Текст книги "Змей подколодный"

Автор книги: Елена Никольская

Соавторы: Егор Никольский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц)

Отойдя от кабинета, химик выпустил Ольгин локоть и пошёл вперёд. Ольга постояла, глядя ему в спину, и зашагала следом. Не устраивать же скандал посреди коридора! Куда это мы – в общагу? Ну, в общаге посмотрим! Главное – его убедить, и надо твёрдо и холодно… А если не выйдет – всё тогда, значит… значит, отбегался зайчик…

В Ольгиной комнате куратор, наконец, обернулся к преступнице и – почти что сквозь зубы – спросил:

– Что вы себе позволяете, сударыня?

– Господин учитель, – чётко сказала Ольга. – Накажите меня по-другому.

– Подскажите, как?

– Я не знаю, – так же чётко ответила Ольга. – Есть же другие методы.

– Кажется мне, сударыня, что вас подводит память.

– Нет, я помню, – терпеливо сказала Ольга, отодвигаясь от него.

"Я ведь с ним не справлюсь, – подумала она в панике. – Исцарапаю в кровь, пусть только попробует!"

– Я помню, Олег Витальевич. Альтернатива наказанию – исключение из гимназии. Но такое наказание… я не буду.

Куратор смотрел на неё – непонятно смотрел и физическую силу применять явно не собирался.

– Вы предпочитаете исключение?

– А если да?

Пауза; выдержав её, куратор поклонился Ольге:

– Ваше право, сударыня. Уговаривать вас я не стану.

– И не надо!

Ольга кинулась к шкафу и принялась судорожно хватать шмотки – штаны, свитер, кроссовки – и со всем этим побежала в ванную. "Да провалитесь вы – и ваши уроки! И ваши дурацкие платья! И я – ну и пусть! Всё!" Переодевшись и зашвырнув платье в ванну, она вышла в комнату, уселась на тахту и заревела.

Её вынудили подняться, снова взяв за локоть, и, не выпуская, повели – из комнаты, из общежития, в учебный корпус, на второй этаж. Она шла, не вырываясь и стиснув зубы, только всхлипывала иногда тихонечко и вытирала щёки, но кажется, никто на пути им не попался. Благонравные гимназисты сидели на уроках, а ей больше не придётся сидеть на ваших дурацких – дурацких! дурацких! – уроках.

Путь закончился у кабинета директора. Олег Витальевич завёл Ольгу в кабинет и, нажав на плечо, усадил на диван.

– Господин Айзенштайн – взгляните… Истерика.

– Что случилось, Олег?

– Записана в кондуит. Предпочитает исключение.

– Первый раз?

Как в тумане всё это было, но когда за её куратором закрылась дверь, туман начал рассеиваться. В пальцах у Ольги очутился платок, она вытерла глаза и высморкалась – и увидела директора. Директор сидел на корточках около шкафчика с округлым брюхом. Шкафчик был сложный, многоуровневый, со множеством полок за распахнутыми стеклянными дверцами. На полках стояли статуэтки – не меньше тысячи статуэток. Белых таких, наверное, гипсовых, или мраморных, или фарфоровых просто…

– Подойди сюда, ребёнок, – сказал директор, не оборачиваясь.

– Зачем? – спросила Ольга и закашлялась, как тогда, в степи, у башенки, где впервые директора увидела. Целую вечность назад.

– Хочу тебе показать кое-что, – сказал директор, повернул голову и улыбнулся ей. – Хватит реветь. Иди сюда, не бойся.

Ольга шмыгнула носом и нерешительно встала.

– У меня здесь целая коллекция, посмотри… Да подойди же.

Она подошла, опустилась рядом – сначала тоже на корточки, потом просто села на пол, а директор обнял её за плечи и указал на полочку чуть выше и левее уровня её глаз.

– Здесь у меня море, видишь? Угадала? это Греция…

Море было Эгейское – синее-синее.

2

На берегу моря был белый песок.

На песке стояли храмы в окружении белых колонн. Стеклянные храмы, и без дверей, а за стеклом танцевали боги – по одному на храм. Они двигались красиво – но механически, заученно, и скоро ты начала думать, что они не совсем боги. Потому что какой же бог начинает танцевать, только ты на него взглянешь?

Стекло было полупрозрачным, матовым: ничего не разглядеть толком. Силуэты – но точёные, похожие на статуэтки. Обнажённые статуэтки. Ведь Афродита выходила из пены моря – ведь она выходила из Эгейского моря? – нагой. Но разве она выходила из пены, чтобы танцевать за стеклом?

Ты сидела на песке, водила пальцем по колонне и старалась не смотреть на храм. Ты знала, что внутри – тоже стекло. Оно проходило сквозь богиню, оно причиняло танцующей не боль, а страх – не поддающийся контролю и уговорам. Но богини не танцуют в храмах, в стеклянных храмах… в стеклянных кубиках, клетках… Это слишком страшно – танцевать в стекле.

Ты старалась не смотреть на храм, но получалось плохо. И та, в стекле, танцевала под твоим взглядом, потому что кроме тебя на храм смотрели сверху – и сбоку, отовсюду! – настоящие боги. Боги, заполнившие стеклом кубики на белом песке.

Песок, похожий на стекло: крошечные прозрачные камешки. Пересыпая их из ладони в ладонь, ты словно вертела песочные часы. Ведь песок был насыпан в стеклянную колбу, но ты не знала об этом, пока не стемнело.

Пропали храмы, колонны слились, стали рамкой часов, и там, за часами, явились ещё одно море и ещё одно небо. Песок, насыпанный в колбу, обернулся стеклом, колба – кубиком, храмом, а из пены моря вышел на берег бог. Бог был в длиннополом пиджаке и смеялся.

Бог стоял на берегу, за стеклом, а стекло проходило сквозь тебя, не причиняя боли, и ты закричала от страха. Тогда бог нагнулся, набрал в горсть белого песка и бросил его в стекло.

Колонны упали, увлекая за собой стеклянные храмы, вместе с храмами покатились прочь с берега, и там, в шкафу, встали прямо, а дверки шкафа закрылись, но этого Ольга уже не увидела.

3

Она застала себя умывающейся в собственной ванной.

Щипало глаза и текло из носа, значит, плакала и нужно умыться, а до ванной добрела в полусне, как лунатик. А снился, наверное, жуткий кошмар!

В полном недоумении Ольга обнаружила, что одета в трико и голубую футболку и стоит босиком, а вокруг живописно раскиданы шмотки. Платье полностью скрывало дно ванны, на краю обретались джинсы. На унитазе валялся свитер. На свитере стояла кроссовка. Вторая кроссовка лежала у двери, а посреди жуткого бардака пребывали туфли, содранные с ног без предварительного расстёгивания: один из ремешков был вырван напрочь – с мясом. Она вынесла всё это в комнату и убрала в шкаф, пытаясь вспомнить причину столь странных переодеваний.

Ничего.

Только море.

Море и белый песок.

Ольга выглянула в окно в поисках моря. Но в окне имели быть знакомые виды: мелкие цветы в клумбах, фонтан-ёжик на площадке у входа в общагу. В фонтане лежали разноцветные камешки – никакой не песок. Под окном стоял Олег Витальевич, разговаривая с третьекурсницей Викой. Вика кивала, глаз с него не сводя, а химик вдруг глянул вверх – прямо на Ольгу. И кошмар вернулся: с размаху плюхнулся на тахту и радостно стал подпрыгивать, тыча пальцем в скомканный плед. "Было, было", – сказала тахта. "Ой, было, – подтвердил кошмар, – помнишь, да?! Кондуит! Исключение! А потом! Ты крутую истерику закатила – реально!"

– Я была у директора, – сказала им Ольга. – Кабинет директора… море… Шкаф и море… Директор опять меня от чего-то спас…

"Да это всё фигня! Чего там спас! А вот тут! – вопил кошмар. – Куратор тебя забрал после моря! И тут! Безо всякого сопротивления!.."

"Было, было", – сказала тахта.

Третьекурсница Вика за окном присела в реверансе, Олег Витальевич завернул за фонтан, на дорожку, ведущую к преподавательскому коттеджу.

Море и белый песок.

Ольга влезла в первое попавшееся платье и выбежала из комнаты – в коридор, на лестницу, вниз, вон отсюда, она почти летела по аллеям, не разбирая дороги, словно кто-то дорогу ей указывал – и указывал правильно.

Высокая терраса, густой лесок на ней. Шесть ступенек узкой лесенки. Колючий кустарник. Еле заметный проход на полянку, а на полянке курили, сидя на корточках, мальчишки – человек пять, и среди них был Андрей Карцев.

Он вскочил сразу, кинулся навстречу, потащил в кусты и там, в кустах, где уже никто их не видел, заглянул, наклонившись, в лицо и спросил в страшном волнении:

– Ты что?! Эй!..

Тут Ольга заревела, и он немедленно её обнял, прижал к себе и принялся гладить по спине, не прекращая спрашивать:

– Эй! Да ты что? Что случилось?! Ольга! Оль, да перестань…

Продолжалось всё это минут, наверное, пять: Карцев бормотал что-то невнятное и утешительное, а она ревела, уткнувшись ему в пиджак. Но пять минут прошли, и Ольга опомнилась. Отстранилась, опустилась на коленки, расправив по траве юбки.

– Дай сигарету.

Он уселся рядом и подкурил ей сигарету.

– Что случилось-то?

– Фигня, – сказала Ольга, вытирая глаза, и Карцев дал ей платок. – Фигня, вообще-то. Не обращай внимания.

– Ольга, – сказал он. – Что случилось?

– Меня выпороли, – сказала она и всхлипнула. – Но дело не в этом.

– Ясно, – сказал Карцев. – А в чём?

– Меня историк вчера засёк, ну, запах унюхал. Тебя не засекли?

– Нет.

– А Делик твой дебил полный, сам признался, я ему утром сказала, а он пришёл меня выгораживать. Всё испортил! Но дело не в этом.

Она положила сигарету в траву, высморкалась и искоса глянула на пирата. Пират сидел, наклонившись к ней, на лице у него были написаны тревога и сочувствие – вполне уместные. И ни следа брезгливости, надо же!

– Чего ты уставился, – сказала она. – Слушай, мы где вообще? Не увидят тут?

– Не должны. Хлопцы всегда здесь курят.

– Ага. Ну вот, и я устроила куратору истерику, сказала, чтобы меня исключали, потому что я не хочу… не буду. Ну, ясно.

– Ясно, – сказал пират, и она снова на него посмотрела – нет, он не смеялся.

– Тогда он меня повёл к директору. Ну, Олег Витальевич.

– Я понял.

– Ты очень умный. А у директора… там я не знаю, что было, но потом он меня забрал оттуда, и… и я не сопротивлялась больше. Не знаю, почему!

– У директора в кабинете ты была?

– Да, но меня… у директора меня никто не трогал.

– А что там произошло?

– Говорю тебе – не знаю! Не помню… Море было…

– Море?..

– Да. Нет, подожди… там у него шкаф… шкаф такой, – Ольга показала, – в нём фигурки стоят, ну, статуэтки всякие…

– Есть такой, – сказал Андрей. – Я видел. И что?

– Я смотрела в этот шкаф, а потом было море… нет, подожди… Ну да, море. И песок. И там стояли такие колонны… нет, я не помню!

– Постарайся вспомнить.

Казалось, она сообщала ему чертовски важные вещи – так внимательно он смотрел, нахмуренный и жутко серьёзный. Ольга закрыла глаза, но это ничему не помогло – вертелось вот что-то… но что?..

– Стекло… – сказала она, наконец. – Я была в стекле… или не я… Не за стеклом, а в стекле.

– А статуэтки эти что?

– Да ничего… Просто я смотрела в шкаф, а потом стало море. И стекло. Меня загипнотизировали просто, наверное.

– Да это понятно, – сказал Карцев и, подобрав веточку, принялся тщательно очищать её от коры. – Это как раз понятно… В стекле, говоришь?

– Не знаю… – сказала Ольга. – Да… что-то вроде… Но не со мной… Я это просто видела… или… Нет, не помню я.

– А ты Гофмана не читала? – спросил Андрей, расщепляя ногтем очищенный прутик. – "Золотой горшок"?

– Нет. А что?

– Да сидел он там в стекле… тоже студент, кстати… Литературная реминисценция называется.

– Это мы ещё не проходили, – сказала Ольга и, выдернув прутик у него из пальцев, начала его разламывать – на мелкие, крошечные кусочки.

Карцев, внимательно наблюдавший за процессом разламывания, отобрал у неё, наконец, остатки веточки и зашвырнул через плечо.

– Перестань. Я без задней мысли его взял, – сказал он, отряхивая ладони.

– Ладно! – отмахнулась Ольга. – Может, и к лучшему.

Андрей поднял бровь и прищурил глаз – вылитый пират!

– Что – к лучшему? Розги?

– Не умру же я от этого, – сказала Ольга. – Как к зубному сходить, – небрежно сказала она, с ужасом припоминая процесс порки. – Подумаешь!

– Лучше бы я к зубному ходил, – сумрачно сообщил Карцев.

– Ты сам говорил – первый раз только страшно.

– Это Никита говорил.

– Никита тоже получит, – с некоторым удовольствием сказала Ольга и тут же ощутила муки совести. – Сам дурак! Понесло его признаваться… Я бы не сдала, а мне он не помог всё равно.

– Это ведь я виноват, – сказал пират. – Нечестно выходит, тебе не кажется?

Рыцари вокруг прямо кишат, подумала Ольга и высказалась вслух:

– Благородство на грани дебилизма. Моей драгоценной жизни точно с вами ничего не грозит. Могу быть абсолютно спокойна.

– Конечно, можешь, – сказал Карцев. – Это я серьёзно.

Некоторое время они молчали, а потом Ольга сказала – потому что сказать это всё равно было нужно, верно?

– Слушай… Ты извини, что я так тебя напрягла… То есть, понимаешь…

– Всегда пожалуйста, – сказал он. – Это я тоже серьёзно. Тебе же сказали, что ты можешь на меня рассчитывать.

– Да! – вспомнила, наконец, Ольга. – Так что ты там нашёл?

Пират полез в нагрудный карман и протянул ей Лёшкину записку.

Записка была свёрнута трубочкой. Ольга разгладила её на коленке, а прочитав, отпустила, и записка свернулась снова, упала на подол платья. Не будет встречи у фонтана. Ей опять захотелось плакать, и она задрала голову и сглотнула. Нечестно! Всё нечестно!..

– Чудный прикол! – хрипло сказала она, смахивая бумажную трубочку на траву.

– Подожди злиться, – сказал Карцев, подбирая записку. – Там ещё одно письмецо имелось. Вот.

– Кто это мог написать? – спросила она, прочитав второй листок.

Андрей только руками развёл.

– Наперсница! Какая же я тебе наперсница?! Придурки!

– Лет сто назад наперсницей называли младшую подругу, опекаемую, – пояснил он и быстро добавил: – Раз я мужчина, я ведь должен тебя опекать.

– Спасибо! – саркастически сказала Ольга. – Я без тебя просто пропаду!

Тут она сообразила, что рыдала пирату в жилетку – получаса не прошло! – и немедля сменила тему:

– Неужели неясно, что никуда мы не уйдём! Я, во всяком случае!

– Нам угрожают. Ты это понимаешь? – сказал Карцев. – Я вообще-то не хотел тебе вторую бумажку показывать.

– Думал, испугаюсь?

– Ни в коем разе, – сказал пират. – Напротив… И это жаль. При других обстоятельствах я предпочёл бы, чтобы ты последовала совету.

– Ещё чего!

– Ольга… ведь это уже не шутки. Если бы было куда уйти или я бы мог тебе компанию составить… Но я не могу, я должен… ч-чёрт!..

– Ты очень умный, – снова сказала Ольга. – Ужасно умный. Он должен!.. Я тоже никуда не уйду, пока не найду Лёшку. Потому что…

– Почему?

– Потому что если я его не найду, будет ещё хуже. Доступно?

– Нет, – сказал Андрей.

– Вот и замечательно. Пошли отсюда. Я, по ходу, две пары пропустила сегодня. Учиться надо.

– Не знаешь, где тут ёлки растут? Кроме как у ограды, туда топать далеко, – спросил её этот умный, и Ольга удивилась.

– Зачем тебе?

– Пожевать. Мне к Демурову сейчас надо, – сказал Карцев, поднимаясь.

– Что ж ты курил тогда?

– Я к нему не собирался, пока с тобой не поговорил. Теперь пойду признаваться.

– Ясно, – сказала Ольга. – Давай. Оба вы двинутые с Деликом.

– Наверное, – согласился Карцев. – Опять же, привыкать надо.

– А ты что, собрался здесь все четыре года торчать?

– Посмотрим, – сказал пират, и лицо его приняло знакомое выражение неописуемой брезгливости.

Отряхивая платье, Ольга смотрела пирату в спину, пока он пробирался сквозь кусты. Стрижка у него непривычная – но стильная… А спина прямая, как у Киану Ривза, – и безо всякого корсета… Признаваться! Ну не дурак? Но всё равно – почему-то приятно, что он вот так… Хоть что-то приятное сегодня должно быть?! Или соврал? Не пойдёт?..

Бежит заяц по дорожке, шкурку свою драгоценную спасая, и смертельно устал, кролик несчастный, напуганный… Ещё и требуют бежать назад! А ему, между прочим, терять нечего – угрожайте, сколько влезет!

"А ведь я могла быть тут одна, – подумала Ольга. – Я и была одна. Но всё равно – дурак. Ведь дурак же?"

________________________

* Хороший день (нем.).

** Боже мой (фр.).

Глава 6 (Андрей)

Шантаж в готическом стиле

(на который ведутся те, кто не читал философских трактатов, но очень, очень любит употребить коньячок после жестокой битвы)

Если в стенах видишь руки -

не пугайся. Это глюки.

Народная мудрость

Блокнот: 18 октября, понедельник, ранний вечер

"…мячик – это ежели останется минут пятнадцать до конца физкультуры. Командных игр здесь нет, и другого времени на мячик нет тоже. Право слово, жаль детишек. Ежедневные полтора часа физкультуры для сидячего образа жизни бесспорно полезны, но вот насчёт мячик погонять, громко вопя и кучу малу устраивая после забитого гола, – хвостов вам тачку, судари мои!

Народец местный загружен по горло, но отнюдь не глуп – с высоким IQ, скажем так. Ох, не верю я, что нет у них свободного времени! Сам зубрю немерено, но в футбол бы вечерком сыграл со всей душой. Да не с кем.

Любопытно мне также полное отсутствие какого-либо коллектива и общественной жизни. Объединение в группы устроено исключительно ради удобства преподов и в силу нужд учебного процесса. За три недели, проведённых в гимназии, я успел проникнуться твёрдой уверенностью, что дружить здесь не то чтобы даже не принято – некогда. Так что я смело могу назвать Никиту Делика своим лучшим другом. По меркам гимназии наши отношения все мыслимые пределы перешли: мы разговариваем друг с другом общим счётом не менее получаса в день. Плюс к тому раз уже восемь занимались вместе алгеброй (в холле общежития, но всё-таки!), неоднократно резались в шахматы (там же), а однажды я заходил к нему в комнату (!) с просьбою объяснить задачу по физике. О совместной прогулке по городу я уж не говорю!.. Хотя вот совместные прогулки по городу имеют в гимназии место – в воскресенье, часа на два… Но когда я предложил Никите пойти вечерком на стадион, у него аж веснушки от изумления засветились. Только что руками на меня не замахал друг мой Никита: "Что ты, Андрей! Уроков тьма!" Базара нет…

А кстати, отроки здешние отнюдь не ангельского склада. Прогулять там или нахамить – легко! Но прогулять пару, не целый день, ибо себе дороже! А нахамить изысканно – таки сказывается светское воспитание! Особливо розгами-то вбиваемое!.

Ко всему к этому существует тут второкурсник Витька Бельский – тот ещё экземпляр! Витька прогуливает почти ежедневно. Витька шляется после девяти вечера по территории гимназии (и жив ещё; полагаю, байки о ночных чудищах – не более чем гимназийский фольклор, возросший на почве непонятного запрета). Но вот каким образом этот экстремал в сад попадает? Через окно? Этаж-то у него четвёртый…

Витька способен отправиться в город без разрешения и среди недели. Витька позволяет себе не кланяться при встрече с преподавателем, на которого почему-либо обижен. Витька много чего себе позволяет, кондуит пестрит его фамилией, и почти всегда Витька ест стоя, потому что порот бывает не раз и не два за день. Высокий болевой порог, что ли, у парня? Интересно, что ни в напарнике, ни в зрителях Витька не нуждается и подвиги свои совершает почти исключительно в одного. Да и проблем с учёбой у него не бывает, невзирая на прогулы. Слышал я краем уха разговор преподов по его поводу. Бабуля Бэрр жаловалась Хендриджу – куратору Бельского – на очередную Витькину гадость, сокрушаясь, что никак не выловит его на халатном отношении к физике, а словесник гудел в ответ, что нужно быть к мальчику снисходительными, ибо его таланты обещают великого мага, а поведение исправится на последнем курсе. Возможно! Кушающий стоя четверокурсник – явление редкое…

Впрочем, Витька, судари мои, – это исключение! Подавляющему большинству (автор сих строк безоговорочно в их числе) как-то, знаете, не улыбается порция розог из-за ночного похода в сад. Да провались он! Чего я там не видал, к белкам на хрен, в этом саду?"

1

А в саду было солнышко – не то чтобы жара, но, повесив сюртук на ветку, Андрей чувствовал себя вполне комфортно. Вообще, погода стояла странная для октября месяца в городе Волжском – ни дождиков, ни хмари, так, нежаркое лето. Если судить по основной массе произраставших в гимназийском саду представителей флоры, климат здесь был в точности черноморский – Сочи там, Геленджик… Мечта, одним словом. И темнеет стабильно в девять вечера, эдакий вот нонсенс…

"Между гранами – в строме хлоропластов – размещаются ферменты, участвующие в восстановлении СО2 до глюкозы за счёт…" – прочитал Андрей, отложив блокнот, и перевернулся вместе с учебником на бок. Лежал он на травке в излучине дорожки, скрытый от глаз с одной стороны подпорной стенкой террасы, с других – высоким кустарником и огромными камнями. Кажется, такие местечки называют "рокарий" – не суть важно! Главное, можно было, будучи на воздухе, снять сюртук и ботинки, учиться лёжа и даже курить – уже в трёх шагах от излучины дым был не виден, оценил Андрею друг Никита. И вот он валялся среди жёлтых цветочков, лениво просматривал параграф и особой уединённости не ощущал – неподалёку от его укрытия уже около получаса качался на скамеечке Витька Бельский, сопровождая своё занятие громким художественным свистом.

Свист становился всё обрывистей, и, выглянув из кустиков, Андрей обнаружил, что Витька чрезвычайно увлечён превращением скамеечки в подобие аттракциона. Витька на скамеечке уже стоял, держась за цепи, приседал – молча – а взлетая вверх, выводил громкую руладу. Свист стихал, когда скамейка отлетала назад, и всё начиналось снова. Аттракцион работал вовсю, угрожая перевернуться вокруг каменной арки. Под аркой лежал комком серый Витькин сюртук, видимо, упавший со скамеечки, а Витька прибавил к свисту восторженное гиканье. За ремнём у него торчала книга, рубашка выбилась сзади из штанов, волосы растрепались, и Андрей засмотрелся, забыв про биологию. Зрелище было для гимназии необычное и необычностью этой захватывающее – завидно, мля!

– Бельский!

Андрей раздвинул веточки и увидел на дорожке фрау Бэрр. Она приближалась со стороны учебного корпуса – совсем уже рядом была, но Витька её не слышал. Наверное.

Фрау Бэрр остановилась прямо напротив аттракциона, и ветерок, подымаемый летавшей скамеечкой, ударил ей в подол платья. Бабуля отступила назад и вбок и попыталась привлечь к себе внимание жестом:

– Бельский!!

Ноль реакции; а нечего кайф обламывать!.. Из-за пояса у Витьки вывалилась книга и, совершив красивую дугу, обрушилась фрау на макушку – безупречный прицел! Фрау резво отпрыгнула, а Андрей в кустиках со стоном зажал рот и уронил на учебник голову.

– Бельский!!! Немедленно прекратите!! – заорала бабуля во весь голос. Тут Витька, наконец, соизволил откликнуться:

– Прекрасный вечер, фрау Бэрр! Как поживаете?

Он присел, выпрямился и, взмыв уже выше арки, оглушительно свистнул.

– Сию секунду остановитесь!

– А? – недослышал Витька, улетая назад.

– Прекратите качаться!

– А что такое? – спросил Витька, приседая.

– Что вы творите?! Бросьте, говорю вам!

– А! – понял Витька и уселся на спинку скамейки, отпустив цепи.

– Упадёте! – взвизгнула бабуля. – С ума сошёл!

Она щёлкнула пальцами, указывая на Витьку. Скамейка замерла в воздухе и медленно вернулась в нормальное положение. Витька еле удержался от падения.

– Так и шею можно сломать! – пожаловался он, сползая на сидение.

– Извольте одеться! – приказала фрау Бэрр.

– Да жарко! Я и так весь мокрый, – сказал Витька. – Ой! А где мой латинский?

– Ваша книга упала мне на голову! – заявила фрау.

– Да что вы?! – ужаснулся Витька. – Не ушиблись?

– Виктор, – сказала бабуля ледяным тоном. – Вы понимаете, что всему есть предел?

– Несомненно, фрау, – согласился Витька, заправляя рубашку. – А как вы считаете, долго ещё надо было раскачивать, чтобы перевернуться? Ну, типа мёртвой петли? Я думаю, ещё раза бы четыре качнуть! – с сожалением сказал он. – Вот всегда всё испортят.

– Я немедля иду к вашему куратору. Моё терпение исчерпано, Бельский! Вы всякий стыд потеряли! Оденьтесь, я вам говорю!

– Да он мятый всё равно, – сказал Витька, глянув на сюртук. – Это он со спинки свалился.

– Вы понимаете, что вас ждёт?

– Да ничего такого особенного. – Витька пожал плечами. – Я сегодня раза два… – Он задумался. – Нет, три, кажется… Да! химик ещё! Три раза меня записали.

– Не "химик", а господин Стрепетов! Моя запись в кондуите обеспечит вам ежедневное наказание в течение недели! Трижды в день! Помимо остальных записей! Вкупе с остальными!

– Так помимо или вкупе? – уточнил Витька. – Вы точно не ушиблись, фрау Бэрр? Я страшно сожалею!

Витькин сюртук резко подскочил с места и, по-прежнему комком, бросился в сторону владельца. Владелец еле успел уклониться, схватив его обеими руками.

– Благодарю вас! – сказал Витька.

– К вашим услугам, – отрезала бабуля. – Будьте любезны подойти в кабинет директора через полчаса.

– К директору? Не к куратору?

– К директору.

– Хорошо, фрау Бэрр, вероятно, вы можете рассчитывать на моё присутствие.

– Уж постарайтесь, – язвительно сказала фрау и ступила на дорожку. Витька умостил сюртук на спинке скамейки и спросил ей вслед:

– Фрау Бэрр! А могу я эти полчаса ещё покататься?

– Можете, Виктор! – величественно сказала бабуля, не обернувшись.

– Премного вам благодарен! – поклонился ей в спину Витька, а потом щёлкнул пальцами, в точности подражая фрау. Учебник латинского медленно пополз по траве в его сторону, добрался до ног и замер.

– Вот это да, – прошептал Андрей.

Витька взял учебник, встал и закинул на плечо сюртук. Конец шоу. Не в силах унять любопытство, Андрей поднялся и окликнул его:

– Сударь! На секунду можно вас?

– Нехорошо подслушивать, – сказал Витька, подходя к рокарию.

– Я не нарочно, – сказал Андрей, вылезая из кустиков. – У меня тут своего рода убежище. Но удовольствие я получил несказанное, вы уж меня извините! Великолепно было! Класс!

Великолепный Витька раскланялся, помахав воображаемой шляпой.

– Я тоже не нарочно, – сказал он и достал из кармана сюртука сигареты. – Не желаете? – Он протянул Андрею пачку. Пачка была родная и любимая – "Лучафэр".

– Благодарю покорно! – сказал Андрей. – Ведь увидят!

– Вполне, – согласился Витька и закурил. – Вам оно, пожалуй, и ни к чему. А мне, знаете, совершенно до белки.

И Андрей не выдержал – спросил:

– Слушай, неужели не напрягает – каждый день-то?

– Не-а, – сказал Витька. – Я к этому делу философски подхожу. Как вижу розгу – начинаю о вечном размышлять. Трактат такой есть – "О тщете сущего". Его ещё Ондатр весьма ценил, если помните.

– Смутно, – признался Андрей, спешно перебирая в уме древних философов. Или он не древний?.. И, устыдившись своей необразованности, перевёл разговор на другую тему: – С учебником у тебя тоже здорово выходит. Телекинез, да?

– Он самый, – рассеянно сказал Витька, глядя в сторону учебного корпуса. – Ты не умеешь разве?

– Не пробовал, – сказал Андрей.

– Так попробуй… Вон где класс, смотри! Красота!

– Что? – спросил Андрей и сразу увидел сам: из распахнутых настежь окон шестого этажа – изо всех сразу – вылетали кольца дыма. Колец было много, самых разных цветов и размеров, – феерическое зрелище!

– Пожар, что ли?

– Я вас умоляю! – сказал Витька. – Какой пожар? Развлекается кто-то. Не видел, что ли? Ночью обычно – ночью ещё и светятся. Вообще-то из общаги плохо видно.

– А что это?

– Откуда я знаю? – хмыкнул Витька. – Нам туда ходу нет.

Андрей прикинул – действительно! занятий на шестом этаже никогда не велось.

– А что там?

– Там заперто всегда, – сказал Витька с сожалением. – Никак не доберусь. Решётка частая и замок на заклинании. Ладно, пошёл я.

– Подожди! Как ты это делаешь – ну, с учебником?

– Да это просто, сударь. Сосредотачиваешься, и всё.

Витька выбросил окурок, обменялся с собеседником вежливыми поклонами и зашагал прочь – напрямик к интернату, игнорируя дорожку. Андрей некоторое время задумчиво смотрел ему вслед, а потом, нырнувши в своё убежище, принялся гипнотизировать взглядом стоявшие у стеночки ботинки. Ботинки, разумеется, не реагировали. Или тут потребен философский взгляд на мир? Трактат, понимаешь, о тщете сущего… Тут он вдруг вспомнил – и трактат, и Ондатра! Ондатра, которому Муми-тролль со Сниффом подкладывали в постель щётки!.. Философ древности, мля! Позорище! Это ж какой кайф он, тупица, Бельскому задарил!..

Отсмеявшись над собою, тупицей, Андрей растянулся на травке с сигареткой и стал выпускать дым колечками. Колечки получались недурные – крупные, ровные, но не чета тем, что плыли по небу над территорией гимназии. И вряд ли дым из окошек был сигаретным… хотя, смотря кто курит!.. Ежели господа преподаватели, чему удивляться! А вот запертый шестой этаж учебного корпуса очень даже мог интерес представлять – и немалый…

Андрей сел и дотянулся до ботинок. Приведя себя в приличный вид, он покинул кустики и посмотрел на небо. Небо было уже чистым, а окна – закрытыми. Что ж это за секреты у нас на шестом этаже?

В размышлениях о секретах он бродил по саду ещё довольно долго и, с удивлением обнаружив себя около любимого Ольгиного фонтана, огляделся по сторонам – вот уже три дня он с Ольгой толком не видался: всё мельком, в коридорах да на стадионе… в трудах всё, в учёбах… Но никого у фонтана не было. Да и смеркалось уже, и Андрей заторопился, памятуя о недоученной биологии.

Параграф он добил с трудом: мысли о шестом этаже оказались навязчивыми. Проклятое воображение работало на всю катушку, и выключить его возможным не представлялось. Подстёгнутый Витькиным "замком на заклинании", Андрей рисовал себе разнообразные картинки – одна другой краше.

Прежде всего – решётка, а за решёткой дверь – вся исчерченная колдовскими знаками. Замок, ясное дело, в форме демонской пасти, а скважина – в одном из зубов, не зная – не отыщешь. А уж за дверью!.. Сундуки с драгоценностями отметаем однозначно, на хрена они кому тут нужны, а вот гремящие цепями призраки и прикованные цепями же скелеты… нерадивых учеников, вне сомнений… В полумраке – тусклые свечи в ржавых канделябрах. Толстые магические книги в переплётах из человечьей кожи, всякие там зелья на пыльных полках и прочая атрибутика. На потолке летучие мыши, а за отдельною дверкой – бессильно воющий в пределах пентаграммы демон…

От бьющегося в конвульсиях демона воображение услужливо вернуло Андрея к скелетам, а рядом со скелетами посадило злобного колдуна, только и ждущего новой жертвы, дабы вместе с косточками, нет – до косточек!.. Точно! Заперт там людоед, а господа маги таскают ему неугодных первокурсников – куда вот, скажем, деваются те, кого из гимназии исключают?

Фредди Меркьюри в наушниках запел "A kind of magic" – точно в тему, и Андрей с треском захлопнул учебник, осенённый внезапной и ужасной мыслью.

Что, если во всех этих жутиках имеется рациональное зерно? Что, если Лёха таки в гимназии? Заперт, скажем, на шестом этаже учебного корпуса?

«Колдунов будем мочить? И где они, суки?» – «Они в гимназии».

Да уж, чего-чего, а колдунов в гимназии хватает! Правда, ничего в них особо уж сучьего не наблюдается – но откуда мне знать?..

Демоны и скелеты преследовали его до самого утра – в том числе, во сне. Это был первый сон с участием Лёшки, который Андрею довелось увидеть в гимназии, и не то слово, что кошмарный. Лепший друг во сне пребывал в тюремной камере, прикованный к стене невероятных размеров цепями. Камера освещалась четырьмя свечками, а канделябрами свечкам служили висевшие по углам черепа. Лепший друг вёл себя неадекватно: то бился, завывая жалостно, то, сбросивши цепи, повисал в воздухе и корчил рожи. И ни в каком из этих положений общаться с Андреем не желал, что было самым противным. Андрей просыпался, переворачивал подушку, даже курил в окошко – но сон возвращался снова и снова.