Текст книги "Долина забвения"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)

Эдвард застыл в изумлении:

– Этого что, мало?

– Двадцать долларов берут с вас ваши шлюхи на размалеванных кораблях в порту. Я благодарю вас за то, что вы посчитали нас достойными этой цены. Однако сегодня мы уже закрыты и не принимаем клиентов.

@@

Верный пришел к нам тем же вечером, и Волшебная Горлянка быстро провела его ко мне в будуар, чтобы остальные не слышали мою отповедь. Я даже не стала ждать, пока за ним закроется дверь.

– Твой заморский дьявол обращался со мной, как с портовой шлюхой! Ты что, начал распространять слухи, что мы – дешевый бордель?!

На его лице отразилась мука:

– Я виноват, Вайолет, и я знаю, что тебе в это нетрудно поверить. Но я виноват совсем не так, как ты думаешь. Мы с ним говорили на английском о том, что он с удовольствием познакомился бы с кем-нибудь, кто говорит по-английски. Я сказал ему, что знаю очень необычную женщину, и описал тебя самым точным образом – что ты превосходно говоришь по-английски, что ты очень красивая, культурная, умная, образованная…

– Хватит лести, – оборвала я.

– …потом я сказал ему, что ты куртизанка, и спросил его, знает ли он о первоклассных цветочных домах. То есть я думал, что сказал именно это. Он ответил «да». Я спросил, знает ли он об их обычаях. Получилось так, что, вместо того чтобы по-английски сказать «первоклассный дом свиданий с куртизанками», я воспользовался тем словарем, что ты мне дала, и перевел эту фразу как «первоклассный бордель». Потом Эдвард пошел в американский бар и спросил человека, который уже давно живет в Шанхае, на что похожи шанхайские бордели. И тот объяснил, что при обычном визите после недолгого разговора самые необузданные фантазии Эдварда там воплотят за доллар или два, и до десяти долларов будут стоить специфические услуги. Когда Эдвард рассказал тому же мужчине о своей неудаче, тот рассмеялся и объяснил ему, что такое цветочный дом и почему ему больше не позволят показаться ни в одном из них. Эдвард сразу же позвонил мне и все рассказал. Вайолет, когда ты сказала ему, что разговоры окончены, он решил, что ты готова исполнить его необузданные мечты. Ты не можешь полностью винить ни меня, ни Эдварда. Часть вины лежит на чертовом китайско-английском словаре, который ты мне дала. И это не первый раз, когда он ставит меня в неловкое положение. Если ты мне не веришь, я могу тебе доказать, что в наше время, похоже, неправильный перевод – слишком частая причина несчастий. Можем мы заключить перемирие?

Верный выложил на чайный столик две изящные коробки.

– Эдвард просил меня передать тебе эти подарки, чтобы вымолить у тебя прощение. Он беспокоился, что из-за него ты будешь злиться и на меня. Я сказал ему: «Насчет этого можешь не беспокоиться. Она злится на меня уже много лет». Вайолет, ты можешь хотя бы рассмеяться?

В той коробке, что была побольше, лежала книга с зеленой кожаной обложкой и золотым тиснением – «Листья травы». Из названия прорастали лозы и усики, вьющиеся вокруг букв и разбегающиеся к краям обложки. Я обнаружила внутри толстый лист мелованной бумаги, на котором был написан уже знакомый отрывок стихотворения.

В коробке поменьше лежал золотой браслет, инкрустированный рубинами и бриллиантами, – довольно экстравагантный подарок для того, кто, возможно, никогда больше не увидит его получателя. Я прочитала записку.

@

Уважаемая мисс Минтерн, мне очень стыдно за свою непреднамеренную грубость. Я не рассчитываю на прощение, но надеюсь, что вы поверите в искренность моих извинений.

Ваш Б. Эдвард Айвори Третий

@

Волшебная Горлянка вместе с мадам Ли сходили в ювелирный магазин мистера Гао и узнали, что за украшения Эдвард заплатил две тысячи юаней. Мистер Гао сказал, что если бы чужеземец умел торговаться, те же украшения обошлись бы ему в два раза дешевле. Но в любом случае выходило, что Эдвард Айвори в знак своего уважения заплатил нам довольно высокую сумму.

– За такой браслет можно и простить его, – сказала Волшебная Горлянка. – Особенно если это скорее вина Верного.

Мы с мадам Ли в этом были единодушны.

Она добавила:

– Иностранец не должен ожидать, что дело пойдет дальше прощения – конечно, если ты сама не захочешь, и в таком случае браслет – неплохое начало.

Через два дня Верный позвонил мне и спросил, сможет ли он устроить небольшой ужин и позвать на него Эдварда в качестве одного из гостей.

– Должен признаться, Вайолет, это он попросил меня об этом. Он получил твою записку, где ты пишешь, что прощаешь его, но он все еще чувствует себя ужасно. Он не ел и не спал с того самого дня. И бормочет какую-то чепуху о том, что ранит всех, кого встретит. Я пытался убедить его в том, что виноват прежде всего я, а не он. Но это никак не облегчило его страданий. Может, все американцы мучаются от меланхолии так, что их можно принять за безумных? Но я всерьез опасаюсь, что он решит утопиться в реке, а я не хочу, чтобы его призрак навещал меня каждую ночь и просил прощения.

Меня всегда раздражали его объяснения.

– Так ты хочешь, чтобы его призрак приходил ко мне? Зачем ты вообще у меня спрашиваешь? Устраивай свой ужин. Я приду, чтобы лично принять его извинения. И если он после ужина пойдет топиться – меня уже не в чем будет винить. А тебе я бы порекомендовала взять у меня несколько уроков английского, как только выкроишь на это время.

Верный привел на ужин Эдварда и еще четырех гостей – достаточное число, чтобы начать шумную вечеринку с выпивкой и застольными играми. Эдвард сидел тихо и сначала даже не обмолвился со мной ни словом, кроме дежурных «пожалуйста», «спасибо» и «вы очень любезны». Он держался отстраненно, будто я была опасным скорпионом. Но я постоянно чувствовала на себе его взгляд. Он был очень заботлив по отношению к мадам. Красному Цветку, Волшебной Горлянке и чрезвычайно вежлив с остальными красавицами. Они улыбались, будто понимали все, о чем он говорит. В конце вечера он дал Волшебной Горлянке и служанкам щедрые чаевые, а потом положил передо мной еще один подарок, завернутый в зеленый шелк. Затем с серьезным видом поклонился и вышел. Я открыла подарок в одиночестве, избавившись от назойливого любопытства Волшебной Горлянки. На этот раз он подарил браслет с изумрудами и бриллиантами. На карточке было написано:

@

Дорогая мисс Минтерн, я очень рад, что Вы позволили мне вновь оказаться в Вашем обществе.

Ваш Б. Эдвард Айвори Третий

@

Я не получала таких щедрых подарков в течение почти двух лет. Следующим вечером я надела браслет на три организованных приема. Когда я выезжала на послеобеденную прогулку в экипаже с Сиянием и Спокойствием, я показывала им на прекрасных птиц и облака таким образом, чтобы прохожие заметили бриллиантовый трофей на моем запястье.

@@

На следующее утро мадам сказала, что мне звонит американец. Эдвард извинился за беспокойство и за свою самонадеянность, позволившую ему рассчитывать на разговор со мной. Его хозяин, мистер Шин, объяснил ему, что приглашения нужно направлять в письменном виде и за неделю до мероприятия. Но Эдвард надеялся, что я пойму его спешку. Менеджер его торговой компании зарезервировал два места на Шанхайском ипподроме, но из-за того что его свалил грипп, он сам пойти не сможет. И он предложил билеты Эдварду. Получилось так, что в этот же день на скачках будет присутствовать сэр Фрэнсис Мэй, губернатор Гонконга. И его ложа всего в двух рядах от нас.

– Я подумал попытать счастья и уговорить вас…

Возможность увидеть самого губернатора! Я сразу пожалела о своем грубом обращении с Эдвардом.

– Мне тоже будет очень приятно снова с вами увидеться, – ответила я, – чтобы лично поблагодарить вас за чудесные подарки.

Китайцев не допускали на скачки, и Волшебная Горлянка сказала, что нам стоит позаботиться о том, чтобы ни у кого не возникло сомнения в моем полном праве там находиться. Она вытащила из сундука лиловое платье, которое моя мать надевала на ипподром. Оно все еще казалось новым и модным. Я вспомнила, как она выглядела, когда в последний раз его надевала. Старая боль в сердце не утихла и готова была перерасти в ярость. Я сказала Волшебной Горлянке, что погода для этого платья слишком холодная, и нашла другой наряд, в котором посещала европейский ресторан: это был дорожный костюм из небесно-голубого вельвета. К нему прилагался короткий плащ, а у узкой юбки сзади имелись провокационные складки. Я примерила шляпку с несколькими скромными перьями. Но когда я представила, что буду сидеть среди иностранцев, жаждущих внимания губернатора, я быстро променяла скромность на шикарный плюмаж, который придаст мне уверенности. Я свободно уложила волосы и закрепила на них нитку жемчуга, которую Верный подарил мне в ночь, когда лишил меня девственности. Через час приехал Эдвард. Он сидел за рулем длинноносого автомобиля, резко отличающегося от приземистых коротких машинок, которые фыркали и хрипели на окрестных улицах. Он почти извиняющимся тоном объяснил, что автомобиль марки «Пирс-Арроу» прибыл на корабле в качестве подарка, который отец прислал ему на двадцатичетырехлетие. Значит, ему двадцать четыре – он на четыре года старше меня. По дороге на скачки я поняла, что мне вообще ничего не нужно делать, чтобы возбудить зависть и привлечь внимание: увидев нашу машину, люди на улицах изумленно застывали на месте, провожая ее взглядами.

Когда прибыл губернатор, поднялся невообразимый шум и все потянулись к нему, будто рой вылетевших из улья пчел. Мы наблюдали за этим со своих мест. Затем губернатор повернулся в нашу сторону и улыбнулся:

– Как я рад видеть вас здесь, мисс Минтерн!

Эта фраза спровоцировала целый рой вопросов. «Кто она? Неужели его тайная возлюбленная?» Я поразилась тому, что он знает мое имя, и у меня сразу закружилась голова от неожиданного внимания иностранцев. Эдвард тоже был под впечатлением и все подливал мне в бокал восхитительное холодное вино, так что я вскоре почувствовала необычную легкость и стала находить особую прелесть во всем, что нас окружало: в напряженных мускулах лошадей, в сияющем голубом небе, в море шляпок, среди которых моя была самой прекрасной. Если бы я в таком полупьяном восторге учуяла запах навоза, он наверняка показался бы мне изысканным ароматом. После третьего забега с места поднялся губернатор. Он снова посмотрел в мою сторону, приподнял шляпу и произнес:

– Доброго дня, мисс Минтерн.

Теперь я поняла, откуда губернатор меня знает: он был одним из любимых клиентов матери – добродушный мужчина, который всегда тепло приветствовал меня, когда я приходила на прием. Мать потом рассказывала мне о его дочери и о том, что она была примерно моего возраста, когда умерла. Мне не особо приятно было это услышать. Но теперь это искупалось тем, что он узнал меня на скачках. Я стала важной особой. Эдвард незаметно пустил еще одну сплетню, рассказав сидящим рядом людям, что он слышал, будто губернатор был другом нашей семьи:

– Она это отрицает, но я думаю, что ее отец занимал пост губернатора до сэра Мэя.

В тот день Эдвард спросил, сможем ли мы стать друзьями. Он сказал, что с удовольствием будет сопровождать меня в те места, которые хотелось бы посетить американке, но где ее не может сопровождать горничная. Я решила, что он просит разрешения стать моим покровителем. В таком случае он будет моим первым иностранцем.

@@

Вскоре я смогла убедиться, что, когда Эдвард просил разрешения стать моим компаньоном, он имел в виду именно это. В первую неделю мы с ним гуляли в городском парке, ужинали в ресторане и посещали американские книжные магазины. Я чувствовала, что он испытывает ко мне нежные чувства, но он ни разу не намекнул, что хочет большего. Мне казалось, что он боится просить о большем из-за нашего крайне неудачного начала знакомства. Или, возможно, он знал, что у меня есть другие клиенты, и считал неприличным с ними конкурировать. Возможно, он думал, что одним из них был Верный.

В начале второй недели он взял меня на прогулку, чтобы посмотреть храм, но как только мы туда приехали, у него началась страшная головная боль, и ему пришлось срочно вернуться домой. Он рассказал мне, что с самого детства мучается от мигрени. Но я боялась, что он подхватил новый испанский грипп. «Торговая компания Айвори» не распространялась о том, что из Штатов в Шанхай прибыли трое заболевших. Почти сразу менеджер их шанхайского офиса тоже слег. Все заболевшие выздоровели, но никто не мог сказать с определенностью, была ли это та самая смертельная болезнь. Из-за всеобщей паники «Торговая компания Айвори» поместила своих работников под карантин – кроме Эдварда, который, строго говоря, не являлся работником компании. Если Эдвард и правда подхватил грипп, он мог заразить и меня, и тогда все в «Доме Красного Цветка» окажутся в опасности, а двери дома надолго закроются. Каждый день мы читали в газетах ужасные сообщения о том, сколько людей в других странах умерло от этой болезни. Она чуть не убила даже короля Испании. Начала эпидемии в Шанхае можно было ожидать в любой день. До сих пор мы знали всего о нескольких заболевших, исключая, конечно, людей в бедных кварталах города. В нашем доме мы пили горький настой и внимательно следили, нет ли у гостей лихорадки или головокружения – симптомов, которые легко было спутать с опьянением. Если мужчина кашлял – мадам Ли быстро вставала, прикрывая платком нос, и велела гостю приходить в другой раз. Те, кого она выпроваживала, даже не обижались. Каждую ночь трамвайные вагоны в городе отмывали известковой водой, и мадам Ли тоже взяла на вооружение этот метод – она заставила слуг каждое утро мыть внутренний дворик, ведущий к дому, крепким раствором извести.

Эдвард оправился от мигрени, но через несколько дней его атаковал новый приступ. Он говорил, что это похоже на яд, проникший в мозг. Начиналась мигрень с острого покалывания в глазах. Затем боль переходила в череп – и яд распространялся, как пожар. Перед приступами у него всегда было мрачное настроение: по нему я научилась предугадывать их начало. Он мог не появляться днями, но потом возвращался в отличном настроении. Эдвард говорил, что во время приступа ему необходимо оставаться в комнате с приглушенным светом. В это время он не может ничего делать, даже думать. Но как только ему удается сесть – значит, дело пошло на поправку. Тогда он начинает писать свои путевые заметки, и недомогание отступает, будто рождающиеся в его голове мысли смывают остатки яда с мозга.

Когда он спросил, сможем ли мы совершить долгую прогулку на машине, я засомневалась, разумно ли это. Что, если по дороге у него начнется очередной приступ – как мы вернемся? Именно тогда он решил научить меня водить машину.

Во время первого урока я ехала очень медленно, и он сказал, что счастлив, так как теперь у него появилась возможность наслаждаться окружающими видами. Мне они казались довольно однообразными. Не было видно ни клочка девственной равнины – все пригодные уголки распахали и засеяли. На каждом из перекрестков он заставлял меня отрабатывать повороты. Он подбрасывал монетку: если выпадал орел, я поворачивала направо, если решка – налево. Когда было необходимо развернуться, Эдвард брал управление на себя: в одном месте дорогу перекрыло стадо коров, в другом – фермеры с какой-то непонятной целью высыпали на дорогу кучу камней. И куда бы мы ни поехали, всюду привлекали внимание крестьян, работающих в полях. Эдвард сигналил им и махал рукой. Они бросали работу, разгибали спины и молча смотрели на нас, но ни разу никто не помахал нам в ответ. То там, то здесь мы видели стены домов, побелевших от известковой воды. Мы проезжали мимо деревень, где мужчины сколачивали из досок гробы. В одном месте мы миновали процессию людей в белых одеждах, бредущих по узкой тропинке между рисовыми полями по направлению к расположенному на холме кладбищу. Как только я лучше освоилась с машиной, я рискнула прибавить скорость. Страницы книги, которую Эдвард держал на коленях, взметнулись от ветра, из них вылетело письмо, и ветер унес его прочь – Эдвард не успел его поймать. Я спросила, стоит ли развернуться, но он ответил, что нет нужды возвращать письмо. Он и так знает, что в нем. Его прислала жена. Она писала, что здоровье у его отца совсем слабое.

Я расстроилась, узнав, что он женат, но не слишком удивилась. У большинства моих клиентов тоже были жены, и когда мужчина упоминал об этом, я снова говорила себе о том, что являюсь лишь временным их увлечением, скрашиваю им время в настоящем, но вряд ли буду нужна в будущем. Для большинства мужчин я была женщиной, существующей только в определенном месте – как воробей, щебечущий в клетке.

– У него серьезное заболевание? – спросила я.

– Минерва всегда представляет все так, будто он при смерти. С помощью здоровья отца она пытается затащить меня домой, а мне очень не нравится, когда мной манипулируют. Я знаю, что могу показаться бессердечным. Но я представляю, до каких пределов может дойти Минерва. Наш брак никогда не был счастливым. Это была ошибка, и я расскажу тебе почему.

Как и большинство других мужчин, считающих, что куртизанку трудно чем-нибудь шокировать, Эдвард говорил откровенно. Но у меня было ощущение, что он доверяется мне как другу, который сможет его понять. Он рассказал, что, когда ему было восемнадцать, он прогуливался вдоль изгороди лошадиного пастбища. Светловолосая девушка на пастбище помахала ему, а потом подбежала к изгороди. Они была ничем не примечательна внешне, но смотрела на него с откровенным обожанием. Девушка знала, как его зовут и из какой он семьи, что было довольно странно.

– Это и была Минерва, – добавил он, – дочь ветеринара, который лечил наших лошадей. Она два раза приходила с ним в наш дом.

Эдвард помог ей перебраться через изгородь и предложил прогуляться до ближайшей рощи, не очень понимая зачем. Она подняла юбки и сказала, что знает, как это делается. После этого без лишних слов они занялись сексом. Он остановился перед тем, как кончить, чтобы она не забеременела, но она сказала ему, что бояться нечего – после она просто все из себя вымоет. Дядя научил ее, как это делается. Она сказала это так беззаботно, будто это было в порядке вещей. Два года они встречались в роще. Она всегда приносила с собой сливную трубку и бутыль с раствором хинина, которым его отец лечил лошадей от вертячки. После секса она ложилась на спину, заливала эту жидкость себе в вагину, а потом поднималась на ноги и где-то с полминуты прыгала, чтобы вымыть из себя все его семя. Она совсем не стеснялась, но он обычно отворачивался, когда она это делала. Они почти не разговаривали, только перекидывались несколькими словами, назначая время следующей встречи.

Однажды ветеринар с женой и Минервой заявились в дом Айвори и потребовали, чтобы Эдвард женился на их беременной дочери. Эдвард был ошарашен – ведь Минерва никогда не забывала про хинин. Мистер Айвори заявил, что его сын не может быть отцом ребенка Минервы. Он пытался заставить девушку признать, что она была неразборчива в связях. Назло отцу – но не в защиту Минервы – Эдвард подтвердил, что ребенок и правда от него. Тогда отец предложил ее семье крупную сумму в качестве откупного – и это побудило Эдварда сказать, что он женится на Минерве. Девушка удивленно вскрикнула, как и мать Эдварда, а сам Эдвард был очень горд собой, что смог противостоять отцу. Но это продолжалось до первой брачной ночи, которая состоялась неделю спустя. Его потрясло, что эта девочка с обожающим взглядом лежала на спине в его постели, а не в роще, и никакие бутыли с хинином больше не требовались. Вскоре после свадьбы Минерва рассказала матери, что вовсе не была беременна и теперь боится, что сделает Эдвард, когда выяснится, что ребенка нет. Мать посоветовала ей подождать еще месяц и сказать ему, что у нее был выкидыш. Так она и сделала. Она рассказала ему об этом со слезами и всхлипами, а он так сочувствовал ей, что смог выдавить из себя слово «люблю», чтобы облегчить ее горе. Но она приняла сочувствие за настоящую любовь, которая в нем наконец-то пробудилась, и призналась, что не была беременна, думая, что он будет благодарен ей за ее уловку. Он спросил ее, знает ли об этом еще кто-нибудь, и она ответила, что только ее мать.

– Я думал, что жениться на ней – правильно с точки зрения морали, – заметил он, – но моя доброта жестоко наказала меня. Я сказал Минерве, что никогда не смогу ее полюбить. А она, в свою очередь, заявила, что если я попытаюсь с ней развестись, она покончит с собой, и чтобы доказать, что это не пустые угрозы, в одну из холодных ночей сбежала из дому в одной ночной рубашке. Позже, когда она чуть смягчилась, я сообщил, что уезжаю и что она должна развестись со мной по причине оставления жены, а если она этого не сделает, ей придется жить до конца жизни соломенной вдовой. Я оставил дом и возвращался туда ненадолго – когда получал письма о том, что отец или мать смертельно больны. Больше я никогда не делил с ней супружескую постель. Это было шесть лет назад. Моя мать со временем полюбила ее. Она просит меня вернуться из тех мест, куда завели меня мои последние приключения, чтобы я снова попробовал завести ребенка. Это печальный брак, и каждый из нас внес в это горе свой посильный вклад.

– Включая ее дядю, – заметила я.

Когда пришла пора возвращаться домой, я понятия не имела, как повторить тот же путь, но в обратном направлении – в Шанхай. Однако у Эдварда, как я поняла, была превосходная топографическая память. Казалось, он был живым компасом и картой, так как помнил все повороты, все объезды, все выбоины на дороге и мельчайшие ориентиры – искривленное дерево, большой камень, число выбеленных стен в каждой деревне. Он утверждал, что такая память не распространяется на прочитанное, поэтому ему пришлось постараться, чтобы выучить несколько стихов из «Листьев травы». Но как только он запомнил их, он мог воспроизвести любой отрывок, который подходил к окрестному пейзажу или нашему настроению.

Я постепенно все больше проникалась к нему чувствами. Он рассчитывал на мою компанию, а я была рада ее предоставить, потому что он относился ко мне как к другу. Но я боялась, что однажды он станет моим покровителем и тогда мы больше не сможем дружить, перейдя в отношения куртизанки и клиента, у которых совсем другие ожидания. Такого рода близость не укрепляет дружбу.

Мы часто говорили о войне, гуляли по улице Бурлящего Источника два или три раза в день, ходили в кафе или бар, чтобы узнать последние новости. Мы восхищались лидерами Китайской республики – Сунь Ятсеном и Веллингтоном Ку. Еще больше Эдвард восхищался Вудро Вильсоном. По его мнению, они сделают все возможное, чтобы снова вернуть немецкую концессию и провинцию Шандунь Китаю. Он надеялся поступить на военную службу, говорил, что если не найдет призывного пункта в Шанхае, отправится на корабле с китайскими рабочими до Франции.

– Почему ты не поступил на службу в Нью-Йорке? – спросила я.

– Я пытался. Но мать с отцом не хотели, чтобы меня призвали – ведь тогда их единственный сын мог бы погибнуть. Мой отец отправил письмо одному из генералов. Там говорилось, что у меня сильные шумы в сердце. Заключение было подписано знаменитым врачом – и меня не взяли.

– У тебя действительно шумы в сердце?

– Очень сомневаюсь.

– Почему ты не знаешь наверняка?

– Отец превращает ложь в официально подтвержденную правду. Даже если у меня с сердцем нет вообще никаких проблем, доктор мне не признается.

Однажды после полудня, когда мы возвращались домой, он спросил, есть ли у меня свободные вечера. Я все поняла по его взгляду. Время настало, и мне стало грустно, что придется менять дружбу на деловые отношения. Он знал, что все вечера у меня расписаны на приемы и что есть клиенты, которых я приглашаю к себе в будуар. Но я получила от него столько подарков, что он заслуживал особого отношения.

– Я могу освободить для тебя любой вечер, – ответила я.

– Чудесно! – обрадовался он. – Я хочу взять тебя на театральную постановку, которую организует Американский клуб.

Я почувствовала себя странно разочарованной.

@@

В теплый весенний день, через два месяца после нашей первой встречи, мы поехали к горе Небесной Лошади в юго-западной части Шанхая. Гора не сильно возвышалась над окрестными равнинами, но раскинулась широко, одетая в элегантную юбку из зеленых деревьев, кустарников и полевых цветов. Эдвард сказал, что если идти вверх по склону, можно добраться до пещеры, похожей на туннель, которая выведет нас в иной мир по другую сторону горы. Однажды он уже был там, но в одиночестве. Когда мы начали подъем, я вспомнила стихотворение, которое он прочитал при нашей первой встрече:

@

Ни я, ни кто другой не может пройти эту дорогу за вас,

Вы должны пройти ее сами.

Она недалеко, она здесь, под рукой,

Может быть, с тех пор как вы родились, вы уже бывали на ней,

сами не зная о том,

Может быть, она проложена всюду, по земле, по воде.

@

Но на этот раз у меня не возникло чувства давящего одиночества. Я была с другом, который меня успокаивал. Мы шли бок о бок через лес из бамбука, белого дуба и китайского зонтичного дерева. Подлесок зарос кустарником, а в воздухе стоял аромат жасмина. Когда дорожка сузилась, я пошла позади Эдварда. За спиной он нес рюкзак, и из него торчал в обложке из коричневой кожи его дневник с путевыми заметками. Я смотрела, как он большими шагами поднимается в гору. Путь стал более крутым и каменистым. Наша прогулка оказалась более утомительной, чем я думала. Я сняла короткий жакет. Блузка уже промокла от пота. Юбка казалась тяжелой и громоздкой. Когда мы в итоге добрались до пещеры, я предложила устроить ранний обед, и мы сели на камни. Пока мы поедали сэндвичи, я заметила, что рядом с его рюкзаком лежит дневник, и потянулась к нему:

– Можно?

Он неуверенно взглянул на меня, затем кивнул. Я раскрыла его на странице, где был заложен карандаш. У Эдварда оказался прекрасный почерк, четкий и уверенный, будто он никогда не сомневался в написанном.

«Вода с рисовых полей разлилась по округе, и дороги превратились в медленные потоки грязи, а наша тягловая сила – и люди, и мул – увязла в ней, и в конце концов мы застряли. Возчики грязно ругались. Я все еще сидел в повозке и заметил, что, когда она увязала в грязи, с боковой ее части отвалилась деревянная доска длиной около пяти футов. И мне в голову пришла блестящая мысль: я положу доску на грязь, встану на один ее конец, пройду до другого конца, перекину ее вперед, будто стрелку часов, а потом снова дойду до другого конца и опять перекину. Как только я дойду до мула, я положу перед ним доску и потяну его на нее, чтобы он сделал первый шаг. Когда он освободит одну ногу, у него появится опора, чтобы выбраться из грязи целиком.

Как только я ступил на доску, один из возчиков замахал руками, призывая меня остановиться. Однако я не обратил на него внимания. Люди скептически смотрели на мои усилия, перешептывались друг с другом и ухмылялись. Мне не нужно было знать китайский, чтобы понять, что они высмеивают мои попытки.

Я сделал второй шаг, затем третий. Мой замысел, очевидно, был блестящим. Какой я все-таки умница! Изобретательный янки! Читатель, я уверен, что ты умнее меня и догадываешься, что произошло дальше. Когда я наклонился, чтобы повернуть доску, я услышал громкий чавкающий звук – и доска вырвалась из грязи. Будто качели, она опрокинула меня лицом в слякотную жижу, а потом еще чувствительно приложила по затылку, чтобы научить меня больше не игнорировать советы китайцев».

Я смеялась все время, пока читала эту сцену, и видела, как он рад, что мне понравилось.

– Глупость нуждается в достойном описании, – заметил он.

Я перевернула страницу, чтобы продолжить чтение, но Эдвард выхватил дневник у меня из рук.

– Я хотел бы прочитать тебе их вслух, когда мы вместе посетим те места, которые вдохновили меня на заметки.

Я была рада, что он упомянул о будущих путешествиях. В дневнике оставалось много страниц для совместного чтения. Мы быстро завершили привал. Он взял меня за руку, и мы вошли в темную пещеру. Холод быстро пробрался сквозь мою влажную одежду. На полпути к выходу стало так темно, что я больше не видела идущего передо мной Эдварда. Должно быть, он почувствовал мою дрожь и сильнее сжал руку. Он шел в ровном ритме, и я была рада, что могу на него положиться. Я чувствовала безопасность и доверие, по которым так тосковало мое сердце. Мне хотелось остановиться здесь, в темноте, и просто стоять рядом с Эдвардом, пока он держит меня за руку. Но мы продолжали двигаться вперед, и скоро перед нами замерцал неяркий свет – за поворотом нас ждал выход из пещеры. Мы вышли в прекрасный бамбуковый лес, наполненный бликами желто-зеленого света. Действительно, это оказался иной мир – обитель красоты и покоя, гораздо более прекрасный, чем запятнанная грехом «Весна персикового цветения». Мы пошли вперед по скользкой тропинке. Эдвард переплел свои пальцы с моими и крепко сжал. У него такая теплая рука! Мокрая блузка, в которой недавно мне было нестерпимо жарко, сейчас холодила кожу.

– Осторожнее, – говорил он мне время от времени и крепче сжимал мою руку.

Лесная подстилка густо поросла растительностью. Я не могла различить тропинки, но была уверена, что Эдвард сможет безопасно вывести нас из леса. В эти минуты я страстно желала его. Но не в сексуальном плане. Мне хотелось физического контакта, объятий. Я хотела почувствовать себя в безопасности, под его защитой. Отдать ему свое тело – единственный способ, которым я могла выразить свою потребность. Но в прошлом, когда я так делала, краткий миг комфорта и безопасности, которые обеспечивал мне мужчина, вскоре превращались в пошлость, простое удовлетворение сексуального желания, после чего я чувствовала себя еще более обманутой и одинокой. Золотая Голубка предупреждала меня, что нельзя закрывать свое сердце из-за горечи потерь. Верный говорил мне, чтобы я не боялась принять любовь и доброту, когда мне их предлагают. Но разве мне когда-нибудь предлагали любовь? Верный утверждал, что да. Но можно ли считать контракт любовью? Или неверность – это любовь? Возможно, та любовь, которая успокоит мое сердце, и вовсе не существует. Возможно, я жду от любви слишком многого и не существует человека, который бы смог удовлетворить мою постоянную, бездонную тоску по ней. Разумеется, мне не сможет дать ее бродяга, который ни за кого и ни за что не берет на себя ответственности. Но мне все равно очень хотелось оказаться в его объятиях.

– В тени прохладно, – заметила я и задрожала. Я не притворялась.