Текст книги "Долина забвения"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 42 страниц)

Я не могла остановиться и сама не понимала почему. Мне удалось вытащить на свет все семейные секреты, которые родные должны беречь друг от друга, и я убедилась, что разрушила их жизнь до основания. При этом я понимала, что одновременно разрушаю и свою жизнь.

Мать ушла – как я решила, чтобы дать волю слезам. Отец ничего не говорил. Но когда он поднял на меня взгляд, я увидела в них страдание и ужас. Только тогда я поняла, как была жестока. Я навредила отцу, которого когда-то любила, и отвратила его от меня и от матери. Я стала чудовищем.

Я больше ни дня не могла оставаться в этом доме. Мы с Лу Шином переехали в пансион. Когда я покидала дом, никто не спустился, чтобы меня проводить.

В течение двух последних недель перед отъездом в Китай Лу Шин ни разу не упрекнул меня за то, что я наговорила родным. Я сказала ему, что сильно преувеличила свой любовный опыт. Я также признала, что потеряла контроль над собой, и хотя показала истинные чувства и не сказала ни слова неправды, все равно я понимала, что наговорила лишнего. Я задавалась вопросом, не напугала ли я его, продемонстрировав самую буйную сторону своей натуры. Возможно, я навела его на мысль, что буду ждать от него больше, чем он может мне дать. Я и сама боялась, что стану требовать все больше и больше, потому что желания мои бездонны.

Теперь меня мучили сомнения. Мне казалось, что я вынудила его почувствовать раскаяние и признаться, что он меня любит. Лу Шин сказал, что был безрассуден, что не достоин меня и никогда меня не оставит. Мужчина под пытками может сказать все что угодно. Я не помнила, как именно заставила его это сказать, но знала, что эти признания не были его личным порывом. И все же я надеялась на его искренность.

В последнюю минуту я отправила записку мисс Хаффард, оперной певице. Она знала, что такое страсть, и она меня поймет. Я написала ей, куда отправляюсь и что мы с Лу Шином поженимся, как только преодолеем препятствия, которые существуют между расами. Я сказала, что напишу ей из Шанхая, и попросила пожелать мне удачи. Как только мое письмо забрали на почте, я почувствовала, что оно стало финальной декларацией и что я оставляю свою старую жизнь и начинаю новую. Это придало мне уверенности.

Перед тем как взойти на борт корабля, я поцеловала Лу Шина в щеку. Мне было неважно, видел ли это кто-нибудь. Мы прощались друг с другом на целый месяц. Он пошел по одному трапу, я – по другому. Он направлялся на палубу для китайцев, а мой трап вел к палубам для белых. Чуть ранее, когда я поняла, что нас на корабле разделят, я отмахнулась от этого как от глупостей. Мы просто будем тайком пробираться друг к другу в каюты, как делали в доме.

– Если меня поймают у тебя в каюте, или тебя – у меня, – возразил Лу Шин, – то остаток плавания я проведу в тюрьме корабля. А тебя высадят в Гонолулу.

Он заверил меня, что у него удобная койка в частной каюте на палубе, где разместились другие состоятельные китайцы. Мы воссоединимся с ним, как только сойдем на пристань. Его семья знает, что я тоже приеду. Он написал им – по моему настоянию. Он не знал, как они на это отреагируют, но они послали ему телеграмму, что будут ждать.

На второй день, когда мы уже были в открытом море, я распаковала свой багаж. На дне одного из саквояжей я нашла две вещи, которые туда не укладывала. Одна из них – мешочек из красного бархата. Внутри лежала подзорная труба отца. Когда я была маленькой, мы смотрели через нее из башенки на прибывающие корабли. Я вспомнила, как он перечислял страны, откуда приплывали суда.

Потом я открыла другой мешочек, из фиолетовой замши. Там лежали три куска янтаря с заключенными внутри осами. Я проплакала всю ночь, не понимая, что это значит. Возможно, отец упрекал меня за то, что я за ним шпионила. А мать признавала, что и правда любила насекомых в янтаре больше меня. Может быть, это были знаки любви, которую они, должно быть, когда-то ко мне испытывали. Иначе почему я сейчас так остро, так болезненно это ощущаю?

К тошноте от беременности прибавилась еще и морская болезнь, которой я страдала в первые три дня путешествия. Морская болезнь стала моей отговоркой, когда мне становилось плохо посреди ужина. Я сидела за столом с еще пятью женщинами, путешествовавшими в одиночку. Они были женами дипломатов и бизнесменов и ехали к мужьям в Шанхай. Когда они поинтересовались, зачем я еду в Китай, мне пришлось соврать им то же самое, что и клерку, который выдавал паспорта: что в Китае у меня есть дядя, который держит частную школу, а я буду преподавать в ней английский.

– Школа для китайцев? – спросила самая пожилая из женщин.

Я кивнула:

– Там учатся дети дипломатов, – Лу Шина обучали в похожей школе.

– Тогда я очень хорошо знаю твоего дядю! – воскликнула она. – Доктор Томас Уолкотт. Как только ты устроишься, нам нужно будет всем собраться на чай.

Я пробормотала, что, должно быть, это другая школа, потому что моего дядю зовут Клод Мобер. Никто из женщин его не знал.

– Это новая школа, – пояснила я. – Возможно, он еще не начал набирать учеников. Мой дядя недавно в Шанхае…

– А я думала, что всех там знаю! – сказала женщина. – В Шанхае очень узкий круг иностранцев. Но все говорят, что Шанхай с каждым днем развивается все стремительнее. Они пригласили меня посетить в Шанхае церковь, женское общество помощи сиротам и еще одно – для спасения девочек, попавших в рабство.

После недели, проведенной на борту судна, я осмелилась рассказать им одну интересную историю:

– Дядя говорил, что в Шанхае встретил пару – американку и китайца. Они поженились и жили в его семье. У них даже был ребенок. Я подумала, что это очень прогрессивный брак.

Жена дипломата нахмурилась:

– Такого не может быть. Китаец и американка не могут заключить законный брак.

Я попыталась скрыть тревогу.

– По американским законам или по китайским? – спросила я. – Я точно помню, что мой дядя говорил, что они женаты.

– И по тем, и по другим. Мой муж работает в американском консульстве, и он рассказывал мне о нескольких подобных случаях. Неважно, китаянка с американцем или американка с китайцем – для женщин подобный союз ничем хорошим не кончился.

Я с ужасом выслушала их печальные истории. Китайцы презирали американских женщин. У них не было законного статуса, их не принимали в китайскую семью в качестве жен из-за огромного значения родословной и многих поколений семьи, воздающих почести предкам. Мои собеседницы вспомнили только два случая, когда американка жила в китайской семье, и оба раза они надолго там не задержались. В первом случае американка стала наложницей – частью гарема, если так можно выразиться. К ней относились как к посудомойке, а свекровь и другие наложницы очень плохо с ней обращались. Женщины сказали, что, судя по рассказам, китайские свекрови – злобные чудовища. И для бедной американки это обернулось трагедией: ее забили до смерти.

– Случай подпадал под юрисдикцию китайской части города, – продолжила жена дипломата, – и дело разбирал китайский суд. Никто не выступил в защиту девушки. Кто знает, что им сказала свекровь, но смерть девушки сочли справедливым наказанием.

Другая американка сбежала из семьи мужа и стала проституткой. У нее не было денег, а семья в Штатах отказалась принять ее обратно. Она пошла работать на один из кораблей в порту и спала с матросами.

– Если ты сможешь поговорить с женщиной, про которую рассказала нам, тебе нужно посоветовать ей обратиться в американское консульство, чтобы они связались с ее семьей и родные послали за ней как можно быстрее.

Я задалась вопросом, не догадались ли они, что я говорю про себя. Меня очень напугали их истории и то, что я не прислушалась к предостережениям родителей и Лу Шина.

Но скоро я оправилась от липких волн страха, как и от тошноты, вызванной беременностью. Я смогу победить родителей Лу Шина. Я умная и настойчивая. Лу Шин написал отцу, как я его и просила. У них будет время, чтобы смириться с этой новостью. И он сказал им, что скоро я дам жизнь его ребенку, возможно, первому представителю нового поколения. Я рассудила, что его отец получил хорошее образование и был важным чиновником в Министерстве иностранных дел. У них должны быть современные взгляды на американцев. Со временем все разрешится благополучно.

@@

Через месяц после нашего отъезда из Сан-Франциско я стояла на причале и ждала, когда Лу Шин спустится с трапа для китайцев. От жары, беспокойства и истощения у меня кружилась голова. С прошлой ночи я не могла ничего есть. К сожалению, я надела платье, подходившее для туманного лета в Сан-Франциско, а не для китайской бани, которой оказался Шанхай. Ко мне подбежали носильщики – кули, чтобы забрать багаж, но я отмахнулась от них. Я с нетерпением ждала Лу Шина, который будет решать подобные вопросы.

Наконец я его увидела и пораженно замерла. Он оделся в китайские одежды и выглядел сейчас так же, как и в первую нашу встречу, когда он впервые переступил порог родительского дома. Тогда он казался мне императором из сказки, в которого я влюбилась. Теперь же, в шумном доке, кишащем китайцами и пассажирами, он выглядел как обычный китаец. За ним стоял кули в коротких штанах, с чемоданами под мышками, в руках и на спине. Лу Шин увидел меня, но не подошел ко мне. Я помахала ему рукой. Он остался на месте. Тогда я быстрым шагом направилась к нему.

Вместо того чтобы обнять меня, он сказал:

– Здравствуй, Луция, – он разговаривал со мной как незнакомец. – Прости, что я не могу обнять тебя, как бы мне этого ни хотелось, – у него на лице было мрачное выражение.

Он уже предупреждал меня, что нам следует быть осторожными, пока его семья не привыкнет к мысли о нашем браке.

– Ты выглядишь иначе, – сказала я. – Из-за одежды.

Он улыбнулся:

– Так кажется только тебе, – он смотрел на меня доброжелательно, но будто незнакомец. – Луция, ты хорошо все обдумала за прошедший месяц? Ты уверена, что хочешь остаться в Шанхае? У нас может не получиться задуманное. Тебе стоит быть готовой к неудаче.

Казалось бы, Лу Шин должен был меня успокаивать, а не пугать.

– А ты, похоже, обдумал? – сказала я нетвердым голосом. – Ты просишь меня вернуться? – кажется, я стала говорить громче, чем хотела, – несколько человек с любопытством оглянулись на нас.

Лицо Лу Шина оставалось непроницаемым.

– Я просто хочу, чтобы ты была уверена в своем решении. Наше разделение на борту корабля – только намек на то, что ждет нас впереди. Нам будет очень трудно.

– Но мы с самого начала об этом знали, – ответила я. – Я не передумала, – на самом деле я очень боялась. Но за этот месяц я набралась мужества другого вида – я сделаю все ради ребенка. Ребенок перестал быть проблемой, но стал частью меня, и я постараюсь защитить нас обоих.

Лу Шин и кули начали оживленно о чем-то говорить. Со стороны казалось, что они спорят. Меня поразило, что Лу Шин так свободно разговаривает по-китайски. Его речь звучала странно. Я никогда не слышала, чтобы он общался с другим китайцем. Что произошло с моим английским джентльменом с китайским лицом? Что случилось с моим прекрасным любовником в безупречно пошитом костюме, с бритой головой и косой, спрятанной под шляпой-котелком? Куда пропала его страсть ко мне?

Кули вопросительно посмотрел на меня. Они с Лу Шином снова начали переговариваться, потом кули кивнул. Что ему стало ясно? Мы направились к дороге, а когда дошли до широкого тротуара, Лу Шин сказал:

– Моя семья ждет нас на другой стороне дороги. Они все там собрались: отец, братья, мой больной дедушка, девушка, на которой я должен жениться, ее отец и братья.

– Почему она тоже здесь? – спросила я. – Вы прямо от пристани отправитесь под венец? А я буду подружкой невесты?

– Я не мог запретить ей прийти сюда. Это не праздник в честь нашего приезда, Луция. Они здесь, чтобы силой восстановить порядок в семье. Они пришли сюда, чтобы пристыдить меня, воззвав к моей ответственности за семью. Они мои родственники и наставники.

Лицо его заливал пот, и я знала, что это не только из-за жары: он нервничал, и я никогда таким его не видела. Скоро ему придется пойти против своей семьи, как я пошла против своей. Я буду рядом с ним и поддержу его решение. Единственный вопрос, который у меня оставался: позволят ли они нам жить в их доме?

– Где они?

Я огляделась по сторонам. Лу Шин показал на место примерно в тридцати футах от нас, где стояли два двухколесных экипажа и десять крытых рикш. Все вместе они напоминали похоронную процессию. Кули положил чемодан Лу Шина в повозку, и они направились к родным Лу Шина. Я пошла следом.

Он остановился.

– Думаю, тебе стоит подождать здесь, пока я все не улажу, – сказал он. – Нехорошо будет сразу бросить им это в лицо.

«Бросить в лицо»? Почему он выразился именно так?

– Им меня не запугать, – заявила я. – Они не смогут меня игнорировать.

– Прошу тебя, Луция, дай мне уладить вопрос своими методами.

Он направился к первому экипажу без меня.

Я показала кули, чтобы он положил в повозку рикши и мой багаж. Тот вопросительно посмотрел на Лу Шина, который что-то кратко ему ответил. Кули снова что-то спросил, и Лу Шин проворчал в ответ. Что он говорил? Я больше ничего не понимала. Я попала в страну секретов.

Чертовы чемоданы! Я решительно зашагала без них к шеренге экипажей и рикш. Лу Шин бросился ко мне наперерез и преградил путь:

– Луция, прошу тебя, подожди. Не делай трудное положение еще трудней.

Меня рассердило, что Лу Шин больше беспокоился о чувствах своих родных, чем обо мне. С самого начала мне нужно было дать его семье понять, что я за женщина. Я привезла с собой американскую свободу воли и предприимчивую натуру. Я привыкла иметь дело с людьми из всех слоев общества: с помпезными мистером и миссис Минтерн, с профессорами, которые считают, что знают все на свете.

Лу Шин подошел к первому экипажу и заговорил с сидевшим в нем суровым мужчиной. Я медленно прошла чуть дальше по тротуару, чтобы посмотреть на него. Он носил такую же шапочку, как и Лу Шин. Когда он заговорил, Лу Шин опустил голову. Я подходила все ближе, пока не остановилась в двадцати пяти футах от них. Я слышала, как льются китайские слова, будто струящаяся по камням вода. Я поняла, что этот человек – отец Лу Шина. Они были очень похожи: оба красивые, с умными лицами, на которых застыло одинаково мрачное выражение, только у отца оно было жестче.

Лу Шин говорил тихим, виноватым тоном, но выражение лица отца не менялось. Красивая девушка в рикше, сразу за вторым экипажем, не сводила с меня глаз. Без сомнения, это его невеста. Я смотрела на нее, пока она не отвела взгляд.

Внезапно отец Лу Шина поднялся, что-то выкрикнул – должно быть, бранное слово – и швырнул свою шляпу в лицо Лу Шину. Лу Шин схватился за глаз. Отец со злостью бросил еще несколько слов с гортанными резкими звуками, словно отдал приказы, сопроводив их рубящими движениями рук. Лу Шин продолжал стоять, опустив голову, и ничего не говорил. Что это значит? Почему Лу Шин остается неподвижным, безответным? Возможно, так он пытался ему противиться – отрицание молчанием. Не похоже, что отец Лу Шина сможет быстро успокоиться. Они уедут без нас.

Как только я сделала такой вывод, Лу Шин повернулся ко мне, подошел ближе и быстро сунул мне в руку деньги. Он умолял меня подождать. Лицо его исказила трагическая гримаса:

– Я вернусь так скоро, как только смогу. Жди меня здесь. Потерпи, пожалуйста, и прости меня за то, что происходит.

В следующее мгновение, когда я еще не успела преодолеть потрясение и возразить ему, он забрался в экипаж отца. Мне казалось, что я вижу дурной сон. Извозчик тряхнул поводьями, и экипаж с Лу Шином тронулся с места, увозя его от меня. За ним последовал второй экипаж и рикши со своими повозками. Все родные Лу Шина смотрели только вперед, будто не замечая моего существования. Только девушка мрачно взглянула на меня. Скоро они исчезли из виду.

Мне стало плохо. Я больше не могла стоять на ногах. Чуть дальше по дороге я заметила дерево. Как я сама смогу так далеко отнести свой багаж? Только я успела подумать об этом, как мимо меня промчался кули с моими чемоданами под мышками. Я побежала за ним с криками:

– Вор! Вор!

Но я ни за что не смогла бы его догнать. Я остановилась и уже готова была осесть на дорогу, когда увидела, что кули ставит мой багаж под то самое дерево, до которого я хотела дойти. Он разложил их в виде диванчика, затем жестом показал, чтобы я на него села. Я тихо подошла к нему, не уверенная, что с этим делать. Он махнул рукой так, будто официант, приглашающий меня сесть за столик в первоклассном ресторане.

Через некоторое время я поняла, что кули все так же стоит рядом и смотрит на меня. У него было вопросительное выражение лица, а потом он постучал по ладони и сделал жест, будто отсчитывает денежные купюры, – он хотел, чтобы я ему заплатила. Я посмотрела на китайские деньги, которые все еще сжимала в ладони. Какова их ценность, я понятия не имела. Возможно, ему следовало заплатить всего несколько центов. Но какая из этих бумажек была более ценной? А какая – менее? Кули изобразил жестами, как ест и пьет и погладил себя по животу, показывая, что очень голоден. Он делал так специально, чтобы вытянуть у меня больше денег? Потом он сказал что-то непонятное, а я пробормотала:

– Проклятая жара! Проклятый город! Проклятый Лу Шин!

Я посмотрела на купюру с цифрой пять и передала деньги кули. Он широко улыбнулся (должно быть, я заплатила ему целое состояние) и быстро убежал прочь. Скатертью дорога! Я смотрела, как мимо проезжают экипажи и рикши, и все больше впадала в отчаяние.

Через десять минут вернулся кули. Он принес мне корзинку. Внутри были три коричневых яйца в потрескавшейся скорлупе, три небольших банана и фляжка с горячим чаем. Он также отдал мне что-то, напоминающее трость. Это оказался зонтик. Потом он передал мне несколько монет. Я была удивлена. Должно быть, Лу Шин нанял его, чтобы заботиться обо мне. Изучив корзинку с едой, я засомневалась в чистоте продуктов, но кули жестами показал, что они все очень чистые и беспокоиться не о чем. Я изнывала от голода и жажды. Яйца оказались необычными, но очень вкусными, бананы – сладкими, а чай – успокаивающим. Я ела и продолжала смотреть на дорогу. Здесь было оживленное движение. Кули помахал мне и показал на другую сторону дерева: это значило, что я должна была позвать его, если он мне понадобится. Я кивнула. Он лег со своей стороны и быстро заснул.

Меня тоже клонило в сон. Но я не могла ему поддаться. Все сразу увидят мое поражение: глупая американская одинокая девочка, которая попала в неприятности в первый же час после приезда. Я выпрямилась. Они должны понять, что я уверена в своем месте в мире, пусть оно и находилось сейчас под деревом на оживленной магистрали города, где я не могла произнести ни слова на чужом языке, кроме вульгарного китайского выражения «чу-ни-би». Я громко выкрикнула его, и кули пораженно уставился на меня.

Проходили часы, а я все ждала, сидя на нелепом диванчике из чемоданов. Моя гордость растаяла, прямая осанка исчезла. Мои веки отяжелели, и я легла на диван из чемоданов, позволив сну унести меня отсюда.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ШАНХАЙСКИЕ РЕЗИДЕНТЫ

Шанхай, сентябрь 1897 года

Луция Минтерн

Была уже глухая ночь, когда носильщик первым заметил, как по улице в нашу сторону спускается Лу Шин. Он разбудил меня, а сам побежал на улицу и начал размахивать руками так, будто тонул. С тех пор как Лу Шин оставил меня на причале, не сообщив, когда вернется и вернется ли вообще, прошло уже восемнадцать часов.

Еще до того, как он успел спуститься с рикши, воздух прорезали мои крики:

– Будь ты проклят! Будь проклята твоя семья!

Он быстро усадил меня в рикшу, а носильщик запрыгнул в другую вместе с моим багажом. Увидев мрачное выражение на лице Лу Шина, я сразу поняла, что мы направляемся не в дом его семьи. Я плакала и обвиняла его в том, что он оставил меня на улице, будто попрошайку, – в незнакомом, странном городе, где я даже поговорить ни с кем не могла. Почему он за меня не вступился, почему не пошел со мной, а вместо этого бросил меня на палящем солнце, где я могла сгореть заживо вместе с младенцем в чреве?

Я перепугалась до потери сознания. В семнадцать лет я приняла решение с необратимыми последствиями. Из-за своей ненависти и из-за недостатка любви родителей я разрушила их жизни. Я вытащила на свет все их мерзкие секреты, обнажила их гнилые души, их нелепость. Осталось ли еще что-то гадкое, что я не вывалила на них? Уже на корабле я почувствовала, как изменилась. Я унаследовала черты своих родителей, пусть даже сама ненавидела их, но я еще больше изменилась из-за собственной жестокости. Неужели у меня всегда были способность и желание уничтожить другого человека? Теперь у меня больше не осталось ни уверенности, ни независимого мышления. Я была одинока, и мне не перед кем было бахвалиться своим умом. Чем ближе мы подъезжали к Шанхаю, тем яснее становилось, что впереди меня ждет неопределенное будущее. Оно зависело от одного человека, который хоть и сказал, что любит меня, но не смог защитить, когда я оказалась без помощи в его стране. Когда я расхаживала по палубе корабля, которая кренились то вправо, то влево, я пыталась сохранять веру в то, что преодолею любые препятствия, какими бы они ни были. В конце концов, я ведь завоевала сердце китайского императора! Но время от времени мной овладевал страх, что американская отвага превратится в китайскую судьбу. И я видела, что Лу Шин уже изменился. Он теперь напоминал не китайского императора, а послушного сына китайской семьи.

Когда Лу Шин извинялся, он говорил так тихо, таким слабым голосом, что я приходила в ярость. Как он сможет меня защитить?! Каждый раз, когда он объяснял, что произошло, я все больше убеждалась, что у него нет своей воли. Я не знала этого человека. Ему следовало еще в Сан-Франциско сказать, что у него нет ко мне вообще никаких чувств. Ему нужно было силой не дать мне попасть на корабль. Да, он меня предупреждал, но вместе с тем постоянно говорил, что никогда никого не любил больше, чем меня. Но сейчас я поняла, что это почти ничего не значило. Возможно, он вообще никого еще не любил. Я просто тешила себя надеждами. Они были где-то в будущем. Я жила от одного драгоценного мига до другого, насыщаясь любовью, которая мне требовалась, как воздух, и не думая о том, что будет потом. А сейчас мне приходилось выслушивать жалкие извинения и бесполезные оправдания, объясняющие, почему ему пришлось между мной и семьей выбрать семью. Он не понимал моих страхов, не понимал, сколько я вынесла ради него. Жаль, что он не слышал рассказы американских пассажирок о том, как забивают насмерть невесток китайские свекрови и как никому до этого нет дела. Я хотела, чтобы он от любви ко мне голодал и ждал меня под палящим солнцем. Я хотела, чтобы он разорвал со своей семьей и лишил себя малейшей возможности вернуться к ней, как сделала я.

– Будь ты проклят! Будь прокляты твои родители!

В изнеможении я наконец перестала кричать и просто заплакала. Он положил мою голову себе на плечо, а я не в силах была отказаться даже от малого утешения.

Мы ехали по темным сырым улицам, и он рассказывал мне, что последние три часа отец непрерывно кричал на него и напоминал об обязанностях и ответственности. Когда отец перечислял имена его предков за прошедшие пятьсот лет, он бил его по лицу. Эти имена Лу Шин заучил наизусть еще в детстве. Отец сослался на свою должность в Министерстве иностранных дел, верность и преданность которому была для него превыше семьи. Люди будут задаваться вопросом, какие моральные изъяны передал он сыну, что тот предал свою семью, загубил ее репутацию и навеки оставил пятно на ее чести. Его мать заслужила покой на старости лет, а вместо этого он пытается свести ее в могилу как можно скорее. Она слегла в постель, жалуясь на головную боль и боли в груди. Даже два его младших брата, сыновья наложниц отца, упрекнули его, чего раньше себе никогда не позволяли. Они сказали, что теперь люди будут гадать, не свяжутся ли они тоже с западными женщинами, чтобы предаться извращенному европейскому разврату. Какое будущее их ждет, если его позор ляжет на всех?

Лу Шин сказал, что его родные – образованные люди, но это не значит, что они могут отбросить традиции и сыновний долг. Если он покинет дом, чтобы жить со мной, его лишат наследства и отрекутся от него, вычеркнут из родословной и никогда не будут о нем упоминать – но не так, будто он умер, а так, будто его никогда не существовало. И он больше не сможет изменить свое решение и вернуться в семью, как это сделал блудный сын из христианской Библии.

– Ради тебя я рискнул бы своим состоянием и возможностью кануть в небытие, – сказал он. – Но я не могу уничтожить семью.

– Мою семью я уничтожила, – сказала я. – У меня ничего не осталось. А теперь ты ставишь репутацию своей семьи выше моей жизни?

– У меня не было выбора. Ты не выросла в тех же условиях, и тебе сложно понять, что значит, когда на твои плечи давят пять веков семейной истории. Ее взвалили на меня сразу же, как я родился старшим в семье. И мне придется нести ее всю жизнь.

– Ты трус! В тот самый момент, когда ты сошел с корабля, ты превратился в суеверного почитателя призраков. Если бы я знала, кто ты на самом деле, я бы никогда не отправилась с тобой.

– Еще в Сан-Франциско я говорил тебе о том, во что я верю и как меня воспитали. Я не могу этого изменить, как не могу сменить расу и семью, в которой я вырос.

– Как ты мог ждать от меня, что я пойму, насколько все это важно для тебя? Если бы я сказала, что меня учили слушаться родителей, следовать их совету, значило ли бы это, что я соответствую этим ожиданиям?

– Я могу помочь тебе вернуться домой, если тебе здесь невыносимо.

– Трус! Так вот каков твой ответ?! Я уничтожила и мать, и отца, и их брак. Я уничтожила для себя любую возможность когда-либо вернуться домой. Они даже не спустились, чтобы со мной попрощаться. Для них я уже умерла. Мне некуда возвращаться. У меня здесь ничего нет, а ты говоришь о репутации. Ты не понимаешь, в каком я отчаянии. У меня не осталось храбрости. Я падаю, еще даже не подозревая, в какую бездну лечу, и это мучение хуже смерти, – у меня закончились слова, и я зарыдала.

Рикша повез нас вдоль берега, а потом свернул на улочку поменьше. Мы повернули еще раз и выехали на широкую улицу с огороженными каменными особняками. Затем миновали парк, более скромные домики в английском стиле за кирпичными стенами.

– Куда ты меня везешь? В приют для беременных девушек?

– В гостевой дом, который принадлежит моему другу-американцу. Я уже заплатил за аренду. Он не идеален, но это лучшее, что я могу тебе пока предложить. И он находится на территории Международного сеттльмента, так что ты будешь жить среди людей, которые знают английский. Отдохни там, а потом мы решим, что делать дальше. Но позволь мне сказать, Луция: если ты останешься, я тебя не брошу. Но семью я тоже не могу бросить. И хотя я не знаю, как мне разрешить этот вопрос, я обещаю быть честным и перед тобой, и перед ними.

Мы прибыли в гостевой дом за час до рассвета. На улицах сияли газовые фонари. Мужчина внушительных размеров по имени Фило Даннер встретил нас с большим энтузиазмом. На вид ему было около пятидесяти лет. Я подумала, что, наверное, он не спал всю ночь, чтобы нас встретить. Но он заявил, что лучший сон для него – в часы отдыха вампиров: от рассвета до полудня.

– Вы должны называть меня Даннер, – сказал он и провел меня в гостиную. – А я буду звать вас Луция, если только вы не предпочтете другое имя. В Шанхае имя сменить очень легко.

Луцией меня называл Лу Шин, считая, что это имя-судьба свело нас вместе.

– Я предпочитаю, чтобы меня называли Лулу, – сказала я в присутствии Лу Шина.

Даннер выглядел довольно эксцентрично. Он носил светло-золотой китайский пиджак со свободными голубыми пижамными штанами. У него были длинные темные локоны, большие глаза и длинные ресницы. Лицо его украшал аристократический римский нос, а между подбородком и шеей колыхались мягкие складки кожи. Когда он ходил, тело его перекатывалось волнами, и он часто страдал от одышки и издавал хрипы между словами.

Он сказал, что этот американский домик с садом принадлежит ему. Трехэтажное здание находилось на Восточной Цветочной аллее – в одном из лучших районов Международною сеттльмента. Толстые каменные стены защищали от летней жары и зимнего холода. Его гостиная, столовая и коридоры были завешаны картинами в рамах, на которых были изображены западные пейзажи или сцены из жизни индейцев Великих равнин. На столиках и каминных полках стояли маски первобытных людей, напоминающие местных постояльцев, недоверчиво взирающих на чужака. Стопки книг высотой до пояса возвышались посреди гостиной, будто миниатюрный Стоунхендж. Даннер с удивительной ловкостью лавировал между ними. На подушках кресел я заметила кисти, а потом обнаружила, что они повсюду – фиолетовые, красные, темно-синие и золотые. Они свисали вдоль спинок диванов, покачивались на шторах, украшали дверные ручки, диванные подушки, углы дверных проемов, крышку пианино, салфетки, зеркала – просто настоящее нашествие кистей.

Даннер усадил меня на диван и пробормотал, что по моему лицу видит, какое сильнейшее потрясение я испытала. Он с укором посмотрел на Лу Шина:

– Что ты сделал с бедной девочкой?

Мне он сразу понравился. Слуга принес чай и печенье. Когда я быстро их прикончила, Даннер велел принести масло, ветчину и хлеб. Еда меня немного успокоила, а потом Даннер вытащил трубку.

– Пусть твои беды превратятся в дым, – сказал он. – Это опиум.

Лу Шин пробормотал, что я не должна его пробовать, после чего я с энтузиазмом приняла предложение Даннера. Слуга в это время готовил темно-коричневую пасту. Даннер передал мне трубку и предложил вдохнуть, но только чуть-чуть. Запах сначала показался мне резким, но потом горло смягчилось. Он был похож на запах свежей земли, потом на мускус, но довольно быстро превратился в сладкий аромат, напоминающий сперва лакрицу и гвоздику, а потом шоколад и розы. Вскоре дым перестал быть только ароматом или вкусом, но стал ощущением, шелковистым облаком, которое окутало меня своей сочной сладостью. Я собиралась что-то спросить у Даннера, но сразу забыла что. Даннер с лицом джинна играл на пианино странную музыку. Она была похожа на ангельские голоса.

Я заметила, что Лу Шин сидит на другом конце дивана – грустная серая фигурка на фоне разноцветной комнаты. Я больше на него не злилась. Он казался потерянным. После очередной затяжки я с восторгом обнаружила, что свет от ламп делает меня невесомой. Взмахнув рукой в воздухе, я создала там тысячу рук. Звук голоса Лу Шина, который звал меня по имени, оставил россыпь искр у меня перед глазами. Голос у него был прекрасным, мелодичным, полным любви. Я снова посмотрела на него – его окружало сияние, излучавшее сексуальное желание. Я страстно желала, чтобы он дотронулся до меня, как и в первую ночь в башенке, когда все было для меня новым и удивительным. Я никогда не думала, что можно в такой полноте ощущать умиротворение и радость. По сравнению с ними воспоминания о счастливых временах казались плоскими и хрупкими. В этом чудесном дурмане у меня не было забот, только радостное ощущение, что отныне я буду чувствовать себя так всегда. Я наконец пробудилась!