Текст книги "Долина забвения"

Автор книги: Эми Тан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 42 страниц)

Мать вполголоса выругалась. Обычно она только смеялась, услышав чьи-то оскорбления. Но в этот раз она молчала, и это меня пугало. Я хотела, чтобы она развеяла мои страхи.

– Это правда? Я наполовину китаянка? Мой отец – китаец?

Она повернулась и угрожающе произнесла:

– Твой отец мертв. Я тебе уже говорила. Больше никогда и ни с кем об этом не говори!

От холодного равнодушия, пропитавшего ее голос, меня охватил ужас. Столько страхов одновременно нахлынуло на меня! Что из услышанного мною правда? Что из этого хуже всего?

На следующий день Туманное Облако пропала из нашего дома. Говорили, что ее выгнали. Но я не чувствовала радости от победы. Мне было не по себе, оттого что я привела к большему ущербу, чем хотела. Я знала, почему ее больше нет: потому что она сказала правду. Неужели она на самом деле теперь станет трезвонить об этом?

Я спросила у привратника, знает ли он, куда уехала Туманное Облако.

Треснувшее Яйцо поскреб пальцами ржавый болт.

– Она была слишком занята по дороге отсюда – ругала твою мать последними словами – и поэтому не дала мне свой новый адрес. Но с таким черным глазом она нескоро найдет себе пристанище.

– Ты слышал, как она меня называла?

Я с нетерпением ждала ответа – он показал бы мне, как далеко ушли сплетни.

– Ай-ай! Да не слушай ее. Она сама полукровка, – утешил меня он. – Она думает, что ее белая половина делает ее равной тебе.

Белая? У Туманного Облака были темные волосы и глаза. Никто бы даже не подумал, что она не чистокровная китаянка.

– Как ты думаешь, я тоже выгляжу так, будто во мне половина китайской крови? – тихо спросила я.

Он посмотрел на меня и рассмеялся:

– Ты совсем на нее не похожа!

Он снова принялся оттирать ржавый болт.

Меня успокоили его слова.

Но потом он добавил:

– Разумеется, не половина. Может, несколько капель…

Меня обдало леденящим ужасом.

– Эй, да я же пошутил! – сказал он мягко.

Слишком мягко.

– Мать у нее была наполовину шведкой, – услышала я позже разговор Треснувшего Яйца с наставницей одной из куртизанок. – Она вышла замуж за шанхайца, который вскоре умер и оставил ее одну-одинёшеньку с ребенком на руках. Семья мужа отказалась признать ее его вдовой, и так как своей семьи у нее не было, пришлось ей пойти в уличные девки. А потом, когда мужчины стали интересоваться Туманным Облаком – хотя той тогда было только одиннадцать, – мать продала ее в первоклассный цветочный дом, где у нее по крайней мере есть небольшая возможность прожить жизнь лучше, чем ее мать. Вот что я слышал от привратника «Дома Ли», где Туманное Облако работала до прихода сюда. Если бы она не закатила истерику мадам в том доме, она сейчас могла бы даже вернуться туда.

Позже в своей комнате я целый час просидела на кровати, держа в руках зеркало, но не осмеливаясь поднести его к лицу. А когда я наконец посмотрела в него, то увидела зеленые глаза и каштановые волосы и выдохнула от облегчения. Я отложила зеркало. Но беспокойство вскоре вернулось. Тогда я зачесала волосы назад и перевязала их лентой, чтобы видеть свое лицо целиком. Задержав дыхание, я подняла зеркало. И снова в чертах лица я не заметила ничего китайского. Я улыбнулась, от улыбки пухлые щеки приподняли внешние уголки глаз – и сердце у меня гулко забилось от мгновенной перемены во внешности. Слишком заметными стали черты моего неведомого отца: чуть округлый нос, приподнятые ноздри, припухлости под бровями, плавная линия округлого лба, пухлые щеки и губы. Ничего подобного во внешности матери не было.

Что со мной произошло? Мне захотелось сбежать, спрятаться подальше от этого нового лица, но я не могла двинуться с места. Я снова посмотрела в зеркало, и чем дольше я вглядывалась в отражение, тем больше надеялась, что привычное мне лицо вернется. Так вот почему мама больше не испытывала ко мне былой привязанности. Словно грязное пятно, китайское наследие моего отца-китайца расползлось у меня по всему лицу. Если она так его ненавидит, что мечтает о том, чтобы он умер, она, должно быть, то же самое чувствует и ко мне. Я распустила волосы и тряхнула головой, чтобы они темной завесой закрыли лицо.

Кожи коснулась прохладная волна воздуха: поэт-призрак снова явился, чтобы сообщить, что всегда знал о моем китайском происхождении.

@@

С помощью подзорной трубы я внимательно рассматривала каждого китайца, появлявшегося в «Тайном нефритовом пути». Среди них были самые образованные, богатые и влиятельные жители города, но был ли там мой отец? Я ждала, не станет ли мать относиться с большим вниманием к кому-то из них. Но казалось, что она, как и всегда, испытывает ко всем одинаковый интерес. Она дарила им особые улыбки, сердечный смех, изображала неподдельную искренность и находила для каждого из них особые слова.

А еще меня беспокоил единственный китаец, которого мать очень уважала и с которым была по-настоящему честной: Треснувшее Яйцо, наш привратник. Она виделась с ним каждый день, а иногда они даже пили вместе чай. Он знал все свежие слухи о людях из списка гостей. Привратники всех домов всегда слышат и видят все, что в них происходит, и рассказывают друг другу обо всем, что знают. Мать в разговорах с Золотой Голубкой всегда отмечала верность Треснувшего Яйца и его острый ум.

Я даже представить себе не могла, почему Треснувшее Яйцо получил такое имя. Едва ли его можно было назвать глупым. Что бы мать ни говорила ему о делах, он способен был удержать в голове все ее указания. Он мог прочитать и написать всего несколько слов, но зато он отлично читал людей. Он мог сразу сказать, кого из гостей стоит встретить со всей любезностью и каков его социальный статус. Он замечал их сыновей, которые смущенно мялись у ворот, и встречал их особенно приветливо, зная, что это посещение может быть их первым пропуском в мир мужских развлечений. Он запоминал имена всех влиятельных и богатых жителей города, даже тех, кто еще не посетил цветочный дом. По тому нетерпению, который посетитель проявлял у ворот, Треснувшее Яйцо мог определить, что мужчина хочет от сегодняшнего вечера: поухаживать за облачной красавицей или найти бизнес-партнера – и сразу сообщал об этом матери. Он оценивал внешний вид посетителя, оглядывая его с головы до ног, оценивая качество деталей одежды и то, как свободно человек в ней себя чувствует. Он знал признаки, по которым богачей из старых семей можно было отличить от нуворишей. В свои редкие выходные Треснувшее Яйцо одевался в свой лучший костюм, оставленный в доме одним из клиентов. За годы наблюдений за джентльменами он научился искусно подражать им в манерах и даже в речи. Он всегда ухаживал за собой: волосы его были острижены, а ногти чисты. И после того, как Треснувшее Яйцо сказал, что во мне есть немного китайской крови, я начала подозревать, что он может быть моим отцом. Но, несмотря на то что он мне нравился, если бы это оказалось правдой, я бы этого стыдилась. Да и матери, скорее всего, тоже было бы неловко мне об этом рассказывать. Но как вообще она могла сделать его своим любовником? Он не был ни таким же культурным, ни таким же красивым, как другие ее поклонники. У него было вытянутое лицо, слишком мясистый нос, слишком широко посаженные глаза. И он был старше моей матери – лет сорока, наверное. Рядом с моей мамой он казался тщедушным. И, к счастью, я совсем не была на него похожа.

Но что, если он все-таки мой отец? Важно было, что у него отличный характер и он всегда был добр. К тем посетителям из списка гостей, которые подходили к воротам, но не отвечали его высоким стандартам, он обращался с пространными извинениями, объясняя, что на большой прием прибыло слишком много нежданных гостей. Молодым студентам и иноземным морякам он давал отеческий совет: «Перейдите через мост Побитой Собаки и попробуйте зайти в опиумный цветочный дом под названием “Серебряные колокольчики”. Замечательная женщина по прозвищу Струйка позволит вам приударить за ней, как только вы выкурите несколько трубок».

Треснувшее Яйцо питал особую нежность к Струйке, которая, до того как постарела, работала в «Тайном нефритовом пути». Он говорил, что она ему как дочь. Он оберегал всех девочек, и они часто выражали ему за это признательность и делились между собой историями про то, какие усилия он приложил для их защиты. Треснувшее Яйцо притворялся, что не слушает их разговоры, а они кричали ему: «Разве не ты это сделал?» А он в ответ бросал на них полный удивления взгляд.

Если бы мой отец и правда оказался китайцем, я бы хотела, чтобы он был похож на Треснувшее Яйцо. Но потом, через месяц после ссоры с Туманным Облаком, я услышала рассказ Снежного Облака. Мы завтракали в гостиной.

– Вчера к воротам приходил пьяница, – сказала она. – Я сидела в саду перед домом, но меня не было видно. По ярким и дешевым одеждам я определила, что это один из тех богатеев, что получили состояние за одну ночь: в словах его не было ни кусочка мяса, лишь желтый жир, плавающий в холодном бульоне. Его не приглашали на прием и не позволили бы ступить и шага за ворота. Но вы знаете, насколько Треснувшее Яйцо вежлив со всеми. «Эй, как у ваших шлюх с акробатическими трюками?» – спросил мужчина и похлопал по толстому кошельку. Треснувшее Яйцо сделал скорбное лицо и рассказал ему, что все девушки в «Тайном нефритовом пути» практикуют технику под названием «Застывший труп». Он даже продемонстрировал ему эту технику – как их конечности скованы трупным окоченением, а лицо искажает предсмертная гримаса. За эту изощренную технику, сказал он тому мужчине, они берут в три раза больше, чем гибкие девчонки из «Дома поющих ласточек» на улице Спокойствия. После чего мужчина радостно удалился в сторону вышеупомянутого дешевого борделя, в котором, как я слышала, совсем недавно была вспышка сифилиса.

Все громко рассмеялись.

– Струйка говорила, что на прошлой неделе он приходил к ним и выкурил несколько трубок, – добавила она. – Он просил ее не плакать и заверил, что она все еще прекрасна. Но она все-таки плакала у него на груди. А он, как обычно, проявлял заботу и выказывал щедрость. Она говорила, что каждый раз, переспав с ней, он платит ей вдвое больше обычного.

Каждый раз, переспав с ней… Я представила себе, как Треснувшее Яйцо забирается на меня сверху, а его вытянутое лицо нависает над моим и он смотрит в мои испуганные глаза. Нет, он мне не отец. Он всего лишь привратник.

@@

Я спросила маму, можем ли мы посетить приют для брошенных девочек-полукровок. Безо всякого замешательства она ответила, что это отличная идея. Сердце мое испуганно забилось. Она собрала часть моих старых платьев и игрушек, и в приюте я отнесла их в большую комнату, заполненную девочками всех возрастов. Некоторые из них выглядели как китаянки, но другие казались европейской внешности, пока не улыбались, отчего уголки глаз приподнимались и глаза становились раскосыми.

И теперь каждый раз, когда мама была слишком занята, чтобы пообщаться со мной, я воспринимала это как доказательство того, что она никогда во мне не нуждалась. Я была наполовину американкой, наполовину ненавистной ей китаянкой, и мне казалось, что причина, по которой она не рассказывает мне правду, именно в этом: ей придется признать, что она меня не любит. Мне очень часто хотелось расспросить об отце, но вопрос застревал у меня в горле. Новые знания обострили мою наблюдательность. Теперь каждый раз, когда я замечала взгляды куртизанок или слуг, направленные на меня, я видела усмешки. А когда посетители задерживали на мне взгляды, я подозревала, что они размышляют, почему я похожа на китаянку. Чем старше я становилась, тем все заметнее проступала моя азиатская часть и тем больше я боялась, что со временем ко мне перестанут относиться как к американке и я стану не лучше остальных китайских девочек. Вот почему я старалась избавиться от всего, что напоминало бы о том, что я полукровка.

Я больше не разговаривала по-китайски – ни с облачными красавицами, ни со слугами. Я использовала только пиджин. Если они обращались ко мне по-китайски, я делала вид, что не понимаю. Снова и снова я говорила им, что я американка. Мне хотелось, чтобы они поняли: мы с ними совсем разные. Я даже стремилась к тому, чтобы они меня ненавидели, – это бы подчеркнуло, что я не принадлежу к их миру. Некоторые из них и правда стали меня ненавидеть. Хотя Треснувшее Яйцо только посмеивался надо мной; он говорил, что видел худшее обращение и от китайцев, и от иностранцев. Он продолжал разговаривать со мной на шанхайском диалекте, и мне пришлось признать, что я понимаю его, потому что именно он сообщал, когда возвращается мама, или что она хочет поговорить со мной, или что она заказала экипаж, чтобы мы могли отправиться с ней на обед в новый ресторан.

Но чем бы я ни занималась, я боялась неизвестного отца, проявлявшегося в моей крови. Неужели его характер тоже проявится и я стану еще больше походить на китайцев? И если это случится, к какому миру я тогда буду принадлежать? Что мне будет позволено делать? Сможет ли кто-нибудь полюбить девочку, половину которой ненавидят?

ГЛАВА ВТОРАЯ

НОВАЯ РЕСПУБЛИКА

Шанхай, 1912 год

Вайолет

Через полчаса после полудня в мой четырнадцатый день рождения перед домом раздались крики, а со стороны двора в небо взвились фейерверки. Карлотта прижала уши и юркнула под кровать.

У нас не было привычки к пышным праздникам в честь дня рождения, но, возможно, я достигла особенного возраста. Я кинулась искать мать. Она стояла у окна Бульвара и смотрела на Нанкинскую улицу. Каждые несколько секунд я слышала, как в отдалении взрываются петарды. Затем послышался свист снарядов, разрывающих воздух, и сердце у меня в груди глухо забилось. Крики «Ура!» разрастались до оглушительного крещендо, затем затихали и раздавались снова и снова. Значит, вся шумиха была не в честь моего дня рождения. Я подошла к матери, и вместо приветствия она сказала:

– Только посмотри на этих дураков!

В комнату без стука ворвался Треснувшее Яйцо.

– Началось, – объявил он хрипло. – Об этом уже все говорят. Династии Цин пришел конец. Юань Шикай скоро вступит в должность президента новой Китайской Республики.

Выглядел он совершенно безумным.

На дворе было двенадцатое февраля тысяча девятьсот двенадцатого года, и вдовствующая императрица Лунъюй только что подписала отречение от престола от имени своего шестилетнего племянника, императора Пу И, при условии что они останутся жить во дворце и сохранят всю свою собственность. Закончилось Маньчжурское правление. С самого октября, когда Новая Армия устроила мятеж в Учане, мы ждали этого дня.

– Почему Юань Шикаю ты доверяешь больше, чем дружкам императора? – спросила мать у Треснувшего Яйца. – Почему вместо него они не поставили президентом доктора Суня?

– Юань Шикай заставил правительство Цин уйти в отставку, так что он заслужил право стать президентом.

– Он был главнокомандующим армии Цин, – сказала она,

и его имперские замашки останутся с ним. Я слышала от некоторых из наших клиентов, что дай ему время – и он будет вести себя как император.

– Если Юань Шикай окажется ненадежным, мы не станем дожидаться две тысячи лет, пока республиканцы не перестанут держать нас за яйца.

@@

Переполох из-за свержения династии Цин начался в нашем доме за несколько месяцев до отречения императора от престола. Гости на приемах в доме матери уже несколько дней подряд не встречались в центре гранд-салона. Иностранцы оставались на своей половине, в социальном клубе, а китайцы не выходили за пределы цветочного дома. Но все они обсуждали одно и то же: грядущие перемены. Никто не знал, принесут ли они им в итоге новые возможности или, наоборот, приведут к краху. Их могущественные друзья могут потерять свое влияние, поэтому стоит обзавестись новыми связями. Именно сейчас нужно составлять планы на будущее: на тот случай, если введут новые налоги, если договоры, затрагивающие внешнюю торговлю, обеспечат им лучшие условия или, напротив, будут уже не в их пользу. Матери пришлось заманивать их в середину салона обещаниями, что из хаоса перемен возникнут новые возможности.

Лихорадка перемен охватила даже слуг. Они бесконечно перечисляли трагедии, происшедшие во времена имперского правления: их родные земли были захвачены и у них даже не осталось места, чтобы хоронить своих усопших. Предки были наказаны за покорность, а династия Цин получила «награду» за свою развращенность. Иностранцы богатели на торговле опиумом, который превращал их мужчин в живых мертвецов. Я слышала, как Треснувшее Яйцо сказал:

– За смолистый комок они готовы продать родных матерей!

Некоторые служанки боялись революции. Им хотелось спокойствия, а не перемен и новых забот. Они не верили, что под властью нового военного правительства жизнь улучшится, – их опыт говорил, что перемены несут только страдания. Когда они вышли замуж, жизнь стала хуже. Когда умерли их мужья – жизнь снова ухудшилась. В доме тоже произойдут перемены, и, разумеется, в первую очередь опять пострадают слуги.

В прошлом месяце, первого января, мы узнали, что Республика официально назначила доктора Сунь Ятсена временным президентом. К нам пришел, как всегда без объявления, Фэруэтер – мамин слащавый любовник. Из всех мужчин, побывавших в ее постели, он единственный остался в ее жизни: неотвязный, как бородавка. Я еще больше ненавидела Фэруэтера, когда мама посылала меня, словно служанку, встретить его. Он сидел в салоне с бокалом виски в одной руке и с сигарой – в другой и между глотками спиртного и затяжками делал заявления:

– Слуги в твоем доме похожи на пылких язычников, недавно обращенных миссионерами. Спасены! Доктор Сунь и правда может оказаться христианином, но неужели твои слуги действительно верят, что он организует им чудо и сменит желтый цвет их кожи на белый? – Фэруэтер заметил меня и ухмыльнулся: – А что ты на это скажешь, Вайолет?

Должно быть, моя мама сказала ему, что мой отец был китайцем. Я не могла больше выносить вида этого напыщенного червяка и вышла из комнаты, почти ослепленная яростью. Я зашагала по Нанкинской улице. Борта британских трамваев были облеплены газетными листками, которые топорщились, словно чешуя, и хлопали на ветру. За последний год неповиновение вошло у граждан в привычку: безрассудное проявление патриотизма, дающего символическую пощечину империалистам. Во мне взыграла китайская кровь, и появилось желание ударить Фэруэтера по лицу. Улицы наводнили студенты, они бегали от одного перекрестка к другому и клеили на стены свежие листовки. Толпы людей сразу устремлялись к ним, и те из них, кто владел грамотой, громко читали статьи о новом президенте Сунь Ятсене. Его прозорливые слова, полные обещаний, воодушевляли толпу.

– Он отец новой Республики! – сказал один из прохожих.

Я поискала глазами портрет отца революции. Золотая Голубка когда-то говорила мне, что можно узнать характер человека по его лицу. Рассматривая фотографию доктора Суня, я понимала, что он честный, добрый, спокойный и умный. Также я слышала, что он вырос на Гавайях и превосходно говорил по-английски. Если бы моим отцом был доктор Сунь, я могла бы с гордостью говорить всем, что я наполовину китаянка. Последняя мысль поразила меня, и я постаралась побыстрее о ней забыть.

Я так и не смогла сказать матери, что теперь чувствую, узнав, что мой отец китаец. Мы не могли признаться друг другу в том, что это уже не тайна. А в эти дни она сдерживала свои истинные чувства по отношению буквально ко всему. Китай сотрясала революция, и она вела себя как зритель на скачках – готовая поставить на возможного победителя. Она с уверенностью заявляла, что новая Республика не будет иметь никакого отношения к делам Международного сеттльмента, где мы обитали.

– Сеттльмент – это наш оазис, – говорила она клиентам. – Со своими законами и правительством.

Но я видела, что под ее напускной уверенностью скрывается тревога. Мать сама научила меня распознавать истинные чувства людей, замечая немалые усилия, которые они прикладывают для их сокрытия. Я часто слышала, как они с Золотой Голубкой обсуждали поведение клиентов: их пустые угрозы, с помощью которых они маскировали страх, цветистые комплименты, позволяющие скрыть обман, и возмущение, отводящее внимание от их собственного неблаговидного поступка.

Я тоже прикладывала большие усилия, чтобы скрыть свою китайскую половину, и постоянно боялась, что у меня не получится это сделать. Но как же легко я поддалась наследственной памяти! Я ведь только что хотела, чтобы доктор Сунь был моим отцом. Энтузиазм студентов казался мне восхитительным. Мне становилось все труднее убеждать себя, что я совершенно на них не похожа, что я иностранка до мозга костей. Я часто разглядывала себя в зеркале и училась улыбаться так, чтобы глаза при этом не становились раскосыми. Я пыталась скопировать безупречную осанку матери, ее уверенную походку американки. Как и она, я встречала новых людей, глядя им прямо в глаза, и говорила: «Я Вайолет Минтерн, чрезвычайно рада с вами познакомиться». Используя пиджин, я благодарила слуг за послушание и расторопность. Я была более обходительна с куртизанками, чем в младшем возрасте, но больше не разговаривала с ними по-китайски. Правда, иногда я забывала об этом, и это происходило чаще, чем мне бы хотелось. Но с Золотой Голубкой и Треснувшим Яйцом я никогда не вела себя высокомерно. И я не была холодна к служанке Снежного Облака по имени Благочестивая: у нее росла дочка, Маленький Океан, которую очень любила Карлотта.

Со времени моей драки с Туманным Облаком в доме никто больше не упоминал о том, что я полукровка. С другой стороны, вряд ли кто-то решился бы на такое, зная, что случилось с Туманным Облаком. Но я всегда была готова к тому, что меня могут ранить страшной правдой. Всякий раз, когда я встречала незнакомцев, я с ужасом ждала замечания о своей внешности.

Не так давно я познакомилась с новой подругой матери, британской суфражисткой, которая была очарована тем, что находится в настоящем «дворце наслаждений», как она называла «Тайный нефритовый путь». Когда мама представила меня, гостья отметила необычный цвет моих глаз.

– Никогда не видела такой оттенок зеленого, – сказала она. – Напоминает серпентин. Цвет меняется в зависимости от того, как падает свет.

Интересно, заметила ли она необычную форму глаз? Я не смогла улыбнуться при ней. Мгновение спустя мое волнение только усилилось, когда она сказала матери, что вызвалась собирать деньги на приют для девочек смешанной расы.

– Их ведь никогда не удочерят, – заметила она. – Если бы не приют и не такие щедрые женщины, как вы, они остались бы на улице.

Мать открыла кошелек и сделала пожертвование.

В день отречения от престола я была рада стать частью ненавистной всем толпы чужеземцев. Пусть китайцы меня презирают! Я побежала на балкон, расположенный на восточной стороне здания, и оттуда увидела огни фейерверков и обрывки бумаги, парящие в воздухе. Бумага была не праздничного красного цвета, а желтого – цвета императорской династии, словно так люди хотели подчеркнуть, что династия Цин разорвана в клочья.

Толпа росла с каждой секундой, людские реки с праздничными знаменами разлились по улицам. Демонстранты шли, выставив вперед кулаки, а на черных нарукавных повязках были написаны лозунги против иностранцев.

– Конец портовым соглашениям!

Толпа разразилась радостными криками, а потом эхом повторила слова:

– Больше никаких «Тра-ла-ла бум-ди-эй»!^[13]

Толпа взорвалась смехом.

– Вышвырнуть с нашей земли всех, кто любит иностранное!

За лозунгом последовало одобрительное улюлюканье.

Остались ли еще те, кто нас любит? Золотая Голубка? Любит ли она нас настолько сильно, чтобы покинуть вместе с нами Китай?

Улицы были так запружены народом, что даже рикши больше не могли сдвинуть свои тележки. С балкона я заметила в одной из них иностранцев: мужчина и женщина яростно махали своему рикше, чтобы он ехал вперед, не обращая внимания на тех, кто преградил им путь. Рикша неожиданно отпустил оглобли, и повозка опрокинулась назад, чуть не выбросив пассажиров на дорогу. Он вскинул вверх кулаки и с толпой устремился вперед. Я не видела лиц чужеземцев, но могла представить, как они испугались, оказавшись в грубой толчее.

Я повернулась к матери:

– Мы тоже в опасности?

– Конечно же нет, – отрезала она, но брови у нее хмуро сошлись на переносице – она мне лгала.

– Самые жадные и минуты не стали ждать, чтобы переметнуться на другую сторону, – сказал Треснувшее Яйцо. – На ярмарочной площади их слышно повсюду. «Две бутылки вина “Новая Республика” по цене одной!» А еще они шутят: «Две бутылки вина Цин по цене трех!»

Он посмотрел на меня:

– Сейчас тебе небезопасно выходить на улицу. Послушаешься моего совета, ладно?

Он передал матери пачку писем и «Вестник Северного Китая».

– У меня получилось забрать их с почты, пока не перекрыли улицы. Но если беспорядки продолжатся, возможно, мы не скоро сможем снова что-то получить.

– Постарайся всеми возможными способами раздобыть газеты – как китайские, так и английские. Ими, скорее всего, к вечеру будут усеяны все улицы. Я хочу посмотреть, какие карикатуры и истории появятся в новой прессе. Так мы сможем хотя бы примерно представлять, что нас ожидает, пока все не уляжется.

Я прошла по дому, чтобы посмотреть, кто еще беспокоится о происходящем. Трое слуг и повар курили на переднем дворе. Землю усеивало желтое бумажное конфетти. Именно они запустили фейерверки, а теперь злорадствовали над бессилием маньчжурского императора и его надменных евнухов. Больше никогда императрица со своими пекинесами не будет важнее голодающего народа!

– Мой брат пошел в боксеры, после того как половина нашей семьи умерла с голоду, – произнес один слуга. – Это было худшее наводнение за сто лет. Может, даже за двести. Оно накрыло нас быстро, будто болотный туман. А следом пришла засуха. Ни капли не упало на землю. Одно бедствие за другим.

Они по очереди раскурили трубки, передавая друг другу спичку.

В разговор вступил повар:

– Тот, кому уже нечего терять, будет сражаться без страха.

– Мы вышвырнули династию Цин, – сказал еще один слуга. – И следующими станут иностранцы.

Повар и слуги, самодовольно ухмыляясь, посмотрели на меня. Я была потрясена. Повар всегда был таким дружелюбным, всегда спрашивал, хочу ли я на обед или ужин что-нибудь американское. И слуги всегда были вежливы или хотя бы терпеливы со мной, даже если я сильно им досаждала. Когда я была маленькой и выбивала у них из рук подносы с едой, они только мягко отчитывали меня. «Все дети такие непослушные!» – говорили они моей матери. Они никогда открыто не жаловались на свою долю, но я слышала их разговоры поздними вечерами в коридоре, неподалеку от моего окна.

А сегодня они вели себя так, будто я была для них совсем чужой: смотрели очень недобро, и в их внешности тоже было что-то странное. Один из них повернулся, чтобы взять флягу с вином, и я поняла – они отрезали свои косы! Только Маленький Утенок, тот, что открывал дверь в дом и объявлял о посетителях, пришедших после обеда, остался с косой. Она все еще была свернута у него на затылке. Я однажды попросила его показать, какой она длины, а он медленно развернул ее и сказал, что коса была величайшей гордостью его матери. Она говорила, что длина косы обозначает степень почтения к императору.

– Когда она сказала мне об этом, коса была чуть ниже пояса, – продолжал он. – Но мать умерла задолго до того, как коса стала такой длинной, – теперь она доходила ему почти до колен.

Повар фыркнул на Маленького Утенка:

– Ты что, имперский лоялист?

Остальные захохотали и стали подзуживать его, чтобы он отрезал косу. Один передал ему нож, которым они отрезали свои косы.

Маленький Утенок посмотрел на нож, потом на ухмыляющихся мужчин и вытаращил глаза так, будто испугался. Затем быстро прошел к той части стены, которая была возле заброшенного колодца. Он распустил узел и несколько мгновений смотрел на свою любимую косу, а потом отрезал ее. Остальные мужчины радостно закричали:

– Черт возьми! Молодец, парень! Эх! Посмотрите – у него такой вид, будто он только что себе яйца отрезал и стал евнухом!

У Маленького Утенка лицо исказила гримаса боли, будто он только что убил свою мать. Он поднял крышку колодца и занес над ним свою былую гордость. Его так трясло, что коса извивалась, как живая змея. Наконец он отпустил косу и сразу посмотрел в колодец, наблюдая, как она тонет. На мгновение мне показалось, что он прыгнет в колодец вслед за ней.

Во двор вбежал Треснувшее Яйцо:

– Что происходит? Что с едой? Почему никто не вскипятил воду? Лулу Мими нужен чай!

Но мужчины спокойно продолжали сидеть и курить.

– Эх! Вы что, откромсали себе часть мозгов, когда отрезали косы?! Вы на кого работаете? Куда пойдете, если двери этого дома перед вами закроются? Станете попрошайками, как тот одноногий старик у стены!

Они заворчали и поднялись.

Что происходит? И что еще может случиться? Я прошла через дом и увидела пустую кухню, где в чанах стояла холодная вода, овощи были нарезаны лишь наполовину, а из корыт для стирки свисала одежда, и казалось, будто люди упали туда, лицом в воду, и захлебнулись.

Я нашла Золотую Голубку и облачных красавиц в гостиной. Летнее Облако проливала реки слез, оплакивая конец династии Цин. Она плакала так горько, будто погибла ее собственная семья.

– Я слышала, что по законам новой Республики нас скоро закроют, – сказала она. – Политики хотят показать, что у их народа более высокая мораль, чем у династии Цин и иностранцев.

– Новая мораль! Фу! – произнесла Золотая Голубка. – Там заседают те же люди, что ходили к нам и радовались, что иностранцы нас не закрыли.

– Но что мы будем делать? – спросила Летнее Облако трагическим тоном. Она сжимала свои мягкие белые ручки и грустно смотрела на них. – Мне придется самой стирать себе одежду, как простой прачке…

– Хватит молоть чушь, – оборвала ее Золотая Голубка. – У республиканцев нет власти над Международным сеттльментом, как не было ее у династии Цин, и это останется неизменным.

– Откуда ты знаешь? – возразила Летнее Облако. – Ты что, жила еще в то время, когда свергли династию Мин?

Я услышала, как мать зовет меня:

– Вайолет! Ты где?

Она пришла за мной.

– Вот ты где. Идем в кабинет. Я хочу, чтобы ты оставалась рядом со мной.

– Мы в беде?

– Вовсе нет! Я просто не хочу, чтобы ты бродила по улицам. Слишком много людей там сейчас бегает, и тебя могут обидеть.

Пол ее кабинета был усеян газетами.

– Теперь, когда императора больше нет, – начала я, – мы тоже пострадаем? Наш дом закроют?