Текст книги "Долина забвения"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

У нас больше не было оживленных разговоров. В такой глуши нечего обсуждать. Все события Лунного Пруда сводились к мелким ссорам между соседями и вспышкам заболеваний. Если бы Шанхай сгорел дотла, мы не скоро бы об этом узнали. Но когда-то Вековечный говорил, что восхищается моим умом и знаниями, которые я почерпнула у окружения моей матери, состоящего из деловых мужчин. Хотя и это была его очередная ложь, однако я все– таки решила, что стоит побуждать его чаще со мной разговаривать. Я могла бы признаваться ему в своих вымышленных тайнах, чтобы создать у него впечатление, что у меня нет от него секретов. Тогда он будет больше мне доверять. Он, возможно, поговорит со мной о моих откровениях, даст совет, а я буду вести себя так, будто очень ему благодарна, и подарю ему наслаждение большее, чем могут дать остальные. И во время этих минут омерзительной интимности я стану жаловаться на его долгие отлучки. Я буду спрашивать его, когда он вернется и принесет мне в подарок конфеты или отрез ткани. В такие мгновения он может случайно дать мне хотя бы крохи полезных сведений.

Я сделаю все, чтобы сбежать отсюда.

Когда он вернулся из своей очередной поездки, я приготовила у себя в комнате чай и закуски, чтобы он сразу пришел ко мне. Он жадно ел, а я сделала ему свое первое лживое признание: я сказала, что ужасно по нему скучала и волновалась, что он уже не любит меня так крепко, как когда-то. За время его отсутствия я перечитала те стихи, что он когда-то посвятил мне, – это нужно было для того, чтобы оживить мои чувства к нему. Я нашла эти стихи очень возбуждающими, хоть он и не планировал их такими делать. Я сказала ему, что, когда их читала, вспоминала, что он декламировал их, перед тем как лечь со мной в постель и порадовать меня другими «поэтическими» удовольствиями.

– Мастерство в постели и в стихосложении неразрывно связаны, – заверила я. – Ты был вершиной горы, а я – прудом, отражающим ее величие в своей водной глади, по которой проходила рябь удовольствия. Когда я в одиночестве читала твои стихи, я не могла удержаться от того, чтобы не представить себе твою могучую вершину.

Он был счастлив услышать мое признание. Его любовь к себе была настолько велика, что он поверил в мою нелепую выдумку. Он вытер с губ крошки и исполнил мои притворные желания: прочел стихотворение о пьяном отшельнике, вонзая в меня свой жезл.

После этого, когда мы лежали лицом друг к другу, я сделала ему следующее признание: я так сильно его желала, что беспокоилась, что он во время своих отлучек уходит к другой женщине. Я знаю, что не должна подвергать сомнению его верность. Но это собственнические мысли охваченной страстью женщины, которая уже вынуждена делить его с двумя другими женами. Как и ожидалось, он нежно заверил меня, что не встречается с другими женщинами. Я была его любимой женой, императрицей северного крыла.

– Но почему мы должны расставаться на такой долгий срок? – спросила я страдальческим голосом. – Прошу тебя, возьми меня с собой. Если я пойду с тобой, мы сможем по дороге заниматься любовью там, где ты захочешь. Помнишь, как мы ходили на твое живописное место?

Он мягко ответил, что это невозможно. Он будет занят делами, которые требуют от него полной отдачи, а мое соблазнительное тело будет его отвлекать.

Я притворилась скромной и игривой:

– Что же требует больше твоего внимания, чем я?

Он внезапно стал грубым:

– Не спрашивай меня о моих делах! Они тебя не касаются!

Понимая, что сильно рискую, пытаясь получить от него слишком много информации, я притворилось испугавшейся, что разозлила его, и взмолилась о прощении. Отвернувшись, я закрыла лицо руками, будто бы для того, чтобы скрыть слезы. Через некоторое время я робко спросила:

– Не будет ли слишком дерзко с моей стороны попросить тебя еще почитать мне стихи, которые поддержат меня в твое отсутствие? Больше всего мне нравятся стихи про отшельника. Возможно, ты поразишься этому, но я представляю тебя отшельником, а себя – твоим гротом.

Он с готовностью согласился на это и сразу прочел мне стихотворение, которое оказалось вариацией того, что я уже слышала.

– Ты представляешь в своем воображении грот, когда пишешь стихи? Хочешь ли ты посещать его чаще, чем мой грот? – я медленно развела ноги.

– Твой лучше, – он взгромоздился на меня.

– Видел ли ты в реальности грот, похожий на тот, что в стихотворениях?

Он пристально на меня посмотрел.

– Почему ты сегодня задаешь столько вопросов? – Вековечный откатился от меня и приказал налить ему чай.

Я извинилась и сказала, что просто хотела бы, чтобы у нас не было друг от друга секретов, как он когда-то говорил. Я не пыталась быть назойливой. Я накинула на себя халат, но он велел снять его. Во время работы в цветочном доме я перестала стесняться своей наготы. Но сейчас я чувствовала себя уязвимой, будто он мог увидеть, лгу я ему или говорю правду. Будучи куртизанкой, я научилась понимать, что думают мужчины и чего они хотят, по их движениям и напряжению мускулов. Я постаралась расслабить мышцы своего тела. Он сел на кровать и наблюдал за тем, как я наливаю чай. Он надкусил булочку и скривился. Потом приложил ее к моим губам.

– Тебе не кажется, что она черствая? – спросил он.

Не успела я ответить, как он запихнул булочку мне в рот. Я отвернулась и прикрыла губы рукой, прожевывая ее. Потом кивнула. Булочка действительно казалась резиновой. Проглотив ее остатки, я попыталась сделать еще одно признание, сказав, что хочу от него ребенка.

– Конечно, хочешь, – ответил он и запихнул мне в рот еще одну булочку, на этот раз более грубо. – Эта тоже черствая?

Я кивнула. Он что-то задумал. Мне нужно было польстить ему, привести в лучшее расположение духа.

– Тогда выплюнь ее, – сказал он.

Я была рада, что не придется ее доедать. Он надавил мне на плечи и приказал встать на колени. Как только я опустилась, он запихнул мне в рот свой член.

С нарастающим возбуждением он прокричал:

– Открывай шире, дешевая шлюха!

Я отпрянула от него.

– Как ты можешь меня так называть? – воскликнула я с притворной болью.

Он нахмурился:

– Я разве могу сдерживать то, что вырывается изо рта, когда я теряю разум?

Он снова вошел в меня, продолжая изрыгать оскорбления:

– Быстрее, течная сучка.

Кончив, он упал на кровать, удовлетворенный и усталый. Потом задремал. Я села в другом конце комнаты. Что происходит? Очевидно, что я наткнулась на важный секрет. Где-то наверху был грот, пещера, и он не хотел, чтобы я о ней знала. Возможно, чтобы узнать подробнее, понадобится больше времени. А пока я попрошу дать мне то, что он обещал после моего приезда: обустроить мои комнаты в другой части дома, подальше от шумной улицы, там, где есть хоть немного солнца. Но не для того, чтобы сделать мою жизнь более комфортной. Я надеялась, что еще до новых комнат сумею отсюда сбежать. Просто еще в цветочном доме я обнаружила, что чем больше клиенты на меня тратились, тем больше меня ценили. Сейчас я была на самом дне, и он не будет уделять мне внимание, пока я не повышу свой статус в этом доме. Я должна как минимум стать равной Помело.

В следующее посещение Вековечного, лежа в его объятиях, после того как он удовлетворил свою страсть, я рассказала про холод и отсутствие солнца и о том, как смущают меня мои комнаты, гораздо менее комфортные, чем у других членов семьи.

– Каменный коридор проводит звуки не хуже граммофонной трубы. Каждый может слышать, чем мы тут занимаемся.

– Не преувеличивай, – рассмеялся он.

– Но это правда! Волшебная Горлянка говорит, что соседи собираются под стеной и слушают, будто здесь театральное представление.

Он снова рассмеялся:

– Пусть слушают. Это самое большое развлечение в их жалкой жизни. С чего бы нам лишать их его?

Я сказала, что должна занимать целое крыло, – тогда мои комнаты были бы на внутренней стороне, подальше и от улицы, и от гулкого коридора.

– Меня смущает, что нас могут услышать Помело и Лазурь.

Он ненадолго затих.

– Я не помню, чтобы кто-то жаловался на шум.

– В мою сторону звук тоже хорошо доходит, – сказала я чуть ли не плачущим тоном. – Я слышу, как ты доводишь Помело до исступления. По твоим крикам я точно знаю, чем вы занимаетесь: лежит ли она на животе, на спине или подскакивает в воздух.

Он снова рассмеялся:

– У тебя замечательное воображение!

– Как я могу спать, когда слышу, как ты говоришь другой, что принадлежишь ей, что она твоя любимая жена?

– Я не говорил ей, что она любимая.

– Ты не понимаешь, что исходит из твоих уст, когда ты достигаешь облаков и дождя! – я продолжала страдальческим тоном: – Как я могу спать, когда сердце мое так болит?

Но он просто смеялся в ответ:

– Моя бессонная жена! Я заставлю всех услышать, кто из них самая любимая. Повернись – и можешь кричать изо всех сил.

Он стал очень грубым. Пальцы его напоминали жесткие корни иссохших деревьев. Он ухватил меня за груди и так сильно вывернул, что я взвизгнула. Он укусил меня за шею, за ухо, прикусил мне нижнюю губу, и каждый раз, когда я вскрикивала от боли, он кричал:

– Скажи, что я твой! Скажи, что хочешь меня! Громче!

Когда пытка закончилась, я повернулась на бок. Мне стало ясно, что я использовала неверную тактику. Он погладил меня по волосам и сказал, что теперь Помело знает, как сильно он обо мне заботится. А затем стал перечислять, что ему больше всего понравилось, но я отказалась слушать его гнусности. Я промолчала. Он повернул меня к себе, и я увидела, что зрачки у него расширенные и темные, будто у дикого зверя. Я опустила взгляд, чтобы их не видеть. Он приподнял мой подбородок.

– Посмотри на меня, – сказал он. – Твои глаза так прекрасны. Они будто ворота в твою душу, – он поцеловал мои веки. – Даже когда ты молчишь, я могу заглянуть в твои глаза и увидеть, где скрываются твои истинные чувства. Должен ли я заглянуть туда? Что ты на самом деле ко мне чувствуешь?

Зрачки его были будто две черные луны. Мне казалось, что он действительно может прочесть мои мысли, заглянув в мои глаза. Я почувствовала нарастающую тяжесть в голове. Я едва могла связно думать. Он поглощал мои мысли, мою волю. Мне нужно стать сильнее. Он продолжал держать меня за подбородок. Я не хотела показать ему, что волнуюсь, и будто в мечтательной задумчивости полузакрыла глаза.

– Широко их раскрой, – приказал он. – Я хочу знать тебя всю. И теперь я вижу. Вот они, твои драгоценные мысли. А вот моя: я никогда тебя не отпущу!

Меня поразили его слова, и, должно быть, он ощутил, как напряглось мое тело.

– В чем дело, любовь моя? – он снова повернул к себе мое лицо. – Посмотри на меня. Скажи мне, почему ты испугалась?

Сначала я не смогла произнести ни слова.

– Я никогда не думала, что услышу от тебя это обещание. Я очень удивилась. Но надеюсь, что это правда.

Он продолжал напряженно смотреть в мои глаза и заставил меня встретиться с его взглядом.

– Ты принадлежишь мне. И всегда будешь принадлежать. А я принадлежу тебе?

Я почувствовала, как он лишает меня воли. Мне пришлось собрать все силы, чтобы победить страх.

– Ты принадлежишь мне, – сказала я.

Я поняла, о чем он думает: он злился на то, что я солгала. Поэтому я повторила свою фразу мягче, нежным голосом, заставляя себя выглядеть веселой и счастливой.

Волшебная Горлянка сказала, что жизнь ее похожа на жизнь буддистской монашки: служение дуракам и идиотам увеличивает ее заслуги для будущей жизни. Хотя общение со слугами имеет свои преимущества, добавила она. Ей было известно все, что творится в доме: Лазурь заболела или снова притворялась больной; Лазурь лгала, что сын Вековечного болен; Помело заболела или притворилась больной; Помело жалуется на еду; Лазурь отругала ее за жалобы; Помело удовлетворила Вековечного каким-то особенным образом, который он любил, и он подарил ей браслет; Лазурь сказала, что не может найти браслет, предназначенный для будущей невесты ее сына; Помело разозлилась, когда ей пришлось вернуть браслет; Вековечный снова собирается проверить свою лесопилку, и у всех нас будет неделя покоя.

Мы с Волшебной Горлянкой тихо переговаривались, для чего ей требовалось все ее самообладание. Горничная Лазури казалась ей подозрительной: Волшебная Горлянка один раз уже застала ее за подслушиванием. Чтобы она не затаилась под нашими окнами, Волшебная Горлянка пустила среди прислуги слух, что видела здесь призрак женщины с глазами, выпученными от удушья. Но даже с такими предосторожностями мы предпочитали говорить шепотом. Кто знает, какой еще служанке из тех, кто прислуживал членам семьи, живущим в другой части дома, вздумается подслушать? Обычно я волновалась насчет горничной Помело, но та забеременела от пожилого жителя Лунного Пруда, и он выкупил ее у Вековечного. Но Лазурь не позволит Помело потратить эти деньги на другую горничную.

Пока Вековечного не было дома, наша жизнь становилась легче. Мы втроем – я, Волшебная Горлянка и Помело – вспоминали былые времена: иногда с тоской, иногда со смехом. Рассказывая друг другу истории о наших любимчиках, мы не вспоминали об унижениях. В чуланах нашей памяти хранились воспоминания почти обо всех клиентах, покровителях, любовниках, куртизанках и мадам. Нам не трудно было выбрать тему для долгого разговора: это могла быть беседа о грубых мужланах, о щедрых клиентах, добродушных покровителях, юношах, чьи сексуальные аппетиты не знали границ. Мы соглашались, что у каждой из нас был покровитель, с которым наша работа казалась отдыхом, которого мы любили, за которого мечтали выйти замуж и который позже заставил нас разочароваться в любви. Я рассказала Помело о Верном.

Когда-то я поклялась, что больше не буду о нем думать, но невозможно было сдержать поток воспоминаний. Он знал меня с семи лет и видел, как я изменилась с тех пор, когда была избалованной американской девчонкой. Верный Фан понимал, чего я от него хотела и чего хотела от любого из мужчин. Он страдал от моих подозрений, от постоянных требований быть со мной честным. Я вспомнила, что он советовал мне не отвергать чужую доброту, учиться распознавать любовь. Оглядываясь назад, я понимала, что он действительно очень любил меня, но по-своему, а мне хотелось большего. Хорошие воспоминания о нем стали подарком судьбы.

Но лучшие воспоминания, конечно, были об Эдварде и Флоре. Они же были и самыми грустными. Мы хранили наши истории о великом горе как самые драгоценные. Они были доказательством любви, и я рассказала Помело и Лазури многое из того, от чего у меня болело сердце.

Однажды я проплакала весь вечер, вспоминая о малышке Флоре. Это было восемнадцатого января, в ее седьмой день рождения. Мы с Волшебной Горлянкой говорили о том дне, когда она появилась на свет: «Помнишь выражение лица Эдварда, когда он ее держал? Помнишь день, когда она увидела, как муха моет лапки?» Я надеялась, что Флора теперь счастлива, и боялась, что она совсем меня не помнит. Внезапно за окном кто-то чихнул, и я быстро распахнула ставни. Я увидела убегающую служанку Лазури. Она видела мои слезы.

В Шанхае, не зная, что Вековечный собирается ухаживать за мной, я свободно говорила с ним об Эдварде. В конце концов, я думала, что он изливал на меня свою тоску по Лазури. Я признавалась ему, что всё, что мы с Эдвардом делили, останется в моей памяти навсегда: как мы говорили об инстинктивной настороженности птиц или о том, как наши глаза меняют цвет. Это были простые, повседневные вещи. Вековечный восхвалял любовь Эдварда ко мне, называл его «твой возлюбленный муж» и поощрял мои разговоры о нем. Он сказал, что мы товарищи по несчастью, и я согласилась, не понимая, как опасно заявлять будущему любовнику, что я никого так не полюблю, как того, кто уже умер.

После того как мы с Вековечным стали любовниками, он нежно спросил, думаю ли я еще об Эдварде. Я призналась, что да, но быстро добавила, что о нем самом я думаю гораздо чаще. Вековечный расплакался от радости. Постепенно мне стало понятно, что он не хочет, чтобы я вспоминала о прошлом. И я перестала упоминать об Эдварде. Со временем мне пришлось лгать, что я не помню ни одного счастливого мгновения, связанного с другими мужчинами. Вековечный хотел, чтобы все выглядело так, будто моя жизнь началась только с его появлением, что только ему адресованы все мои чувства. Но служанка Лазури увидела истину: мои слезы. Она расскажет Лазури, а та наградит ее.

– Лазурь рассказала мне, что ты плакала, – сказал мне ночью Вековечный, когда лежал в моей постели. – Тебе грустно, любимая? – казалось, он беспокоится обо мне.

– С чего бы это? Возможно, она услышала, как я пою. Вечером я пела грустную песню.

– Спой ее мне.

Я растерялась:

– Мне неловко. Я уже не могу петь так же хорошо, как в цветочном доме. Мне нужно сначала потренироваться, чтобы не навредить твоим ушам своим мяуканьем.

– Все, что ты делаешь, очаровательно. И если оно несовершенно, оно еще более чарующе, – он обнял меня. – Пой. Я не отпущу тебя, пока не споешь.

Я собралась с мыслями и, к счастью, вспомнила глупую американскую песню, которую всегда ненавидела. Цветочные сестры часто слушали ее на патефоне и танцевали фокстрот, после чего песня застревала у меня в голове на многие дни. Теперь я напела слова этой песенки по-английски настолько грустно, насколько было возможно:

@

Одинокий маленький китаец

Вещи собирает, скоро отплывает

На огромном корабле.

Как скучать он будет по родной земле.

Час его настал

Покидать причал,

И сквозь слезы он поет:

«Прощай, Шанхай!»

@

Вековечный захлопал в ладоши:

– Твой голос все так же прекрасен. Но что значат эти английские слова? Я понял только фразу «Прощай, Шанхай».

– Это песня о грустной девушке, которая покидает свою семью в Шанхае.

– Ты поешь ее, потому что скучаешь по Шанхаю?

И куда приведет меня эта неудачная песня?!

– Вряд ли я вообще по нему скучаю, – ответила я.

– Правда? Значит, ты скучаешь по чему-то другому. Чего тебе не хватает больше всего? Приемов, красивой одежды, превосходной еды?

Я пыталась придумать что-нибудь безобидное:

– Я скучаю по свежей морской рыбе, вот и все.

Он погладил меня по щеке, а когда я подняла на него взгляд, спросил:

– Ты скучаешь по мужчинам?

Я села в кровати.

– Как ты можешь задавать такие вопросы?

– Тебе стыдно признаться в этом, любимая?

– Я не тоскую о прошлом, – сказала я твердо. – Просто я удивилась, что ты вообще о таком спросил.

– Но почему ты отводишь взгляд? – он повернул мое лицо к себе. – Я думаю, тебе нравится вспоминать некоторых твоих мужчин. Определенных мужчин.

– Никого из них. Это была просто работа.

– Но с некоторыми тебе было хорошо. С красивыми, обаятельными. Например, с Верным Фаном. Он ведь был у тебя первым?

У меня перехватило дыхание. Как он об этом узнал? Верный хвастался перед ним? Наши разговоры подслушала служанка Лазури?

– У меня к нему не осталось особых чувств, – сказала я.

– Но женщины всегда любят своих первых мужчин, – возразил Вековечный. – Должно быть, все эти годы ты привечала его не как обычного клиента. Он гораздо успешнее меня и, должно быть, дарил тебе превосходные подарки. Посмотри на меня. Он красивее, чем я?

Вековечный прижал мои руки, не давая двинуться, и пристально смотрел на меня. Я чуть отвернулась.

– Ты сейчас думаешь о нем? Почему ты отвела взгляд? Тебе нравится представлять, что мой член – это его член? Повернись, чтобы не видеть моего лица.

Не успела я ответить, как он перекатил меня на живот и взял меня, как безумная обезьяна, с криками и хрюканьем. Казалось, он сошел с ума.

Следующей ночью Вековечный казался спокойным, но я была настороже. Мы говорили о его сыне, о том, каким высоким он вырос. Голос Вековечного был ласковым. Он восхвалял усердие сына в учебе, перечислял его умные высказывания. И когда он раздел меня и потянул в постель, он был в приподнятом настроении. Но в считанные секунды Вековечный помрачнел. Обхватив меня руками и ногами, он тяжелым взглядом уставился мне в глаза. Он молчал, но я чувствовала, как он проникает в мои мысли, уничтожает их, заменяет своими.

– О чем задумалась, любимая? – спросил он. – Об Эдварде?

Я была готова:

– Не стану отвечать на вопросы об Эдварде, – я попыталась высвободиться из его объятий, но он сжал меня только крепче, – Я не понимаю, почему ты об этом спрашиваешь. Эдвард умер. А ты здесь, со мной.

– Почему ты мне лжешь? Ложь разделяет нас. Ложь означает, что ты скрываешь его в своем сердце и он все еще здесь. Я знаю, что ты по нему скучаешь, и в этом нет ничего постыдного.

Мысленно я согласилась с ним: я скучаю по нему больше, чем когда-либо раньше. Но я знала, что должна молчать.

– Чтобы я полюбил тебя всем сердцем, – произнес он умоляюще, – ты должна перестать о нем думать, увидеть его истинную суть. Он просто иностранец, который сказал, что женится на тебе, чтобы бесплатно получить твою вагину. Почему ты дрожишь? Из-за него? Ты вспоминаешь о том, что он с тобой делал? Как он трахал тебя, словно шлюху? Он ведь все еще здесь, правда? Его труп лежит между нами в этой постели.

Я едва удержалась, чтобы не накричать на него. Вместо этого я спокойно сказала:

– Я не хочу больше об этом говорить.

– Ну же, любимая, признайся. Что ты испытала, когда он впервые тебя коснулся? У тебя побежали мурашки? Ты захотела, чтобы он сразу вошел в тебя? Ты была опытной женщиной. У таких, как ты, желание ничем не сдерживается. Я почувствовал это, когда встретил тебя. Ты хотела меня. Но я сдерживался. Я заставил тебя ждать, пока сам не решу тебя взять, – он резко прижал меня к себе. Выражение его лица было неестественно равнодушным. – Как долго ты его ждала? Он взял тебя сзади, как собаку? Иностранцы в этом деле лучшие? – Он перевернул меня и резко вошел. – Он делал так же? Сильнее? Быстрее? Ты вставала перед ним на колени? Почему ты противишься? Покажи мне, что ты делала ему, но никогда не делала мне. Я хочу иметь все, что было у него. Я хочу все, что ты давала тем мужчинам, которые были твоей работой. Я хочу получить то, что ты никогда не давала тем ублюдкам.

Он так резко входил в меня, что я не могла перевести дыхание для ответа. Он навалился на меня всем телом. Мне казалось, что он меня раздавит. Я пыталась оттолкнуть его. Но он только подбадривал меня, будто я тоже была в возбуждении. Я поняла, что мне нужно дать ему то, что он хочет. Поэтому я закричала, что он принадлежит мне, а я – ему. Я кричала, чтобы он взял меня сильнее, чтобы он взял всю меня. Он стал мягче.

Когда он кончил и устало откинулся на спину, снова стал нежным.

– Любимая, ты так мне дорога. Что такое? Почему ты выглядишь такой несчастной?

– Не могла дышать. Я думала, что задохнусь.

– Я сделал тебе больно? Ты же знаешь, занимаясь любовью, я теряю над собой контроль. Я чувствовал раскрепощенность и свободу и думал, что ты ощущаешь то же самое. Но теперь я понимаю, что нет. Ты думаешь о своем лживом американском ублюдке?

В моей душе открылась старая рана, боль от которой невозможно было сдержать. Я почувствовала к Вековечному острую ненависть.

– Конечно, я думаю о нем! Ты не можешь осквернить мою память об Эдварде.

Он поднялся, подошел к столу и повернулся ко мне. Лампа подсвечивала его лицо снизу, и глаза его казались черными глубокими ямами. Лицо его исказилось:

– Я не могу поверить, что ты говоришь такое после того, что мы только что испытали!

Он подскочил к постели и стал трясти меня так сильно, что мои слова получились прерывистыми, когда я крикнула:

– Я… всегда… его… любила! Он дал мне… любовь… и уважение. Он дал мне… дочь! И она… для меня… дороже всех… в этом мире!

Вековечный отпустил меня и обхватил себя руками, а его лицо сморщилось от боли.

– Ты любишь их больше, чем меня?!

Мне стало весело от того, что я смогла его ранить. Я сделаю это снова и снова, пока он не возненавидит меня и не заставит убраться из его дома.

– Я никогда тебя не любила! – заявила я. – Ты должен меня отпустить!

Он встал с постели и посмотрел на меня. Лицо его застыло, словно серый камень.

– Я больше не знаю тебя, – сказал он.

А потом он меня ударил.

Одна сторона моего лица сначала онемела, а потом начала пульсировать, будто он бил меня снова и снова. Сквозь слезы я различала покачивающийся силуэт обнаженного мужчины, чей рот распахнулся в ужасе от того, что он причинил мне боль. Он потянулся ко мне – но я крикнула, чтобы он уходил. Я схватила халат. Он извинялся, но я продолжала кричать, чтобы он ушел. Он ухватил меня за руку, но я стряхнула ее и кинулась к двери, а потом почувствовала удар в спину, голова закружилась, и я упала вперед. Не успела я перевести дух, как он снова пнул меня, затем ухватил за волосы, поднял мою голову и начал костяшками пальцев бить в мой висок. При этом он кричал высоким голосом: «Прекрати! Прекрати! Хватит!» – будто это его самого били. Он сумасшедший и собирается меня убить. Я чувствовала глухие удары и пинки. Боль перемещалась от плеча к бедру, потом к животу. Я слышала, как кричала на него Волшебная Горлянка. На мгновение он отвлекся от меня – и она завыла от боли. Он снова начал молотить меня кулаками. После каждого удара в глазах у меня вспыхивали мелкие белые круги, они набухали, а потом рассеивались, открывая его обезумевшее лицо. Я почувствовала вспышку боли в затылке, и перед глазами возникла чернота. Он ослепил меня. Он продолжал избивать меня, и я почувствовала, что бесконечно падаю, ожидая, что мое тело ударится о землю. Я продолжала падать и ждать, вглядываясь в черноту слепыми глазами.

@@

Очнувшись, я увидела над собой незнакомое уродливое лицо. Я ахнула – это была Волшебная Горлянка. Один глаз у нее почернел, заплыл и не открывался, а половина лица имела багрово-фиолетовый оттенок.

– Я отрежу его мелкого слизняка! – пообещала она. – Грязный ублюдок! Думаешь, я шучу? Когда все уснут, я найду в кухне самый острый нож. Если он собирается тебя убить, нам надо убить его первыми.

Говорила она невнятно, будто слова плавали у нее во рту. Она сказала, что дала мне медицинский опиум. Я покачивалась на воздушных перинах.

– Я знаю таких, как он. Однажды выпустив своего зверя наружу, они больше не могут загнать его внутрь. Он видел, как ты напугалась, и это его возбуждало. Когда ты кричишь в агонии, он становится нежным и любящим. А потом – бум! – опять меняется и хочет, чтобы ты прикрывалась от его ударов, чтобы потом снова стать нежным. Жестокие мужчины зависимы от чужого страха. Попробовав его впервые, им уже необходимо его испытывать, – она начала ругать Вековечного, но я уже не слышала ее и гадала, не оглохла ли я.

В очередной раз открыв глаза, я увидела лицо Помело. Оно двоилось и растекалось. Сначала я подумала, что утонула, и вижу ее сквозь толщу воды. Возможно, я уже умерла, но еще могла видеть. Она сначала выглядела строго, затем так, будто простила меня. Но за что меня нужно было прощать? Я хотела спросить ее, но не слышала собственных слов.

Действие опиума прошло, и я проснулась от мучительной боли. Взгляд мой заметался по комнате, выискивая Вековечного. Я не смогу от него сбежать! Ноги и руки затекли, и когда я попыталась пошевелиться, все тело пронзила острая горячая боль. Помело накладывала на синяки травяные припарки, и от их веса мне становилось еще больнее.

Я не знаю, сколько прошло дней до того, как ко мне пришел Вековечный. У него были красные, опухшие глаза, полное раскаяния лицо, и он принес подарок. Несмотря на боль, я попыталась отшатнуться от него. Если он меня сейчас убьет, так тому и быть.

– Как я мог такое сотворить?! – воскликнул он. – Теперь ты боишься меня!

Он заявил, что был пьян и все случившееся стало результатом любви, отчаяния и вина, вместе взятых. Еще он боялся, что в него мог вселиться дух его отца.

– В то время я не чувствовал, что это делаю я. Я был в ужасе от того, что происходит, но не мог остановиться.

Я вспомнила его визг: «Прекрати! Прекрати! Хватит!»

Он осмотрел красную полосу на моем подбородке, синяки на плечах, руках и ногах и поцеловал каждый из них. При его прикосновениях меня накрывали волны тошноты, а он описывал синяки, используя оттенки фруктов – сливы, кумквата и манго.

– Как я мог сделать такое с твоей драгоценной кожей, любимая?!

Вековечный положил на кровать рядом со мной шелковый мешочек. Я его не тронула. Он сам открыл его и достал заколку для волос – филигранного золотого феникса со вставками из бирюзы и хвостом из жемчуга. Он сказал, что заколка принадлежала его прабабушке.

– Видишь, как много ты для меня значишь.

Он оставил заколку на кровати.

Вековечный приходил каждый день и на несколько минут присаживался на край кровати. Мой страх к нему сменился отвращением. Он приносил фрукты и сладости. Я их не ела. Он больше ничего не требовал. Через две недели после побоев он спросил, может ли он заниматься со мной любовью. Он сказал, что будет нежным и никогда больше не причинит мне боли. Что я могла сделать? Куда пойти? Что он сделает со мной, если я ему откажу?

– Я твоя жена, – ответила я. – Это твое право.

Когда он до меня дотронулся, я вздрогнула. Мне захотелось подняться и убежать. Когда я наконец смогла подавить дрожь, я замерла. Его руки казались каменными гирями на моей мертвой плоти. Вековечного не обрадовало, что я такая равнодушная, но он понял, что до того, как мы снова сможем любить друг друга со всей страстью, должно пройти время. Когда он ушел, меня вырвало. Чуть позже я услышала его восторженные крики из комнаты Помело. Он кричал ей, и она кричала в ответ, что принадлежит ему, вся, целиком. Если она так его хочет, пусть забирает к себе каждую ночь. Я могу ей помочь. Я даже настаиваю на этом.

Примерно раз в неделю Вековечный впадал в ярость и снова меня бил. Не как в первый раз, когда я уже решила, что он меня убьет. Он кричал на меня, и я кричала в ответ, прекрасно зная, к чему это приведет. Волшебная Горлянка говорила, что все соседи собирались у своих окон, щелкали орехи и наслаждались нашим представлением. Вековечный старался не бить меня по лицу. Вместо этого он бил ладонью по затылку, обходил меня и пинал по заду, по ногам. Пригвождал меня к стене, заставлял посмотреть на него, а потом хватал за волосы и швырял на пол. Когда мне становилось так плохо, что я не могла продолжать, я сворачивалась в клубок. Волшебная Горлянка была права: Вековечному требовалось выплескивать свою жестокость, а потом раскаиваться. Я ненавидела его и старалась не показывать свой страх.

Когда он оказывался в моей постели, я уходила в себя, чтобы заставить его исчезнуть. Он не видел и не слышал моих мыслей, и я призывала воспоминание за воспоминанием, пока он не покидал меня. Мысленно я отправлялась в свои любимые места: в большой зал, где я гонялась за Карлоттой, а она била лапкой по клубку, связанному из маминой салфетки; на улицы Шанхая, где каталась в открытых экипажах и махала рукой мужчинам; в переулки со множеством магазинчиков, где продавались книги, медальоны, часы и сладости. Я отправлялась к Эдварду, и мы снова катались в машине. Когда я была за рулем, нам попались утка с утятами, и я вскрикнула, потому что испугалась, что перееду их. Я возвращалась в жаркий вечер, когда ничего не хотелось – только лежать друг напротив друга на диванах в библиотеке. Он читал «Золотую чашу». А потом он спросил: «Послушай, что это?» Я узнала: это был отрывок из его нового дневника. Его дневник… Я постаралась вспомнить что-нибудь из него. Потом зашла в нашу спальню и увидела, что Эдвард стоит с малышкой Флорой на руках. Почти наступил рассвет, и комната наполнилась светом. Я видела их обоих так отчетливо… и выражение лица Эдварда, когда он шептал малышке Флоре, что она удивительная. Я почувствовала, что он смотрит на меня, и он сказал: «Она – совершенное воплощение любви, чистое и нетронутое».