась Нора.

– Да знаешь ты это, – ответила Мерседес. – Он не может развестись, потому что у него больная жена.

– Но на Карибское море он тем не менее может с тобой поехать? – ехидно спросил Бенедикт.

– За границей его жене не удастся за нами шпионить.

– Да, да, это ты рассказывала, – поспешно поддакнула Нора. – Я помню.

– Если он женат, то ничем не рискует, регулярно делая тебе предложения, – сказала я деловым тоном.

У Мерседес был такой вид, словно она откусила лимон.

– Хочешь еще сливового компота? – спросила я также деловито.

Компота она не хотела и сразу же заспешила домой.

Мы с Бенедиктом немного поспали после обеда под нашей люстрой. Думаю, и во сне я продолжала торжествующе улыбаться!

Вечером позвонила Элизабет:

– С Хайгеном и фон Мюллером все получилось!

– Потрясающе! Поздравляю! Сколько ты там получаешь?

– Немного. Господин фон Мюллер говорит, что сотни девушек из хороших семей готовы приплатить, лишь бы иметь возможность познакомиться с его богатыми клиентами.

– Что-что?

– Я ему ответила, что мне не обязательно работать ежедневно по восемь часов для того, чтобы знакомиться с мужчинами.

Я сразу же представила себе, как Элизабет произнесла это – эффектно и твердо!

– Потом господин фон Мюллер задал мне вопрос: «Как вы представляете себе свою карьеру?» Он рассчитывал, что я буду такой дурой и выложу ему, когда собираюсь рожать. А это значило бы, что я собираюсь работать только временно и для фирмы невыгодно растить меня как специалиста. На что я ему ответила: «К тридцати годам я предполагаю дорасти до коммерческого директора».

– Правда?

– После этого он назначил мне самый большой оклад, который когда-либо получал начинающий дизайнер по интерьеру.

– Обалдеть!

– Самый большой оклад для начинающего дизайнера равняется минимальной зарплате продавщицы. Больше он не может платить, потому что все девушки-дизайнеры постоянно выскакивают замуж за клиентов!

Зарплата, что и говорить, разочаровывала.

– Зато ты сможешь по дешевке покупать шикарную мебель.

Правда, и тут возможности были ограничены: как работник фирмы Элизабет получала 25-процентную скидку, но только при покупке мебели на сумму, равняющуюся трем ее месячным окладам в год.

– Иначе любой зубной врач посылал бы свою ассистентку немного поработать бесплатно, чтобы дешево обставить свой дом.

И все-таки здорово, что Элизабет получила наконец работу. Работа в таком фешенебельном магазине – неплохое начало будущей карьеры.

– А вдрут тебя и вправду уведет какой-нибудь богатый клиент?

Своим обычным бесстрастным тоном Элизабет произнесла:

– Лучше бы у меня завелся собственный магазин. Тогда я смогла бы увести у господина фон Мюллера богатого клиента!

Когда я рассказала Норе, смотревшей рядом телевизор, включенный на полную громкость, об успехах Элизабет, та ответила, не отрывая взгляда от экрана:

– Меди считает: было бы логично, если бы ты взяла на себя половину платы за телефон.

– Разумеется. – Я ничуть не разозлилась. Напротив, если я участвую в плате за телефон, то могу потребовать, чтобы в телефонную книгу внесли и мое имя. Все очень просто! После этого я выложила еще один козырь. – Кстати, Бенедикту все равно нужен собственный телефон. Как только его комната будет отремонтирована, мы поставим наверх другой аппарат. – Ха-ха!

15

«Родина без друзей – это все равно что альбом без фотографий», – думала я блеклым ноябрьским днем, стоя на лестнице в комнате Бенедикта и сдирая шпателем синие и оранжевые планки с потолка. Они были приклеены так крепко, что отрывались только вместе со штукатуркой. Раньше я думала, что родина – это страна, где люди говорят на том же языке, что и ты. Теперь же мне казалось, что родина – это даже не город, а может, и не район. Она там, где твои друзья. Мне необходимо найти друзей. Но как? Когда по субботам мы с Бенедиктом где-нибудь ужинали, то ни с кем там не знакомились. Да это и не входило в наши планы – мы наслаждались обществом друг друга.

Так мне пришла в голову мысль поискать в телефонной книге приятельниц времен моего школьного детства. И я действительно нашла одну, Марион Дросте.

Марион вспомнила меня и тут же рассказала, что совсем недавно влюбилась и ей отвечают взаимностью. С трогательными деталями она поведала об их первой с Хорстом прогулке. Заодно я узнала, что Марион – ассистентка в фирме по маркетингу. Из нашего бывшего класса она ни с кем не общается. Интересные люди отсюда уехали – она бы и сама смоталась, если бы в ее жизни не появился Хорст. Неинтересные личности скорее всего скрылись в браках под новыми фамилиями. Одна лишь Лидия Бауернфайнд, эта задавака, вечно рвавшаяся в первые ученицы, живет на прежнем месте. Конечно, одна. Мы с Марион решили непременно встретиться, пригласив наших мужчин. Только сейчас у нее абсолютно нет времени, потому что ее Хорст завел собственное дело по маркетингу и она ведет у него бухгалтерию. Но рано или поздно мы обязательно созвонимся и договоримся о встрече.

У скуки свои законы. Хотя я в школе тоже терпеть не могла Лидию Бауернфайнд, позвонила и ей. Может, она почувствовала, что я позвонила ей только от скуки. Она тотчас выдала мне свой безукоризненный послужной список. Она была кандидатом химических наук, работала на кафедре в университете. Вскоре закончит докторскую диссертацию, ее профессор уже заждался. Когда я рассказала ей, что стала дизайнером по интерьеру и в данный момент перестраиваю наш дом, Лидия заявила:

– Я полностью занята своими исследованиями и преподаванием.

Лидия не задала никаких вопросов о Бенедикте, из чего стало ясно, что в этой области ей похвастаться нечем. В конце концов я произнесла:

– Тогда желаю тебе дальнейших успехов.

– А я тебе дальнейшего счастья, – и тут же повесила трубку.

Да, счастья я и сама себе желала. А в жизни без любви не бывает счастья.

Бенедикт пытался помочь мне познакомиться с новыми людьми. Он предложил пойти куда-нибудь поужинать с его коллегой Герхардом Крифтом, приехавшим сюда год назад. Тот придумал посетить знаменитый театральный кабачок «Адорно». Бенедикт и Герхард должны были прийти туда прямо с работы, но не раньше восьми. Я отправилась в город на автобусе сразу после обеда, чтобы хоть немного отдохнуть от ремонта. Купила себе лак для ногтей, посмотрела зимние пальто и уже в семь была в «Адорно». Я без боязни хожу одна в такие заведения.

«Адорно» производил уютное и добропорядочное впечатление: стены наполовину обиты деревом, наполовину оклеены пожелтевшими от никотина обоями и украшены картинами, автор которых был явно в приятельских отношениях с хозяином – только по дружбе можно повесить на стены такое. Все столики были на шестерых. Когда я вошла, за каждым сидели по два-три человека. Я незаметно пригляделась, куда бы мне сесть, и решила подсесть к двум женщинам. «Четыре свободных места заняты для их друзей», – ответили они. Тем лучше, значит я могу сесть к мужчинам. Но за соседним столиком у мужчин места тоже были заняты для друзей. За следующим – то же самое. Я переходила от стола к столу – все свободные стулья были заняты… а на двух столиках, где вообще никто не сидел, стояла табличка «заказано».

Я в растерянности застыла перед стойкой. Официант заявил, что я мешаю и что ждать можно в углу. Я встала в угол. Минут через десять ушли двое мужчин, очевидно, отчаявшись дождаться своих друзей. Прекрасно. Не успела я сесть, как ко мне, не спрашивая, бесцеремонно подсели двое парней примерно моего возраста. Рискнуть и заговорить с ними? Я дружелюбно, но не назойливо посмотрела на них. Они сидели молча. Вдруг один сказал: «Сзади». Второй тут же встал – и оба пересели за другой, как раз освободившийся столик. Наверное, им надо было поговорить о чем-то личном.

Вскоре подошел неприятный тип, показал на стул напротив и спросил, свободен ли он. В другой ситуации я бы не воскликнула с такой горячностью: «Да, пожалуйста!», но мне было неприятно сидеть одной за столом для шестерых. Однако тип всего лишь забрал стул и сел к двум женщинам. Наверное, их знакомый.

Потом подошел явный «яппи [Принятое в Америке название преуспевающих молодых людей.]«. Он молча взял еще один стул. Меня потихоньку начала охватывать паника – в чем дело? Может, у меня испачкано лицо? Птичка на голову накакала? Пахну потом? Или дурной запах изо рта? Я пошла в туалет, но ничего похожего не обнаружила. Вскоре пришла парочка и в нерешительности остановилась у моего столика. Я мысленно заклинала их принести еще один стул и сесть ко мне, но они забрали мой последний пустой стул и устроились за столиком с табличкой «заказано». Я осталась одна на единственном стуле за столиком для шестерых.

Когда наконец в половине девятого пришли Бенедикт с Герхардом, я почти не решалась смотреть на них и чувствовала себя прокаженной. Оба принесли себе по стулу от «заказанного» стола. От Бенедикта, конечно, не укрылась моя подавленность, и мне пришлось рассказать о случившемся.

Герхард Крифт рассмеялся:

– Это мне знакомо. Тут так принято. В этом городе никто никогда не заговорит с сидящим в одиночку чужаком.

– Но почему?

– Люди здесь считают: если ты пошел один в пивную, значит, у тебя нет друзей. А если у тебя нет друзей, ты изгой. Здесь все хотят быть в обойме.

– Я не хотела целый час держать занятыми стулья, не зная, когда вы придете…

– Тебе надо было занять хотя бы два места, а еще лучше – четыре. Тогда все бы поняли, что ты не ищешь знакомств. С тобой все равно никто не заговорит, но стулья бы не забирали.

– А если и вправду хочешь с кем-нибудь познакомиться?

– Ты не можешь одна пойти в пивную. То есть ты, конечно, можешь, но тогда одна и развлекайся. Тут прямо как в аристократическом салоне прошлого века – нужно, чтобы тебя кто-нибудь представил и поручился, что с тобой можно говорить, не повредив своему реноме. Здесь, в провинции, очень заботятся о своей чести. – Герхард, учившийся в Кельне, где, по его словам, все жизнерадостны и общительны, от всего сердца ругал Франкфурт. Когда из динамиков в четвертый раз во всю мощь загремел шлягер «Нью-Йорк, Нью-Йорк» Синатры, он с мрачным видом проговорил: – Я больше не могу это слушать. Его тут повсюду заводят.

Я подумала: «Даже если этот городок такой паршивый, мне хорошо там, где рядом Бенедикт». Но я одна и больше никуда не пойду. Да мне это и не надо.

Мое желание обрести друзей через несколько дней исчезло. Я пошла забирать из ремонта туфли Бенедикта и вдруг увидела на другой стороне улицы – кого бы вы думали? – Лидию Бауернфайнд. Я ее сразу узнала, хотя не видела десять лет. Я подняла руку и уже хотела ее окликнуть, но тут увидела в ее руках лаковый бумажный пакет от Ива Сен-Лорана. Представьте себе! А я шла с пластиковой сумкой из дешевого супермаркета. На моем пакете была надпись, что супермаркет в знак поддержки исчезающих животных не торгует больше черепаховым супом – какая мне разница! Ее благородный бумажный пакет переплюнул мой даже по части экологии. Я опустила руку и, словно что-то вспомнив, заспешила в обратном направлении.

Придя домой и вновь забравшись на стремянку, я спросила себя, как эта задавака, даже не имея друга, заполучила пакет от Ива Сен-Лорана?.. Наверное, купила себе там какой-нибудь шарфик или мещанскую юбку в складочку. Уж точно не шикарное вечернее платье. А вдруг? Конечно, купить можно все… кроме счастья.

Я спустилась со стремянки, пошла в ванную и посмотрела на себя в зеркале: волосы серые от пыли, вид как у уборщицы. У меня промелькнула мысль: достаточно ли быть счастливой, чтобы конкурировать с пакетом от Ива Сен-Лорана?

Я решила как следует побаловать себя и приняла ванну. С двойной порцией хвойной пены.

16

Недели ремонта стерлись из моей памяти. Кульминацией ноября стал день рождения Бенедикта. Поскольку черный – его любимый цвет, я подарила ему двадцать девять черных пакетиков – по числу прожитых лет, и в каждом – только черные вещи: черный карандаш, черные скрепки, тонкие сигары в черной жестяной коробке, банка искусственной черной икры, лакричные конфеты, одноразовая зажигалка, черные носки, черные трусики, черный носовой платок, расческа… и главный подарок – потрясающая ручка! Я не один день потратила на покупки и упаковку, и это себя оправдало. Бенедикт в восторге!

Вечером Бенедикт пригласил меня и своих коллег в кафе неподалеку от их офиса. Дядю он не приглашал. Сотрудники объяснили, что шеф ходит только на круглые даты. Но Анжела никогда не отказывалась, что не слишком обрадовало гостей: при ней нельзя критиковать начальство. Бенедикт спросил Анжелу, не желает ли она прийти с другом, но та ответила, что он в командировке. Герхард был один, Детлеф Якоби пообещал привести подругу, а господин Вельтье торжественно объявил, что приведет Санди. «Мы любим друг друга больше, чем когда-либо», – похвастался он. «Больше» нужно было понимать и в смысле количества.

Чтобы не сидеть одной в кафе, я из осторожности пришла на полчаса позже. Все были уже в сборе, кроме Санди. Я знала по дню рождения Анжелы всех, кроме подруги Детлефа Тани. У Тани были короткие темные волосы, дорогая укладка, широкий нос, который не слишком выделялся, потому что рот был тоже широкий. Она была не красива, но, бесспорно, в ней была изюминка. Детлеф представил Таню как «банкиршу-карьеристку».

Было очень весело, пока Таня не спросила господина Вельтье:

– Скажите, а что делает восемнадцатилетняя девушка с мужчиной вашего возраста?

– Рехнулась? – зашипел на нее Детлеф.

– Попробуйте отгадать. Одна попытка, – ухмыльнулся господин Вельтье. – Знаете, женщины похожи на овощи. Молодые и свежие лучше, чем старые и дряблые. Женщины тоже ведь предпочитают абрикосы кураге.

– Почему же тогда ваша подруга довольствуется вялой морковкой?

– Прекрати, Таня, – опять зашипел Детлеф.

Господин Вельтье ответил абсолютно невозмутимо:

– Вы как банкирша могли бы догадаться! Нынешним девушкам подавай не только одно, но и другое. – Он потер перед Таниным носом пальцами, словно считал купюры. – Я могу подарить этой девчонке жизнь, которую ей не предоставит ни один сопливый мальчишка. Санди может позволить себе такие шмотки, какие и не снятся другим девицам в ее возрасте. Кроме того, я оплачиваю ее квартиру. Тоже кое-чего стоит.

– Понимаю, – кивнула Таня, – за стоимость однокомнатной квартиры вы купили себе личную проститутку. Это дешево. Вы же не собираетесь жениться на Санди или как?

Господин Вельтье поскучнел:

– Послушайте. Один раз я уже женился, второй раз этой глупости не сделаю. Я же не могу позволить себе развод! Раньше мужчины были такими идиотами, что заключали кабальные брачные контракты. От каждой заработанной мною марки моя жена получила бы половину. Что я, псих?! Но в будущем году мой сын заканчивает школу, и тогда жене придется подыскать себе работу. Если я буду оплачивать учебу сына, то не смогу кормить еще и ее. Придется перекрыть денежный кран. – Он сделал жест, заставляющий гадать, то ли он денежный кран, то ли горло супруге перекрыл.

– Тогда я тем более не понимаю, почему вы содержите свою приятельницу, причем совершенно добровольно?

– Родители Санди – мещане. И к тому же католики. Только когда она пригрозила, что не станет получать аттестат зрелости, ей разрешили уехать из дома и не лишили финансовой поддержки. Официально считается, что она живет в квартире одна – чтобы ее родители не имели неприятностей с папой римским. Родители не желают понимать, что и для нее выгоднее, чтобы я не разводился.

– Вы хотите содержать Санди до конца своей жизни?

– Я же не сошел с ума! – воскликнул господин Вельтье. – Я не имею ничего против того, чтобы женщины работали. Конечно, в разумных пределах. А чтобы женщина была всего лишь бесплатным приложением к мебели – этого мне больше не надо.

Атмосфера накалилась. Бенедикт произнес:

– Давайте выпьем за то, чтобы каждый мог быть счастлив на свой манер.

Тут вмешалась Анжела и сказала, что Таня смотрит на вещи слишком узко. Лично у нее тоже были друзья гораздо старше, но в душе остававшиеся мальчишками, а совсем молодые приятели, с другой стороны, казались уставшими от жизни развалинами.

Мне в первую очередь показалось невероятным то большое количество друзей, на которое намекала Анжела.

Детлеф грустно заметил Анжеле:

– Таня потому так агрессивна, что я недостаточно зарабатываю.

Спор вспыхнул с новой силой. Таня заявила, что ей абсолютно безразлично, сколько зарабатывает Детлеф – она все равно ничего с этого не имеет. Но она не собирается после восьмичасового «хобби» в банке вечерами еще работать уборщицей. А Детлеф, если быть до конца честным, зарабатывает достаточно, чтобы оплатить услуги прачечной и не обременять ее стиркой.

Анжела пояснила, что нет смысла сдавать рубашки в прачечную: их там гладит машина, от чего на воротничках остаются морщины и пузыри.

– В прачечной рубашки гладят вручную, – парировала Таня.

Анжела со вздохом ответила, что с большим удовольствием гладила бы рубашки, а не вкалывала целый день на фирме. Но это, к сожалению, невозможно, потому что другой такой дешевой работницы папа нигде не найдет.