Текст книги "Долина забвения"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 42 страниц)

Им оказался портрет молодой мамы. Эту картину я нашла сразу после моего восьмого дня рождения, когда искала письмо, которое она только что получила и которое так сильно ее расстроило. Я успела лишь мельком взглянуть на картину и сразу положила обратно. Но сейчас, когда я стала внимательно ее рассматривать, мне стало странно неуютно – будто я узнала ужасный мамин секрет, который для меня было опасно знать, или секрет, который касался меня. Мать запрокинула голову, показывая ноздри. Рот у нее был закрыт, и она не улыбалась. Казалось, будто кто-то бросил ей вызов и она без колебаний приняла его. Возможно, она сама боялась того, что сделала, но пыталась скрыть свой страх. Она широко распахнула глаза, а зрачки у нее стали такими большими, что глаза казались почти черными. Взгляд испуганной кошки. Вот какой она была до того, как научилась скрывать свои чувства за показной уверенностью в себе. Кто же рисовал ее, наслаждаясь выражением страха у нее на лице?

Картина напоминала европейские портреты, которые заказывали себе богатые шанхайцы. Они хотели обладать последними модными новинками, какими наслаждались европейцы, пусть даже на них были изображены чужие предки в напудренных париках и их украшенные лентами детишки со спаниелями и зайцами. Такие портреты часто украшали гостиные в отелях и цветочных домах высшего класса. Мать высмеивала подобные картины как жалкие потуги на искусство.

– Портрет, – говорила она, – должен писаться с живого человека, тогда он будет выражать его истинный дух.

Она задержала дыхание, когда этот портрет был готов. Чем дольше я вглядывалась в ее лицо, тем больше я видела, и чем больше я видела – тем более противоречивым оно становилось. Я видела храбрость, затем страх. В ней проявлялось что-то непонятное, свойственное ей от природы, и я видела, что этим качеством она обладала уже в юном возрасте. А потом я поняла, что это – высокомерие. Она всегда считала себя лучше других и, соответственно, умнее. Она считала, что никогда не ошибается. Чем больше люди ее осуждали, тем больше она осуждала их. Прогуливаясь в парке, мы встречались со множеством таких «осуждающих». Они сразу узнавали ее: «Белая мадам». Мать медленно окидывала их оценивающим взглядом, а потом с отвращением фыркала, от чего мне всегда хотелось рассмеяться, потому что удостоившиеся такого взгляда прохожие всегда теряли дар речи.

Обычно она не обращала внимания на людей, которые ее оскорбили. Но в тот день, когда она получила последнее письмо от Лу Шина, она не смогла сдержать безудержный гнев.

– Ты знаешь, что такое мораль, Вайолет? Это правила, которые установили другие люди. Знаешь, что такое сознательность? Это данная нам свобода самим определять, что правильно, а что нет. У тебя тоже есть эта свобода, и никто не может отнять ее у тебя. Всякий раз, когда кто-то тебя не одобряет, не обращай на это внимания. Только ты сама можешь судить о своих решениях и действиях… – она все продолжала и продолжала говорить, будто письмо вскрыло старую рану и ей пришлось промывать ее ядом.

Я пристально вгляделась в картину. Какие основания у нее были для ее поступков? Она решала, что хорошо, а что плохо, руководствуясь эгоизмом. Она делала все, для того чтобы ей было хорошо. Я могла представить, как она говорит: «Бедная Вайолет! Ее будут дразнить в Сан-Франциско как ребенка непонятной расы. Хорошо, что она осталась в Шанхае, где сможет счастливо жить вместе с Карлоттой». Я пришла в ярость. Мать всегда находила оправдания для своих решений, и неважно, как глубоко она заблуждалась. Когда куртизанку заставляли покинуть «Тайный нефритовый путь», мать говорила: «Так надо». Когда она не могла со мной поужинать, она объясняла это необходимостью. Это же становилось причиной встреч с Фэруэтером.

Необходимость – вот чем она руководствовалась, когда стремилась достичь своих целей. Необходимость была оправданием ее эгоизма. Я вспомнила случай, когда от ее бесстыдства мне чуть не стало плохо. Он произошел три дня назад, и я хорошо запомнила этот день, потому что он был очень странным – во многих отношениях. Мы отправились на Шанхайский ипподром, чтобы посмотреть, как француз пролетит над ним на самолете. Все места были заняты. Никто еще никогда не видел летящего самолета, тем более над самыми головами, и когда машина взмыла в воздух, толпа оглушительно зашумела. Мне это казалось чудом – другого объяснения быть не могло. Я смотрела, как самолет планирует, взмывает и опускается, раскачиваясь из стороны в сторону. Но тут у него отвалилось одно крыло, затем другое. Я думала, что так и должно быть, пока самолет не рухнул посреди ипподрома и не развалился на части. Над местом крушения поднялся темный дым. Люди закричали, а когда из-под обломков вытащили искалеченное тело летчика, несколько мужчин и женщин упали в обморок. Меня чуть не стошнило. «Погиб… погиб… погиб…» – эхом разнеслось по толпе. Обломки самолета унесли, а кровавые следы засыпали свежей землей. Вскоре на дорожки выпустили лошадей, и начались скачки. Я слышала, как люди, покидающие ипподром, гневно заявляли, что после такого продолжать скачки просто аморально и тем людям, которые останутся тут наслаждаться зрелищем, должно быть стыдно. Я думала, что мы тоже уйдем. Кто останется после того, как у него на глазах погиб человек? Но меня потрясло, что Фэруэтер и мать и не подумали уходить. Послышался стук копыт, лошади понеслись по дорожкам, и мать с Фэруэтером радостно закричали. А я все смотрела на влажную землю, которой засыпали кровь. В том, что мы остались на скачках, нет ничего плохого – так сказала мать. У меня не было выбора. Я осталась с ними, но чувствовала себя виноватой, и я хотела сказать им, что я по этому поводу думаю.

После полудня, когда мы возвращались с ипподрома, из темного дверного проема одного из домов выбежала девочка-китаянка примерно моего возраста и забормотала на ломаном английском, обращаясь к Фэруэтеру, что она девственница и за доллар он может получить «все три ее дырки». Бедняжка! Мне всегда было жаль девочек-рабынь. Они должны были обслужить как минимум двадцать мужчин за день, иначе их могли забить до смерти. Что еще можно было к ним испытывать кроме жалости? Но даже пожалеть их было трудно, потому что их было слишком много. Они бегали вокруг, будто встревоженные цыплята, дергали за пальто, умоляли мужчин обратить на них внимание с такой настойчивостью, что становились назойливыми. Обычно мы старались их не замечать. Но в тот день мать отреагировала на девочку иначе. Как только мы ее миновали, она пробормотала:

– Ублюдку, что продал ее в рабство, нужно было откромсать его корнишон гильотиной для сигар.

Фэруэтер рассмеялся:

– Ты, моя дорогая, тоже покупаешь девочек у тех, кто их продает.

– Я покупаю, а не продаю, это разные вещи, – возразила она.

– А результат один, – парировал Фэруэтер. – Девочка становится проституткой. Результат тайного сговора между продавцом и покупателем.

– Гораздо лучше, если девочку куплю я и приведу в свой дом, чем она станет рабыней и не доживет до пятнадцати лет.

– Если судить по «цветам» из твоего дома, спасения удостаиваются только самые красивые девочки.

Мать резко остановилась. Последнее замечание явно ее разозлило.

– Это не вопрос сделки с совестью. Это прагматизм. Я деловая женщина, а не миссионер, заведующий сиротским приютом. Я делаю то, что необходимо, исходя из сложившихся обстоятельств. И только я знаю, что это за обстоятельства.

Опять это слово: «необходимость». Сразу после своей отповеди она резко развернулась и направилась к дверному проему, где сидела хозяйка девочки. Мать дала ей деньги, затем схватила девочку за руку и снова присоединилась к нам. Девочка с потрясенным видом оглянулась на бывшую хозяйку.

– Ну по крайней мере взгляд у нее не такой потухший и мертвый, как обычно у них бывает.

– Значит, ты только что купила себе новую юную куртизанку, – подытожил Фэруэтер. – Спасла одну бедняжку с улицы. Молодец!

– Она не будет куртизанкой, – огрызнулась мать. – Мне не нужны новые девушки. Даже если были бы нужны, она никогда не сможет стать одной из них. Ее уже разрушили, сорвали ее цветок тысячи раз. Она будет просто лежать на спине, с побитым видом покорно принимая все, что с ней делают. Она станет служанкой. Одна из служанок в доме выходит замуж и уезжает с мужем к его семье в деревню.

Потом я узнала, что на самом деле ни одна из служанок не уезжала. На мгновение меня посетила мысль, что у мамы доброе сердце и потому она забрала девочку. Но потом я поняла – из высокомерия она давала отпор любому, кто посмел ее осудить. По этой же причине она осталась на скачках после трагедии. А девочку она купила из-за того, что Фэруэтер посмеялся над ее моральными принципами.

Я снова тщательно изучила картину, подмечая каждый мазок кисти, который воссоздал юное лицо матери. Может, когда она была моего возраста, она лучше относилась к людям? Чувствовала ли она хоть что-нибудь по отношению к погибшему пилоту или маленькой девочке-рабыне? Она была настолько противоречивой, что ее так называемая «необходимость» не несла никакого смысла. Она могла быть верной и неверной, могла быть хорошей матерью и плохой. Мама иногда, возможно, даже любила меня, но ее любовь тоже была непостоянной. Когда в последний раз она показывала свою любовь ко мне? Я подумала и решила, что это было тогда, когда она сказала, что не бросит меня.

На другой стороне холста имелась надпись: «Для мисс Лукреции Минтерн в день ее семнадцатилетия». Я не знала, когда у матери день рождения (мы никогда его не праздновали) и сколько ей лет. Мне было четырнадцать, а она родила меня, когда ей было семнадцать. Значит, сейчас ей тридцать один.

Лукреция. То же имя было на конверте с письмом Лу Шина. После посвящения было еще что-то написано, но слова я не смогла разобрать – кто-то тщательно замазал их темным карандашом. Перевернув картину на лицевую сторону, в правом нижнем углу я нашла инициалы художника – Л.Ш. Картину написал Лу Шин. В этом я была уверена.

Я развернула второй свиток, поменьше. В углу картины стояли те же инициалы. На картине был изображен пейзаж – горная долина, раскинувшаяся под краем утеса. Ее обрамляли хребты, и рваные, зазубренные тени от их вершин ложились на долину. Нависающие облака имели цвет старого синяка. Сверху они отдавали розовым, а вдалеке имели золотистый оттенок, и там, в глубине долины, просвет между двумя горами сиял, словно вход в рай. Было похоже на рассвет. Или закат? Я не могла сказать, что за погода на картине – собирается ли дождь или небо проясняется после бури, выражает ли этот пейзаж радость от первой счастливой встречи с этим местом или облегчение, вызванное расставанием с ним. Что должна была вселять эта картина в зрителя – надежду или отчаяние? Вид на долину с высокого утеса должен наполнять мужеством или же страхом перед неведомым? А может, это картина о дурне, который гнался за мечтой, а теперь смотрит на дьявольский горшок с золотом, запрятанный в недоступной сияющей дали? Пейзаж напомнил мне о картинках-иллюзиях, которые, как только ты их перевернешь вверх ногами, превращаются в нечто другое: например, бородатый мужчина становится деревом. И ты не можешь увидеть оба изображения одновременно. Приходится самому решать, какое из них настоящее. Но как это определить, если только ты не автор картины?

Я так долго вглядывалась в картину, что мне стало нехорошо. Этот пейзаж тоже был знаком, как и стоптанные туфли. И я должна его разгадать. Впереди меня ждет избавление или смерть. Теперь я была уверена, что картина изображала первое появление в долине, а не уход из нее. Надвигается гроза. Солнце садится, и в темноте ты больше не сможешь найти дорогу домой.

Дрожащими руками я перевернула картину. Там имелась надпись: «Долина забвения», а под ней инициалы: «Для Л.М. от Л.Ш.». Дата была смазана: то ли тысяча восемьсот девяносто седьмой год, то ли тысяча восемьсот девяносто девятый. Я родилась в тысяча восемьсот девяносто восьмом году. Может, мать получила эту картину вместе с портретом? Чем она занималась до моего рождения? Что она делала целый год после того, как я родилась? Если Лу Шин написал эту картину в тысяча восемьсот девяносто девятом, значит, когда мне был год, он еще был с моей матерью.

Я швырнула оба холста через всю комнату. Секунду спустя меня накрыл страх: мне показалось, что какая-то часть меня тоже будет выброшена и уничтожена и я никогда не узнаю, какая именно. Мать ненавидела Лу Шина за то, что он ее бросил, поэтому должна быть очень веская причина, по которой она сохранила обе картины. Я подбежала к холстам и со слезами начала сворачивать их, потом засунула на дно саквояжа.

В комнату вошла Волшебная Горлянка. Она бросила на стул две пижамы: свободные блузы с панталонами зеленого цвета с розовыми гвоздиками – такие обычно носят маленькие дети.

– Матушка Ма решила, что в такой одежде ты не попытаешься сбежать. Она говорит, что ты слишком тщеславна, чтобы показаться на публике в наряде китайской служанки. А если ты продолжишь проявлять свои западные замашки, она изобьет тебя еще сильнее, чем до этого. Но если ты будешь следовать ее правилам, то будешь меньше страдать. И только от тебя зависит, сколько боли ты захочешь испытать.

– Мама уже идет за мной. Я не задержусь здесь надолго, – заявила я.

– Если она и вернется за тобой, это будет нескоро. Путь до Сан-Франциско занимает месяц, и еще месяц она потратит на возвращение. Если будешь упрямиться, ты не проживешь и двух месяцев. Просто делай так, как велит мадам. Притворись, что хорошенько усвоила то, что она тебе говорит. Ты же от этого не умрешь! Она купила тебя в качестве девственницы-куртизанки, но твоя дефлорация не случится раньше следующего года. И за это время ты сможешь подготовить побег.

– Я не девственница-куртизанка!

– Не позволяй гордости затмить рассудок, – заметила Горлянка. – Тебе повезло, что она сразу не заставила тебя работать.

Она подошла к моему саквояжу, запустила туда руки и вытащила меховую накидку из лисы с болтающимися лапками.

– Не трогай мои вещи!

– Нам нужно действовать быстро, Вайолет. Мадам собирается забрать у тебя все, что ей понравится. Когда она платила за тебя, она заплатила и за все, что тебе принадлежит. Что не потребуется ей самой, она продаст – это относится и к тебе, если ты не будешь слушаться. А теперь поторапливайся. Забери только самое ценное. Если ты оставишь себе слишком много, она догадается, что ты сделала.

Я отказывалась двигаться с места. Вот к чему привел эгоизм матери: я стала девственницей-куртизанкой! С чего бы мне цепляться за ее вещи?

– Ну если тебе самой ничего не нужно, – сказала Волшебная Горлянка, – я возьму кое-что для себя.

Она достала из гардероба сиреневое платье. Я подавила вскрик. Горлянка сложила его и запихала себе под жакет. Затем открыла шкатулку с кусками янтаря.

– Они не лучшего качества. Уродливые, неправильной формы. И с какой-то грязью внутри… ай! С насекомыми! Почему она их хранила? Американцы такие странные!

Она вытащила еще один сверток в оберточной бумаге. В нем оказался маленький матросский костюмчик: бело-голубая футболка, штанишки и шапочка, точно такая же, как у американских моряков. Должно быть, мама купила его для Тедди, когда он был маленьким, и собиралась продемонстрировать ему костюмчик как доказательство своей любви. Волшебная Горлянка положила костюм обратно в саквояж. Она пояснила, что у мадам есть внук. Потом подняла накидку из лисы с маленькими болтающимися лапками. Окинула ее мечтательным взглядом и тоже кинула в саквояж. Из коробки с драгоценностями она забрала только ожерелье с золотым медальоном. Я взяла у нее медальон, открыла его и достала две маленькие фотографии: мою и мамы.

Потом Горлянка зарылась глубже и вытащила свертки с картинами. Она развернула ту, на которой была изображена мать, и рассмеялась:

– Как непристойно!

Потом расправила второй холст с мрачным пейзажем:

– Как настоящий! Я никогда не видела такого красивого заката!

Она отложила картины в свою кучку.

Пока я одевалась, Горлянка перечисляла мне имена куртизанок: Весенний Бутон, Весенний Лист, Лепесток, Камелия и Кумкват.

– Тебе не обязательно с самого начала запоминать все имена. Называй их пока «цветочные сестры». Ты довольно быстро начнешь различать их по характерам, – продолжала она болтать. – Весенний Лист и Весенний Бутон – сестры. Одна умная, другая глупая, но у них обеих доброе сердце. Одна из них всегда грустит и не любит мужчин. Сама догадаешься, кто есть кто. Лепесток притворяется доброй, но она хитрая и подлая и делает все, чтобы стать любимицей мадам. Камелия – очень умная. Она умеет читать и писать и каждый месяц тратит немного денег, чтобы купить книгу или бумагу, чтобы писать стихи. В ее кисти много смелости. Мне она нравится, потому что она очень честная. Кумкват – классическая красавица с лицом в форме персика. А еще она похожа на ребенка, который бездумно хватает все, что ему захочется. Пять лет назад, когда она еще работала в первоклассном цветочном доме, она завела любовника – и все ее сбережения пропали. Среди таких, как мы, это обычная история.

– Вот почему тебе пришлось оставить наш дом, правда? – спросила я, – Ты тоже завела любовника.

Она хмыкнула:

– Так ты слышала об этом.

Горлянка ненадолго замолчала, и взгляд у нее стал мечтательным.

– За прошедшие годы у меня было много любовников – и когда я имела покровителя, и когда была одинока. Одному из них я давала слишком много денег. Но мой последний любовник не обманывал меня и не забирал деньги. Он любил меня искренне, от чистого сердца, – она посмотрела на меня. – Ты его знаешь: Пань, поэт-призрак.

Я почувствовала холодок на своей коже и вздрогнула.

– До ушей моего покровителя дошли слухи, что у меня была интимная связь с призраком и что он захватил мое тело. Покровитель больше не хотел даже дотрагиваться до меня, поэтому потребовал вернуть деньги за контракт. Этот слух распустила Пышное Облако. Что-то не так с сердцем этой девушки. Но в каждом цветочном доме найдется такая же, как она.

– Так в твоем теле и правда живет поэт-призрак?

– Какая же глупость! У нас не было интимной связи. Как вообще такое возможно? Он же призрак. Мы были едины с ним только духом, а не телом, и этого было более чем достаточно. Большинство наших девушек никогда не познают радости истинной любви. У них постоянно меняются любовники, и если им настолько хочется получить постоянного покровителя, они могут стать наложницами, вторыми женами, третьими женами и даже десятыми женами. Но это не любовь. Это попытка изменить свою судьбу. Но с поэтом Панем я испытала настоящее чувство, и оно было взаимно. Нам ничего не нужно было друг от друга. Вот почему я знаю, что наши чувства истинны. Когда я покинула «Тайный нефритовый путь», ему пришлось остаться – он ведь часть этого дома. Но без него я чувствую себя мертвой. Я даже хотела убить себя, чтобы воссоединиться с ним… Ты думаешь, что я сошла с ума. Я по глазам вижу. Хм… Маленькая мисс Образованная Американка, на самом деле ты ничего не знаешь! Давай одевайся. Если опоздаешь, мадам у тебя на лице еще одну ноздрю просверлит.

Она протянула мне куртку пижамы:

– Мадам хочет, чтобы все девочки звали ее Матушкой – Матушкой Ма. Это просто звуки, в них нет настоящего смысла. Попробуй повторять их до тех пор, пока сможешь произнести без запинки: Матушка Ма, Матушка Ма… А за спиной мы зовем ее Старой Дрофой.

Волшебная Горлянка изобразила большую, мерзко кричащую птицу, которая хлопает крыльями и летает вокруг гнезда, чтобы защитить свой выводок. А потом она объявила:

– Матушке Ма не нравится твое имя Виви. Она говорит, что в нем нет смысла. Для нее это всего лишь два слога. Я предложила использовать китайское слово для обозначения фиалки.

Она произнесла слово, обозначающее фиалку, как «зизи» – похоже на писк москита: «З-з-з-з-з-з! З-з-з-з-з!»

– Это просто слово, – добавила Горлянка, – Лучше, если она будет звать тебя именно так. Но ты – не тот человек, которого она так называет. У тебя может быть секретное имя, которое принадлежит лишь тебе, – твое американское прозвище: Виви или имя цветка, которым тебя нарекла мать. Мое имя среди куртизанок сейчас Волшебная Горлянка, но в глубине души я называю себя Золотым Сокровищем. Я сама себя так назвала.

За завтраком я вела себя так, как посоветовала Волшебная Горлянка.

– Доброе утро, Матушка Ма. Доброе утро, цветочные сестры.

Старая Дрофа была рада видеть меня в новой одежде.

– Видишь, судьба меняется, когда меняешь одежду.

Словно щипцами она ухватила меня пальцами за лицо и повернула его сначала в одну сторону, потом – в другую. От ее прикосновения мне стало плохо. Пальцы у нее были серые, холодные, как у трупа.

– Я знала девочку из Харбина, у которой был такой же цвет глаз, – сказала она. – Зеленые глаза. У нее была маньчжурская кровь. В старые времена эти маньчжуры, будто собаки, насиловали каждую попавшуюся девушку, без разбора: русских, японок, кореянок, зеленоглазых, голубоглазых, кареглазых, русоволосых и рыжих, крупных и миниатюрных – всех, кто им попадался, когда они скакали по полям на своих пони. Я бы не удивилась, если бы кто-то обнаружил стадо пони с примесью маньчжурской крови.

Она снова ухватила меня за лицо:

– Кто бы ни был твоим отцом, в нем текла маньчжурская кровь – это совершенно очевидно. Она проявляется в форме челюсти, в удлиненных монгольских уголках глаз, в их зеленом цвете. Я слышала, что у одной из наложниц императора Цяньлуна были зеленые глаза. Мы будем говорить, что ты ее потомок.

Стол ломился от пряных, сладких и острых блюд: здесь были побеги бамбука, медовые корни лотоса, маринованный редис и копченая рыба – так много всего вкусного! Я была очень голодна, но ела аккуратно, с изысканными манерами, подсмотренными мною у куртизанок в «Тайном нефритовом пути». Мне хотелось показать мадам, что ей нечему меня учить. Я подняла с помощью палочек из слоновой кости небольшой орешек и положила его на язык с таким изяществом, словно водружала жемчужину на подушечку из парчи.

– В тебе видно высокое происхождение, – заметила Старая Дрофа. – Через год, когда состоится твой дебют, ты сможешь очаровать любого мужчину. Что на это скажешь?

– Спасибо вам, Матушка Ма.

– Видите? – обратилась она к остальным с довольной улыбкой. – Какая она стала послушная.

Когда Матушка Ма подняла свои палочки, я смогла получше рассмотреть ее пальцы: они были похожи на гниющие бананы. Я наблюдала, как она собирает с тарелки остатки еды. Хитрая куртизанка Лепесток поднялась и быстро положила мадам еще побегов бамбука и рыбы, но не тронула последний из оставшихся медовых корней лотоса. Она подождала, пока Весенний Бутон не потянется за ним, а потом произнесла с упреком:

– Отдай его матушке. Ты же знаешь, как она любит сладкое, – и демонстративно переложила свои куски корня лотоса на тарелку мадам.

Матушка Ма похвалила Лепесток за то, что она относится к ней как к настоящей матери. Весенний Бутон казалась абсолютно равнодушной. Она даже не посмотрела ни на кого. Волшебная Горлянка искоса глянула на меня и прошептала:

– Она в ярости.

Когда Матушка Ма поднялась с кресла и пошатнулась, Лепесток вскочила, чтобы ее поддержать. Мадам сердито замахнулась на нее веером.

– Я еще не дряхлая старуха. Просто ноги подводят. Туфли слишком тесные. Позовите башмачника, чтобы навестил меня.

Она подняла юбку. Лодыжки у нее были тоже серые, опухшие. Я подумала, что ступни под бинтами, должно быть, выглядят еще хуже.

Как только мадам вышла из-за стола, Камелия обратилась к Волшебной Горлянке преувеличенно вежливым тоном:

– Сестрица, я не могу не сказать, что персиковый цвет твоего нового жакета очень удачно оттеняет твою кожу. Новый клиент может подумать, что ты по меньшей мере лет на десять младше своего возраста.

Волшебная Горлянка обругала ее. Камелия ухмыльнулась и ушла.

– Мы все время друг над другом так подшучиваем, – объяснила Волшебная Горлянка. – Я превозношу ее жидкие волосы, а она – мой цвет лица. Мы предпочитаем высмеивать свой возраст, а не плакать о нем. Годы идут, и их не вернешь.

Мне хотелось сказать Волшебной Горлянке, что персиковый цвет совсем ей не идет. Когда взрослая женщина надевает цвета, подходящие юной девушке, она выглядит именно на тот возраст, который пытается скрыть.

Я следовала совету Волшебной Горлянки и делала все, чего ожидала от меня мадам. С напыщенной лестью я приветствовала ее и вежливо отвечала, если она со мной заговаривала. Я оказывала знаки почтения своим цветочным сестрам. Как легко оказалось быть неискренней! В первые дни я получала от матушки Ма пощечины, когда ей казалось, что выражение лица у меня слишком американское. Я не знала о нем, пока не получила первый удар, и она пообещала, что выбьет из меня все, что напоминает ей об иностранцах. Если я поднимала на нее взгляд, когда она меня отчитывала, то за это тоже получала пощечину. Я поняла, что ей нужно: чтобы на лице отражались покорность и уважение.

Однажды утром, когда я уже провела в «Доме спокойствия» почти месяц, Волшебная Горлянка сообщила, что через несколько дней я перееду в новую комнату. Первая моя комната должна была приучить меня к скромности. Вообще-то, обычно в ней хранили старую мебель.

– Ты будешь жить в моем будуаре, – сказала она. – Он почти так же хорош, как и тот, что был у меня в «Тайном нефритовом пути». А я перееду в другой дом.

Я знала, что это значит. Она отправится в место, которое еще хуже, чем это. Но если она уйдет, у меня не останется тут союзников.

– Мы будем жить в одной комнате, – предложила я.

– Ну и как я буду вздыхать и стонать, если в той же комнате ты будешь играть в куклы? За меня не волнуйся! У меня есть друг в японской концессии. Мы возьмем в аренду старый шикумэнь^[16] и заведем опиумный цветочный дом. Там будем хозяйничать только мы, без мадам, которая забирает всю прибыль и навешивает долг за каждую тарелку с едой…

То есть она станет обычной проституткой: будет выкуривать несколько трубок, а потом просто ложиться и раздвигать ноги для мужчин типа Треснувшего Яйца.

Волшебная Горлянка нахмурилась, угадав, о чем я думаю:

– Не смей меня жалеть. Мне не стыдно. Чего мне стыдиться?

– Это же японская концессия, – сказала я.

– Ну и что?

– Они же ненавидят китайцев.

– Кто тебе такое сказал?

– Мама. Вот почему она никогда не допускала японских клиентов в дом.

– Она их не пускала, потому что они сразу же перехватили бы все выгодные сделки. Люди их не любят, потому что завидуют успеху. Но как это относится ко мне? Друг сказал, что они ничем не хуже других иностранцев и до смерти боятся сифилиса. Они проверяют каждую куртизанку даже в первоклассных домах. Представляешь?

@@

Три дня спустя Волшебная Горлянка пропала. Но только на три часа. Она вернулась и бросила к моим ногам свой подарок, который приземлился на пол со знакомым мягким звуком. Она принесла мне Карлотту. Я сразу разрыдалась и подхватила кошку на руки, чуть не задушив в объятиях.

– И что? Ты даже не поблагодаришь меня? – спросила Горлянка.

Я извинилась перед ней и сказала, что она моя самая верная подруга, с великой добротой в сердце, что она бессмертная богиня, скрывающаяся среди обычных людей.

– Ладно, хватит уже.

– Мне нужно найти место, где можно ее спрятать, – решила я.

– Ха! Когда мадам обнаружит, что я принесла ее сюда, не удивлюсь, если она повесит приветственные плакаты на дверь и запустит сотни фейерверков, чтобы приветствовать эту богиню войны. Две ночи назад я запустила в комнату к Старой Дрофе несколько крыс. Слышала ее крики? Одна из служанок подумала, что у мадам в комнате начался пожар, и вызвала бригаду пожарных. Я притворилась ошеломленной, когда услышала о причине ее криков, и сказала: «Как же плохо, что у нас нет кошки! У Вайолет раньше была кошка, ярая охотница, но та женщина, что сейчас заправляет в “Тайном нефритовом пути”, нам ее не отдаст». Мадам немедленно отправила меня, чтобы сообщить Золотой Голубке, что она заплатила и за тебя, и за все, что тебе принадлежит, включая кошку.

Золотая Голубка была очень рада отступить от притязаний на Карлотту, как сказала Волшебная Горлянка, а Маленький Океан горько рыдала – это доказывало, что она хорошо заботилась о кошке. Но Волшебная Горлянка принесла не только Карлотту. У нее были новости о Фэруэтере и моей матери.

– Он страстный игрок, заядлый курильщик опиума, и у него накопились горы долгов. Это не удивительно. Он забирал деньги у людей, которые инвестировали в его проекты, и прожигал их в игре, думая, что сможет возместить потери от своих предыдущих начинаний. Когда долг становился еще больше, он сообщал инвесторам, что фабрика пострадала от тайфуна или пожара либо что их захватил местный военачальник. У него всегда были подобные отговорки. Он даже использовал одни и те же объяснения для разных своих предприятий. Фэруэтер не знал, что инвестором одного из его предприятий был член Зеленой банды, а еще один бандит спонсировал другое его предприятие. Они сели и подсчитали, сколько ураганов случилось за прошлый год. Обмануть гангстеров – это одно дело. Совсем другое – выставить их дураками. Они собирались подвесить его за ноги и закопать его голову в пылающие угли. Но он рассказал им, что нашел способ расплатиться с ними – он отправит из страны американскую мадам «Тайного нефритового пути».

Ай-ай… Как такая умная женщина могла так глупо поступить? У многих людей есть подобная слабость – даже у самых богатых, уважаемых и влиятельных. Они рискуют всем, уступая телесной похоти, и верят, что они лучше всех на свете, потому что так сказал им обманщик.

Как только твоя мать пропала, Зеленая банда подделала документ, согласно которому «Тайный нефритовый путь» оказался продан одному из членов банды. Они подтвердили договор с помощью чиновника в Международном сеттльменте, который тоже состоял в банде. Что оставалось делать Золотой Голубке? Она не могла пожаловаться на банду в американское консульство. Она не могла предъявить договор с подписью твоей матери, потому что та обещала прислать его почтой после того, как прибудет в Сан-Франциско. Одна из куртизанок рассказала Золотой Голубке, как Пышное Облако хвасталась, что они с Фэруэтером стали богачами. Фэруэтер поменял билеты на пароход, идущий в Сан-Франциско, на два билета в каюты первого класса парохода до Гонконга. Они собирались представиться в Гонконге светскими персонами из Шанхая, которые приехали, чтобы инвестировать в новые компании от имени западных кинозвезд!