Текст книги "Долина забвения"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

Золотая Голубка стояла наготове возле комнат. Она уносила пустые стаканы и приносила чистые, вновь наполненные. Среди новых богатых клиентов секреты тоже были более прибыльные. Мы слышали, какие из предприятий сразу же взлетали на волну успеха, а какие быстро тонули, и знали причины, почему это произошло. Мы услышали, что некоторые банки добывают такую информацию заблаговременно, чтобы получить львиную долю прибыли. Мы также получили информацию о нелегальных схемах. В одной из них люди из четырех разных компаний завысили объемы продаж при докладе доверчивому инвестору. Так мы узнали, как распознать нечестную сделку.

– Теперь мы лучше большинства людей знаем о том, как делать деньги, – сказала Золотая Голубка. – Нужно просто решить, какое дело начать, чтобы воспользоваться своими знаниями.

Нам не потребовалось много времени, чтобы найти ответ.

В Шанхае и китайцы, и иностранцы могли купить одни и те же товары, но не в одних и тех же магазинах. Знаменитая мужская парикмахерская для иностранцев скоро открывала свой филиал для состоятельных китайцев. Салон красоты для иностранок дополнился салоном для богатых китаянок. Другими словами, то, что было популярно среди иностранцев, вскоре находило клиентуру и среди зажиточных китайцев. Открыв «Золотой клуб» для китайцев, мы обнаружили, что у Золотой Голубки больше нет прежнего преимущества для подслушивания секретов: китайские гости не говорили при ней на важные темы. А я недостаточно знала китайский, чтобы их понимать, пока не научилась искусству момо – тихо слушать и записывать по памяти. Золотая Голубка встречала гостей, а я подслушивала и потом повторяла ей всё, что могла вспомнить. В первый день я повторила ей самые часто используемые фразы: «Когда вы возвращаетесь? Когда уезжаете? Это ерунда!» За год я научилась понимать почти все разговоры о бизнесе, и у меня был отдельный словарик для названий животных, цветов и игрушек. Их я узнавала от Вайолет, которая в четыре года говорила и по-английски, и по-китайски (которому ее научила няня), будто это был один язык.

Если наш китайский гость собирался создать торговый союз с американской компанией, Золотая Голубка между делом упоминала о «возможном друге» из числа иностранцев. Я делала то же самое для западных клиентов. Два наших клуба стали словно кусочками мозаики, необходимыми для создания такого сложного дела, как внешняя торговля. Когда нам удавалось поспособствовать небольшому успеху, мы получали небольшой подарок. После крупных сделок нам доставалась внушительная награда. В итоге мы стали брать свои проценты от сделок и прибылей. Но Золотая Голубка не могла успокоиться и заразила меня своей неугомонностью. Мы поняли, что чем богаче клиент и чем интереснее бизнес, тем больше денег мы можем заработать.

– Если мы хотим привлечь солидных клиентов, – сказала она, – нам нужно открыть первоклассный дом с куртизанками. И я знаю один дом с очень хорошей репутацией, который его мадам собирается продать.

Два года спустя мы открыли место, где соединились две стороны нашего бизнеса: социальный клуб для иностранцев и цветочный дом для мужчин. На китайском оно называлось «Дом Лулу Мими», на английском – «Тайный нефритовый путь». Решение оказалось там, где две крайности уравновешивали друг друга.

– Через десять лет, – шутила я над Золотой Голубкой, – ты купишь десять деревень, а через двадцать лет у тебя будет их сорок. Ты ненасытна. Это болезнь успеха.

Она была польщена.

– На сегодня мне достаточно. Я хотела вернуться в свое прошлое и изменить его. Десять лет назад я была вынуждена оставить цветочный дом из-за покалеченного лица. Теперь я владею одним из лучших заведений в Шанхае, и чтобы в полной мере ощутить свой успех, я должна уйти на покой, перестать торопиться, всегда оставаться спокойной – возможно, даже немного ленивой.

Но я не была ни спокойной, ни ленивой. Мне пришлось взять на себя часть ее работы. Через неделю, когда Золотая Голубка увидела мои запавшие от недостатка сна глаза, она сказала, что станет чуть менее ленивой. Я думаю, она просто хотела, чтобы я по достоинству оценила, как много она работает, и с тех пор я стала часто говорить ей об этом.

Между полуднем и вечерними приемами я играла с Вайолет, читала, купала ее, напевая песенки на английском и китайском, и говорила, как сильно я ее люблю, когда укладывала ее спать и ждала, пока она не уснет. Это были наши знаки любви. Она могла на меня положиться. Утром, пока я еще спала, за ней следила няня. Иногда я заводила любовников, но тщательно выбирала тех, кто был ниже меня по доходам, власти или уму. Я проверяла их, как когда-то в шестнадцать проверяла юношей-студентов, оставляя рядом опытных и прогоняя глупых. Я использовала мужчин эгоистично, жадно, не обращая внимания на их чувства. И я позволяла себе восхитительные постельные прелюдии, удовлетворение своей страсти, но не опьяняющую влюбленность или какие-то знаки, которые можно принять за любовь. Моя любовь принадлежала Вайолет. К тому времени как ей исполнилось четыре, она стала своенравным ребенком. Я была этому рада. Она не должна была скрывать свои чувства и замыкаться в мыслях.

Примерно в это же время я обнаружила, что и сердце может быть своевольным ребенком. Оно не всегда работает так, как от него ожидают. Если оно учащало свой бег, я знала, что пришло время достать ненавистные картины Лу Шина. Я смотрела на свой портрет, который он писал, когда я уже сомневалась в нем, но все еще цеплялась за доверие. Или это была просто глупая надежда? Я пристальней вглядывалась в свое лицо, в большие глаза, отражающие душу глупой девочки, которая любила художника. Внутри сияющих черных зрачков я видела отражение его желаний и мою готовность их удовлетворить, быть той, кем он хотел меня видеть. Потом я переходила ко второй картине, «Долине забвения», с тягостным ощущением, что когда-то верила в иллюзию истинного «я». Она была мне необходима, чтобы сохранить свойственные только мне качества. Я не знала, какие они, но была решительно настроена на то, чтобы не дать их извратить. И я позволила сделать это Лу Шину. Как легко я забыла о себе! Я разрешила страсти управлять собой и делать выбор. Я стремилась к золотому свечению между горами, чудесной несуществующей стране, к городу на другом конце моря. И я отправилась в это воображаемое место и чуть не погубила свои разум, сердце и душу. Я вернулась с осознанием, что должна быть умнее любви. Я все еще хотела найти Тедди. Он по праву принадлежал мне. Но когда я вспоминала о нем, я чувствовала разрушительную ярость, а не боль утраты ребенка, которого я когда-то держала на руках, радуясь его улыбке. Я попыталась вспомнить, как он выглядел. Вместо этого я видела лицо Лу Шина, которое у него было, когда он смотрел на малыша. Мне хотелось выкинуть из головы это воспоминание.

Единственным существом, которому я отдавалась полностью, была Вайолет. Я была константой ее существования: определяла

время восхода и захода солнца, создавала облака, показывая на небо, делала день теплее, снимая ее свитер, и холоднее, надевая на нее пальто; я отогревала ее замерзшие пальчики магией своего дыхания, делала аромат фиалок сладким, повертев ими у ее носика, хлопала ее ручками, когда говорила ей, что люблю ее, – в любое время, в любом месте, чтобы она почувствовала то же, что и я: она была смыслом моей жизни.

@@

Одним из самых первых клиентов «Тайного нефритового пути» стал обаятельный мужчина по имени Фэруэтер, что значило «ненадежный». Его имя, как я ему сказала, было достаточно явным предупреждением, что мне следует его избегать. Он ответил, что этим ласковым прозвищем наградили его друзья. Они приглашали его на ужины и приемы, зная, что у него нет достаточных средств, чтобы отплатить им тем же, но они также знали, что он вдвойне отблагодарит их, когда в шанхайскую гавань придет его корабль. Довольно быстро он признался, что был дерзким юношей, которого богатые родители лишили наследства. Он надеялся либо сделать состояние, либо умилостивить отца. Если он сможет сделать и то и другое – это будет идеальный исход.

Сначала Фэруэтер напоминал мне моего первого парня – голубоглазого и темноволосого греческого бога. Но он был гораздо более обаятельным, чем любой из мужчин в моем недавнем прошлом. Он с самого начала признался, что хочет, чтобы я стонала всю ночь и смеялась весь день. И тогда я впервые рассмеялась – над его дерзостью.

– Вы избегаете меня, мисс Минтерн, – произнес он насмешливо-льстивым тоном. – Но я буду ждать вас, как Руссо – мадам Дюпен.

Он часто вставлял в разговор подобные исторические отсылки и неявные аллюзии, а также длинные цитаты из классиков, чтобы дать понять окружающим, что он получил хорошее образование. Его остроумие действовало на меня, словно опиум. Через неделю после знакомства я допустила его до постели, и, к несчастью для меня, в своем знании женщин и любовных умениях он на голову превосходил всех моих прежних кавалеров. И с неизменной охотой выслушивал женские жалобы на беды и одиночество, после чего обрушивал на несчастную всю силу своего сочувствия и утешения – под одеялом.

Таким образом он узнавал о моих потерях, предательствах, разрушивших мою волю, о вине за обиды, которые я нанесла другим, об одиночестве, в котором была виновата я сама. Он узнал о моих постельных слабостях, о тоске по императору из сказки. Утешал меня, когда я оплакивала потерю Даннера и Тедди и гибель моей веры в людей. Я рассказывала ему о себе все больше и больше, потому что взамен он дарил мне те слова, которые мне хотелось услышать: «Тебя обманули. Ты достойна любви». За эти лживые утешения я щедро делилась с ним своими секретами, а потом он украл то, что было для меня дороже всего.

Сан-Франциско, март 1912 года

Лулу Минтерн

Еще до того, как Шанхай скрылся из виду, я уже обыскала весь корабль – от носа до кормы, от левого борта до правого. Я десятки раз бросалась к двери нашей каюты, надеясь, что в ней словно по волшебству появится Вайолет. Куда бы я ни пошла, я звала ее по имени, пока не охрипла на ветру и мне не стало плохо от осознания того, что она осталась в Шанхае. Я обещала, что не уеду без нее. У меня перед глазами стояло ее обеспокоенное лицо, пока я суетилась, думая о том, что понадобится нам в новом доме. Я казалась беззаботной – отчасти ради того, чтобы смягчить ее страхи и сомнения. Но мне не удалось ее успокоить – она все еще волновалась, когда Фэруэтер уводил ее прочь.

А теперь я пыталась убедить себя, что Фэруэтер и Вайолет просто опоздали на корабль. Они не достали необходимые свидетельство о рождении и визу. Или просто не смогли попасть на пристань к нужному времени. Но потом я вспомнила, что кули передал мне записку от Фэруэтера, что они уже на борту и будут ждать меня на корме. Теперь я поняла, что он послал эту записку для того, чтобы убедиться, что я точно уплыву. Что это могло значить? Я начала припоминать все детали его махинации. Он сказал, что для получения свидетельства о рождении должен поехать в консульство вместе с Вайолет. И документа не оказалось у меня в ящике стола. Должно быть, он украл его, когда в последний раз был у меня. У него имелось множество возможностей увидеть, как я открываю тот ящик. Когда он убедится, что я уехала, он, скорее всего, повезет Вайолет обратно в «Тайный нефритовый путь». Что он еще мог с ней сделать? Черт бы побрал этого мерзавца! Я представила себе гневное лицо Вайолет и как Золотая Голубка пытается ее успокоить. Она должна будет объяснить ей, что меня обманули. Она скажет, что на плавание до Сан-Франциско понадобится месяц, и еще месяц – на обратный путь. Но когда я вернусь, она все еще будет зла на меня, за то что я отмахнулась от ее страхов и отдала ее в руки человеку, который всегда был ей противен, которого она презирала. Для нее не будет иметь значения, оставила я ее из-за чужого обмана или потому что сошла с ума. Я ее бросила.

Чем больше я представляла себе ее лицо, тем сильнее меня охватывал ужас. Что-то во всем этом не сходилось. Вряд ли он вернул Вайолет в «Тайный нефритовый путь». Если он это сделает, Золотая Голубка раскроет его обман, свяжется с властями, и он окажется в тюрьме. А сейчас Золотая Голубка, скорее всего, уверена, что Вайолет уплыла со мной на корабле. Но зачем Вайолет ему? Он всегда считал ее невоспитанной девчонкой. И тут я осознала: он мог ее продать! Сколько можно выручить, продав красивую четырнадцатилетнюю девочку в цветочный дом? Едва мне в голову пришла эта ужасная мысль, я уже никак не могла избавиться от нее. Я подошла к мужчине в белой униформе.

– Мне нужно немедленно поговорить с капитаном корабля, – заявила я.

Мужчина ответил, что он простой официант. Я вбежала в обеденный зал и спросила у метрдотеля, как мне связаться с капитаном.

– Мне нужно отправить срочное сообщение. Моей дочери нет на борту.

Паника моя нарастала с каждой минутой, и я обращалась ко всем, кто носил белую форму. Наконец ко мне подошел старпом.

– Такое нередко случается: один человек на борту, другой не смог приехать к нужному времени. Но в итоге все разрешается благополучно.

– Вы не понимаете, – сказала я. – Она еще ребенок и попала в руки негодяя. Я обещала дождаться ее. Она доверилась мне. Прошу вас, разрешите отправить сообщение!

Но он сказал, что сообщения отправляются только в экстренных случаях или для навигации судна.

– Черт бы побрал вашу навигацию! Это и есть экстренный случай! Как вы не понимаете?! Если я не могу отправить сообщение, я требую развернуть корабль!

Возле меня оказался корабельный врач. Он сказал, что как только мы прибудем в Сан-Франциско, я смогу вернуться в Шанхай.

– Вы думаете, у меня вместо мозгов овсянка? Потребуется месяц, чтобы доплыть до Сан-Франциско, и месяц на возвращение. Где моя дочь проведет эти два месяца? Мне нужно вернуться немедленно! Есть тут спасательная шлюпка? Скажите мне! Где спасательные жилеты? Если потребуется, я доберусь обратно вплавь!

Доктор сказал, что позаботится, чтобы мне предоставили шлюпку и выделили матроса, который поможет грести. А пока, как он сказал, я должна успокоиться, выпить чаю и поесть перед трудной дорогой назад.

– Выпейте, – сказал он, – это успокоит нервы.

И это действительно их успокоило, потому что я проспала двое суток.

@@

Я проснулась от страшной морской болезни и осознания того, что весь кошмар мне не приснился. Остаток месяца я снова и снова обдумывала детали того, что произошло. Я словно занималась вязанием, нанизывая на спицы плотные петли, а потом яростно распускала их, чтобы начать снова. Я видела ее в «Тайном нефритовом пути», в моем кабинете, как она кричит на Золотую Голубку, ругая меня. Я видела ее в цветочном доме перед лишением девственности, напуганную и растерянную. Я видела ее лицо, полное страха и сомнений, когда Фэруэтер уводил ее от меня. Что я наделала! Какой вред я ей нанесла?

Когда мы прибыли в Сан-Франциско, на причале меня ожидал человек. Он передал мне письмо и ушел. Я вскрыла его и почувствовала, как подкосились ноги. Я осела на землю. Письмо пришло из Американского консульства. В нем сообщалось, что Вайолет Минтерн Даннер погибла в дорожном происшествии, когда перебегала Нанкинскую улицу. Перед этим, как утверждали свидетели, она отбивалась от двух мужчин, крича, что ее похитили. К несчастью, мужчины сбежали и их не удалось задержать.

Это неправда! Еще одна хитрость. Где человек, что передал мне письмо? Я умоляла кого-нибудь из окружающих отвести меня в ближайший полицейский участок. Прошло двадцать минут, прежде чем я нашла свободный экипаж. В полиции мне пришлось ждать полчаса, прежде чем кто-то смог поговорить со мной. Еще час им потребовался, чтобы меня успокоить. Наконец женщина показала мне, где найти почту, откуда я могла отправить телеграмму Золотой Голубке. В Шанхае была середина ночи, поэтому мне пришлось ждать ее ответа, сидя на улице у почтового отделения. Наконец я получила ответ:

@

Моя дорогая Лулу!

С глубочайшим прискорбием подтверждаю, что это правда: Вайолет погибла в результате несчастного случая. Фэруэтер исчез. Похороны состоялись три недели назад. Подробности письмом.

Твоя Золотая Голубка

@

Если бы я только потеряла Вайолет, я бы горевала до конца жизни. Но я знала, что перед смертью я убила в ней веру в то, что я ее хоть когда-то любила. Я знала это ужасное чувство, потому что ощущала то же самое, когда любовь предала меня. Она не должна была страдать от душевных ран, покидая этот мир. Представив, что она пережила за свои последние часы, я почувствовала, будто меня освежевали заживо. Неважно, что стало причиной ее гибели – несчастный случай, неосторожность или обман, – она поверила в то, что я ее

бросила. У меня перед глазами застыло ее лицо, полное страха. Во мне нарастали ужас и отвращение к себе, за то что я разменяла ее на простую бумажку, фальшивое свидетельство о рождении, которое позволило бы мне приехать к ребенку, которого я держала на руках не больше двух дней.

Она всегда была очень наблюдательной девочкой, даже слишком наблюдательной, как и я когда-то. Она чувствовала фальшь, сразу понимала очевидное. Она предвидела, к чему может привести мой эгоизм. Она видела во мне эти качества: безмерную гордость, эгоистичную любовь и эгоистичное горе. У меня были силы получить все, что я хотела, и я перестала замечать ее.

Вайолет поверила в то, что сына я любила гораздо больше нее, любила так сильно, что смогла ее бросить. Он был ребенком, младенцем, которого я когда-то недолго держала в руках. Она была моей дочерью, которая дергала меня за юбку четырнадцать лет. Мне казалось, что она всегда будет рядом и я еще успею дать ей все, что она захочет, но чуть позже. Я так хорошо ее знала, так сильно любила и так мало показывала ей свою любовь, когда она стала старше и независимей. Мне тоже в ее возрасте хотелось независимости. Этим я оправдывалась, посвящая всю себя своему бизнесу. Но я забыла, что, когда мне было столько, сколько и Вайолет, я не была независимой – я была одинокой и каждый день думала о том, что для родителей мертвые насекомые или пара туфель периода маньчжурской династии из сгоревшего дворца гораздо дороже меня.

Если бы она сейчас оказалась передо мной, я бы сказала ей, что не люблю другого ребенка больше, чем ее. С шестнадцати лет я была одержима иллюзией, от которой нс могла избавиться. Мною двигала злость, я пыталась сделать реальной жизнь, которая существовала только в моих глупых мечтах. Ребенок был частью этой иллюзии. А сейчас наконец я смогла отпустить прошлое, и сына – вместе с ним.

@@

Я вернулась в свой дом. Его не продали, в него не заселились незнакомцы. Он пережил землетрясение, как рассказывала в одном из своих писем мисс Хаффард. Мать с отцом всё еще жили там, и я не разрушила их жизни, как я думала раньше. Мать нежно взяла меня за руку и заплакала. Отец подошел ко мне и поцеловал в щеку. Мать сообщила, что мистер и миссис Минтерн умерли – при этом в ее голосе, как мне показалось, прозвучали уважительные нотки. Мы ничего не говорили о том, что с нами произошло.

Несколько месяцев мы жили спокойно, ели вместе, но жили порознь. Мы не пытались натужно изображать радость, были вежливыми и внимательными, сознавая, какой урон нанесли друг другу. Я видела, как мать иногда бросает на меня полные боли взгляды. Она все еще занималась садом, но я больше не видела, чтобы она рассматривала насекомых. Янтарь куда-то пропал. В кабинете отца больше не было его коллекции. Я спрятала под замок воспоминания о «Тайном нефритовом пути» – теперь он значил для меня не больше, чем горсть песка.

Ночи в доме были тихими. Не стало званых ужинов, где председательствовал отец. Мистер Мобер все еще заглядывал к нам три раза в неделю. Спина его согнулась, и он стал меньше меня ростом. Я играла для него на пианино, и он говорил, что впервые за много лет так счастлив. Как мало ему нужно было для счастья!

Через шесть месяцев после приезда я сказала родителям:

– Я вышла замуж за доброго человека по фамилии Даннер, у меня была дочь, но я потеряла их обоих.

Я зарыдала, а они подошли ко мне и обняли, сжимая в кольце своих рук, и тоже зарыдали, и вместе мы оплакивали все горе, которое причинили друг другу и от которого всегда будем страдать.

Март 1914 года

Два года подряд Лу Шин посылал мне письма со штемпелями то Сан-Франциско, то Шанхая. Во всех письмах он говорил, что ждал меня в отеле, где мы договорились встретиться. Каждый раз он повторял, что готов отвезти меня к нашему сыну. Он добавлял, что его жена согласилась на нашу встречу и он ее организует, хотя его сын эмоционально привязан к семье Лу. Он был наследником семейного состояния и не знал, что по рождению наполовину иностранец. «Мы должны избавить его от потрясения, связанного с его сложным происхождением», – писал Лу Шин, и каждый раз, когда я доходила до этой части писем, я впадала в ярость. Неужели он думал, что я намеренно могу обидеть кого– то из своих детей!

В двадцатом письме, которое пришло две недели назад, он повторял по большому счету то же самое, что говорил мне в Шанхае. Но на этот раз он признался еще кое в чем.

@

Когда-то я сказал, что наши имена связаны судьбой: Луция и Лу Шин. Наши имена были знаком, что мы узнаем друг друга, а картина заставила нас ощутить, что мы принадлежим друг другу. Я до сих пор считаю тебя частью себя. Но я так часто подводил тебя, что это показало мне мою истинную суть. Ты не развеяла мои сомнения. Ты заставила меня увидеть, насколько я нерешителен. Тебе нужна была сила духа, и ты не понимала, что в этом отношении мне нечего тебе дать. Ты жила в глубинах своих чувств. Я плавал в мелких лужах. Я боялся, что в моем искусстве это проявится так же ярко, как и в характере. Наконец на этом этапе своей жизни я готов избавиться от сомнений и принять, что я гораздо слабее, чем думал, гораздо слабее, чем ты думала обо мне. Я заурядная личность, Луция. Мне не было жаль для тебя ни сил, ни чувств. Просто я родился таким: с жалким и слабым сердцем. И я очень сожалею, что ты так сильно пострадала от этого.

@

Я ответила ему:

@

Ребенку, которого я потеряла, было два дня. Его звали Тедди. Я знала его недолго – лишь те немногие часы, когда держала на руках. После стольких лет бесплодных поисков я наконец осознала, что ребенка, которого я так отчаянно стремилась вернуть, не существует. Лу Шэнь – твой сын целиком и полностью, он принадлежит тебе, как Вайолет принадлежит мне. Она – единственное дитя, которое я потеряла. Она единственная, кого я оплакиваю и кого буду искать долгие годы, даже если ее и нет уже в живых.

@

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГОРОД НА ДРУГОМ КОНЦЕ МОРЯ

Между Рукой Будды и Шанхаем, июнь 1926 года

Вайолет

Как сообщала Обаяние, когда мы доберемся до Руки Будды, внизу увидим город. Но мы его не увидели. Я посмотрела на Помело и Волшебную Горлянку – они выглядели озадаченными. Мы стали спускаться по извилистым тропинкам, затем по небольшой горной долине, упорно цепляясь за надежду, но так и не смогли рассмотреть города, пока не дошли до конца ковра из зеленой травы и не встали на краю отвесной скалы. Над нами сквозь слезы я увидела звезды – десять тысяч сияющих огоньков на черном небе. А потом я посмотрела вниз и сквозь те же слезы снова увидела огоньки – в десять тысяч раз больше, чем на небе. Я подавила сомнения и сказала себе, что это не просто отражение звезд в пруду или рой светлячков и не влажные листья, отражающие серебристый лунный свет. Я утерла слезы и увидела то, во что хотела поверить: под нами расстилался город, и тысячи огоньков сияли сквозь окна его домов.

Мы радостно восклицали: «Я знала, что он там будет! Я его чувствовала! Я видела его внутренним оком и сделала так, что он появился в реальности!»

Луна и звезды освещали нам путь, пока мы спускались по извилистой тропе в долину. В приливе восторга мы с Волшебной Горлянкой не сразу заметили, что Помело еле ковыляет за нами на распухших ногах. Мы вернулись к ней и подхватили под руки. Радость так подняла наш дух, что мы будто парили над землей, не ощущая ни своего, ни ее веса.

Город все приближался, и я глубоко вдохнула, наполнив легкие свежим воздухом. Я знала: что бы нас там ни ждало, это будет лучше, чем то, что было еще вчера. Когда-то я ожидала худшего, сейчас же ждала лучшего: чистой комнаты, где можно переночевать, теплой ванны, горячего чая, сладкой груши. Я представляла себе реку и обратный путь в Шанхай. Не такими уж и несбыточными были мои мечты.

Помело настаивала на том, чтобы мы нашли ее подругу, Обаяние, которая сбежала год назад. Она должна была узнать, что смогла нас спасти.

Мы наняли две рикши, чтобы доехать до «Дома Обаяния». В одну сели мы с Волшебной Горлянкой, другая была целиком для Помело. Она со стоном еле подняла ноги, чтобы забраться в рикшу, затем глубоко вздохнула. Через десять минут мы уже были у «Дома Обаяния», который отличался классической элегантностью, подходящей для скромного провинциального города. Когда слуга объявил о нашем приходе, Обаяние, похоже, тут же выскочила из постели. Она прибежала к нам в ночной рубашке, обхватила Помело за плечи, уставилась ей в лицо и встряхнула ее.

– Ты не призрак! – воскликнула она. – Разве я не была права?! Ублюдок нам все время врал! Там была тропинка!

– Вековечный мертв, – просто сказала Помело.

Обаяние отступила на шаг:

– Что? Ты уверена?

– Целиком и полностью. Мы видели его тело и лицо. Но сейчас у меня слишком болят ноги, чтобы подробно рассказывать.

Обаяние велела служанке проводить Помело в ее комнату и снять с ее ног бинты. Она приказала приготовить теплую воду и травы, чтобы обмыть стопы и снять отеки. Нам показали наши комнаты – прекрасно обставленные будуары. Служанка наполнила ванну горячей водой, и я смогла смыть с себя все загрубевшие слои кожи, чтобы снова стать мягкой и гладкой. Как только я выбралась из ванны, другая служанка обернула меня полотенцами. Я скользнула в просторную блузу и штаны. Еще одна служанка принесла закуски и чай и разложила их на столике. Я ела так жадно, будто бедная крестьянка – которой я стала за это время. Осушив кружку с чаем, я легла в постель и проспала почти до полудня.

Мы сели за стол для завтрака, и, как сказала Помело, вид у нас был такой беспечный, что она с трудом нас узнала. Но каждый раз, когда я проклинала Вековечного, я вздрагивала – мне казалось, что за этим последует пощечина, удар, что меня повалят на землю. Страх стал привычкой, и я знала, что потребуется время, чтобы от нее избавиться.

Большую часть дня мы отдыхали, давая возможность успокоиться ноющим мышцам. И пока служанки массировали наши ноги, мы вспоминали, как помогали друг другу. Мы разделили общий страх и сумели выжить. Этого было достаточно, чтобы мы остались сестрами до конца жизни. Мы позволили Помело самой рассказать о том, как умер Вековечный. Во время рассказа она, должно быть, пережила все заново. Лицо ее напряглось, когда она описывала, как карабкалась по камням, а ноги ее болели так, будто она ступала по раскаленным углям. Боль почти ослепила ее. Солнце продолжало нещадно палить, а где-то в темноте леса затаились тигры, и она вздрагивала при каждом звуке.

Помело потянулась к нам и сжала наши руки:

– Они были ко мне добрее, чем родные сестры. Они могли бы бросить меня и спастись, а не рисковать жизнями, чтобы мне помочь.

Мы скромно ответили, что уже устали слышать ее благодарности. Наконец она дошла до того момента, когда на дорожке под нами показался Вековечный. Она задрожала и ухватилась за меня, опустив взгляд. Мы видели, что она мысленно вновь оказалась там, на горной тропе. Она выпучила глаза, лицо ее исказила гримаса. Помело тяжело дышала, не в силах продолжать рассказ. Неожиданно она вытянула вперед руки – и воображаемые камни полетели вниз. Она сказала, что их было больше десятка, но ему хватило и одного.

– Я часто мечтала о том, чтобы он умер, – простонала она. – Я даже думала его убить. Но если бы я знала… что увижу его глаза, а в них – невообразимый ужас… Пока я не увидела, как он лежит, изогнувшись, будто древесные корни, а вместо лица у него – кровавый обрубок… И я спрашивала себя: неужели я это сделала? Как я могла сотворить такое? Отныне я всегда буду видеть его без лица. Будь он проклят!

Она с ненавистью смахнула слезу.

– Я ненавижу его за то, что он заставил меня желать его смерти. Он сделал меня бесчеловечной.

Позже в тот же день мы вспоминали о том, как Вековечный нас обманул. Мы все отрицали, что любили его. Нас ввели в заблуждение, заставили так думать. Мы сравнивали стихи, которые он нам читал, его обещания, подарки, рассказы о семье. «Ах! Он и тебе это говорил?!» Мы просеивали его ложь в поисках того, что могло быть правдой. Было ли в ней хоть что-то хорошее?

– Плохие стихи были его собственного сочинения, – заявила Волшебная Горлянка. – С чего бы ему присваивать себе чужие отвратительные стихи?

В разговор вступила Обаяние:

– У него было не все в порядке с головой, и, должно быть, болезнь началась после опалы и казни его отца.

– Я не буду его жалеть, – сказала Волшебная Горлянка. – Прошлое не может извинить его поступки. Это просто прошлое.

Я не простила Вековечного, и я знаю, каково это – поверить в ложь, а потом оказаться преданной. Это будто трещина в стене за твоей спиной, которая медленно и незаметно расширяется, и ты не узнаешь о ней, пока целый дом не рухнет тебе на голову.

@@

Казалось бы, городок Горный Пейзаж не мог быть привлекательнее Лунного Пруда – ведь он тоже находился в горах. Но стоило попасть сюда, и сразу бросались в глаза оживление на улицах, чистая вода и чистые дороги. Лунный Пруд, будто мираж, выглядел прекрасным на расстоянии, но стоило оказаться в его мирке, как тут же обнаруживалось, что озеро – всего лишь болото, дома обветшали и разваливались, а изнуренные люди все сплошь подозрительны и грубы.

Помело решила остаться в Горном Пейзаже. После внесения своей денежной доли она могла вести дела вместе с Обаянием. Городок рос, и с ним росла конкуренция между цветочными домами.

– Приходите в гости, – сказала Помело.

А Волшебная Горлянка ответила:

– Ты сама приезжай в Шанхай, когда соскучишься по свежей морской рыбе.

Нам с Волшебной Горлянкой дали простые чистые платья, и Обаяние объяснила:

– Чтобы люди в Шанхае не подумали, что вы вернулись оттуда, откуда только что сбежали.

Мы наняли повозку, чтобы отправиться в соседний город в десяти милях отсюда. Город назывался Восемь Мостов – по числу мостов, перекинутых через реку, достаточно широкую и глубокую для пассажирских судов.