Текст книги "Долина забвения"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 42 страниц)

– Свой паспорт я тебе отдам. Но ребенку, который путешествует с матерью, паспорт не нужен.

– Агент, который занимается бронированием кают, сказал мне, что паспорта необходимо иметь всем пассажирам – мужчинам, женщинам и детям. Если у Вайолет нет паспорта, в этом нет ничего страшного – достаточно показать в консульстве ее свидетельство о рождении, и ей быстро сделают паспорт. У нее же есть свидетельство, правда?

– Конечно! Оно лежит у меня прямо здесь.

Я слышала, как заскрипели ножки стула, как звякнул ключ, как со скрипом выдвинулся ящик стола.

– Где же оно?! – воскликнула мать.

– Когда ты в последний раз его видела?

– Оно мне еще ни разу не требовалось. Но все важные для меня документы всегда хранились тут, под замком.

Она выругалась, начала выдвигать другие ящики и с грохотом задвигать обратно.

– Успокойся, – произнес он. – Через консульство легко получить другое свидетельство.

Я не смогла расслышать, что ответила мать. Она что-то бормотала себе под нос: что-то про порядок в кабинете, что она никогда не перекладывала вещи с места на место…

– Ты сходишь с ума, Лулу, – мягко заметил Фэруэтер. – Иди сюда. Мы довольно легко можем разрешить этот вопрос.

Она снова что-то пробормотала, но все, что я смогла расслышать, – слово «украли».

– Ладно тебе, Лу, дорогая, ну рассуди сама: с чего бы кому-то красть свидетельство о рождении Вайолет? Это бессмысленно. Выбрось это из головы. Завтра же утром я могу достать ей в консульстве и сертификат, и паспорт. Какое имя вписано у нее в сертификате? Это все, что мне нужно знать.

Я слышала, как она произнесла: «Таннер», «муж» и «американец».

– Замужем? – произнес Фэруэтер. – Я знаю, что ты любила его и что вы жили вместе. Но ради Вайолет ты, очевидно, пошла на крайние меры. Впрочем, рад это слышать. Это означает, что она – американка по происхождению, законный гражданин страны. Подумать только, насколько бы все осложнилось, если бы ты внесла в свидетельство имя ее настоящего отца, китайца!

Меня уязвили его слова. Почему этот мерзкий человек так много обо мне знает?

Вечером Фэруэтер вернулся с удрученным видом. Они с матерью прошли в кабинет, а я, как обычно, спряталась на стороне Бульвара. Днем я уже позаботилась о том, чтобы чуть приоткрыть двери и оставить небольшую щель между портьерами.

– У них нет записи о рождении Вайолет, – сказал он.

– Но это невозможно. Ты уверен, что сообщил им верное имя?

Она порывисто черкнула что-то на листке бумаги и передала ему.

– Да, именно это имя я и сообщил, точно по буквам, как ты и написала. У них нет записи о рождении Вайолет и вообще нет сведений о том, что кто-то родился у Лулу Минтерн. Я тщательно все проверил.

– Как глупо… – пробормотала мать. – Мы использовали на свидетельстве о браке и о рождении мое настоящее имя, Лукреция. Я сейчас напишу.

– Лукреция! Должен признаться, это имя тебе не подходит. Что еще ты от меня скрыла? Еще одного мужа? Другие имена, по которым я могу выяснить детали твоего прошлого?

– Это абсурд! Я сейчас же отправлюсь к ним и сама добуду свидетельство.

– Лулу, дорогая, тебе нет смысла туда ехать. Скорее всего, они просто потеряли коробку с записями, и никакие сотрясания кулаками не помогут им откопать ее в архивах до твоего отъезда из Шанхая.

– Если мы не достанем ей паспорт, – сказала мать, – мы никуда не поедем. Нам просто нужно будет подождать.

Она будет ждать меня! Она любит меня! Я обрела доказательство, которого у меня не было раньше.

– Я так и думал, что ты это скажешь, поэтому у меня есть своевременное решение. Я нашел одного высокопоставленного чиновника, настоящую большую шишку, который согласился помочь. Я не могу сказать, кто это, настолько у него высокое положение. Но однажды я оказал ему услугу, которую держал ото всех в тайне в течение многих лет – неблагоразумный поступок, связанный с сыном человека, чье имя ты тоже знаешь: для многих он что-то вроде китайского небожителя. Так что мы с этой шишкой большие друзья. Он заверил меня, что может обеспечить все необходимые документы для того, чтобы Вайолет могла выехать в Штаты. Мне только требуется сказать, что я ее отец.

Я чуть не закричала от отвращения.

Мать рассмеялась:

– Как хорошо, что это неправда!

– Почему ты оскорбляешь спасителя своей дочери? Я столько сил потратил, чтобы вам помочь.

– А я все жду, когда ты мне расскажешь, как планируешь достать документы и что хочешь взамен за свое фальшивое отцовство. Я не думаю, что наша внезапная страсть той ночью окажется для тебя достаточной компенсацией.

– Возможно, мне будет достаточно еще одной такой ночи? Я не планирую получить с этого выгоду. Деньги, что мне понадобятся, пойдут только на необходимые выплаты.

– Кстати, раз уж мы решили говорить начистоту, как тебя зовут по-настоящему? Какое имя ты дашь Вайолет?

– Представь себе, моя фамилия действительно Фэруэтер. Меня зовут Артур Фэруэтер. Я сам шутил над собой, пока этого не стали делать остальные.

Мой фальшивый отец рассказал о своем плане. Мать отдаст ему деньги за аренду двух кают на корабле и компенсирует расходы на чиновника. Утром он привезет билеты и свозит меня в консульство. После обеда она отправит багаж на корабль и пораньше взойдет на борт, чтобы в их каюты не заселились незаконные пассажиры. Фэруэтер казался слишком беззаботным, слишком умелым лжецом, чтобы говорить правду. Ему нужны были деньги.

– Ты сомневаешься в том, что я смогу все это провернуть?

– Почему мне нельзя поехать в консульство, я же ее мать?

– Прости за прямоту, дорогая моя Лулу, но американское правительство не хочет показывать новым китайским властям, что оно оказывает особые услуги тем, кто содержит заведения для увеселения плоти. Все вокруг внезапно стали непримиримыми моралистами. А ты слишком известна… печально известна. Я не думаю, что мой друг-чиновник согласится подвергнуть опасности свое положение. Вайолет зарегистрируют под моим именем, и я скажу, что ее мать – моя покойная жена Камилла, да, у меня была жена, но я не хочу сейчас о ней говорить. Как только мы получим и свидетельство о рождении, и паспорт, мы вместе с Вайолет поднимемся на борт судна как счастливая семья, отец и дочь, и благополучно встретимся с тобой. Почему ты хмуришься? Разумеется, дорогая, я отправляюсь с тобой! Иначе зачем бы мне прилагать столько усилий? Неужели ты все еще не веришь в мою искреннюю любовь и в то, что я хочу быть с тобой вечно?

Последовало долгое молчание – наверное, они целовались. Почему она ему так безоговорочно верит? Неужели несколько поцелуев так быстро затуманивают ее разум? Неужели она представит этого жулика своему сыну и назовет его «любящим отцом сестры»?

– Мы с Вайолет будем в одной каюте, – наконец произнесла мать, – а ты в другой – из уважения к покойной миссис Фэруэтер и к моей «печальной известности», как ты выразился.

– Ты хочешь, чтобы я ухаживал за тобой всю дорогу до Сан-Франциско, да?

Ответа не последовало. Без сомнения, они снова целовались.

– Давай наконец покончим с этим делом, – произнесла мать. – Что я буду тебе должна за такое проявление твоей любви?

– Все очень просто. Стоимость кают, вознаграждение для чиновника и еще сумма взятки – если ему понадобится кого-то подкупить. Влияние такого рода не обходится дешево и не бывает честным. Когда ты увидишь сумму, то можешь подумать, что каюты инкрустированы золотом. Довольно приличная сумма, и ее нужно выплатить по старому стандарту: в мексиканских серебряных долларах. Потому что никто не знает, сколько продержится текущий курс.

Снова последовала тишина. Мать выругалась. Фэруэтер опять принялся объяснять все детали. Она довольно прямо спросила его, какой процент от этой суммы он возьмет себе, на что он оскорбленно вскинулся – как смеет она быть такой неблагодарной после всего, что он для нее сделал? Он не только задействовал все свои связи, но и собирался покинуть Шанхай без гроша в кармане. В течение двух недель ему должны были выплатить крупную сумму. Но ради нее он бросит и деньги, и неоплаченные счета – а из-за этого вряд ли он сможет когда-нибудь снова показаться в Шанхае. Это ли не доказательство того, как сильно он ее любит?

И снова тишина. Я очень опасалась, что она поддастся его лжи.

– Как только мы попадем на борт, – сказала она наконец, – я продемонстрирую тебе свою благодарность. Но если ты обманешь меня – моя месть будет безграничной.

На следующее утро у нас с ней вышел спор из-за этого никудышного плана. Мать уже оделась в дорожный костюм: васильково-голубую юбку с длинным жакетом. Шляпка, туфли и перчатки были из лайковой кожи кремового оттенка. Она выглядела так, будто мы готовились отправиться на скачки. Мне предстояло одеться в нелепую матроску и юбку, которые прислал Фэруэтер. Он сказал, что в этом наряде я буду выглядеть как патриотичная американка и это поможет загасить в зародыше все сомнения о моем иностранном происхождении. Я же была уверена, что он хотел нарядить меня в эти обноски, чтобы поиздеваться.

– Я ему не верю, – сказала я, пока Золотая Голубка помогала мне с одеждой. Я изложила свои аргументы. Хоть кто-нибудь справлялся в консульстве, правду ли сказал Фэруэтер? Может, мое свидетельство о рождении спокойно лежит там? И кто эта «важная шишка», с которой, как было сказано, он знаком? Единственное, из-за чего он всем этим занялся, – деньги. Как мама может быть уверена, что он не сбежит с деньгами?

– Ты и правда думаешь, что я сама не задавала ей все эти вопросы снова и снова?

Золотая Голубка выглядела раздосадованной. Но я заметила, как мечется ее взгляд, будто выискивая опасность. Она была напугана. Она сомневалась.

– Я все проверила, – ответила она быстро. – Выискивала все возможные лазейки.

Она начала так же быстро и бессвязно рассказывать о своих подозрениях. Треснувшее Яйцо послал людей проверить, настоящие ли билеты. Они оказались настоящими. Тот, кто забронировал каюты, планировал получить за это дело двойную цену – но не тройную, как сказал Фэруэтер. Обычная для него жадность. Но ее можно простить, потому что билеты он все-таки раздобыл. Золотая Голубка подтвердила мне, что паспорта действительно нужны для плавания. И она лично отправилась в консульство, чтобы узнать о том, есть ли у них записи о моем рождении и можно ли найти свидетельство. К сожалению, такую информацию они могут предоставить только американским родителям ребенка.

– С чего бы Фэруэтеру идти на такие сложности? – спросила мать и секунду спустя сама же ответила: – Он играет в свою любимую игру – дергает за ниточки, перебирает их одну за другой. Что думаешь, Золотая Голубка? Стоит мне ему доверять?

– В любви – никогда, – ответила она. – Но если он придет сюда с билетами – это признак того, что он и правда может выполнить свое обещание. Если он их не принесет, тогда Треснувшее Яйцо вернет нам твои деньги. Вместе с кусочком его носа.

– Но почему нам нужно уезжать прямо сейчас? – снова воскликнула я. – Если бы мы немного подождали, нам не пришлось бы надеяться на его помощь! Все ради Тедди! Ради Тедди мне придется притворяться, что Фэруэтер – мой отец! Ради Тедди мне нужно бросить Карлотту и пережить разрыв сердца!

– Вайолет, не нужно истерики. Мы делаем это ради всех нас.

Мама беспокойно сжимала руки в перчатках – она тоже нервничала.

– Если мы не достанем тебе документы, то решение будет неизменным: мы никуда не поедем, пока их не получим.

От одной из перчаток отлетела пуговка. Мать стянула их и бросила на стол.

– Но почему нам нужно так спешить именно сейчас? Тедди ведь все равно будет в Сан-Франциско.

Мать повернулась ко мне спиной:

– Шанхай меняется. И здесь для нас может больше не найтись места. А в Сан-Франциско мы сможем начать все заново.

Я молилась, чтобы Фэруэтер не пришел. Пусть бы он скрылся с деньгами и тем самым доказал свою гнилую натуру. Но он появился, как и обещал, ровно в девять, когда мы с Золотой Голубкой были в кабинете матери. Он сел и протянул ей конверт.

Она нахмурилась.

– Это билет только на одну каюту и одно место.

– Лулу, дорогая, ты что, все еще мне не доверяешь? Если бы у тебя были оба билета, как бы мы с моей дочерью Вайолет позже взошли на борт судна? – он вытащил другой билет из нагрудного кармана и показал ей.

– Тебе просто нужно будет постучать в дверь моей каюты, чтобы убедиться, что твой покорный слуга и твоя дочь находятся там.

Он встал и надел шляпу:

– Нам с Вайолет лучше поторопиться в консульство, иначе все мои усилия пропадут.

Все происходило слишком быстро. Я пристально посмотрела на мать. «Не разрешай ему увезти меня!» – хотелось закричать мне. Она посмотрела на меня со смирением во взгляде. Сердце у меня билось так сильно, что закружилась голова. Я подхватила на руки Карлотту, которая спала под письменным столом, и начала всхлипывать, вытирая слезы о ее пушистую шубку. Слуга унес мой саквояж.

– А обо мне ты не поплачешь? – произнесла Золотая Голубка. Но я даже не задумывалась о том, что она не едет с нами. Конечно же, она не едет. Они с матерью были как сестры, а для меня она была как родная тетя. Я подошла к ней, крепко обняла и поблагодарила за заботу. Я не могла себе представить, что больше ее не увижу. Точно не в ближайшее время, а может, и никогда.

– Ты приедешь в Сан-Франциско? – спросила я сквозь слезы.

– У меня нет никакого желания туда ехать. Так что лучше ты возвращайся в Шанхай, чтобы меня повидать.

Золотая Голубка вместе со мной и матерью спустилась по лестнице. Я так сильно прижала к себе Карлотту, что она начала вырываться. У ворот уже собрались все куртизанки и их наставницы, чтобы проводить нас. Я поблагодарила Треснувшее Яйцо за то, что он берег меня. Он улыбнулся, но в глазах у него затаилась грусть. Маленький Океан, которая любила Карлотту, тоже стояла рядом. Я прижалась лицом к шерсти Карлотты: «Прости! Прости!» – и пообещала, что всегда буду любить ее и что однажды вернусь за ней. Но в глубине души я понимала, что, скорее всего, больше никогда ее не увижу. Маленький Океан протянула руки, и Карлотта перешла к ней. Она не выказала никакого огорчения от всего происходящего, и это меня ранило. Но когда мы с матерью пошли к воротам, я услышала вопли Карлотты. Оглянувшись, я увидела, как кошка извивалась в руках девочки, пытаясь вырваться и побежать за мной. Мать обхватила меня за талию и твердо потянула вперед. Ворота открылись, и красавицы прокричали нам вслед:

– Возвращайтесь!

– Не забывайте нас!

– Не толстейте!

– Привезите мне в подарок счастливую звезду!

– Вы задержитесь ненадолго, – заверила меня мать. Но я видела, как у нее на лбу появилась беспокойная морщинка. Мать погладила меня по щеке, – Я попрошу Треснувшее Яйцо подежурить у консульства, чтобы он сразу сообщил мне, когда ты получишь паспорт. Я не взойду на борт, пока не получу от него сообщение. Ты и Фэруэтер отправитесь прямо на корабль, и мы встретимся на корме и будем стоять рядом, когда корабль отплывет.

– Мама… – начала я.

– Я не уеду, пока тебя не будет со мной рядом, – сказала она решительно. – Обещаю!

Она поцеловала меня в лоб:

– Не волнуйся.

Фэруэтер отвел меня к экипажу. Я повернулась и увидела, что мать машет мне рукой. Брови у нее все так же были нахмурены.

– В пять часов на корме корабля! – крикнула она.

Когда ее голос стих за спиной, я все еще слышала горестный вой Карлотты.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДОМ СПОКОЙСТВИЯ

Шанхай, 1912 год

Вайолет – Виви – Зизи

Выйдя из экипажа, я увидела ворота перед большим домом, а на них дощечку с китайскими иероглифами: «Дом спокойствия». Я огляделась по сторонам, выискивая на улице здание с американским флагом.

– Мы приехали не в то место, – сказала я Фэруэтеру.

Он удивленно посмотрел на меня и спросил кучера, по верному ли адресу мы приехали. Кучер подтвердил, что в точности выполнил указания. Фэруэтер подозвал к экипажу двух женщин, стоящих у ворот. Они, улыбаясь, с готовностью подошли к нам. Одна из них обратилась ко мне:

– На улице слишком холодно, сестренка. Давай, скорей проходи в дом, там ты сможешь согреться.

Я даже не успела ответить – женщины подхватили меня под руки и потащили вперед. Я пыталась упираться, объясняла, что мы собирались идти в американское консульство, но женщины меня не отпускали. Когда я повернулась, чтобы попросить Фэруэтера забрать меня отсюда, я увидела только клубящуюся на дороге, мерцающую в свете солнца пыль и быстро удаляющийся экипаж. Ублюдок! Я была права! Он просто обманул меня! Но прежде, чем я успела сообразить, что делать дальше, женщины крепче сжали мне руки и потащили к дому с еще большим усердием. Я кричала и вырывалась, пытаясь привлечь внимание всех, кто был рядом – людей на дороге, привратника, служанок и слуг, я грозила им, что если они меня не послушаются, моя мать засудит их за похищение ребенка. Но они просто равнодушно смотрели на меня. Почему они меня не слушались?! Как смеют они так относиться к иностранке!

В вестибюле на стенах висели большие красные плакаты: «Добро пожаловать, младшая сестренка Мими!» Иероглифы в имени «Мими» были те же, что использовались в имени матери и обозначали «тайный». Я подбежала к плакатам и сорвала их со стен. Сердце бешено билось, от паники перехватило дыхание.

– Я иностранка! – пропищала я на китайском. – Вам не позволено так со мной обращаться…

Куртизанки и юные служанки удивленно уставились на меня.

– Как странно, что она говорит по-китайски, – прошептала одна из служанок.

– Черт бы вас всех побрал! – прокричала я на английском. Мозг лихорадочно работал, мысли беспорядочно метались в голове, но руки и ноги ослабели. Что происходит? Я должна сообщить маме, где я. Мне нужен экипаж. Нужно дать знать о происшедшем в полицию, и как можно быстрее.

– Я дам тебе пять долларов, если ты отвезешь меня в «Тайный нефритовый путь», – сказала я одному из слуг. Но мгновение спустя осознала, что у меня нет денег, и мне стало еще неуютнее от собственной беспомощности. Я решила, что они будут держать меня тут до пяти часов, до того времени, когда корабль покинет порт.

Одна служанка прошептала другой:

– Мне казалось, что у девственницы-куртизанки из первоклассного цветочного дома должна быть одежда получше, а не грязные обноски янки.

– Я не девственница-куртизанка! – крикнула я.

Ко мне вразвалку подошла грузная женщина низкого роста, и по настороженным взглядам окружающих я поняла, что это мадам. У нее было широкое, болезненно-бледное лицо, глаза черные, как у ворона, а пряди волос на висках она убрала назад и завязала так туго, что они натянули кожу и глаза вытянулись, напоминая кошачьи. Безгубым ртом она торжественно произнесла:

– Добро пожаловать в «Дом спокойствия»!

Это было сказано с гордостью, но я только усмехнулась. «Дом спокойствия»! Мать говорила, что только заведения низшего класса используют такие напыщенные имена, чтобы возбудить в клиентах ложные ожидания. Где в таких домах спокойствие? Все вокруг выглядели напуганными. Зал был обставлен в западном стиле, но мебель выглядела дешевой и вульгарной, а портьеры – слишком короткими. Все предметы интерьера лишь подражали искусству, от которого они были безнадежно далеки. Ошибиться было сложно: «Дом спокойствия» – всего лишь бордель с падающей репутацией.

– Моя мать – очень влиятельная американка! – сказала я мадам. – Если вы сейчас же меня не отпустите, она подаст на вас в американский суд и ваш бордель закроют навсегда!

– Да, мы все знаем твою мать, Лулу Мими. Очень влиятельная женщина.

Мадам кивком подозвала шестерых куртизанок, чтобы они меня поприветствовали. Они были одеты в платья ярко-розового и зеленого цвета, будто на дворе все еще был «Праздник весны».^[15] Четверым из них можно было дать семнадцать или восемнадцать лет, а две другие были постарше – они выглядели по меньшей мере на двадцать пять лет. Девочка-служанка лет десяти принесла горячие полотенца и чашу с розовой водой. Я оттолкнула их, и фарфоровая чаша разбилась о плитку пола со звоном тысяч крохотных колокольчиков. Собирая осколки, испуганная служанка непрерывно извинялась перед мадам, но старуха ничего не сказала, не заверила ее, что разбившаяся чаша не ее вина. Более взрослая служанка подала мне чашку с настоем османтуса. И хотя мне очень хотелось пить, я взяла чашку и бросила ее в сторону плакатов с моим именем. Размазанные иероглифы растеклись черными слезами.

Мадам снисходительно мне улыбнулась:

– Ай! Что за характер!

Она сделала знак куртизанкам, и они все по очереди вместе со своими наставницами вежливо поблагодарили меня за то, что я вошла в их дом и добавила ему уважения. Но выглядели они не очень-то радушно. Потом мадам взяла меня за локоть, чтобы подвести к столу, но я выдернула руку.

– Не трогай меня!

– Тише, тише, – успокаивающе произнесла мадам. – Скоро ты здесь освоишься. Называй меня Матушкой – и я буду относиться к тебе как к своей дочери.

– Дешевая шлюха!

Она перестала улыбаться и повернулась к десяти блюдам с деликатесами, расставленным на чайном столике.

– Мы будем вскармливать тебя долгие годы… – начала она бесконечный поток неискренних слов.

Я увидела среди блюд маленькие булочки с мясом и решила, что еду стоит пощадить. Служанка налила в небольшую чашку вино и поставила ее на столик. Я взяла палочки и потянулась к булочке. Мадам постучала своими палочками по моим и помотала головой:

– Перед угощением ты должна выпить вино. Это особый сорт.

Я быстро проглотила вонючую жидкость и снова потянулась к булочке. Мадам хлопнула два раза в ладоши и махнула рукой, после чего еду начали уносить. Я решила, что она хочет, чтобы я поела в другой комнате. Но она повернулась ко мне и, все еще улыбаясь, заметила:

– Я вложила в тебя крупную сумму. Будешь ли ты прилагать все усилия, чтобы не стать бесполезной нахлебницей?

Я хмуро посмотрела на нее, но не успела снова обозвать, как она замахнулась и ударила меня кулаком по лицу. Удар пришелся рядом с ухом. Мне казалось, что он был такой силы, что у меня чуть голову не оторвало. В ушах звенело, глаза наполнились слезами. Меня никогда в жизни не били.

Лицо женщины расплывалось, а ее крики, казалось, доносились откуда-то издалека. Одно ухо оглохло. Она снова ударила меня по лицу, и на глаза вновь навернулись жгучие слезы.

– Ты поняла? – услышала я далекий голос. Не успела я собраться с силами, чтобы ответить, как она снова начала меня бить. Я бросилась к ней и ударила бы ее тоже, но слуги оттащили меня.

Женщина продолжала наносить мне пощечины. Она вцепилась мне в волосы и откинула мне голову.

– Я выбью из тебя всю дурь, паршивка, и не успокоюсь даже после твоей смерти.

Потом она отпустила волосы и толкнула меня так сильно, что я не удержалась на ногах и упала на пол, провалившись в глубокую, непроницаемую тьму.

@@

Очнулась я в странной кровати, под накинутым на меня сверху одеялом. Ко мне поспешила женщина. Испугавшись, что это мадам, я закрыла руками голову.

– Ну наконец-то ты проснулась, – произнесла женщина. – Виви, ты что, не узнаешь старую подругу?

Откуда она знает, как меня зовут? Я убрала руки и открыла глаза. Круглое миловидное лицо, большие глаза и вопросительно поднятая бровь.

– Волшебное Облако! – закричала я. Это же облачная красавица, которая терпела мои детские выходки! Она вернулась, чтобы мне помочь!

– Теперь меня зовут Волшебная Горлянка, – сказала она. – Я куртизанка в этом доме.

Лицо у нее казалось усталым, кожа потускнела. Она сильно постарела за прошедшие семь лет.

– Ты должна мне помочь! – воскликнула я, – Мать ждет меня в порту. Корабль отплывает в пять, и если меня там не будет – он отплывет без нас!

Она нахмурилась:

– И ни слова радости от нашей встречи? Ты все такой же избалованный ребенок, вот только руки и ноги стали длиннее.

Почему она выбрала именно это время, чтобы критиковать мои манеры?

– Мне сейчас же нужно отправиться в порт или…

– Корабль уже ушел в плавание, – просто сказала она. – Матушка Ма подлила тебе в вино сонное зелье. Ты проспала почти весь день.

Ее слова меня ошеломили. Я представила, как мать тщетно ждет меня на причале со своими новыми сундуками. А наши билеты просто пропали. Она будет в ярости, когда узнает, как Фэруэтер обвел ее вокруг пальца своими фальшивыми заверениями в вечной любви. Поделом ей – нечего было так торопиться к сыну в Сан-Франциско!

– Ты должна отправиться в порт, – заявила я Волшебной Горлянке, – и рассказать матери, где я.

– Ой-ой! Я тебе не служанка. Но в любом случае ее там нет. Она на борту корабля и уже плывет в Сан-Франциско. Корабль нельзя развернуть назад.

– Это неправда! Она никогда не покинула бы меня. Она обещала!

– Ей передали сообщение, что ты уже на борту и что Фэруэтер за тобой присматривает.

– Кто передал сообщение? Треснувшее Яйцо? Он не видел, чтобы я заходила или выходила из консульства.

На все, что мне говорила Волшебная Горлянка, я только бездумно повторяла: «Она обещала. Она не стала бы мне лгать». Но чем чаще я это повторяла, тем все более неуверенно звучали мои слова.

– Ты отведешь меня обратно в «Тайный нефритовый путь»?

– Маленькая Виви, ты попала в намного худшее положение, чем можешь себе представить. Матушка Ма заплатила Зеленой банде слишком много мексиканских долларов, так что у тебя не осталось ни малейшей возможности отсюда ускользнуть. И Зеленая банда запугала всех обитателей «Тайного нефритового пути». Если кто-нибудь из облачных красавиц поможет тебе – ее изуродуют. Банда угрожала порезать все мышцы на ногах у Треснувшего Яйца и выбросить его на улицу, чтобы его переехало экипажами. Они заявили Золотой Голубке, что взорвут дом, а тебе выколют глаза и отрежут уши.

– Зеленая банда? С чего бы им влезать в это дело?

– Фэруэтер заключил с ними сделку в обмен на то, чтобы они уладили его карточные долги. Он заставил твою мать уехать, чтобы они смогли захватить под свой контроль ее дом без вмешательства американского консульства.

– Отведи меня в полицию.

– Какая ты наивная. Шеф местной полиции сам состоит в Зеленой банде. Они всё про тебя знают. И они убьют меня самым ужасным способом, если я попытаюсь тебя отсюда вывести.

– Мне все равно! – закричала я. – Ты должна мне помочь!

Волшебная Горлянка уставилась на меня, открыв рот от удивления:

– Тебе плевать, если меня будут пытать, а потом убьют? Что за девочка из тебя выросла? Какая же ты эгоистка!

Она вышла из комнаты.

Мне стало стыдно. Когда-то она была моей единственной подругой. Я не могла объяснить ей, как же мне страшно. Я никогда никому не показывала ни страха, ни слабости. Я привыкла к тому, что мать немедленно разрешала любое затруднительное положение. Я хотела излить Волшебной Горлянке все, что я чувствовала: что мать недостаточно волновалась за меня, проявила глупость и поверила лжецу. Она всегда ему верила, потому что любила его больше, чем меня. Возможно ли, что она поплыла на корабле вместе с ним? Вернется ли она? Она же обещала!

Я осмотрелась вокруг, изучая свою тюрьму: маленькая комнатка, дешевая, поломанная мебель, уже не подлежащая ремонту. Что за клиенты у этого дома? Я отметила про себя все недостатки комнаты, чтобы потом пожаловаться матери, как велики были мои страдания. Матрас на кровати – тонкий, свалявшийся. Портьеры – выцветшие, заляпанные. Ножка у чайного столика скривилась, а на его поверхности виднелись следы от воды, обожженные пятна. Он годился только на дрова. У вазы, покрытой потрескавшейся кракелированной эмалью, была настоящая трещина. С потолка отваливалась штукатурка, лампы на стенах висели криво. На ковре из оранжевой и темно-синей шерсти были вытканы обычные символы ученых, но половину из них невозможно было прочитать: их съела моль или они протерлись до основы. На сиденьях шатких кресел в западном стиле обтрепалась обивка. В горле у меня застрял комок. Неужели мама и правда на борту корабля? Перепугалась ли она до смерти от того, что меня нет?

Я все еще была в ненавистной мне бело-синей матроске и юбке – «доказательствах моей патриотичности», как сказал Фэруэтер. Злодей заставил меня страдать, потому что знал, что я его ненавидела.

В глубине гардероба я заметила маленькую пару украшенных вышивкой туфелек, таких изношенных, что поверх стершегося белого и розового шелка проступали грубые нити основы. Задники туфель были полностью стоптаны. Их сделали на миниатюрную ножку. А девушка, которая их носила, должно быть, засовывала в туфли только пальцы ног, и ей приходилось ходить на цыпочках, чтобы со стороны казалось, что ей бинтовали ноги. Может быть, когда никто не видел, она опускала пятки на задники, чтобы немного отдохнуть? Почему девушка оставила туфли здесь, вместо того чтобы их выкинуть? Их уже нельзя было починить. Я представила ее себе: грустную, с большими стопами, жидкими волосами и серым цветом лица, изношенную, будто эти туфли. Девушку, которую собирались выкинуть, потому что она уже никому не была нужна. Мне стало дурно. Туфли лежали там как предзнаменование – я стану такой девушкой. Мадам никогда не позволит мне уйти. Я открыла окно и выбросила туфли на улицу. Послышался вскрик, и я выглянула наружу. Девочка-нищенка потирала голову. Потом, схватив туфли и прижав их к груди, она виновато посмотрела на меня и убежала прочь, будто воришка.

Я попыталась вспомнить, было ли у матери на лице виноватое выражение, когда я ее покидала. Если так, то это могло подтвердить, что она была в курсе плана Фэруэтера. Когда я угрожала ей, что останусь в Шанхае вместе с Карлоттой, она могла использовать мои слова как повод уехать одной. Она могла успокоить себя тем, что я сама хотела остаться. Я попыталась припомнить другие детали наших разговоров, чем я ей угрожала, что она мне обещала, как я кричала на нее, когда она меня расстраивала. Где-то в этих деталях скрывалась причина, по которой я оказалась здесь.

Я заметила рядом со шкафом свой дорожный сундук. Его содержимое может прояснить намерения матери. Если там окажется одежда для моей новой жизни, это и вправду будет означать, что она меня бросила. А если там ее одежда – значит, мать просто обманули. Я сняла с шеи серебристую цепочку, на которой висел ключ от сундука. Задержала дыхание. И с радостным облегчением выдохнула, когда увидела на самом верху флакон с любимыми духами матери – из гималайского розового масла. Я погладила ее лисью накидку. Под ней лежало любимое платье мамы – сиреневое, в нем она как-то выбралась в Шанхайский клуб, где просто прошла через зал и села за столик человека, слишком богатого и знатного, чтобы сказать ей, что женщинам в клуб нельзя. Вызывающе дерзкое платье я повесила на ручку шкафа, а под платьем поставила на пол пару маминых туфель на высоком каблуке. Жутковатая картина получилась: будто мама стала безголовым призраком. Под платьем и туфлями лежала перламутровая шкатулка с моими украшениями: два браслета, золотой медальон и аметистовые кольцо с ожерельем. Открыв еще одну шкатулку, я обнаружила в ней кусочки янтаря – отвергнутый мной подарок на мой восьмой день рождения. В сундуке лежало еще два свитка: один короткий, другой длинный. Я развернула ткань, в которую они были обернуты. Оказалось, что это не свитки, а холсты с картинами, написанными маслом. Сначала я развернула на полу больший свиток.