Текст книги "Долина забвения"
Автор книги: Эми Тан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 42 страниц)
В роли мадам «Дома Лин» теперь выступала Воздушное Облако из «Тайного нефритового пути». Она встретила меня очень радушно.
– Я так рада, что у тебя на сегодня не было других планов! – воскликнула она, после того как прибыли остальные гости. – Я должна звать тебя чаще. Наши девочки заняты каждую ночь.
Раньше бы меня уязвило ее предположение, что у меня нет постоянных клиентов. А теперь Волшебная Горлянка просила Пышное Облако звать меня на вечера, чтобы оживить их музыкой. Я вошла в банкетный зал и увидела Верного с новой вертлявой девчонкой. Он смотрел на нее тем же нежным взглядом, который дарил мне, когда я была еще девственницей. Тогда он утверждал, что ни одна женщина не возбуждала в нем таких новых и удивительных эмоций.
Верный подошел к нам и поприветствовал нас в изысканной британской манере – слегка поклонился и поцеловал мне руку. Я сделала ему комплимент – какой прекрасный свежий цветок он удостоил своим вниманием. Девушка кинула на меня подозрительный взгляд. Волшебная Горлянка перед приемом жаловалась, что у нее болит живот, но все же решила пойти со мной – у нее было предчувствие, что меня ждет новая победа.
В середине вечера Верный попросил меня развлечь общество. Я начала выступление с двух сентиментальных китайских баллад, за которыми последовали мелодии в стиле банджо: «Всегда», «Чай на двоих» и «Река Суони». Последняя была лучшей в моем репертуаре, потому что выражение «су-о-ни» значило на китайском «думаю о том, как завладеть тобой», а «фа-фа-э-вей», когда я это пела в первый раз, означало «показать тебе красивые, вздымающиеся ввысь облака», а во второй раз – «показать тебе мой голод по твоему бушующему пламени». Обычно «Суони» я исполняла в конце вечера, и песня создавала хорошее настроение в конце банкета, обеспечивая мне щедрые чаевые, а иногда – и нового клиента.
Верный вскочил со своего места:
– Спасибо, маэстро! – он использовал традиционное название для знаменитых исполнителей, выступающих в залах для рассказывания историй. – Ты привела нас в экстаз, подняла нам настроение. Мы должны выказать тебе нашу благодарность, – он поднял за меня бокал, а потом передал мне конверт с деньгами, подавая остальным знак, чтобы они сделали то же самое. Затем Верный снова произнес тост, за которым последовали обязательные аплодисменты и восхищенные крики.
Один из мужчин на противоположном от Верного конце стола особенно бурно выражал свой восторг:
– Я никогда не слышал такого сочетания нежности и напора в мелодии цитры, какое извлекали из инструмента сегодня ваши руки! Услышать такое от иностранки еще более удивительно!
Снова это надоевшее сравнение с иностранцами!
– Я иностранка только наполовину, – произнесла я извиняющимся тоном. – Но я все-таки очень стараюсь произвести хорошее впечатление на своих слушателей.
– Я не хотел, чтобы вы подумали, что вашему таланту мешает ваше происхождение. Я хотел сказать: это дополнительное преимущество, что вы также можете петь и на английском! Но поверьте, я никогда не слышал такой изумительной игры на банджо.
Обычный банальный комплимент. Я сомневалась в том, что он вообще когда-либо слышал игру на банджо других куртизанок, но ответила с подобающей скромностью:
– Я не слишком искусна, но я рада, что вы смогли насладиться выступлением.
– Я искренне восхищен! И я не пытаюсь получить ваше расположение, чтобы меня пригласили в будуар. Я говорю исходя из уважения к искусству и моих познаний в нем.
На вид ему было лет тридцать, но выражение лица у него было как у пылкого юноши, в первый раз попавшего в цветочный дом. Юноши более всего хотят познать искусство постельных утех. Льстивая чушь, которой осыпал меня этот мужчина, была просто уловкой. Я слышала такое много раз. Он представился как Вековечный из семьи Шэн, родом из провинции Аньхой. Он приходился троюродным братом Большому Дому – одному из друзей Верного.
И хотя он был из Аньхоя, говорил он на китайском без провинциального акцента, что выдавало в нем образованного человека. Что касается его внешности, то она была достаточно привлекательна, хотя он был не из тех, на ком сразу останавливается взгляд. Вековечный продолжал осыпать меня комплиментами, и его привлекательность для меня немного усилилась – он стал казаться мне приятным, но обычным, то есть ничего отталкивающего в нем я не заметила. Он не был узкоплечим и тощим, но не было у него и монгольской крепости. Глазки не узенькие, как у скряги. Ноздри не широкие, как у болтунов. Губы не слишком толстые, как у тех, кто утаивает злобные намерения. И зубы у него были на месте, в отличие от тех мужчин, которые пренебрегали гигиеной (а если они не ухаживали за зубами, то, скорее всего, не ухаживали и за остальными частями тела, скрытыми от постороннего взора). У него не было ни грубости, присущей людям с сомнительной моралью, ни всклокоченных бровей сифилитика. Волосы у него были в меру густыми, не покромсаны, как у деревенщины, а аккуратно подстрижены, напомажены шелковистым маслом и зачесаны назад. И он понравился мне главным образом тем, что в его внешности не было ничего выдающегося.
Сложно было сказать, как у него обстояли дела с финансами. Он пришел на банкет как гость Большого Дома. Одежда у него была чистая, но немного мятая – обычная проблема костюмов из льна в европейском стиле, которые часто носили в теплую погоду. Ногти аккуратно подстрижены, и не было длинного ногтя на мизинце, которым опиумные наркоманы вытаскивают клейкий осадок из трубки и восковые выделения из ушей.
Он снова заговорил с очень серьезным видом:
– Ваши нежные пальцы, будто феи, летали по струнам, от чего музыка становилась еще более чарующей.
Это уже слишком!
– Принадлежите ли вы к одному из литературных клубов Шанхая?
– Вы хотите знать, достойна ли я вашей компании?
Он улыбнулся – но только губами, взгляд остался серьезным. Я продолжала держаться уверенно и терпеливо ждала ответа.
– Мне не нужно общество интеллектуалов с похожими вкусами, – ответил он. – Я художник и поэт, который предпочитает уединение. У меня бывают приступы меланхолии, которые лучше не показывать на публике. Они придают моим картинам мрачность, которая не популярна среди большинства коллекционеров.
– Большинство коллекционеров считают популярность стилем, – заметила я.
– У любого может быть оригинальный стиль, – возразил он. – Но у немногих он настоящий. На нас влияют те, кто были до нас, начиная с художников, которые жили тысячи лет назад и копировали природу.
Что за претенциозный грубиян!
– Почему образованные люди всегда извиняются за свое невежество? – спросила я.
– Вы всё так же настойчиво пытаетесь узнать, происхожу ли я из семьи ученых… Ах, я вижу, что раздражаю вас.
– Вовсе нет, – с улыбкой ответила я. – Мы, куртизанки, любим веселые споры. Если вам это нравится – я рада подыграть,
я повернулась к Волшебной Горлянке, которая стояла позади меня: – Здесь слишком тепло. Мне нужен мой веер.
Если я положу веер на колени, это будет сигналом Волшебной Горлянке, чтобы она меня увела под предлогом, что кто-то прислал срочную весть. У нее в кармане на этот случай всегда была подходящая записка. Я уже была уверена, что этот мужчина – неважный кандидат в клиенты. Он беден, а если у него и есть какие-то деньги, ради них он заставит меня вывернуться наизнанку. Я уже два часа пробыла на приеме, и не похоже было, что в благодарность за выступление я получу еще какие-то деньги от других гостей.
Я снова повернулась к Вековечному:
– Так вы уже готовы признаться? У вас есть корабль, трюмы которого набиты золотом? Или вы чиновник, которого нам необходимо подкупить?
– Признаюсь, на самом деле я из семьи ученых людей – но я был слишком расточителен.
– Вы промотали все семейное состояние? Осталось ли хоть что-то для меня?
– Я промотал не деньги, а образование. Пять лет назад, когда мне было двадцать шесть лет, я сдал экзамены третьей степени – но ничего после этого не добился.
– В двадцать шесть лет! Я не знаю никого младше тридцати, кто бы сдал экзамен на этот уровень, включая тех, кто жульничал.
– С того самого мгновения, как я вышел из утробы, я начал учиться, чтобы сдать экзамены на национальном уровне. Я еще сосал материнскую грудь, когда мой отец распланировал всю мою жизнь, обычную для старых времен династии Цин: получить высокий пост в небольшом районе, строго держаться норм и законов и после двух лет на одной должности продвигаться все дальше и дальше в более важные уезды и провинции. Вот что сделал мой отец.
– А что же произошло после материнского молока?
– Я преуспел во всех шести искусствах. Но моими слабыми местами были налогообложение и таможенные доходы. Я не мог заставить себя разобраться в системе, которая грабит бедных, а богатых делает еще богаче.
– Согласна, не самые веселые темы, – я положила веер на колени – скоро я избавлюсь от этого нудного собеседника.
– Система Цин была несправедливой. А новая система? В ней просто поменялись руки, в которые текут деньги.
Ну что за идиот! Мужчины в этой комнате вполне могут занимать должности, о которых он сейчас злословит.
Большой Дом выкрикнул:
– Кузен, неужели ты докучаешь красавице своей обычной бунтарской болтовней? Давайте на эту ночь забудем о несправедливости! Можешь разобраться с ней завтра.
Вековечный не сводил с меня глаз:
– Из-за того что я критиковал старую систему, я остался без работы. Как и многие безработные, я назвал себя художником и поэтом. Вы получили ответ, которого ждали. Я слишком беден, чтобы стать вашим клиентом. Если бы меня не пригласил кузен, я бы не смог даже попасть сюда.
– Я не такая корыстная, какой вы меня рисуете, – ответила я одной из своих привычных фраз, – Прочитайте мне свои стихи, и это послужит оплатой за то время, что я на вас потратила.
– Вот одно из моих стихотворений:
@
Слушай, как взывает за окном к прохожим уличный торговец,
Слушай, как хвалит он свой рисовый суп.
@
– Ваша скромность безмерна. Но я не дам вам покоя, пока вы не прочтете другие стихи. Выберите хотя бы одно стихотворение, где не говорится о бюрократах или рисовом супе.
Он помедлил, потом произнес:
– Вот одно из стихотворений, что вам подойдет.
Он пристально посмотрел мне в глаза и прочел:
@
Как встречаться нам тяжело,
так тяжело расставаться.
Ветер жизни лишился сил,
все цветы увядают.
Лишь когда шелкопряд умрет,
нити дум прекратятся.
Утром у зеркала я грущу,
видя облачный волос.
Ночью, читая стихи,
узнаю лунного света холод.
Лишь когда фитиль догорит,
слезы свечи иссякнут.
До небожителей, на Пэнлай,
путь не такой уж трудный:
Синяя птица о трех ногах,
дай мне знать о грядущем.
@
Его стихи ошеломили меня почти до слез. Они всколыхнули в моем сердце грусть от расставания с малышкой Флорой. Нас разлучили, время шло, и она жила где-то далеко, в другом месте. Этот мужчина пробудил меня от апатии, вызванной бессмысленной рутиной.
– Это великолепно! – воскликнула я. – И я говорю правду, а не просто пытаюсь быть вежливой. Стихотворение такое образное, но в меру, и настолько естественное, что кажется написанным безо всякого труда. Нет вымученного стиля или эффектности. Оно произрастает из истинных чувств. Я ощутила дуновение ветра, будто наяву увидела свечу. Ваши стихи напомнили мне произведения Ли Шанъиня. Если откровенно, они не менее хороши!
К нам подошла Волшебная Горлянка, чтобы передать мне наше заранее запланированное «срочное сообщение». Мы отошли в сторону, подальше от чужих ушей.
– Я останусь. Он меня заинтересовал, а прочитанное им стихотворение неожиданно тронуло меня. Я хочу прочитать его сегодня вечером. Это может повысить интерес ко мне.
– Может ли он стать клиентом?
– У него тощий карман ученого из прошлого века. Но он сможет развлекать меня.
– Живот у меня все еще крутит, так что я отправляюсь домой.
Я вернулась к Вековечному, и он удивленно поднял брови:
– Что такое? Вы не пользуетесь вежливыми отговорками, чтобы оставить меня в одиночестве?
– Я хочу услышать и другие ваши стихи.
– Я не осмелюсь. У вас слишком взыскательный слух. Вам понравилось первое стихотворение, но вы можете сказать, что следующее звучит как дешевка от труппы менестрелей. И я буду страдать, услышав от вас такое.
– Критика – словно смерть от тысячи порезов.
Всего несколько людей способны слушать мои стихи. В основном родственники, которые жалуются на них так же, как на волдыри и плохую погоду: «Ай, как тяжело это выносить! Скоро уже закончится?» Моим лучшим критиком была жена. У нее было свое мнение, и она ясно видела преимущества и недостатки моих произведений. Мы могли свободно говорить на любые темы, потому что очень похоже мыслили. Ее звали Лазурь, как зовут голубые небеса, где она сейчас обитает, – он замолчал и отвернулся. – Она умерла от тифа пять лет назад, – он снова замолчал.
Мне казалось неправильным беспокоить его.
– Прошу меня извинить, – наконец снова заговорил он. – Я не должен был беспокоить вас своей грустью. Ведь вы меня даже не знаете.
– Немногие поймут утрату сильной любви, – ответила я. – Мой муж умер шесть лет назад, а три года назад у меня отняли дочь. Их звали Эдвард и Флора.
– Они были иностранцами?
– Эдвард был американцем. Флора родилась в Шанхае.
– Я сразу заметил, что в вас есть что-то необычное… будто у вас нет части души. Глаза ваши смотрят, но не видят. Это горе!
Для мужчины он был необычайно чутким.
– В моем случае, – продолжил он, – горе не утихло со временем. Утром, когда я просыпаюсь и вижу, что жены нет со мной, оно накатывает на меня с новой силой. Будто каждое утро я как в первый раз узнаю, что ее больше нет. Я каждый день взбирался на холм к ее могиле, чтобы напомнить себе, что ее больше нет. Теперь я читаю свои стихи ее могильному камню, вспоминая, как читал их ей в постели, когда она дышала рядом со мной.
– Я тоже разговариваю с мужем. Мне становится лучше, когда я думаю о нем, но когда он не отвечает – я снова безутешна.
– Много раз я думал о самоубийстве, чтобы воссоединиться с женой. Только мой маленький сын привязывает меня к земле. Кузен заставил меня прийти сюда. «Пойдем, посмотришь не на могилы, а на прекрасных женщин», – сказал он. Но сейчас вы знаете, что я не склонен к поиску развлечений, даже если я смогу их себе позволить. Но этим вечером вы оживили давно погибшую часть меня – мой дух. Вы так свободно обо всем рассуждаете. Жена была очень похожа на вас.
– Ваше горе придало вашему стихотворению глубину. Оно взволновало меня. Позволите ли вы мне сегодня прочитать его нашим гостям?
– Очень мило с вашей стороны, что вы об этом спросили. Но не думаю, что остальным понравится, если их отвлекут от банкета.
– Сейчас наступило затишье, а моя роль сегодня – развлекать общество и придавать приему лоск. Неужели я буду первой куртизанкой, читающей эти стихи на публику?
– Моя жена, которая покоится в могиле, – единственная, кто их слышал.
Я подошла к Верному и попросила у него разрешения включить стихотворение Вековечного в развлекательную программу. Когда я его декламировала, я ощущала безмерную тоску по Эдварду и малышке Флоре. Я представляла себе, как малышка Флора ждет меня. Вековечного потрясло, как тонко я передала суть стихотворения.
Той ночью я получила больше похвалы и денежных подарков, чем за последние несколько лет. Меня сразу же пригласили на множество приемов на следующей неделе, и по мере того как приглашений становилось все больше, мне приходилось говорить хозяевам приемов, что я смогу заехать только ненадолго – из-за многочисленных обязательств. Я вернулась в те дни, когда мужчины увивались за мной и дарили все более дорогие подарки в борьбе за мое внимание. Трое мужчин преследовали меня с особым интересом, соперничая за мое внимание.
К концу второй недели ушел один поклонник. Еще через неделю та слава, которую я заслужила, выдохлась: к этому времени стихотворение Вековечного читали уже с десяток куртизанок. Меня снова охватил ужас – неужели больше не будет клиентов, даже случайных? А тем, кто появлялся, я разрешала короткий период ухаживания: не несколько недель, а несколько дней. У мужчин в наше время слишком большой выбор, они не хотят ждать, пока цветок выбирает между ним и другими кандидатами. Он может бесплатно встречаться со студентками, которые отличаются свободными нравами и которых не заботят ни скандалы, ни стыд. Некоторые из них даже прикалывали к белью губки для предотвращения беременности, чтобы при удачной возможности сразу же разместить их во влагалище. Когда одного из мужчин я приняла в будуаре в первый же вечер, Волшебная Горлянка меня отругала: она сказала, что я веду себя не лучше, чем проститутка из опиумного борделя. И на следующий вечер ко мне пришли двое мужчин, сказав, что они друзья того, кто был у меня прошлой ночью.
– Видишь?! – вскинулась Волшебная Горлянка. – Теперь на тебя слетаются скряги, будто мухи на гнилой фрукт! Нет более быстрого способа испортить репутацию.
Но я по крайней мере продолжала получать приглашения на приемы, и последний из них был от кузена Вековечного – Большого Дома. Он чествовал двух важных людей, которые имели влияние на президента Республики. Мне сказали, что им особенно нравятся американские песни.
– Будет ли там ваш кузен Вековечный? – спросила я. – Мне хотелось бы еще раз поблагодарить его за стихотворение. Оно наделало много шума. И я надеюсь, что он позволит мне прочитать еще одно из его стихотворений.
– Я приглашу его, когда снова увижу. Он то приезжает, то снова уезжает. Я думаю, у него какое-то деловое предприятие за пределами Шанхая. Или он встречается с куртизанкой из другого дома. Ха! Он очень скрытный.
Предприятие. Возможно, он не так беден, как пытается показать. И я точно знала, что он не может быть в другом цветочном доме. Бедняга.
@@
Спустя несколько дней Вековечный появился на небольшой вечеринке с застольными играми, устроенной Большим Домом для близких друзей. Волшебная Горлянка поспешила ко мне и потребовала, чтобы я выудила из него новое стихотворение.
– Ты думаешь, я такая дура, что сама об этом не подумала?
Я встретила Вековечного с искренней радостью. После своего выступления я села с ним рядом:
– Я рада, что Большой Дом заставил тебя вернуться.
– Меня не нужно было заставлять. Твоя музыка оживила мой дух, и я чрезвычайно благодарен тебе за разговор.
Большой Дом с друзьями решили развлечься игрой «Угадывание пальцев». Вековечный отказался в ней участвовать, сославшись на то, что не любит азартные игры. Но мы с удовольствием посмотрели несколько раундов. Затем я заметила, что лицо его помрачнело. Он повернулся и с тревогой посмотрел на меня:
– После нашей встречи мне было нелегко. Я рад, что открыто смог рассказать о своей жене, но разговор снова пробудил во мне невыносимую грусть. Я был в таком отчаянии, что пытался унять боль, часами шатаясь по улицам, пока наконец не обнаружил, что нахожусь в опиумном цветочном доме. Внутри было темно, и женская фигура провела меня к дивану. Я слышал голоса других мужчин и женщин. После того как я два раза затянулся трубкой, боль отступила, а я поднялся на голубые облака дурмана. Вся радость, испытанная мною в жизни, будто вновь влилась в мое тело. Я не думал, что могу почувствовать большее блаженство, пока меня не коснулась чья-то рука. Рядом со мной сидела Лазурь. Я клянусь, я видел ее так же ясно, как и вас сейчас. Я поцеловал ее и погладил по щеке, чтобы убедиться, что она настоящая. Лазурь заверила меня, что это действительно она. Когда она легла на диван, ее одежды исчезли, а прекрасное бледное тело дрожало от страсти ко мне. И мы снова воссоединились разумом, сердцем, телом и душой. Она издавала те же восхищенные стоны, а им вторил звон колокольчиков у нее на лодыжках. Мы невесомо парили в воздухе, окутанные шелком. Мы поднимались к высотам, выше, чем когда-либо раньше, и после пика наслаждения начинали сначала. Каждый раз, когда я входил в нее… – он прервался. – Прости. То, что так дорого для меня, может показаться тебе неприличным.
– Меня уже нельзя ничем шокировать, – ответила я. Про себя я решила, что стоит попробовать опиум, если это вернет мне Эдварда хотя бы в виде яркой иллюзии.
– Но счастье было недолгим, – продолжил он. – Голубой дым рассеялся, и реальность ударила по мне сильнее, чем раньше. Вот только что я лежал рядом с женой, вздыхая от удовлетворения, а в следующее мгновение я уже смотрел в глаза незнакомой соблазнительнице. Девушке было не больше двадцати лет – примерно в таком же возрасте была жена, когда покинула меня. Другие мужчины решили бы, что она красива. Но меня возмутило, что мою жену подменили этой пустоголовой девчонкой, которая разговаривала, как хныкающий младенец. Я стал искать одежду, чтобы как можно быстрее уйти. Но потом почувствовал, как она ухватила меня за причинные места. Мне стало так гадко, что я хотел прикрикнуть на нее, чтобы она прекратила, но потом мне стало еще более гадко от самого себя, потому что мой пенис затвердел в ее ладони. Я нормальный мужчина, и с тех пор как я в последний раз касался женщины, прошло пять лет – если не считать видений жены. Девушка откинулась на спину, подняла платье и раздвинула ноги. Я не мог противиться влечению. Я вошел в нее… а потом… – грудь его тяжело вздымалась, будто он пытался удержаться от рыданий. Он опустил взгляд. – Я поступил отвратительно, и сама мысль об этом ужасает меня, – он покачал головой.
Я ждала, когда он продолжит. Но он поднялся с места:
– Я больше не могу об этом говорить, – он огляделся. – Если кто-нибудь услышит наш разговор, он подумает, что я безумец. Мне кажется, что я уже достаточно посвятил тебя в подробности своей жалкой жизни. Ты замечательный слушатель.
– Нет нужды извиняться. Правда! Освободить себя от худшего груза, которое приносит горе, необходимо. Возможно, ты сможешь это сделать, выразив свои чувства в стихах.
– Я так и делаю. Но, по большому счету, выходит сентиментальная чушь. В следующий раз, когда кузен пригласит меня на прием, я прочитаю тебе что-нибудь. И ты сможешь всласть посмеяться. Больше никаких мрачных воспоминаний с самооправданием!
– Тебе не нужно ждать приглашения кузена, – сказала я, обдумывая внезапную мысль. – Приходи завтра, ближе к вечеру. Я могу послушать твои стихи в уединении своей гостиной, за чаем.
Как только он ушел, ко мне поспешила Волшебная Горлянка:
– Он дал тебе стихотворение?
– Завтра вечером. Он придет на чай.
– Если он даст тебе новое стихотворение для выступления, ты допустишь его до постели?
– Что?! Чтобы он решил, что я обычная проститутка?
@@
На следующий день он пришел к нам в китайской национальной одежде, что меня несколько удивило. Некоторые наши клиенты тоже одевались в китайском стиле, но это были главным образом люди старшего поколения. Хотя он был из Аньхоя.
Будто угадав, о чем я думаю. Вековечный сказал:
– По части удобства европейская одежда не сравнится с китайским длинным платьем. Посмотри на меня: разве в таком виде я не больше похож на поэта?
Он и вправду был похож на поэта, а еще он показался мне более красивым, чем раньше, – наверное, потому что выглядел расслабленным.
Я пригласила его сесть в кресло, сама же опустилась на диван и стала ждать удобной возможности, чтобы попросить его о новом стихотворении. Я терпеливо ждала, пока он рассказывал мне, какие новые проблемы стоят перед Шанхаем. Ждала, пока он перечислял несправедливости, которые вынуждены терпеть рабочие и крестьяне. Я пыталась оставаться интересным собеседником, но постепенно теряла терпение. Наконец я попросила Волшебную Горлянку принести вместо чая вино, и разговор постепенно снова вернулся к его жалкому положению и мучениям. Речь его стала бессвязной.
– Вчера я колебался, нужно ли рассказывать о том, что произошло в опиумном цветочном доме, потому что боялся, что ты сочтешь меня безумцем. Я знаю, что с тобой могу говорить откровенно, но если я расскажу о том, что случилось, сможешь ли ты честно ответить мне – сошел я с ума или стал злодеем?
Я наградила его самым сочувственным взглядом и заверила, что буду с ним честна.
– Я уже рассказывал о своей жене и о девушке. Как я говорил, девушка лежала на спине, а я навалился на нее сверху, движимый только инстинктивной похотью. Она улыбалась. И внезапно мне стало ненавистно ее лицо. Я попросил ее отвернуться и закрыть глаза. А потом мне стало невыносимо ощущать, что ее тело двигается вместе с моим, будто мы были единым целым. И я попросил ее не двигаться, лежать неподвижно. Велел ей не издавать ни звука. Потом закрыл глаза и представил, что это неподвижное тело – труп моей жены. Я кричал от удовольствия и стыда, потому что снова соединился с любимой – но когда она уже была мертва. Я входил в нее все жестче и жестче, будто пытался таким образом вдохнуть в нее жизнь. Но она оставалась мертвой… Это наполнило меня новой мукой, и я остановился. И попросил девушку принести трубку. Вскоре я снова оказался в синей дымке дурмана, а рядом была моя жена, живая и здоровая. Как счастлив я был опять скользнуть мимо знакомых заветных складок в ее тайную пещеру! Я занимался любовью с воображаемым живым телом. Через несколько часов я снова пришел в чувство, увидел перед собой проститутку и снова заставил ее играть роль моей умершей жены. Я пробыл там три дня. Я не мог остановиться: мгновения счастья умножали муки, а муки требовали облегчения… Я уже вызываю у тебя отвращение?
– Вовсе нет, – соврала я. У него были отвратительные фантазии. Хотя его тоска по жене, заставляющая прибегать к самым ужасным способам, чтобы снова оказаться с ней, казалась достойной восхищения. Его жене это бы польстило.
Он в порыве благодарности ухватил меня за руки.
– Я знал, что ты поймешь! Ты уже говорила мне, что, когда другой мужчина в тебя входит, ты представляешь себе своего мужа.
Я этого не говорила… И как грубо он это сказал – «входит в тебя». Я представляла себе Эдварда, когда была в одиночестве, когда скучала по нашим тихим вечерам и вспоминала, что он мне говорил.
Вековечный оглядел комнату и похвалил меня за безупречный вкус.
– Когда ты представляешь в мечтах своего мужа, – спросил он, – ты видишь только его лицо?
– Чаще всего я вспоминаю звук его голоса, – ответила я, – и некоторые наши разговоры. И вижу, как он улыбается, всегда по-разному: уверенно, с облегчением, с удивлением, и как он улыбался, когда смотрел на нашу новорожденную дочку.
– Выражения лица. Это интересно. А что насчет запахов – аромата его тела и дыхания?
– Воспоминания о них не приходят ко мне сами. Я с трудом могу только отчасти их вспомнить.
– Я помню всё до мельчайших подробностей, особенно запах секса, когда мы были единым целым. Это суть моей поэтической натуры – помнить и воображать запретное. Страдания – источник моих стихов.
Наконец-то хоть какой-то шанс.
– Знаешь ли ты, что благодаря твоему последнему стихотворению меня засыпали приглашениями, чтобы я прочитала его и в других домах?
– Большой Дом рассказал мне. Я очень рад. Я перебрал сотни своих стихов, чтобы решить, что еще может тебе понравиться.
Сотни! Моя карьера спасена!
– Я выбрал одно из своих свежих произведений из сборника, который назвал «Город двух миллионов жизней». Ты должна откровенно высказать свое мнение о нем. Я всегда работаю над тем, чтобы улучшать свои стихи.
Он прочистил горло.
@
Как река в половодье заливает округу,
Так во власти богатства честь людская утонет.
Чужеземцы приходят на берег отчизны,
Разрушая все то, что так дорого сердцу.
Их веселые гимны нам – как плач погребальный,
Их наплыв уничтожил наследие предков.
Из-за них забываем мы наших славных героев.
А они заявляют: «Весь Шанхай в нашей власти!»
@
Я лишилась дара речи. Стихотворение не имело ничего общего с теми прекрасными строками, что он прочитал мне на приеме. Оно было похоже на речь одного из студентов, что ходят с черными повязками по Нанкинской улице: «Долой империализм! Закрыть порт для иностранных судов! Вернуть Китаю концессии!»
– Оно… такое сильное, – наконец выдавила я. – Оно вдохновляет… прекрасно иллюстрирует проблемы Шанхая.
– Ты можешь читать его, когда хочешь, – сказал он гордо. – Возможно, даже сегодня вечером. Мой кузен пригласил меня на прием. Я уже сказал ему, что дам тебе новое стихотворение.
Мне пришлось сказать ему правду:
– Это не лучший выбор стихотворения для гостей. Среди наших клиентов есть люди, которых оно осуждает.
– Где была моя голова?! Я попробую найти другое, которое больше тебе подойдет. Какое бы тебе хотелось?
– Стихотворение о любовной тоске, – ответила я. – Похожее на то, что ты дал мне ранее, пропитанное болью утраты того, чего больше всего желаешь. Также хороши поэмы о молодости. Наши гости любят вспоминать о временах своей первой любви.
На следующей неделе Вековечный дал мне новое стихотворение, которое, как он сказал, было о любовной тоске.
@
Я смотрю, как растут за окном пионы,
лепестки их так и не распустились.
А за ними вьется дорога к дому,
мост, который не перейдешь ты.
Звуки милых шагов я так жажду услышать!
И дотронуться снова до крохотных ножек!
Как хочу я обнять ее стройное тело
и смотреть, как спадают с него одежды!
Но увы мне – лишь пар на стекле от дыханья.
И всю память о ней застилает туманом,
кроме дня, когда мы с ней навеки расстались и
она перешла мост от жизни к смерти.
@
Ну по крайней мере в них не было ни слова о развращенном обществе. Волшебная Горлянка посоветовала убрать последнюю строку, чтобы казалось, будто героиня стихотворения просто ушла, а не умерла. Я, вопреки ее совету и своему мнению, вечером исполнила стихотворение в точности так, как оно было написано. В комнате воцарилось неловкое молчание. Только один мужчина с энтузиазмом мне аплодировал – совсем недавно его любимая наложница покончила с собой.
Вековечный приободрился, услышав мой лживый отчет о том, что стихотворение хорошо приняли. Он принес мне свое очередное произведение – еще более тоскливое, чем предыдущее.
@
Когда-то листья на деревьях, как мое сердце, трепетали.
А ныне только снег на ветках лежит, пустых и неподвижных.
Уже не встретишь шелкопряда, не вьет он шелковые нити.
Но шелковый халат любимой все так же возле ее ванной
Лежит под хладным лунным светом.
Когда-то он был золотистым,
А ныне белый, будто тело любимой в каменной постели.
@
Я была в ужасе: снова труп жены! Но тем не менее, осыпав его комплиментами, я заметила, как замечательно контрастируют неподвижные ветви с трепетанием листьев, как искусно он поместил светлый образ шелкопряда рядом с холодной картиной снега и мертвого тела.
Мы с Волшебной Горлянкой обсудили, стоит ли мне выступать с этим стихотворением. Наконец мы согласились, что оно настолько плохое, что вызовет только смех и испортит мне карьеру. Но я снова соврала ему, что стихотворение приняли чрезвычайно успешно.
