Текст книги "Долина забвения"
Автор книги: Эми Тан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)
Несколько недель спустя, ближе к вечеру, я сидела в будуаре у Волшебного Облака. Мать была слишком занята, чтобы пообедать со мной: ей требовалось отправиться в какое-то неизвестное место, чтобы встретится с каким-то неизвестным человеком. Волшебное Облако пудрила лицо, готовясь к долгой ночи, – впереди у нее было три приема: один в «Тайном нефритовом пути», а два других – в домах в нескольких кварталах от нашего.
У меня накопилось к ней множество вопросов: «А это настоящие жемчужины? Кто их тебе дал? С кем ты сегодня встретишься? А к себе его приведешь?»
Она рассказала, что жемчужины – это зубы дракона и ей подарил их один герцог. Сегодня вечером он окажет ей честь своим присутствием, и, конечно, она проведет его в свои покои, чтобы насладиться чаем и разговором. Я рассмеялась, а она притворно обиделась на то, что я ей не поверила.
Следующим утром Волшебного Облака не оказалось в ее комнатах. Я заподозрила, что что-то случилось, потому что сокровища кабинета ученого и шелковое одеяло тоже пропали. Я приоткрыла дверцу гардероба – он оказался пуст. Мать, остальные куртизанки и Золотая Голубка еще спали, так что я пошла к нашему привратнику – Треснувшему Яйцу, и он сказал, что видел, как она уходила, но не понимал, куда она пропала. Я узнала правду из подслушанного позже разговора двух служанок:
– Она была лет на пять или шесть старше, чем говорила. Какой дом возьмет старый цветок с вселившимся в нее призраком?
– Я слышала, как Лулу Мими говорила клиенту, что это всего лишь глупые суеверия. А он ответил, что неважно, призрак это или живой мужчина, все равно это измена и он хочет вернуть свои деньги.
Я побежала к матери в кабинет и услышала, как она разговаривает с Золотой Голубкой.
– Я знаю, что она сделала, и она очень сожалеет об этом. Ты должна разрешить ей вернуться! – сказала я.
Мать ответила, что тут уже ничего не исправишь. Все знают правила, и если она сделает исключение для Волшебного Облака, другие красавицы подумают, что они могут поступить так же и избежать наказания. Они с Золотой Голубкой снова начали обсуждать планы большого приема и прикидывать, сколько куртизанок им понадобится дополнительно.
– Мама, пожалуйста! – взмолилась я, но мать не обратила на меня внимания.
Я расплакалась и закричала:
– Она была моей единственной подругой! Если ты не вернешь ее, здесь не останется никого, кто бы со мной дружил!
Мать подошла ко мне, обняла и погладила по голове:
– Чепуха. У тебя много друзей. Снежное Облако…
– Снежное Облако даже не разрешает мне заходить в ее комнаты! А Волшебное Облако разрешала.
– Дочь миссис Петти…
– Она глупая и скучная!
– У тебя есть Карлотта.
– Это кошка! Она не разговаривает и не отвечает на вопросы.
Мать упомянула еще нескольких девочек, дочерей ее друзей, но я заявила, что мне никто из них не нравится, что они меня презирают, и это отчасти было правдой. Я продолжала жаловаться на свое одиночество и на то, что останусь несчастной. А затем я услышала, как она сказала холодным, непреклонным тоном:
– Хватит, Вайолет. Я не выгнала бы ее, не будь на то веской причины. Она чуть не разрушила наш бизнес. Это было необходимо.
– Но что она сделала?
– Она предала нас, потому что думала только о себе.
Я не знала, что значит «предала». Я просто расстроенно выпалила:
– Разве не все равно, предала она нас или нет?
– Твоей матери не все равно.
– Тогда я всегда буду тебя предавать! – прокричала я.
Она странно посмотрела на меня, и мне показалось, что она готова сдаться. Так что я продолжала напирать.
– Я предам тебя! – снова заявила я.
Лицо ее исказилось:
– Прекрати, Вайолет! Прошу тебя, перестань!
Но я уже не могла остановиться, даже понимая, что задеваю что-то незнакомое и опасное.
– Я всегда буду тебя предавать! – повторила я и увидела, как на лицо матери пала тень.
Руки у нее дрожали, а лицо застыло: сейчас она была сама на себя не похожа. Она ничего не говорила, и чем дольше тянулась пауза, тем страшнее мне становилось. Я бы сдала назад, если бы понимала, что я такого сказала или сделала. Так что я просто ждала.
Наконец она отвернулась и, уходя, горько произнесла:
– Если ты когда-нибудь предашь меня, я порву с тобой все связи. Я обещаю.
@@
Каждому гостю мать говорила одну и ту же фразу, и неважно, был гость китайцем или чужеземцем. Она торопливо подходила к определенному человеку и тихо, но взволнованно говорила ему:
– Именно тебя я очень хотела видеть!
Затем склонялась к уху гостя, нашептывая какой-то секрет, после чего мужчина решительно кивал. Некоторые из них целовали ей руку. Повторение этой фразы меня огорчало, и я замечала, что она часто была слишком занята, чтобы обратить на меня внимание. Мы больше не играли в загадки и поиски сокровищ. Мы больше не лежали в обнимку на ее кровати, пока она читала газету. Она не тратила свое время на все это. Ее веселье и улыбки теперь предназначались только мужчинам на ее приемах, и именно их она хотела видеть.
Однажды вечером, когда я с Карлоттой на руках проходила через салон, я услышала, как мать окликнула меня:
– Вайолет! Ты здесь! Именно тебя-то я и хотела видеть!
Наконец-то! Она выбрала меня! Мать рассыпалась в извинениях перед мужчинами, с которыми вела беседу, ссылаясь на то, что ее дочери нужно немедленно уделить внимание. Почему такая срочность? Но для меня это было неважно. Я была в восторге и надеялась услышать секрет, который она припасла специально для меня.
– Отойдем-ка туда, – сказала мать, подталкивая меня к темному углу комнаты. Она взяла меня за руку, и мы быстрым шагом пошли прочь. Я как раз начала рассказывать ей о последних проделках Карлотты, пытаясь ее развлечь, когда она отпустила мою руку и сказала:
– Спасибо, дорогая.
Она прошла к мужчине, который ждал ее в углу комнаты, и произнесла:
– Фэруэтер, дорогой мой, извини за опоздание.
Темноволосый любовник матери выступил из тени и с фальшивой любезностью поцеловал ей руку. Она улыбнулась, широко и искренне, до морщинок в уголках глаз – мне она никогда не дарила такую улыбку.
От обиды у меня перехватило дух – каким же недолгим было мое счастье! Мать меня просто использовала! И что еще хуже, она сделала это ради Фэруэтера – человека, который иногда навещал ее, но никогда мне не нравился. Когда-то мне казалось, что я – самый важный человек в жизни мамы, но за последние месяцы я убедилась, что это совсем не так. Больше между нами не было особой близости. Она стала слишком занятой, чтобы, как раньше, болтать со мной за обедом. Вместо этого они с Золотой Голубкой обсуждали планы на вечер. Иногда она задавала мне вопросы об уроках или о книгах, которые я читаю. Она называла меня «дорогая», но точно так же она обращалась и ко многим мужчинам. Она целовала меня в щеку по утрам и в лоб – перед сном, но мужчин она целовала гораздо чаще, некоторых даже в губы. Она говорила, что любит меня, но я не видела подтверждений ее любви и особенно остро чувствовала сердцем ее нехватку. Отношение матери ко мне сильно изменилось, и я была уверена, что это произошло в тот день, когда я угрожала предать ее. Она постепенно все больше от меня отдалялась.
Однажды Золотая Голубка застала меня в Бульваре в слезах.
– Мама больше меня не любит!
– Чепуха! Твоя мать очень тебя любит. Иначе почему она не наказывает тебя за все твои шалости? Вот на днях ты перевела стрелки назад и сломала часы. А потом испортила ее чулки, сделав из них мышку для Карлотты.
– Это не любовь, – возразила я. – Она не рассердилась, потому что ей плевать на эти вещи. Если бы она и правда меня любила, она бы смогла это доказать.
– Как? – спросила Золотая Голубка. – Что тут доказывать?
Я на секунду смутилась. Я не знала, что такое любовь, только чувствовала разъедающую изнутри потребность во внимании матери ко мне. Я хотела знать, что я для нее важнее всех в мире, и не испытывать в этом сомнений. Но чем дольше я об этом думала, тем лучше понимала, что даже своим куртизанкам она уделяет больше внимания, чем мне. С Золотой Голубкой она проводила больше времени, чем со мной. Она просыпалась еще до полудня, чтобы пообедать со своими подругами – пышногрудой оперной певицей, странствующей вдовой и французской шпионкой. Но больше всего внимания она уделяла своим клиентам. Какую любовь она отдавала им, но не могла дать мне?
Тем вечером я подслушала, как в коридоре одна служанка рассказывала другой, что очень волнуется за свою трехлетнюю дочь, у которой разыгралась лихорадка. Следующим вечером она же радостно сообщала, что дочь выздоравливает. А еще через день, после обеда, во дворе раздался ее горестный вопль: к ней пришел родственник и сказал, что ее дочь умерла.
– Как такое могло случиться?! – выла она. – Я обнимала ее только сегодня утром! Я расчесывала ей волосы!
Между рыданиями она описывала, какие большие глаза были у ее дочки, как она поворачивала головку, когда слушала ее, каким мелодичным был ее смех. Она всхлипывала и бормотала, что отложила денег ей на жакет, что купила репу, чтобы сварить ей полезный суп. А потом она начала причитать, что лучше бы умерла сама, чтобы быть вместе с дочерью. Ради кого ей теперь жить? Я тихо плакала, слушая ее крики. Если я умру, будет ли моя мать так же меня оплакивать? И мой плач стал еще горше, потому что я поняла – это невозможно.
Через неделю после того, как мать меня обманула, она пришла в комнату, где я занималась с учителем. Было только одиннадцать – обычно мать только через час вставала с постели. Я подняла на нее угрюмый взгляд. Она спросила, хочу ли я пообедать с ней в новом французском ресторане на Большой Западной улице. Я насторожилась и спросила, кто еще будет на обеде.
– Только мы с тобой, – ответила она. – Ведь сегодня твой день рождения!
Я забыла. В нашем доме никто не отмечал дни рождения. В Китае нет такого обычая, и мать тоже не стала его вводить. Мой день рождения обычно выпадал ближе к китайскому Новому году, и именно его-то мы и отмечали вместе со всеми. Мне не хотелось слишком демонстрировать свою радость, но я почувствовала, как меня накрывает волной счастья. Я пошла к себе, чтобы переодеться в нарядное платье, которое еще не пострадало от когтей Карлотты, потом выбрала голубое пальто и шапочку в тон ему. Затем надела ботинки из блестящей кожи – совсем как у взрослых, со шнуровкой до лодыжек, и посмотрелась в большое овальное зеркало. Я выглядела непохожей на себя, казалась нервной и обеспокоенной. Мне исполнилось восемь лет, и я уже не была той маленькой невинной девочкой, что доверяет своим чувствам. Однажды я уже ждала счастья, а получила только разочарования, одно за другим. Но теперь я ждала, что разочаруюсь, и молилась о том, чтобы этого не случилось.
Войдя в кабинет матери, я застала ее с Золотой Голубкой за обсуждением планов на день. В домашнем халате, с распущенными волосами она мерила шагами комнату.
– Сегодня вечером приходит старый сборщик налогов, – говорила мать. – Он обещал, что, если уделить ему особое внимание, он не обратит внимания на наши долги. Посмотрим, не соврет ли хитрый старикашка на этот раз.
– Я пошлю записку к Алой, – сказала Золотая Голубка. – К куртизанке из «Дома весеннего покоя». Она сейчас берется за любую работу. Я посоветую ей надеть что-нибудь темное, темно-синее. Розовый не идет тем, чья молодость давно миновала: ей следовало бы об этом знать. Еще я велю повару приготовить твою любимую рыбу, но без американских специй. Я знаю, что он любит тебя побаловать, но она ему никогда не удается. И в итоге страдаем мы все.
– У тебя есть список гостей сегодняшнего вечера? – спросила мать. – Я больше не хочу видеть у нас импортера из «Смайта и Диксона». Ничему из того, что он говорит, нельзя верить. Он просто вынюхивает, как бы получить что-нибудь, не отдавая ничего взамен. Мы сообщим его имя Треснувшему Яйцу, чтобы его не пускали дальше ворот…
Уже был почти час дня, когда они с Золотой Голубкой закончили говорить о делах. Она оставила меня и пошла в свою комнату переодеться. Я расхаживала по кабинету, а за мной семенила Карлотта. Но стоило мне остановиться, как она тут же принималась тереться о мои ноги. Круглый столик был завален безделушками – некоторые из ее поклонников дарили ей сувениры, еще не зная, что она предпочитает деньги. Золотая Голубка продавала те безделушки, которые матери не нравились. Я поднимала каждую из вещиц по очереди, а Карлотта подпрыгивала и обнюхивала ее. Янтарное яйцо с застывшей внутри мухой – от этой вещи мать точно избавится. Птичка из нефрита и аметистов – а вот ее она может оставить себе. Коробка, где под стеклом наколоты бабочки из разных стран – вот этот подарок она, должно быть, ненавидит. Картина с зеленым попугаем – мне она очень понравилась, но мать вешает на стены только картины с голыми греческими богами и богинями. Я полистала иллюстрированную книгу под названием «Мир океанов», задерживаясь на картинках ужасных чудовищ, а потом взяла увеличительное стекло, чтобы лучше рассмотреть названия книг в шкафу: «Религии Индии», «Путешествия в Японию и Китай», «Агония Китая». Я наткнулась на книгу в красной обложке с черным оттиском силуэта мальчика в военной форме, стреляющего из винтовки. «Под флагами альянса: история боксеров». Между страницами была вложена записка, написанная аккуратным школьным почерком:
@
Дорогая мисс Минтерн!
Если Вам когда-нибудь понадобится помощь американского парня, который знает, как подчиняться приказам, примете ли Вы мою добровольную помощь? Если Вы того пожелаете, я готов во всем содействовать Вам.
Ваш преданный слуга, Нед Пивер
@
Интересно, приняла ли мать его предложение стать ее «преданным слугой»? Я прочитала то, что было на странице со вложенной запиской. Там рассказывалось о солдате по имени Нед Пивер – ага! – который сражался во время восстания боксеров. Мельком проглядев текст, я решила, что Нед был скучным, послушным парнем, который всегда выполнял приказы. Мне никогда не нравилось все, что было связано с Боксерским восстанием. В тысяча девятисотом году, когда оно было в самом разгаре, мне было всего два года, и я думала, что вполне могла погибнуть в той резне. Я прочитала книгу о юноше, который поклялся в верности братству боксеров, когда миллионы простых жителей Китая страдали от голода из-за наводнения, случившегося в этот же год, и из-за засухи, наступившей на следующий год после наводнения. Когда до них дошли слухи, что их земли собираются отдать иностранцам, они убили около двухсот белых миссионеров и их детей. В одном из сообщений говорилось о храброй маленькой девочке, которая сладко пела, пока на глазах родителей ее ударом меча не отправили на небеса. Каждый раз, когда я представляла себе эту картину, я трогала свое нежное горло и тяжело сглатывала.
Я посмотрела на часы. Новые стрелки показывали два часа дня. Я ждала почти три часа с тех пор, как мама объявила, что мы идем обедать. И вдруг голова и сердце у меня словно взорвались отчаянием. Я разорвала записку от Неда Пивера, шагнула к столику с сувенирами, подаренными матери, и швырнула коробку с бабочками на пол. Карлотта испуганно метнулась прочь. Я сбросила на пол аметистовую птицу, увеличительное стекло, яйцо из янтаря, потом оторвала обложку от «Мира океанов». В комнату вбежала Золотая Голубка и с ужасом уставилась на устроенный мной беспорядок.
– Почему ты хочешь сделать ей больно? – спросила она горько. – Почему у тебя такой несносный характер?
– Уже два часа дня! Она сказала, что на мой день рождения отведет меня в ресторан! Но не пришла! Она забыла! Она всегда забывает, что я существую! – Мои глаза наполнились слезами. – Она меня не любит! Она любит только своих мужчин!
Золотая Голубка подняла с пола янтарное яйцо и увеличительное стекло:
– Это были подарки для тебя.
– Это вещи, которые подарили ей мужчины, но ей самой они не понравились.
– Как ты можешь так думать? Она приготовила их специально для тебя.
– Почему тогда она не пришла, чтобы забрать меня на обед?
– Ай-ай! Так ты все это натворила только потому, что голодная?! Ты могла просто попросить служанку, чтобы она принесла еды!
Я не знала, как ей объяснить, что значил для меня поход в ресторан. И тут я выпалила все, что накопилось на душе.
– Она говорит мужчинам, что именно их она хочет видеть! И мне она сказала то же самое, но это была всего лишь уловка. Ее больше не заботит, что я грустная или что мне одиноко…
Золотая Голубка нахмурилась:
– Твоя мать слишком тебя балует – и вот результат. Никакой благодарности, только истерика, когда что-то идет не так, как тебе хочется.
– Она не сдержала обещание и даже не извинилась!
– Твоя мать расстроена. Она получила письмо…
– Она всегда получает кучу писем! – я пнула ногой клочки, оставшиеся от записки Неда.
– Это письмо особенное, – Золотая Голубка странно посмотрела на меня. – В нем говорится о твоем отце. Он умер.
Я не сразу поняла, что она сказала. Мой отец? Что это значит? Мне было пять, когда я в первый раз спросила маму, где мой папа. Я уже знала, что у каждого есть отец, даже у куртизанок были отцы, которые продали их в цветочный дом. Тогда мать ответила, что у меня нет отца. Когда я начала допытываться почему, она объяснила, что он умер еще до того, как я родилась. За последующие три года я время от времени пыталась ее уговорить рассказать мне о нем.
– Какое это имеет значение? – всегда отвечала она. – Он умер, это было очень давно, и я даже забыла его имя и как он выглядит.
Как она могла забыть его имя! Неужели, если я умру, она и мое имя забудет? Я донимала ее вопросами. Когда она замолчала и нахмурилась, я поняла, что продолжать опасно.
Но сейчас правда выплыла наружу. Он жив! По крайней мере, был жив до недавнего времени. Замешательство сменилось гневом: мать все это время лгала мне! Может быть, он любил меня, а она скрывала это от меня! Отняла его у меня! А теперь все стало действительно слишком поздно: он по-настоящему умер!
Я вбежала в кабинет матери с криком:
– Он не умер до моего рождения! Ты скрывала его от меня!
Я вывалила на нее все обвинения, которые только могла припомнить. Она никогда не говорила правды о том, что было для меня важно. Она солгала мне, когда сказала, что именно меня хотела видеть. Она солгала мне насчет обеда… Мать безмолвно слушала мои обвинения.
Вслед за мной в комнату вбежала Золотая Голубка:
– Я сказала ей, что ты получила письмо, в котором говорится, что ее отец только что скончался.
Мать мрачно посмотрела на нее. Она на нее злилась? Неужели она выбросит нас из своей жизни, как и всех, кто ее разочаровал? Она отложила в сторону ужасное письмо. Отвела меня к дивану и усадила рядом с собой. А затем сделала то, чего не делала уже очень долго: погладила меня по голове, успокаивающе что-то нашептывая, а я разрыдалась еще сильнее.
– Вайолет, моя дорогая, все эти годы я и правда думала, что он мертв. Мне было слишком больно о нем вспоминать, говорить о нем. А сейчас, после этого письма… – слезы стояли у нее в глазах, но она сдерживала большую часть эмоций.
Когда я снова смогла дышать, я засыпала ее вопросами, и на каждый из них она кивала и отвечала утвердительно. Он был хороший? Богатый? Его все любили? Он был старше мамы? А меня он любил? Он когда-нибудь играл со мной? Называл меня по имени? Мать продолжала гладить меня по голове и по плечам. Мне было очень грустно и не хотелось, чтобы она перестала меня успокаивать. Я продолжала задавать вопросы, пока не устала их придумывать. К тому времени я уже ослабела от голода, и Золотая Голубка позвала служанку, чтобы она принесла мне обед прямо в Бульвар.
– Твоей матери нужно побыть одной.
Мать поцеловала меня и прошла в спальню.
Пока я ела, Золотая Голубка рассказывала мне, как тяжело было матери выжить без мужа.
– Она тяжко трудилась только ради тебя, малышка Вайолет, – сказала она. – Будь благодарной, относись к матери лучше.
Перед самым уходом она посоветовала мне хорошо учиться, чтобы стать умной и показать матери, как высоко я ценю ее усилия. Но вместо занятий я легла на кровать и стала думать о своем недавно умершем отце. Я попыталась составить его портрет: у него каштановые волосы, зеленые глаза – прямо как у меня… Вскоре я заснула.
Я все еще была сонная и плохо соображала, когда услышала, как кто-то спорит. Оглядевшись, я поняла, что до сих пор нахожусь не в своей комнате, а в Бульваре. Я подошла к окну и выглянула наружу, чтобы выяснить причину переполоха. Небо было темно-серое, как всегда между ночью и утром. Галереи пустовали. За окнами, вокруг внутреннего двора, было темно. Я повернулась и увидела слабый луч теплого света, исходивший из-за занавесей за стеклянными дверями. Голос, яростно с кем-то споривший, принадлежал моей матери. Сквозь щель между занавесями я увидела ее затылок. Она распустила волосы и сидела на диване. Мать уже вернулась с приема. В комнате был кто-то еще? Я прижалась ухом к стеклу. Она ругалась низким, странным голосом, похожим на утробный рык Карлотты. «Ты бесхребетный… жалкая марионетка… в тебе характера не больше, чем в грязном воришке…» Она швырнула на пол сложенный листок бумаги, и он приземлился недалеко от потухшего очага. Было ли это то самое письмо? Она подошла к рабочему столу, села за него, схватила лист бумаги и полоснула по нему перьевой ручкой. Затем смяла наполовину исписанный лист бумаги и тоже швырнула на пол.
– Лучше бы ты на самом деле умер! – закричала она.
Мой отец жив! Она снова мне солгала! Мне хотелось вбежать к ней и потребовать, чтобы она рассказала об отце: что с ним, где он сейчас. Но потом она подняла взгляд, и я чуть не вскрикнула от страха. Глаза ее стали совсем другими, зеленые радужки вывернулись наизнанку и стали тусклыми, будто песок. Они были похожи на глаза мертвых попрошаек, тела которых я видела в сточных канавах. Она резко поднялась, потушила лампы и пошла в спальню. Мне нужно было прочитать это письмо. Я осторожно открыла стеклянные двери. В кабинете было темно, и я стала пробираться вслепую, шаря вокруг себя руками, чтобы не наткнуться на мебель, потом опустилась на колени. Неожиданно я почувствовала чье-то прикосновение и ахнула, но это оказалась Карлотта. Она ткнулась в меня головой и замурлыкала. Я нащупала плитки возле камина, провела по ним руками – ничего. Я нашарила ножки стола и медленно поднялась. Глаза привыкли к темноте, но я не видела ничего похожего на письмо. Горько разочарованная, я осторожно выбралась из комнаты.
На следующий день мать вела себя как обычно: бодрая и здравомыслящая, она активно командовала в доме, а на вечернем приеме была обаятельной и разговорчивой и, как всегда, улыбалась всем гостям. Пока они с Золотой Голубкой были заняты гостями, я проникла в Бульвар и приоткрыла стеклянные двери ровно настолько, чтобы протиснуться в кабинет, затем зажгла газовую лампу. Я выдвигала ящики стола, пока не нашла тот, где она хранила письма. На конвертах были напечатаны названия компаний. Я посмотрела у нее под подушкой и в небольшом шкафчике рядом с кроватью, а потом подняла крышку сундука, стоявшего у изножья кровати. Из него вырвался запах скипидара. Его источником были две свернутые картины. Развернув одну из них, я увидела портрет мамы, на котором она была совсем юной девушкой. Я положила его на пол и разгладила. Ее взгляд был устремлен вперед, и мне казалось, что она смотрит прямо на меня. Грудь она прикрывала тёмно-бордовой тканью, а ее бледная кожа сияла, как холодная луна. Кто это нарисовал? Почему мама на картине едва одета?
Я хотела взглянуть на вторую картину, но меня вспугнул смех Пышного Облака, который звучал все ближе. Дверь в Бульвар отворилась. Я замерла, чтобы она меня не заметила, но Пышное Облако в это время ворковала с клиентом, приглашая его располагаться поудобнее. Почему именно в эту ночь она вдруг стала популярна! Пышное Облако закрыла стеклянные двери. Я быстро сложила картины обратно в сундук и уже собиралась потушить лампу, когда в комнату вошла Золотая Голубка.
Мы ахнули с ней одновременно. Но прежде чем она успела заговорить, я быстро спросила у нее, не видела ли она Карлотту. И будто услышав меня, из-за дверей Бульвара раздался громкий кошачий вопль.
– Я думала, это не чертова кошка, а безголовый призрак! – выругалась Пышное Облако.
Я подошла к дверям, немного их приоткрыла – и Карлотта метнулась к нам.
С кошкой на руках я торопливо спустилась в салон, где шел прием. Я надеялась, что среди гостей смогу распознать своего отца. Но потом я осознала, что вряд ли он осмелиться здесь показаться – мама просто выцарапает ему глаза. Я осмотрела гостей и начала игру, по очереди представляя каждого из присутствующих в роли своего отца. Я выбирала тех, кто мне нравился: кто мог легко рассмеяться, кто носил лучшую одежду, кому оказывалось наибольшее уважение и кто мне подмигивал. А потом взгляд мой упал на мужчину с напряженным и враждебным выражением на лице, и на другого, который так покраснел, что, казалось, готов был взорваться.
Теперь каждую ночь, перед тем как уснуть, я представляла себе разные версии своего отца: красивого или уродливого, всеми уважаемого или презираемого. В один вечер я предавалась мечтам о том, как сильно он меня любит. А на следующий день представляла, что он никогда обо мне даже не вспоминал.
@@
Через месяц после моего восьмого дня рождения я вошла в гостиную, чтобы позавтракать с облачными красавицами и их наставницами. Я приблизилась к своему любимому месту за столом, но оказалось, что на мое кресло уже водрузила свой зад новая куртизанка – Туманное Облако. Я мрачно уставилась на нее, но она просто скользнула по мне равнодушным взглядом. Мужчины по какой-то причине находили привлекательным ее пухлое круглое лицо с мелкими чертами. Но мне оно казалось похожим на изображение уродливого личика ребенка, приклеенное на желтую луну.
– Это мое кресло! – заявила я.
– Ой! Твое кресло? На нем где-то вырезано твое имя? Или ты владеешь им по официальному указу? – Она сделала вид, что осматривает подлокотники и ножки кресла. – Но я не вижу на нем твоего имени. Все кресла одинаковы.
В висках у меня бешено застучала кровь:
– Это мое кресло!
– Ах так! А с чего ты взяла, что только ты можешь на нем сидеть?
– Лулу Мими – это моя мама, – заявила я. – А я – американка, как и она сама.
– И с каких пор ублюдки-полукровки получили те же права, что и чистокровные американцы?
Меня потрясли ее слова. Ярость заклокотала в горле. Две красавицы в ужасе приложили ладони ко рту. Снежное Облако, которая нравилась мне больше других куртизанок, велела нам успокоиться. Она предложила сидеть на этом кресле по очереди. А я-то надеялась, что она примет мою сторону!
– Ты просто червяк в заднице дохлой рыбы! – выпалила я.
Служанки расхохотались.
– Ва-а! У полукровки такой грязный рот, – заметила Туманное Облако. Она посмотрела на остальных куртизанок: – Если она не полукровка, почему тогда так похожа на китаянку?
– Как ты смеешь говорить такое! – закричала я. – Я американка! Во мне нет ничего китайского!
– Тогда почему ты говоришь по-китайски?
Сначала я растерялась, потому что если бы ответила, то опять заговорила бы по-китайски и подтвердила ее правоту.
Туманное Облако взяла небольшой масляный орешек заостренными палочками для еды:
– Кто-нибудь из вас знает, кто ее отец-китаец? – Она положила орешек в рот.
Руки у меня дрожали от гнева и от того, как спокойно она при этом ела.
– Моя мать накажет тебя за такие слова!
Она, кривляясь, передразнила меня, а потом сунула в рот маринованную редиску и захрустела ею, даже не потрудившись закрыть рот.
– Если ты чистых американских кровей, то и мы все тоже. Правда, сестрички?
Другие красавицы и их горничные вяло пытались заставить ее замолчать.
– Ты грязная дырка! – выпалила я.
Она нахмурилась:
– В чем дело, мелкая дрянь? Тебе так стыдно быть китаянкой, что ты не узнаешь себя в зеркале?
Остальные опустили глаза. Две куртизанки искоса переглянулись. Пышное Облако положила ладонь на руку Туманного Облака, умоляя ее прекратить.
– Она слишком маленькая, чтобы при ней говорить о таких вещах.
Почему Пышное Облако так добра ко мне? Значит ли это, что она верит в слова Туманного Облака? Вне себя от ярости, я бросилась на Туманное Облако и попыталась столкнуть ее с кресла. Она на мгновение застыла от неожиданности, но потом ухватила меня за лодыжки и повалила на пол. Я начала колотить ее по плечам кулаками, но она схватила меня за волосы и отшвырнула прочь.
– Мелкая дикая полукровка. Ты ничем не лучше нас!
Я снова кинулась на нее и ударила ее по носу основанием ладони. Из обеих ноздрей у нее полилась кровь, а когда она вытерла ее и увидела алые пальцы, она снова повалила меня на пол и измазала мне лицо кровью. Я кричала и обзывала ее, а потом укусила за руку. Она тоже закричала и, выпучив глаза так, будто они готовы были вылезти из орбит, схватила меня за шею и начала душить. Я тщетно пыталась вдохнуть и в панике, стараясь вырваться, ткнула ее кулаком в глаз. Она подскочила и завопила от ужаса. Я нанесла ей травму, одну из худших для красивой женщины: черный синяк под глазом. Пока он виден, она не сможет появляться на вечерних приемах. Туманное Облако вскрикнула, бросилась на меня и начала бить меня по лицу, крича, что убьет меня. Остальные девушки и их наставницы кричали, чтобы мы прекратили драку. В комнату вбежали слуги-мужчины и растащили нас в разные стороны.
Неожиданно все затихли, было слышно только, как бранилась Туманное Облако. В комнату вошли мать и Золотая Голубка. Я думала, мать пришла, чтобы спасти меня. Но в следующую секунду я увидела, что ее глаза стали серыми, как сталь.
Туманное Облако фальшиво заголосила:
– Она повредила мне глаз…
Я схватилась рукой за шею, будто мне было больно:
– Она чуть не задушила меня!
– Я требую компенсации за мой глаз! – крикнула Туманное Облако. – Я приносила тебе денег больше, чем все остальные, но пока глаз не пройдет, я не смогу работать! Поэтому я требую заплатить мне деньги, которые я заработала бы за это время!
Мать пристально посмотрела на нее:
– А если я не дам тебе денег – что ты тогда сделаешь?
– Я уйду из твоего дома и расскажу всем, что эта мелкая дрянь – полукровка!
– Мы не можем позволить тебе болтать повсюду всякую чушь только потому, что ты разозлилась. Вайолет, извинись.
Туманное Облако победно мне улыбнулась.
– А что насчет денег? – спросила она у матери.
Мать повернулась и, ничего не ответив, вышла из комнаты. Я пошла за ней, пораженная тем, что она не вступилась за меня. Когда мы дошли до ее комнаты, я закричала:
– Она назвала меня дрянью-полукровкой!
