Текст книги "Долина забвения"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

Он ничего не спросил о моих парнях. Мне стало легче, но мне хотелось, чтобы он чувствовал потребность спросить меня об этом, как я спросила его. Мне хотелось верить, что у него до меня никого не было, что по крайней мере никто не завоевал его сердце.

Следующей ночью я снова поднялась в башенку, и на этот раз мы легче погрузились в волшебство запретной любви. Мы поцеловались, и я закрыла глаза, представляя, что он – китайский император. Но и с закрытыми глазами я видела только его лицо. От его вида меня переполнял восторг. И оставалось все то же острое удовольствие от нарушения табу, от того, что китаец занимался любовью с американкой. Он вошел в меня, прошептав вульгарные слова, и стал повторять их с каждым движением. Мы бездумно растворились друг в друге, став самыми близкими людьми. Он приподнял мои бедра – и я потеряла голову, утратив все чувства, кроме того единственного, что неразрывно нас связывало. Но связь разорвалась. Мы лежали на боку, лицом друг к другу, постепенно успокаиваясь, и так же постепенно вырастала пропасть между нашими расами.

Несмотря на свое обещание не ждать большего, чем несколько дней удовольствия, я не могла отделаться от липкого страха, что скоро я его потеряю. Возможно, лаская мое тело, он тоже думал о неизбежности расставания? Мне хотелось спросить его: «Ты будешь по мне скучать?» И на третью ночь, перед самой поездкой на Фараллоновы острова, я не удержалась. Я задала ему этот вопрос в темноте, чтобы он не видел моего лица, и задержала дыхание, пока он не ответил:

– Я буду очень сильно тосковать по тебе.

У меня из глаз покатились слезы, и я его поцеловала. А потом, когда я дотронулась до его лица, я почувствовала на нем влагу от его слез. По крайней мере, мне хотелось думать, что это его слезы, а не следы от моих. Но я оставила сомнения, когда он снова притянул к себе мои бедра, перекинул мою ногу себе за спину и вошел в меня с еще большим желанием, чем прежде.

И в эту секунду я твердо решила – я отправлюсь в Китай. Мне сразу стало понятно, что это станет ответом на мой духовный голод и жизнь без любви. Я почувствовала себя на вершине эмоций, я даже не думала, что можно испытать такую радость. Смелость переполняла меня, вытеснив все страхи. Наконец-то я могла испытать глубокие, ничем не сдерживаемые чувства. Как я могу закрыть на замок свою душу и вернуться к прежней жизни? Я знала, что решение отправиться в Китай – безумное и опрометчивое, но настала пора рискнуть, и лучше встретиться лицом к лицу с опасностью, чем вернуться в полумертвое существование в безопасности и застое. Как я могла остановиться? Наши тела двигались в унисон, приближаясь к Китаю, к Долине забвения, где чувства будут свободны и где мы сможем скитаться по ней вместе с нашими душами.

@@

Мать наняла экипажи, которые должны были доставить на пристань пассажиров: оперную певицу, ее любовника, мистера Мобера с сестрой, мисс Понд, моих родителей, Лу Шина и меня. Мы взошли на борт корабля с охапками теплых курток и корзинами с едой, альбомами для набросков, мягкими карандашами, красками и путеводителем по островам.

Во время путешествия мать читала нам лекции о морских животных, которых мы могли заметить с борта судна:

– Киты – не рыбы, но разумные млекопитающие, как и мы, – кричала она, чтобы мы услышали ее за порывами свежего ветра, но это было почти невозможно. Куртки, которые большинство из нас взяли с собой, оказались скорее модными, чем удобными и теплыми, кроме теплого мехового пальто мисс Хаффард, в котором она из-за своих габаритов становилась похожа на медведя. Корабль шел против ветра, и тот врезался мне в кожу, пробирая холодом до самых костей. Мистер Мобер, его сестра и мистер Хатчетт с позеленевшими лицами то и дело отбегали к рейлингу. Я же чудесным образом излечилась от морской болезни, несомненно, благодаря пьянящему чувству любви. Мать спустилась в трюм, чтобы принести оттуда толстые одеяла, и мы застыли на борту, будто индейцы, курившие трубки мира, – такие густые клубы пара вырывались из нас в холодный воздух.

Лу Шин и я стояли у рейлинга, делая вид, что выискиваем в волнах китов, но при этом тайком переглядывались. Порой мы замечали морского льва и сразу сообщали остальным, чтобы те знали, как внимательно мы относимся к своим обязанностям. Иногда я притворялась, что теряю равновесие из-за качки, и падала на Лу Шина, который помогал мне удержаться на ногах.

А потом корабль и правда стал качаться сильнее. Нос его поднимался и обрушивался на волны, и все смеялись, будто все это было частью веселого аттракциона. Волны стали выше и сильнее. При каждом ударе я задерживала дыхание. Больше никто не смеялся. Темные тучи закрыли небо, а на горизонте вспыхивали молнии. Ветер усилился и хлестал по лицам, отчего немели щеки. Чайки пропали, и в беспокойном море больше не было видно морских львов. Лу Шин обернул косу вокруг головы и натянул свою круглую шапочку на уши. Сегодня он оделся в западном стиле: в толстую шерстяную куртку и штаны. Я заплела волосы в косу, чтобы походить на него. Ветер растрепал ее, и отдельные пряди падали мне на глаза.

Шкипер что-то прокричал сквозь ветер, после чего раздал нам спасательные жилеты, заверив, что это обычная предосторожность. Корабль снова задрал нос, а потом резко обрушился вниз. Нам посоветовали спуститься в трюм, чтобы нас не накрыло волнами. Мисс Хаффард с любовником первые вняли этому совету, и нам с большим трудом пришлось проталкивать в небольшой проем пышнотелую певицу, когда она, взвизгнув, оступилась на лестнице. Вслед за ней спустились мистер Мобер и его сестра, затем мисс Понд и отец. Мать неохотно последовала за ними. Перед тем как закрыть за собой люк, отец крикнул мне:

– Вы идете?

– Мы переживем эту бурю. Мне кажется, я только что заметила впереди кита.

Вскоре мы с Лу Шином остались единственными пассажирами на палубе. Мы могли открыто улыбаться друг другу. За этот день мы в первый раз остались наедине. Подбородок у меня дрожал, на глаза набегали едкие слезы, и не из-за любви, а из-за резких ударов ветра. Зубы стучали, будто кастаньеты. Я представила, как мы стоим на борту другого судна, которое на следующей неделе отправляется в Шанхай.

– Здесь так красиво. Я бы хотела, чтобы этот корабль домчал нас прямо до Китая, – сказала я.

Он ничего не ответил. Возможно, он понимал, почему я это сказала. Он казался мрачным, непроницаемым, чужим.

– Я бы хотела когда-нибудь отправиться в Китай. Возможно, я могу уговорить маму поехать туда в экспедицию, на поиски редких видов птиц.

Он рассмеялся и сказал, что там их действительно много. Его ответ меня сильно приободрил.

– Я представляю, как трудно американцам приходится в Шанхае, учитывая разницу в языке и обычаях.

– Число иностранцев в Шанхае постоянно растет, они приезжают как из Штатов, так и из Англии, Австралии, Франции и многих других стран. Я думаю, они живут с большим комфортом – можно даже сказать, с роскошью и в своей части города, которая похожа на маленькую страну в стране.

Я посмотрела на него, чтобы понять, что означали его слова. Он мог подумать, что я собираюсь приехать в Китай вместе с матерью.

– Разумеется, если мать не захочет, я могу приехать одна.

Он знал, о чем я думаю. У него на лице было то же самое задумчивое выражение, как и тогда, когда я в первый раз пришла без спроса к нему в башенку и легла рядом.

– У меня есть невеста, – сказал он. – У меня будет договорной брак. Когда я вернусь, я должен буду жениться на ней и жить со своей семьей.

И сама новость, и та откровенность, с которой он об этом сказал, потрясли меня.

– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросила я, чувствуя, как лицо заливается краской. Я отвернулась, чтобы он этого не видел. – Я не предполагала, что выйду за тебя замуж. Хотя я надеялась, что ты дашь мне совет, как лучше организовать поездку.

Я быстро ушла, чтобы он не заметил, как жестоко ранили меня его слова, и встала у противоположного борта яхты, униженная собственным поведением. Я ненавидела себя за то, что так поспешила открыться – и, по сути, незнакомцу. Как глупо было думать, что несколько кувырков в постели заставят его думать, что он не сможет без меня жить. Но теперь, после его признания, как я ему скажу, что не поеду в Китай, – он тогда решит, что я и вправду отправилась на острова из-за любви к нему, а не из-за птиц. И тут мне в голову пришла безрассудная мысль: я докажу, что он ошибается. Я отправлюсь в Китай, и посмотрим, что он на это скажет! С каждой секундой во мне росли злость и решимость, пока я окончательно не убедила себя, что и правда хочу увидеть Китай, и неважно, женится он на мне или на другой девушке. Я могу стать независимой, жить своей жизнью и быть такой же необычной, как и все люди в Китае.

Волны улеглись. Ветер стих. Я услышала чей-то крик и оглянулась, но это был не Лу Шин. Кричал шкипер. Он казался окутанным туманным облаком, парящим в соленом воздухе. Шкипер махнул подзорной трубой, призывая посмотреть вперед. На горизонте показались пики Фараллоновых островов. Они находились прямо перед нами. Но невозможно было так быстро до них добраться: мы вышли в море всего час назад. Однако вскоре скалы сменились туманными очертаниями трех огромных драконов. Пока я завороженно наблюдала за ними, они превратились в слона. Я прищурилась. Еще за полминуты слон сменился китом, который съежился и обратился в яхту, похожую на нашу. Что происходит? Мы все сошли с ума? Я вопросительно посмотрела на шкипера. У него был полубезумный вид, и он громко хохотал. Смеялись и матросы, выкрикивая итальянские слова: фата моргана! Фата моргана! Мираж.

Мать рассказывала, что однажды, глядя на Фараллоновы острова, тоже видела мираж. Она говорила, что сначала он был похож на корабль, а затем на кита. В то время я думала, что она все это выдумала. Как странно, что ее слова подтвердились именно тогда, когда я мечтала о поездке в Китай. Наверное, это был знак, что я вижу не любовь, а ее иллюзию, подделку, которая могла принимать разные обличья. Но еще я решила, что этот знак советует мне ехать в Китай, намекая на то, что та жизнь, о которой я думаю, находится ближе, чем кажется. Стоило этой мысли появиться в моей голове, как налетел резкий порыв ветра и чуть не сбил меня с ног, а чайка прямо надо мной издала три резких крика. Нос корабля поднялся на белом гребне волны, и яхту резко накренило на бок. Нас толкало к миражу или притягивало к нему, как Одиссея – к сиренам. Это тоже был знак. Одиссею нужно было выбрать между пороком и добродетелью. Мне нужно было выбрать между жизнью марионетки и моим истинным «я». Руки у меня слишком онемели, чтобы крепко держаться за рейлинг, и когда корабль снова провалился в темную бездну, мои ноги потеряли опору и заскользили по палубе. Одеяло слетело у меня с плеч, а юбка надулась, словно парус. Я сильно ударилась обо что-то, похожее на катушку с канатом, и попыталась за нее ухватиться, но то ли от холода, то ли от страха у меня не хватило на это сил. Я покатилась к рейлингу противоположного борта и с ужасом поняла, что легко могу проскользнуть под ним и упасть прямо в черные воды. Я закричала. Мне в ответ крикнули на незнакомом языке. Я почувствовала, как чьи-то руки ухватили меня за лодыжки: это был мальчик не старше четырнадцати лет, с цыганским лицом и блестящими черными волосами. Он подтащил меня к люку, и я попыталась встать, но ноги меня не держали, и он подхватил меня, когда я пошатнулась. Мальчик помог мне подняться, и я снова посмотрела на горизонт.

Только в этот момент я осознала, что Лу Шина не было видно поблизости. Его не оказалось и на палубе. Неужели он упал за борт? Я, бешено жестикулируя, пыталась объяснить это темнокожему мальчику. Он так же жестами заверил меня, что мужчина с длинной косой в порядке, просто потерял свою шапку. Он изобразил, как круглая шапочка летит по воздуху, и показал мне, что Лу Шин в безопасности и просто стоит на другой стороне яхты. Я была в ярости. Очевидно, что он просто развлекался в то время, когда я едва не умерла. Мне хотелось пойти к нему, чтобы высказать все, что думаю, но я слишком замерзла.

Спустившись по лесенке на дрожащих ногах, я почувствовала, как меня овеяло теплом, а к щекам вернулась чувствительность, и они запылали. Кают-компания была похожа на гостиную. Там стояли диваны и кресла, горшки с папоротниками, лежали восточные ковры темно-коричневого и ярко-красного цвета. Удивительно, что здесь не было беспорядка. Мистер Хатчетт сказал, что вся мебель прикручена к полу и всё в каюте закреплено, кроме чайного сервиза. Он показал на разбитый чайник и чашки. На полу лежало рассыпанное печенье. Юнга наводил порядок, рассовывая печенье по карманам. Мать сидела на красной тахте, увлеченная разговором с мисс Мобер, которая лежала на кушетке с таким цветом лица, будто в любую минуту могла потерять сознание. Мисс Хаффард сунула мне в руки кружку с горячим чаем и велела выпить его, чтобы прогреться изнутри. Я слышала, как мисс Понд жалуется моему отцу, что она выронила за борт свой альбом с набросками. Все, что я слышала, казалось мне бессмысленным. Мисс Хаффард растерла мне ладони своими теплыми руками. Потом развернула меня и растерла мне спину, отметив вслух, какая я худенькая. От нее пахло розами.

– Ты чуть не отморозила свой маленький зад, – сказала она. – Какие только глупости мы не делаем ради любви.

Я застыла. Что она говорит?

Мисс Хаффард похлопала меня по спине:

– К несчастью для себя, я часто их совершала. Но ни разу не пожалела об этом, – она громко пропела: – Когда любовь ко мне приходит, я забываю про печаль!

Все зааплодировали.

Она повернула меня к себе лицом:

– Я пела это много раз: и на сцене перед тысячами поклонников, и в своей спальне в ужасающем одиночестве.

Ее доброта тронула меня. Нырнув в узкий коридор, мы добрались до темной каюты, где она уложила меня на койку и накрыла своей огромной шубой. Мех тоже пах розами.

Я уже погружалась в дремоту, когда услышала с палубы громкие крики. Я подскочила на койке, с трудом выпуталась из тяжелой шубы мисс Хаффард и побежала в кают-компанию. Два матроса осторожно спускали Лу Шина через люк, а двое других внизу готовились подхватить его на руки. Лицо Лу Шина исказила гримаса боли, а на его ногу была наложена грубая шина.

– Он сломал ногу в лодыжке, – сказал отец. – Шкипер говорит, она была согнута под углом в девяносто градусов, будто в ней вообще отсутствовали кости. Это случилось, когда корабль подкинуло на той огромной волне. Матросам пришлось наложить шину, перед тем как спустить его в трюм.

Страдающую от морской болезни мисс Мобер попросили освободить кушетку. Вся моя ярость испарилась. Мне хотелось облегчить его боль, своей любовью придать ему смелости. Но вокруг него столпились люди, обсуждая, как поступить с покалеченным. Я наконец протолкалась через них. Он страшно побледнел и прикусил губу. Моя мать развернула ткань вокруг грубой шины, и я посмотрела на его лодыжку: сквозь кожу торчал острый осколок кости. У меня все поплыло перед глазами, а потом наступила темнота – я упала в обморок.

Проснулась я от аромата роз, который исходил от укрывавшей меня теплой шубы мисс Хаффард. Она стояла со мной рядом. Все остальные уже сошли на берег.

– Ты спала, как младенец в колыбельке, – сказала она.

– Что с Лу Шином?

– Виски помог ему справиться с болью. Мужчины только что погрузили его в экипаж. Доктор уже на пути к вашему дому. Еще один экипаж ждет нас с тобой.

Пока я надевала туфли, я услышала, как мисс Хаффард притворно расстроенным голосом говорит:

– Как жаль, что он сломал ногу… Теперь он не сможет сразу отправиться в Китай. Ему придется задержаться как минимум на три месяца.

Я горячо обняла ее и заплакала.

– Я бы посоветовала тебе воспользоваться этим временем, чтобы изящно расстаться с ним, а не увеличивать свои страдания. Но я сама никогда не следовала подобным бесполезным советам.

Пока Лу Шин три месяца ждал выздоровления, я приступила к своему плану, ничего ему не сказав. Я заложила в ломбард свои ценности: золотые часы, кольцо с рубином, золотой браслет с подвесками. Вскрыла копилку с серебряными долларами, которые мистер Минтерн подарил мне за несколько лет. Я довольно легко сделала себе паспорт и визу, мило поболтав с клерком, который спросил, на что я буду жить в Китае. Я рассказала ему про вымышленного дядю в Шанхае, который пригласил меня для преподавания английского в своей американской школе.

– Вы будете учить детей? Но вам ведь всего шестнадцать? – спросил он.

Я заявила, что через две недели мне уже исполнится семнадцать. Кроме того, я очень рано развилась для своего возраста, поэтому в академических знаниях я на годы опережаю своих сверстников. Я продолжала осуществлять свой план, и когда начала обдумывать, что взять с собой, от предвкушения успеха у меня закружилась голова. После того как я завершила все приготовления, я задумалась, каким образом рассказать родителям – и Лу Шину, – что я отправляюсь в Китай.

Лу Шина до выздоровления разместили в моей комнате. Мне отдали голубую гостевую, но я осталась в башенке и регулярно приходила ухаживать за ним – приносила ему книги, альбомы для набросков и еду. Мне хотелось, чтобы он чувствовал себя комфортно: я расправляла постель, гладила его руку и спрашивала, не больно ли ему. При посторонних я вслух жалела, что он вынужден отложить свое возвращение в Китай. Никто даже не подозревал, что я ухаживаю за ним не из чистого милосердия: без чужих глаз мы наслаждались чувственными ласками в любое время, когда хотели. Чтобы не потревожить сломанную лодыжку, для секса требовались корректировки положения и осторожные движения, однако с оральным сексом не было никаких проблем. Я больше не говорила о своих планах поехать в Китай и даже придумала отвлекающий маневр: рассказывала, что собираюсь поступить в женский колледж на востоке, и упоминала о трех из них, которые я рассматриваю в качестве возможных. Таким образом я заставила его утратить бдительность. Я говорила о нашей дружбе, которую мы станет поддерживать, и легкомысленно рассуждала о некоторых видах любовных утех, которые мы будем вспоминать, желая их повторения. Я рассказала Лу Шину про своего вымышленного молодого человека, который за мной ухаживает, дав ему понять, что я не буду страдать после его отъезда в Китай. Этот поклонник якобы восторгался моими лучшими качествами – авантюрной натурой, умом, отсутствием ханжества – и говорил, что я не похожа на других девушек, что во мне есть нечто таинственное и интригующее. Лу Шин согласился с моим воображаемым поклонником и, казалось, был доволен, что после его отъезда я не стану страдать от одиночества. Он признался, что ему не нравятся некоторые китайские обычаи, например тот, согласно которому он должен жениться на нелюбимой девушке. Лу Шин также признался, что сомневается в своем художественном таланте. Он говорил, что его работам не хватает оригинальности и что он не способен выразить более глубокие идеи, потому что у него их не нет. Он мог только подражать известным техникам. Тем не менее он был благодарен мне за веру в его талант.

Однажды после полудня, насладившись нежным сексом и ласковыми словами, я призналась ему, что он навсегда останется в моей памяти как китайский император. Я почувствовала, как он подавил горестный вздох. Как хорошо я успела узнать его тело и душу! Я спросила, будет ли он вспоминать меня как свою «дикую американскую девчонку». Он ответил, что будет помнить обо мне гораздо больше. Я добавила, что не хочу, чтобы мысли обо мне помешали исполнению его брачного договора.

– В Китае, в нашей семье, браки заключаются только по договоренности, а не по любви. Они больше похожи на деловой союз между старыми друзьями и назойливыми матерями. Я совсем не знаю свою будущую жену. Я даже не знаю, смогу ли испытывать к ней хоть какие-то чувства. Она может оказаться некрасивой или глупой.

Я заметила, что он может посещать куртизанок, и он рассеянно подтвердил мои слова.

Я продолжила:

– У моих родителей брак был заключен таким же образом. Он не останавливает отца, когда тот хочет удовлетворить свои нужды в другом месте. У них странная верность друг другу, основанная на привязанности к этому дому. Они очень практичны, но их совместная жизнь стала пустой и одинокой, и они больше не осознают, насколько это печально. Кто еще мог бы сильнее любить мою мать и утешить ее в горе?

Я была уверена, что он задумался о возможности собственного брака без любви и о доме без настоящих дружеских взаимоотношений.

– Если бы ты родился в Америке, я бы хотела выйти замуж за такого мужчину, как ты.

Похоже, что он чувствовал то же самое:

– Если бы ты родилась в Китае, я хотел бы жениться на тебе.

Перед тем как уехать в Китай, я попробую сделать все, чтобы вместо этого он сказал: «Если бы ты была в Китае, я с радостью взял бы тебя в жены».

Я не собиралась использовать беременность как причину для его женитьбы на мне. Я бы предпочла брак по любви, а не по необходимости. Если бы мы поженились только из-за ребенка, нас бы все время преследовали сомнения и мы бы задавались вопросом, почему мы вместе.

За две недели до того, как он должен был отправиться в Китай, я с затаенной тревогой сообщила ему, что, вне всяких сомнений, беременна и срок, скорее всего, не меньше двух месяцев. Я волновалась, потому что не знала, как он на это отреагирует.

Новость, разумеется, его потрясла. Я видела по его глазам, что он пытается понять, как это может отразиться на нем, а потом он подошел ко мне и крепко обнял. Он держал меня в объятиях, и, хотя он не сказал, что нам делать дальше, я почувствовала защищенность и уверенность в том, что мы найдем ответ.

– Я не могу жениться на тебе и остаться в Америке, – сказал он.

Меня рассердило, что именно это он решил сказать первым. Я не ожидала выражения радости на его лице, но надеялась, что он хотя бы побеспокоится обо мне.

– Я не буду подвергать свою жизнь опасности и делать аборт, – сказала я. – А если я останусь здесь и рожу ребенка, я не смогу оставить его себе. Его отдадут в приют, как случилось с мисс Понд, а ведь она женщина прогрессивных взглядов. Она попыталась оставить ребенка себе, но ей не дали этого сделать. То, что она работала, не приняли во внимание. Ребенок, скорее всего, был от моего отца, но он и пальцем не шевельнул, чтобы что-то для него сделать. Он позволил забрать его в приют. Вот что случится и с нашим ребенком, и его никогда не возьмут в приемную семью, потому что на нем будет лежать проклятие китайской крови, доставшейся от тебя. Он увянет, не испытав любви.

– В Китае, как и здесь, ребенка ждет не лучшая участь, – сказал Лу Шин.

– Разве у тебя нет других предложений? – спросила я. – Неужели я должна сама искать выход из положения?

– Я не знаю, что можно предложить, чтобы это для тебя было приемлемо. Моя семья не нарушит брачный договор, а из-за того что ты иностранка, они никогда не разрешат тебе войти в наш дом, особенно для того, чтобы повидаться со мной. В лучшем случае ты станешь моей любовницей, которую не признает моя семья. И я не смогу встречаться только с тобой или жить вместе. От меня ожидается, что я регулярно буду заниматься сексом с женой, чтобы обеспечить рождение наследника мужского пола. На самом деле чем больше родится сыновей, тем лучше, и если жена не сможет сразу родить наследника, мне придется взять еще несколько наложниц. Ноша, которая ложится на плечи наследника семьи, в Китае гораздо более обременительна, чем в Америке, но есть и другие сложности, которые ты вряд ли сможешь себе представить и осознать. Я знаю, что ты ждала от меня другой ответ. Прости меня.

Он просто перечислил мне правила традиционного китайского общества и ни слова не сказал о возможности их нарушить. Я бросила вызов своим родителям. Почему он не может сделать то же самое?! Он не хотел рассматривать другие возможности, потому что страдал не так сильно, как я. Он не желал отчаянно избавиться от своих страхов и смущения и не был на грани сумасшествия.

– Почему ты сам не можешь решать свою судьбу? Почему не можешь просто уйти от них?

– Я не могу объяснить тебе причину. Могу сказать одно: то, как я себя веду, как я мыслю, заложено у меня в голове, сердце, характере и душе. Я не говорю, что они для меня важнее, чем ты. Но как бы сильно я тебя ни любил, я не могу изъять из себя свою суть и превратиться в того, кто предаст свою семью. Я не ожидаю, что кто-то, выросший в других условиях, не в Китае и в совсем другой семье, поймет всю тяжесть лежащей на мне ответственности.

– Просто скажи, что не любишь меня, чтобы я не питала напрасные надежды. Скажи, что позволишь моей душе зачахнуть и умереть, чтобы ты смог лечь в постель с девушкой, с которой даже не знаком. Я больше никогда не поверю в любовь. Я буду ненавидеть себя, потому что позволила слабости разрушить свое сердце.

Наконец я увидела, как его лицо страдальчески исказилось. Казалось, он сейчас расплачется. Он обнял меня.

– Я не брошу тебя, Луция, – сказал он. – Я никогда никого так сильно не любил. Просто я пока не знаю, что мы можем сделать.

Его слова придали мне храбрости и оживили надежды, которые я еще больше распалила. Я собрала всю семью в малой гостиной, сказав им, что у меня срочные новости. Они сидели напряженно, с беспокойством на лицах. Лу Шин и я встали перед ними. Лу Шин был на шаг позади меня.

– Я беременна, – просто сказала я.

И не успела я продолжить, как мать набросилась на Лу Шина с криками, что тот предал «наше гостеприимство, наше доверие, нашу честь и доброту». Лу Шин снова и снова повторял, что очень сожалеет, что он полон раскаяния и стыда. Хотя его слишком спокойный вид позволял усомниться в искренности его извинений.

– И что хорошего в твоем чертовом китайском раскаянии? – спросила мать язвительно. – Искренностью от него и не пахнет. Ты скоро уплывешь домой и оставишь нам расхлебывать этот ужас!

Потом мать с отцом повернулись в мою сторону. Они называли меня неблагодарной, глупой, гордячкой и гулящей. «Ты говорила, что сама хочешь выбирать себе интересы, хобби и увлечения. Так, значит, вот что ты выбрала? Страстный секс с мужчиной, который собирается тебя бросить?»

Я почувствовала, что меня ругают только за то, что я старалась быть самой собой. Но на моем лице не выступили багровые пятна унижения – я просто разозлилась.

– Страсть и увлечение китайцем, – сказала мать насмешливо. – Китайцем с косой! Люди будут смеяться над тем, что мы сделали его нашим гостем! Какие же мы дураки, что решили быть щедрыми с ним.

От последнего замечания я испытала новый прилив злости. Мать всегда думала только о себе. А что насчет того вреда, который она нанесла мне в детстве?

Я не могла удержаться от слез и в то же время злилась на то, что показала им свои детские слезы.

– Какое тебе дело до того, что со мной будет? – воскликнула я. – Я всегда была просто тенью в этом доме. Ты никогда не говорила со мной о том, чего я хочу в жизни, или о том, что я чувствую. Ты не замечала, грущу я или радуюсь. Говорила ли ты хоть раз, что любишь меня? Ты даже не пыталась меня полюбить. Ты просто забыла обо мне. Если бы любовь была моей пищей, я бы уже давно умерла от голода. Что ты вообще за мать? И после этого разве удивительно, что я пошла за тем, кому я небезразлична? Без любви я бы сошла с ума. Но я не хочу становиться похожей на тебя. В детстве мне приходилось жить с вами и терпеть унижения за свои идеи, насмешки за свои чувства. Ты всегда говорила, что я слишком легко возбудимая. И ты хотела вытравить из меня все эмоции, чтобы я стала похожей на тебя: холодной, эгоистичной, злой, одинокой, неспособной на любовь.

Казалось, мать упала духом и одновременно разочаровалась во мне. Я хотела, чтобы она почувствовала себя такой жалкой, что разрыдалась бы, как я. И чем больше я говорила, тем больше мне хотелось все разрушить. Я уже не могла остановиться. Словно безумная, я била из всего своего оружия, которым запаслась.

– Что ты вообще знаешь о любви? – спросила я. – Ты уделяла столько внимания своим насекомым, которые умерли миллионы лет назад, а мне его не доставалось. А ведь я живая. Ты разве не заметила? А в браке ты счастлива? Все, чем ты занимаешься, – запираешься в своей комнате и упиваешься своими страданиями. А когда выходишь из нее, единственное чувство, которое в тебе остается, – это гнев, – тон у меня стал более насмешливым и язвительным. – Неудивительно, что все называют отца святым человеком, раз он может поладить с тобой. Все твои дорогие друзья, которых ты так смело критикуешь, смеются над твоими тихими экспериментами и говорят, что могут сэкономить твое время и дать ответ, который ты так упорно ищешь: насекомые мертвы. А ты безумный ученый, обманывающий себя мыслью, что можешь открыть что-то стоящее. Но вместо этого напрасно тратишь свою жизнь.

Мистер Минтерн был слишком дряхлым, чтобы понять, что я говорю.

– Почему она так злится? Возможно, нам стоит взять ее в еще одну лодочную прогулку, чтобы подбодрить?

Миссис Минтерн свысока посмотрела на мать:

– Вот плоды плохого воспитания. Вам нужно было запирать ее в чулане, когда она шалила. А вы меня не слушали. Неудивительно, что она выросла такой аморальной.

– Заткнись! Ты глупая безумная старуха, одно существование которой отравляет жизнь в этом доме. Ты всегда оставляла за собой лишь гниль и разложение. Тебя все ненавидят. Разве ты этого не чувствуешь? И не надо говорить мне про аморальность. Ты притворилась лунатиком, чтобы заставить мистера Минтерна жениться на тебе. Почему, интересно, сейчас ты совсем не страдаешь лунатизмом?

– Успокойся, Луция, – произнес отец. – Ты сейчас не понимаешь, что говоришь, и позже можешь пожалеть о своих словах. Когда ты немного успокоишься, мы сможем рационально все обсудить, и ты поймешь, что была неправа.

– У тебя не получится заткнуть меня и сменить тему, как ты привык это делать за обеденным столом со скучными разговорами и высокопарными рассуждениями об искусстве. Ты хочешь, чтобы я скрывала свои чувства, как ты скрываешь своих любовниц. Мама, ты знаешь, со сколькими женщинами отец трахался за твоей спиной?

Он застонал:

– Нет, нет… прошу тебя, замолчи!

– Я прочитала письма от твоих любовников, восхваляющих твой любовный инструмент и твои таланты, твои позы, – благодарные письма и от женщин, и от мужчин. От мужчин! Да, мама, он шалил еще и с мужчинами! Тебя это все не шокирует? Он и мисс Понд тоже обслуживает. Ты знаешь, что однажды вечером она пришла к нам в дом за час до ужина и попросила отца, чтобы он показал ей свою коллекцию. Его коллекцию! Разве ты не видишь, как за обеденным столом она пожирает его глазами, в которых горит похоть? Вы назвали меня гулящей за связь с Лу Шином. Но я брала пример с тебя, папа. Лу Шин – не первый мужчина, с кем я спала. Я спала со многими твоими студентами. Я воспользовалась твоими книгами с омерзительными фотографиями мужчин и женщин, проникающих друг в друга в разных позах. Я пользовалась учебником профессора Минтерна! Странно, что я не стала такой же извращенкой, как ты сам, коллекционирующей тошнотворные игрушки для секса и мастурбации. Неужели я не права, пытаясь сохранить ребенка? Разве мисс Понд родила не от тебя? Но ты отказался от собственного ребенка! Что с ним стало? Тебя разве не беспокоит, лежит ли он сейчас в колыбельке, будет ли работать на веревочной фабрике?