Текст книги "Змей подколодный"

Автор книги: Елена Никольская

Соавторы: Егор Никольский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 39 страниц)

– В чужие гербарии, – подсказал Андрей.

– Сказал бы я вам, сударь, где я эти гербарии видел, – ответствовал куратор, усаживаясь за руль.

– Да это я виноват, Олег Витальевич, – сказал пират. – Серьёзно. Это я начал свечки зажигать… так бы ничего и не случилось. Залезай, – сказал он ведьме, распахивая заднюю дверку. – Плащ-то подбери…

– Напрасно заступаетесь, Карцев. Сильно подозреваю, что вы не в курсе, чем наша барышня занимается в свободное от уроков время. По воскресеньям, например.

– Вы о чём, господин учитель? Подожди, ты зацепилась…

– Олег Витальевич!

– Что, сударыня? Я вам обетов молчания не давал! Странная вы парочка, право слово! В вашем положении скрывать что-либо друг от друга по меньшей мере нелепо! Да в чём там дело, наконец?!

Закон зебры! Чёрная полоса, наступившая нынешней ночью! С силой рванувши зацепившийся плащ, ведьма заехала локтем Андрею в бок, и чёрная полоса не преминула направить локоть в нужное место. В пиратской куртке звякнуло, задымилось и взорвалось – а не воруй подозрительные коробочки! Ведьма рыбкой нырнула в салон, прячась не столько от взрыва, сколько от куратора, с проклятьями вылетевшего из машины.

Выдернутый из куртки и взятый за грудки, Андрей расстался с реквизированными предметами очень быстро. Расставание это сопровождалось великолепным набором ругательств и подробной информацией о ближайшем будущем незадачливого воришки. Выдохнувшись, Олег Витальевич опёрся на дверку и закурил.

– Вас, Заворская, обыскать или не надо? – устало спросил он.

– Не надо её обыскивать, – сказал Андрей и закурил тоже. – Она гербариями занималась… Олег Витальевич! А вы не знаете, как называется такое копьё с крюком… Японское, вот точно – японское!

– Японское – катакама яри, – сообщил маг. – Это вы там видели? Я вот толком и не успел… – сказал он со вздохом. – В гости напроситься, что ли!..

– Там славно! – поделился пират. – Экспонировать нужно такие коллекции! Натуральный музей! А такой меч вы знаете – кривой такой и вот тут заточен? – спросил он, показывая руками. – Это же ятаган?

– Заточка с внутренней стороны клинка? Считайте, что ятаган… Местная традиция относит его к саблям – как и европейская, впрочем, н-но…

– Олег Витальевич! А вот в углу, около двери, вы не заметили? Древко такое длинное, выше меня?

Андрей прочертил длину древка в воздухе, уронив на себя пепел, и маг опомнился.

– Осторожнее с сигаретой, сударь! Я понимаю, что вам уже всё равно, но вы себе рубашку облили. Загоритесь – тушить не стану.

– Я аккуратно, – пообещал пират. – А вы не могли бы меня с собой взять, господин учитель? Ну, в гости, – пояснил он. – Когда хозяйка вернётся. Мы ведь не у неё уроки брали, верно?

– Вы о чём, Карцев?

– Ну как о чём, – сказал Андрей. – Это же не госпожа Элис была? Личина? Мне ещё в прошлый раз показалось…

– Глазастый какой, – хмыкнул Олег Витальевич. – А есть ли разница, сударь? Как верно подметил нынче предмет вашего любопытства, ночью все кошки серы. Вы бы лучше о неизбежных последствиях своего поведения размышляли.

…Враг развёл руками и, сказавши «оп!», превратился во фрау Бэрр. «Хватит? – спросил он. – Или ещё кого-нибудь изобразить?» – «Всё ясно, вы из цирка. Почём билетики, дяденька?» – «В партер-то дорого…»

В горле встал комок, и Ольга прижалась лбом к оконному стеклу, сглатывая слёзы. Чертовски круто… чертовски…

– Съедят вас, господа гимназисты, помяните моё слово, – сказал куратор. – Доходитесь вы по частным урокам. А уж если и дальше воровать будете…

– Отчего же "воровать", – сказал пират. – Во время войны это называется "реквизировать".

– Что вы сочиняете, Андрей. Какая война?

– Самая обыкновенная. Можно сказать, гражданская. Знаете, как в России была – белые, красные, а в общем-то все свои, русские! Хотя вы где-то правы: сэр Шелтон назвал бы это локальным конфликтом… Что молчите-то, господин учитель?

– Нет у вас больше локального конфликта, Андрей, – сказал Олег Витальевич. – Вы ведь слышали.

– Слышал, – согласился пират. – Очень мило… Буду теперь знать, как войны кончаются, – за рюмочкой коньяка в высоких инстанциях…

– Много вы знаете… о высоких инстанциях. Не так всё просто, сударь.

– Да я понимаю, – сказал Андрей. – Только вы ошибаетесь, господин учитель. Хрен там она кончилась…

Мужчины! Мужчины, которым нет ничего слаще войны и звенящих клинков! Мужчины, для которых растут за пределом миров маки с острыми, словно стилет, лепестками! А женщины будут плакать над мёртвыми любимыми, будут плакать на опустевшем сумрачном поле… Но ты же не опоздаешь, ведьма? Ты же сумеешь?..

– А почему вы сами нас не учите? – спросила Ольга. – Мы бы тогда никуда не ходили, где нас съедят. Вы же и будете виноваты, если съедят! А мне вот наплевать! Я всё равно буду ходить! По всем частным урокам! Назло буду ходить! Можете меня запирать теперь!

– Да не ревите вы, сударыня, – сказал куратор. – Без вас тошно…

Ну, тут уж ведьма заревела! Даже очень маленькие и глупые ведьмы реветь умеют шикарно – мало никому не покажется! Тем более если терять им совершенно нечего.

А терять было нечего.

«До свидания, дорогая»…

"Я согласна, господин наш враг. Я подпишу. Слово ведьмы!"

3

Когда ноябрьская ночь, зевая и потягиваясь, принялась гасить звёзды, в дверь мадам Окстри постучались – очень осторожно, костяшками пальцев. Мадам открыла сразу же и некоторое время молча смотрела на прислонившегося к косяку визитёра.

– Привет, дорогая, – сказал, наконец, визитёр. – Чайком не побалуете? Я вот и гостинцы захватил…

Визитёр вытащил из-за спины прикрытую салфеткой корзиночку.

– Верите, даже не заглянул, – печально сказал он. – Не мне ведь презентовали…

– Я едва глаза завела, – сказала мадам. – Скушайте это у себя, я позволяю.

– Ну-у, Кора… Отказывать голодному мужчине…

– В пять-то часов утра?

– А потолковать за рюмочкой в два часа ночи? – напомнил визитёр.

– Стало быть, квиты! – подытожила мадам. – Доброго рассвета вам!

– Так я ведь не упрёка ради! Напрашиваюсь, взываю к милосердию…

– Что я слышу! В вашем лексиконе новое слово? Мне, как лингвисту, весьма любопытно!

– Да полно, Кора…

– Заходите уже, – сказала мадам. – Милая моя подруженька…

Визитёр расплылся в улыбке и, скользнув в прихожую, приложился к ручке.

– Ах, душа моя! Клянусь, ни в одном мире не встречал женщины великолепнее вас! Вы ослепительны, Кора, и поверьте, это не дежурный комплимент! Не устаю завидовать Фариду! Кстати…

– Я одна, – сказала мадам, и гость облегчённо вздохнул.

– Конечно, я сильно ему проигрываю, – посетовал он, следуя за хозяйкой. – Но если бы вы дали мне хотя бы крошечный шанс!..

– Оставьте уже, – попросила мадам. – Расшаркиваться будете перед моей бывшей подругой – у вас же, помнится, роман был?

– Отчего же – "был"? – удивился гость. – Мои чувства к госпоже Элис суть секрет полишинеля!

– Особенно после того, как вы добились для неё патента на работу в этом городе! – язвительно сказала мадам. – Вот только я полагала…

– Вы ошибались, – сказал гость.

– Возможно. Надеюсь, с ней всё в порядке?

Гость поставил на стол корзиночку и, приподняв салфетку, повёл носом.

– Божественно! – с чувством сказал он. – Оцените мою выдержку, дорогая, – ведь половину ночи мы с этими чудными гостинцами провели вместе…

– Вы не ответили, – напомнила мадам.

– Ках ме! Уж не по этому ли поводу вы нынче ночью глаз не сомкнули? Разумеется, я не сделал ничего плохого нашей всеобщей любимице! Признаюсь, как на духу: мы слегка разругались. Но вы же знаете, милые бранятся – только тешатся… Так что к концу недели можете её навестить.

– Всенепременно, – сказала мадам.

– Лизаньке меня опасаться не с чего. Другое дело – мои зловредные коллеги! Или вы с Олегом просто на огонёк в её салончик забежали? Пальчиком погрозить? Воображаю!.. – Гость извлёк из корзинки крошечный бутерброд и огляделся. – Почему вы всё время моё любимое кресло от стола убираете, Кора?

– Потому что ему там не место! Не таскайте же вы его, умоляю! Сколько можно говорить!

– Ну я отодвину потом…

– Верю птичкам и зверькам…

– Ох, как я устал! – сказал гость, усевшись и вытянув ноги. – Кора. Покормите меня. Олег довёл вашего покорного слугу до полного истощения!

– Как я его понимаю! – фыркнула мадам.

– В том числе, желудочного. Выпили чуть не литр, безо всякой закуски! – пожаловался гость. – Это в компании-то вашей корзиночки… Но господина Стрепетова и Лизанькин коньяк не взял!

– Что вы говорите!

– Чуть ли не сатисфакции требовал, представляете?! Грозил попечительской коллегией! Словом, ужас, ужас…

– Не нажить бы вам, сударь, больших и ужасных неприятностей…

– Уж вы скажете! Это он горячку порол… Мы, собственно, договорились, – сообщил гость, с вожделением следя за появляющимися блюдами.

– Неужто?

– Да-да, клянусь вам, мы пришли к мирному соглашению. А можно сразу чай?.. Наши дети больше не станут бегать по левым урокам. И ни-ка-ких приключений за пределами гимназии. Я пообещал.

– А в пределах? – осведомилась мадам.

– М-м… Бесподобно вы готовите, дорогая! Как вы сказали? Нет-нет, душа моя! Ежели по мелочам… Столковавшись с директором гимназии…

– Ваши отношения с господином директором давным-давно никого не удивляют, – заметила мадам, намазывая гостю тостик. – Но вы, любезный мой коллега…

– Оу! – ухмыльнулся гость. – Нас подозревают в нестандартной ориентации?!

– …на сей раз и по мелочам перебираете, – закончила мадам. – Олег ещё молод, с ним можно поладить. Но договоритесь ли вы с Фаридом?

– Полагаете, нет? – задумчиво спросил гость. – Мне вот казалось именно что наоборот… Я бываю так убедителен, Кора!

– Уверена, сударь! – сказала мадам. – И учтите, терпение господина Демурова имеет границы. Весьма чётко очерченные.

– Увы мне, – вздохнул гость. – Сидеть мне в мышеловке, битому и несытому… Между прочим, касаемо Олега вы заблуждаетесь, мадам. Эт-то нужно было видеть!.. Я просто в изумлении, поверьте. Но какую идею он мне подарил! То бишь, я о сатисфакции.

– О боги, – сказала мадам. – Видимо, ваша беседа удалась на славу!..

– К чему вы? – удивился гость. – А! Что за странная мысль, Кора! Стал бы я выяснять таким образом отношения с коллегой! Я вот ему даже коньяк принёс…

– А с кем же вы собрались их выяснять? – удивилась мадам. – Не хотите же вы…

– Хочу, – признался гость.

Признание это заставило мадам выронить из рук ножик и уставиться на гостя во все глаза.

– Да вы с ума сошли, сударь, – сказала она, обретя дар речи. – Вы понимаете, что будет, если в попечительскую коллегию обратится Фарид?

– Не обратится, – уверил гость, подвигая к себе пепельницу. – Позволите закурить, мадам?

– Вы что же, всю гимназию вздумали под монастырь подвести?!

– Да что вы разнервничались? Папироску?

– Уж не решились ли вы сменить фронт? – холодно спросила мадам, принимая дымящуюся "беломорину".

– Ну-у, дорогая… Обижаете, право! Вам ли не знать, сколько сил я положил на нашу гимназию!

– Не вы один.

– Разумеется. Не паникуйте, Кора. Поймите…

– Понять вас стало крайне трудно!

– Поймите, – с нажимом повторил гость. – Здесь личное дело. Моё личное дело.

– Ках цирсшмей! – сказала мадам и расхохоталась. – Вы бы уж что-нибудь другое сочинили! Личное дело!..

– А вот представьте себе, – сказал гость, улыбаясь тоже. – К слову, дорогая, напомните-ка мне… Есть такое специальное письмо – с вызовом на дуэль…

– Картель, – подсказала мадам. – Вы и впрямь рехнулись, мой милый коллега.

– Отчего же. В этой истории отыскать повод для дуэли труда не составит.

– Повод! Какой же?

– А вот это, мадам, тоже моё личное дело, – сказал гость. – Но предупреждаю: сдадите меня Фариду – не видать вам больше шайской ванили.

– Ах! – сказала мадам, округливши глаза. – Это что же, шантаж?

– А то, – согласился гость. – И давайте, в самом деле, найдём другую тему для разговора. Нам что, кроме гимназийских проблем, и обсудить больше нечего?

– К примеру, вашу страсть к дешёвым папиросам, – предложила мадам. – Редкостная гадость!

– Я раб своих привычек. Почтительный и покорный.

– Что касается привычек, так я который день собираюсь вам показать…

– Покажите, – расслабленно сказал гость. – После такого завтрака я согласен рассматривать даже семейные альбомы… Кто вас учил готовить, Кора?

– Помните трактирчик на Семи Шкурах? – с удовольствием спросила мадам.

– Да уж не забыл… Постойте! Неужели старикан открыл вам свои секреты? Да бросьте, душа моя! У вас совершенно другая кухня!

Но не станем утомлять благосклонного читателя предрассветною беседой двоих коллег – да и ничьей другой не станем тоже. Лучше попросим его обратить взор в одну из комнат девичьего интерната, где рыдает в рыжую шёрстку наша измученная героиня.

Горько всхлипывая и шмыгая носом, маленькая ведьма излагала пушистому и ненаглядному события уходящей ночи. Пушистый и ненаглядный сочувственно подвывал, обнимал ведьму лапками и не обращал внимания на промокавшую от слёз шкурку.

На душе у Флюка было погано: он абсолютно искренне полагал себя мерзавцем. Подобное убеждение посетило его впервые в жизни, так что подвывал он на полном серьёзе и почти на нём же подумывал о предательстве. Пушистому и ненаглядному просто брюхо сводило от желания упасть девочке в ноги с чистосердечным признанием. Прекрасно понимая, что добра от признания не будет никакого, полосатый мерзавец стойко держал язык за зубами – себе дороже.

Sur la guerre comme sur la guerre[30]30
  На войне как на войне (фр.).


[Закрыть], господа хорошие! Куда ж деваться…

Глава 6 (Андрей)

Бегство единорога

(спровоцированное связкой ключей, ноябрьской грамматикой и растаявшим шоколадом)

Поселилась ты на плече моём,

Словно ласточка свой слепила дом.

И как ласточка принесла весну -

О, как горд я тем, что тебя несу!

Пусть не замок я, не дворец иль храм -

Закуток в дыре, в конуре, где хлам.

Но внутри меня мелкий пёс сидит.

Хмур, не спит, не ест – всё тебя хранит.

Невеликий пёс – всего с варежку,

Но кормить с руки не отважишься.

В. Ситников

Блокнот: 11 ноября, четверг, ночь

"…четверть века – срок-то изрядный… Сижу вот с чекушкой водки, чокаюсь с портретом Маркеса (надо бы заменить, а то сопьётся дон Габриэль) и мыслю логически. В смысле размышляю. Одна беда: мы, джедаи, – алкоголики, и с логикой у нас скверно. То ли дело – мой мудрый наставник! Он-то нашего обидчика махом вычислил. Ткнул меня, героического, носом в очевидное. Утрись, джедай хренов: сам бы в жизни не допёр!

Ладно. В задницу уязвлённое самолюбие – и думаем дальше.

Ну что – колдунов знакомых у меня и до гимназии хватало, спасибо Алексею Николаевичу. Он их в своё время целый полк напридумывал. Стройсь! Ра-авняйсь! Который тут настоящий – два шага вперёд! Да-да, сударь, вы самый – это ж вы мне руну-косточку отдали? Не лично, но близко к тому. И это, мать вашу, аргумент! Факт, вашу мать!

А дальше так: был, значит, у нас знакомый дяденька-колдун, и мы его лихо киданули. Четверть века назад, в другой реальности и не по правде. Но дядя всё же осерчал и объявил вендетту. И ведь тоже факт! Это – факт!

Бред это, мля. Мля, это – БРЕД!

Сел я, хренов рыцарь, на белую лошадь и ноги в стременах запутал. Наступил мне, одинокому герою, скирдык-кумар по полненькой программе.

Но ведь сходится, шайтан меня задери! Как ни тасуй – всё в масть, хвостом мне по колоде! Нормальный расклад: если есть на свете гимназия, отчего не быть Чёрному Шевалье?

Ох-ха, был бы ещё толк от такого расклада! Шевалье, там, или Великий Мерлин – да хоть Кощей Бессмертный! – что делать-то прикажете, господа хорошие?!

Однозначно – принять предложение Демурова. Собрать всех преподов и нажаловаться – вот бы славно! Да нельзя. Совета спросить – и то нельзя. А ведь наверняка бы ещё нашлось, куда меня, придурка, носом потыкать…

Я – герой! Базара нет! Доспехи – целы, лошадь – не загнана, перо на шлеме – полным торчком…

Я – придурок. По уши в дерьме – и ни одной верёвочки. Так что зря драгоценный мой змеюк на меня рассчитывает, как ни погано это признавать.

А погано. Ох, как мне погано, братец ты мой кролик, величество твоё незабвенное! Ведь не к сахарной миске я сюда рванул! Я ж ведь на всё для тебя готов – ты-то знаешь! Морды бить, поле пахать, сортиры чистить… кстати о дерьме… Ну и где те сортиры?! Да и морд набитых покамест не видать – ежели только посчитать тех вампиров – ежели опять же они имелись в натуре! – а вообще-то, до их морд я, джедай недоделанный, так и не добрался. (Экий пассаж, а?!)

А САМОЕ ПОГАНОЕ, что рванул сюда НЕ Я ОДИН.

Я заплатил бы любую цену за информацию об отношениях господина Гаранина и мадемуазель Заворской.

За какие такие радости звезда моя икру здесь мечет?!

Из каких таких соображений Лёха её-то сюда вызвал?!

Душа не на месте, судари мои! И страшно, и грустно, и некому морду набить… И ревность кроет – чего уж там греха таить. Вроде бы и нет у меня повода в барышне сомневаться – но поди ты найди ей другую причину коней на скаку тормозить! А если так – для чего ж Лёха мне ключи от квартиры презентовал?! Что мне в ней делать-то – кроме как баб водить?! Разве что там и запереть… Ибо тридцать четвёртый квартал – век пива не видать! – есть для меня, любимого, самое безопасное в этом мире место.

Вот баб мы с Алексеем Николаичем ни разу не делили. Сопливы были – баб делить. А может – прецедента не случилось. Но что касается Ольги – тут ни дружба приснопамятная, ни сопливость в расчёт не идут. Делиться я не намерен – ни с другом милым, ни с чёртом лысым. Костями лягу, в клочки порву.

Ага. Если сумею.

Твою ж дивизию, если б ничего этого не было! Нет, гимназия пусть останется! Учился бы я спокойненько, нирванил, кумарил и в ус не дул… Или уж послали бы золотое руно добывать. Плыл бы сейчас за тридевять земель в тёплой компании с греческими амфорами – лепота!.. А предварительно лишил бы барышню невинности – во избежание сцеживания крови.

Ну да – трахнуть и запереть!

Злой я, судари мои. Лютый и озабоченный – влюблённый. (Ну, тоже ничего себе пассаж…)

Я, собственно, решился – то есть, насчёт невинности. Да и звезда моя, сколько вижу, не против. Темперамент у барышни – тот ещё! Ходим друг подле друга, как парочка мартовских котов, – при ноябре-то на дворе…

Но черноморский климат – что вы хотите! Мечта! Впрочем, не уверен, что правильно помню детали черноморского климата.

Кстати сказать, ноябрь на погоду всегда был месяц капризный и странный – а уж здесь и вовсе с цепи сорвался! Но я его люблю. Всегда любил.

В детстве я думал, что в ноябре заперт снег – где-то вот в небе, между средой и субботой, но где-то там…"

1

Ноябрь, последыш осени, странный месяц…

Дрожащий листвой под вечер, ты скован инеем в сумерках утра. Ты вешаешь серые гардины на день и срываешь их ночью. Твоё прошлое – град, бьющий по лету, твоё будущее – оттепель, которая топит зиму. Твоя грамматика безумна и вывернута – продолженное вчера, уходящее завтра… Тебе ненавистна частица "бы", ты лишён конъюнктива[31]31
  Конъюнктив – сослагательное наклонение глагола.


[Закрыть] – но не терпишь констант и догматов. Зачатый ведьмами за час до Хэллоуина, рождённый всеми святыми, ты не любим никем, кроме инквизиторов и лингвистов. Тайный советник тьмы, тайный тюремщик снега, ты равнодушен к мёрзнущим и неподвижным. Но те, кто подобен тебе… Задумавшие убийство проклятой частицы… О, как же ты нежен с ними, месяц ноябрь!

Ты добр к мужчине, которому тридцать пять лет, ты опекаешь мальчика, которому нет и шестнадцати. Ты помог им заблудиться в прошлом и в будущем, ты переплёл их сумасшедшей грамматикой – мужчину и мальчика, в одном теле, в одной голове, в одной душе. Измученной душе, уж это точно! Счастливой душе – точно и это! Душе, в дверь которой стучит копытом делирий[32]32
  Бред со зрительными галлюцинациями.


[Закрыть] белой горячки. Или уже достучался, кто знает!..

Андрей Карцев не знает.

Андрей Карцев, бывший журналист и будущий маг, смирился с ноябрьской грамматикой. Андрей Карцев, пират с лёгкой руки лучшего друга и личный рыцарь маленькой ведьмы, не чувствует времени. Андрей Карцев, наследник джедаев, учит уроки. Он учит завтрашнюю математику – вчера. Он учит вчерашнюю физику – завтра. В сумерках утра он учит историю Римской империи, давно погибшей, живее всех живых. В задержавшейся полуночи он засыпает, но когорты легионеров шагают по его подушке и по упавшему на пол учебнику, они говорят на латыни – в продолженном вчера и в уходящем завтра. О ноябрь, безумный лингвист!..

Но и сам ноябрь отшатнётся, заглянув в глаза своему протеже. Чего только нет в этих тёмных испанских глазищах, исчерченных прожилками недосыпа! В них толпятся графики, формулы и морфемы (о магия, наука тебе имя?!). В них завис, обвивая рукоять меча, зелёный бантик (паззл, сложившийся паззл). В них тревожно вертится маленькая ведьма ("назло, всем назло!"). В них скачет белая лошадь ("делириум тременс, кобылка моя!"). В них качается маятником связка ключей (два от квартиры, один от почтового ящика).

Ключи достают особенно.

Ключи мешают каяться и клясться, когда Андрея вызывают на ковёр к директору гимназии. Ключи мешают сосредоточиться на параграфе, и Никита Делик читает параграф вслух – безрезультатно! Даже во время уроков ключи звенят в голове, даже мадам Окстри теряет терпение: "Вернитесь к нам, сударь!"

На свиданиях с барышней ключи орут в голос. "Придурок, – орут они, – почему в субботу?! Сегодня! Сейчас!" И Андрей, всё решивший, всё рассчитавший, не может, уже не может держать себя в руках, а барышне словно того и нужно. Барышня льнёт к его напряжённому телу и позволяет немыслимые вольности. Барышня нарушает установленные ей же временные ограничения.

– Ещё пять минут, – шепчет она, – пять минут не монетка!

"Не монетка, звезда моя, а тысяча монет! – думает Андрей. – Тысяча лишних мук и выматывающих снов – вот что такое твои пять минут, бесценный ты мой ребёнок, невинный ты мой искус!.."

– Вы себе яму роете, Андрей, – предупреждает директор.

– Ты будешь меня слушать или нет? – в отчаянии спрашивает Никита.

– Возможно ли, друг мой, чтобы вы не читали "Фаталиста"?! – изумляется словесник.

– Я, сударь, пожалуй, начну по утрам с розгами к вам ходить, – обещает Демуров. – Для лучшей усвояемости знаний во время классов.

– Ещё пять минут, – шепчет барышня, и тонкие пальцы бродят под его взмокшей рубашкой. – Андрюшка, я совершенно не могу от тебя оторваться!

А до субботы – вечность, которая наступит через миг. А он так и не придумал предлога для визита в тридцать четвёртый. "Скажу, что цветы просили полить", – решает он, сидя под холодным душем. О ноябрь, инквизитор ноябрь!..

В субботу (тринадцатого, но нам ли, магам, быть суеверными!) он начинает считать часы: завтрак, география, лингвистика… "Буду спать до вечера!" – думает он, падая после обеда на свою тахту.

– Wind of change, – распевает в наушниках Клаус Майне, – wind of change!

Андрей прибавляет громкость: wind of change, ветер перемен… "Всё переменится, – думает он, – я утеряю частицу "бы", я лишусь конъюнктива, о грамматика ноября!.."

– Подымайтесь, сударь! – говорит Демуров, сдёргивая с него наушники.

– Уже вечер?

– Третий час пополудни! – говорит Демуров и велит ему переодеться. В коттедже преподавателей, в квартире на втором этаже, Демуров запирает дверь, сдвигает мебель в гостиной и просит наследника джедаев активировать меч. Джедай подчиняется и смотрит на учителя, который стоит перед ним без нагрудника и кольчуги – в обычной футболке.

– А если я вас задену?

– Попытайтесь. Буду рад.

Джедай пытается. В шестом часу вечера у джедая отваливаются руки и ноги, джедай еле дышит, но учитель хвалит его:

– Вы отлично чувствуете партнёра, – говорит он. – Полагаю, дело пойдёт.

"Дело пошло", – думает джедай, возвращаясь домой. "Уже вечер!" – ликует он, надевая фрак: последний урок недели – хореография. Любимый урок: ведь джедай отлично чувствует партнёра, и он прекрасно танцует. В бальном зале, во фраке – вот она, настоящая сказка, что-то из Гофмана или Шарля Перро, не потерять бы хрустальную туфельку (ботинок, господа, хрустальный ботинок!)…

Но безжалостная тренировка сказывается быстро: джедай спотыкается, путает фигуры, он наступает на ногу белокурой очаровашке-второкурснице, и Демуров, распоряжающийся нынче балом, отправляет его вон из танцкласса, из бального зала, из сказки – "Ах, Ольга, я не станцевал для тебя менуэт!.."

Ах, Ольга, как долог субботний вечер, финал конъюнктива! Как медленно ползёт он к полуночи, как корчится в нём частица "бы"! Она предчувствует агонию, она огрызается – и гадит, гадит как может. "Ты хромаешь, джедай, – шепчет она, – тебе бы лежать, ты наказан, джедай, тебе бы хлюпать в подушку, ты так устал, джедай, отложил бы ты эту ночь!.."

"Убирайся!" – говорит частице "бы" ноябрь. "Убирайтесь!" – велит он усталости и боли. Ноябрь зажигает фонарик луны, он ведёт джедая к гимназийской ограде, где навстречу прыгает с парапета искус – прыгает прямо в руки, без корсета, без вороха юбок, бесценный ребёнок, барышня, девочка, звезда моя…

– Полить цветы, – говорит Андрей, прижимая к себе звезду. – Цветы просили полить, вот у меня ключи, зайдём на минутку?

"До утра, потому что я боюсь потерять тебя", – думает он. "Я должен сделать тебя своей", – думает он, и ему становится стыдно: как ни крути, а расчёта здесь больше, чем желания. Желание маячит на втором плане – неотступное, неотложное, безмерное, но он может с ним справиться. Он справлялся с ним до сих пор, он справился бы с ним и дальше, но он вынужден торопиться. "Прости меня, девочка, ты ещё очень маленькая, но я боюсь опоздать, прости…"

И ключи уходят, наконец-то уходят из его глаз, нахально раскидываются на ладони, ключи блестят в свете луны – два от квартиры, один от почтового ящика. Барышня трогает пальцем прицепленный к кольцу медный пистолетик и уточняет:

– Там никто не живёт?

– Нет, никто, – отвечает Андрей.

– Чертовски удачно! – восклицает барышня. – Холодно гулять!

Это ложь – прозрачная, виновная в умысле, шитая белыми нитками ложь: на улице тепло, потому что ноябрь, инквизитор ноябрь, нежен к влюблённым.

– Хочу чего-нибудь выпить, – говорит барышня.

– А там есть, – отвечает мальчик.

– Хочу шампанского! – говорит барышня.

– Найдём, – отвечает мужчина.

"Там постелены свежие простыни, – молчит он. – Там богемское стекло бокалов, и сыр на тонком фарфоре, и шоколад. Там ждёт нас долгая ночь. Ты станешь там моей, и – wind of change дунет нам в лица…"

"Да, – кивает ноябрь, – да, в свете безумной, безумной луны!" И когда в тёмной прихожей хлопает дверь, ноябрь, ненавистник догматов, прячет грамматику в карман.

В квартире с шампанским и свежими простынями нет времени.

Цветов, которые нужно полить, там нет тоже.

2

Что же до луны, то луна наличествует: донельзя зелёная и наверняка вполне безумная. Вписанная гадким соблазнителем в сценарий вместе с сыром и богемским стеклом, она висит у самых окон, предвкушая волшебную ночь.

Но и луна не видит отирающегося у порога квартиры незваного гостя.

Порождение тьмы не войдёт в квартиру, не будучи приглашённым трижды, – но к гостю это не относится никоим образом. Квартира, зачарованная, защищённая, и впрямь смахивает на норку – но гостю глубоко наплевать и на это.

Гость не торопится сам.

"Не в службу, а в дружбу", – шепчет он, трогая дверь лапкой, и лапка проваливается внутрь, не сминая шерсти. "Не в службу, а в дружбу…" – бормочет он, прикидывая траекторию прыжка. "Мелкие ещё – единорогов гонять", – утешается он, неохотно меняя личину. "Не в службу, а в дружбу, в дружбу!" – повторяет он, пружиня новый, роскошнее прежнего, хвост.

Прыжок его невидим, другое дело – последствия. Гость возникает из ничего аккурат на сервированном столике и с неимоверным шумом. Звенят вилки с ножами, подскакивают, роняя еду, тарелки, а один из бокалов валится на пол и бьётся вдребезги. Суетливо выбираясь из блюдца с сыром и таща за собой прилипшие к толстому задку ломтики, гость мысленно проклинает зооморфные обличья – все, вместе взятые.

– Белка, – говорит девочка, привычно выпутываясь из спасательных объятий рыцаря и телохранителя. – Да пусти, это просто белка… В форточку, наверное, запрыгнула.

Чёрная белка. Очень пушистая. Невзирая на колебания и проклятия, белка вышла очаровашкой. Она блестит бусинками глаз, трясёт задом, пытаясь избавиться от сыра, и ни в коем случае не выглядит опасной. Смешной – пожалуй, но не настолько, чтобы ржать в голос, сползая по стеночке на пол! Впрочем, у мальчишки переходный возраст и несомненные проблемы с нервами – а стало быть, смех его обид не стоит. К делу, господа гимназисты! К делу!

– Простите, пожалуйста! – говорит гость (белка, чёрная белка). – Я вам тут разбил что-то!

– Ах, какие мелочи! – говорит девочка. Прекрасно воспитанная умница с безупречными манерами.

– Да чувствуй себя как дома, мохнатый! – стонет мальчишка. Хренов рыцарь, козявка беспардонная.

Роскошный хвост вычерчивает в воздухе сложный знак, знак вспыхивает красным и медленно тухнет, а осколки взлетают на стол, оборачиваясь по дороге целым бокалом. Красиво, но зрители, к сожалению, не впечатляются. Не тот контингент. Ну и ладно.

– Мне так неудобно! – восклицает белка. – Тут у вас защитное поле стоит, я, понимаете, зацепился! – лжёт он, отдирая от шерсти последний кусочек сыра. – Вы не могли бы перестать смеяться, господин Андрей?

– А ты уверен, что ты не белая лошадь?

– Какая, к белкам, лошадь?! – одёргивает поганца девочка. – Ой! Извините! Это у меня дурная привычка!

Вот вам и все манеры.

– Господин Андрей, надо думать, имеет в виду белую горячку, – с явною обидой говорит белка. – Истинно гимназийское чувство юмора!

– Уж юмор!.. Уж белки говорящие мерещатся!..

– Говорящие – ладно… – замечает девочка. – А вот тебя-то она откуда знает?

– Это очень просто! – с готовностью объясняет белка. Раскрывайте ротики, милые детки, и ловите каждое слово. – Я к вам по рекомендации Алексея Гаранина! – сообщает он и в мёртвой тишине, ошарашенный отсутствием ожидаемых восторгов, добавляет: – Меня к вам…

Но мир уже рухнул.

Маленький и уютный мир кроличьей норки покрылся льдом и обваливается большими кусками, а меч в прихожей вздрагивает, готовый прыгнуть хозяину в руки. Но хозяин прыгает сам, да так быстро, что никакая магия за ним не успевает.

– Спокойно! – верещит схваченный белка, молотя по воздуху лапками. – Спа-акойно!.. Я свой!..

– Отпусти! – кричит девочка, и мальчишка разжимает пальцы.

– Ну вы даёте, господин Андрей! – укоряет белка, кое-как отдышавшись. В маленьком тельце бешено колотятся несчётные молоточки: отвратительное ощущение! – А если б я в натуральном облике явился, за меч бы схватились?

– А какой у вас натуральный? – немедленно спрашивает девочка. – Что, такой ужасный? Можно посмотреть?

– Человеческий у меня облик! Но я как-то теперь…

– Человеческий годится, – говорит мальчишка. – В "Гринписе" не числимся, а про гуманизм понятие имеем. Так что давай – воплощайся.