Текст книги "Змей подколодный"

Автор книги: Елена Никольская

Соавторы: Егор Никольский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 39 страниц)

За учебным корпусом висело тусклое солнце – неприятно большое, полупрозрачное, с зеленоватым ободком. А под странным светилом разрывала белёсое небо чёрная полоса. Полоса дрожала и шевелилась, словно оттуда неуклюже выбиралась тьма, тяжело ступая, таща за собой канистры, полные вязкой болотной жижи, а набраны канистры были в ямах междумирья, на дне которых…

Андрей сплюнул и отвернулся. Морок ведь, не иначе!

– Жарится? – спросил он, усаживаясь на корточки около Никиты и наливая себе водки. Никита грел в дыму сосиску, насадив её на ветку.

– Воняет, – сказал Никита, понюхав сосиску, и бросил ветку в костёр. – Хватит тебе уже пить. Утро скоро.

– Думаешь? – спросил Андрей и проглотил водку. Водка встала у горла, он залил её пивом. Смертельно хотелось упиться до полной потери ориентации – чтобы стало всё славно и весело. И с песней, перелезая через заборчики, вернуться в интернат, а в интернате сдаться на милость дежурного препода и отрубиться на диванчике в холле. Ежели, то есть, всё это в натуре имеется – преподы, диванчики… Умом-то он понимал, что данная обстановка – просто глюк для непослушных гимназистов, и самые отвязные из таковых по глюку бродят с душой и удовольствием. "Не быть мне отвязным, – с тоской подумал он и налил полную чашечку. – А если не глюк? А если навсегда теперь – вот тут? И ведь предупреждали дурака!.."

– Да не грузись ты, – сказал Никита. – Вот светать начнёт, ну, на самом деле, и всё это наверняка исчезнет. Витька тут каждую ночь гуляет, и ничего.

– То Витька, – со значением сказал Андрей. – А то я. И ты вот из-за меня попадёшь! Но, может, я с ними договорюсь, и не тронут тебя… причём тут ты… Это я им тут мешаю! А вот хвостов вам тачку, суки! – сказал он, адресуясь к небу.

– Кому ты мешаешь?

– Потому что суки в гимназии, – невразумительно ответил Андрей и, обрушившись на задницу, привалился спиной к частоколу. – А вот пусть придут и с нами выпьют! Ты не против?

– Я не против, – сказал Никита, внимательно Андрея оглядывая. Прикидывал, видно, сумеет ли дотащить тело до общаги. Не дрожи, родной, ещё никому господина Карцева волочь не приходилось, он всегда ножками, в любом виде…

Вид, правда, был ещё тот. "Не сказался бы "ёршик", – подумал Андрей, придвигая к себе бутылку и чашечку. – Да и шайтан с ним. Водка без пива – деньги на ветер…"

– Дай пиво, – сказал он Никите. Тут его осенила мысль, и он её озвучил: – Слушай! А ты от меня бы отошёл! Вон, за заборчик! Чего ты будешь пропадать!

– Андрей! – сказал Никита со вздохом. – Да никого тут нету! Не пропадём мы.

– А ты, Никитос, знаешь, что бывает со свидетелями? – спросил Андрей, прищурившись. – Тут барышню бы отмазать!.. Барышня теперь от меня никуда, ты в курсе?

– Я в курсе, – сказал Никита.

– Ни хрена ты, сударь мой, не в курсе, – сказал Андрей. – Я ведь алкоголик! – вспомнил он вдруг и в несколько глотков прикончил бутылку с пивом. – А бабы алкашей не любят! Но мы же ей не скажем?

– Не скажем, – согласился Никита.

Никита был классный парень, настоящий, мля, мужик, а что молод, так тут какая беда – никакой беды! Никита вполне оценил заморочки Андрея со взаимной, но несвоевременной любовью, и что-то ещё он оценил тоже, не то леденящие подробности Великой Битвы В Башне, не то ужасные подозрения по поводу гнусных гимназийских колдунов… Всех, мля, до единого, колдуны, забывшие прикидываться учителями, крались к костру на цыпочках, вооружённые до зубов. Во главе колдунов крался директор, сверкая жёлтым клыком и красным глазом.

Сгубило Андрея не иначе как пиво. Здоровый юношеский организм опьянению не помешал – возможно, за отсутствием у него, юношеского, опыта чрезмерных возлияний. Долго и мучительно вспоминал Андрей впоследствии, что же именно говорил он другу Никите в ту ночь. Легко могло статься, что рассказал всю правду, столь же вероятным было предположение, что врал напропалую. Никто не знает! Расспрашивать же Никиту Андрей не решился – стыдно было. Взрослому-то мужику так перед пацаном опозориться!..

Разговоры выпали из памяти напрочь, но безобразное своё поведение он помнил превосходно. Поведение ни в коей степени взрослому мужику не соответствовало – а вот упившемуся тинэйджеру в самый раз. Провозгласив в какой-то момент беседы сакраментальное "а не прогуляться ли нам!", Андрей немедленно воплотил предложение в действительность. На ногах он держался отлично. Через частоколы скакал лучше кенгуру, трезвый Никита едва за ним успевал. При этом Андрей был довольно разумен – от некоторых вещей Никите удалось его отговорить. Как-то: визита в коттедж преподавателей, спуска в многочисленные старые колодцы и выхода с территории гимназии путём выламывания досок в заборе.

Правда, следовало признать, что ночная вылазка, хоть и выглядела иначе, чем предполагалось, даром не прошла. Боги, спокон веков благоволившие детям и пьяницам, сподобились вылазку оправдать.

Наткнувшись на полуразваленный сарайчик за интернатом девчонок, Андрей счёл необходимым сарайчик посетить. Никита заглянул в приоткрытую дверку первым и, дурного не усмотрев, махнул рукой.

На первый взгляд ничего любопытного внутри действительно не обнаружилось: сваленные кучей в углу мешки да верстак с инструментами, давно не пользованными и местами проржавевшими. В мешках оказалось подгнившее зерно, из зерна с писком выпрыгнули две-три мышки. Сельский, словом, сарайчик с соответствующим содержимым. Но боги указали Андрею на стоявший под верстаком сундучок непрезентабельного вида, и Андрей, сундучком озаботившись, сбил с него висячий замок. Лучше не трогай, сразу сказал маячивший рядом Никита, но не трогать было просто невозможно. В силу законов жанра.

В сундучке лежал здоровенный нож – обоюдоострый, настоящий кинжал, без ножен, не ржавый ни в коем случае, с коротким, хорошо заточенным лезвием и рукояткой из разноцветных стёклышек. Отнюдь не выглядящий сказочным оружием – скорей уж, самоделкой, любовно изготовленной на "зоне". Андрей оторвал от мешка полоску и, замотав лезвие, сунул нож за пояс, никаких возражений не слушая. Выправив из штанов футболку, чтобы находку не было видно, он испытал внезапно чувство исполненного долга и, наотрез отказавшись вернуть обретённое оружие на родину, отправиться домой согласился сразу же и по дороге на колодцы уже не реагировал.

Привычные пейзажи вернулись, когда они были метрах в двухстах от интерната, – вернулись, как и пропали, мгновенно и в полном объёме. Только луна поблёкла и уменьшилась: в мире гимназии начинался рассвет.

"Пора спать!" – объявил Андрей, и Никита с восторгом одобрил его решение. Но тут же выяснилось, что спать Андрей будет вот здесь, под кустиком, и только под кустиком, причём немедленно. Обнаружив, что решение непоколебимо, Никита принялся ругаться матом – впервые за всё время их знакомства, но и это не помогло. Тогда Никита предложил принести подушку и одеяло. Против этого Андрей возражать не стал, уселся на землю и согласился подождать – не более пяти минут, конечно.

Вместо подушки Никита, замученный и злобный, принёс ему кейс, туфли и костюм, преаккуратнейшим образом упакованный в узел из простыни. Совместными усилиями тело удалось переодеть. Завязав Андрею галстук, Никита снова усадил его под кустик и попросил по возможности не ложиться, дабы окончательно не помять одежду: "Тебе же на уроки идти, ты понимаешь или нет?!" Андрей понимал, но уроки никакого значения не имели – о чём тут волноваться? Они теперь с оружием и первому же козлу, который будет недоволен, этим оружием в морду, в морду…

Изложив своё отношение к урокам, Андрей лёг и уснул, а когда проснулся, опять увидел Никиту. Никита стоял перед ним уже в форме, но всё такой же злобный. Было совсем светло. "Ты как?" – спросил Никита, и Андрей уверил его, что замечательно. Чистая правда: спал он минут сорок и протрезветь не успел ни на капельку. Он пописал в кустик, после чего Никита попытался привести его костюм в пристойный вид и претерпел жестокую неудачу.

– Пошли в столовку, – сказал он с отчаянием в голосе. – Хоть кофе выпьешь. Главное, перегара никакого, спасибо Горленко!..

– Это же хорошо, – сказал Андрей и пошёл в столовку.

Было около семи утра, но оставшийся до занятий час пролетел быстро – в хлопотах и заботах. Есть Андрей не смог, а после кофе взбунтовался желудок. В туалете учебного корпуса Андрей стошнился, умылся и попытался уснуть, прислонившись к стеночке. Никита спать ему не дал, заставил сунуть голову под кран, но и облитие холодной водой не помогло. За две минуты до звонка они отправились на геометрию. Никита нёс оба кейса и пребывал в ужасе, Андрей же, мокрый, но тщательно причёсанный, был бодр и весел. Про кинжал он не забыл, кинжал был заткнут за ремень брюк, под рубашкой, и Андрей всё время трогал его, преисполненный надежд на некую битву: монстры, суки позорные, могли явиться в любую минуту.

При виде Демурова в голове несколько прояснилось. Вспомнилась вчерашняя контрольная, и вспомнилось, что геометрию он вроде бы не учил – да, точно не учил, оставил на утро! Андрей полез в учебник, уронил ручку, полез за ручкой, а достав, вдруг увидел, что на столе у него – учебник по биологии, и принялся разыскивать в кейсе нужную книжку. Исправив положение, он успокоился и тут только заметил, что Демуров стоит рядом и недоумённо на него взирает.

– Поздно легли, сударь?

– Да, господин учитель, – согласился Андрей.

Демуров присмотрелся к нему внимательнее.

– А извольте-ка встать, Андрей Евгеньевич.

Андрей встал, шатнулся и ухватился за стол. Стол поехал вбок, и ручка, сволочь такая, скатилась на пол. Андрей скосился вниз: ручек показалось ему уже две, и поднимать их явно не стоило. "Упаду", – подумал он, разглядывая ручки.

– Однако, – сказал Демуров. – Вы что, сударь, в одежде спали?

В голосе его Андрею послышалась тревога за здоровье драгоценного ученика. Андрей немедленно растрогался и решил куратора утешить.

– Да вы не волнуйтесь, Фёдор Аркадьевич, – снисходительно сказал он. – Со мной всё в порядке. Я просто выпил немного.

Кто-то в классе, не сдержавшись, тихонько свистнул. Андрей повернулся посмотреть, кто, но зацепился за стул и, потеряв равновесие, свалился на Демурова, и Демуров от неожиданности не устоял тоже.

И то сказать – не коврами выстлана преподавательская стезя. Терниста она, в натуре, и камениста, да и вообще не сахар, чего там.

3

Он умирал – и вокруг, провожая, скорбя, отдавая последнюю дань (или долги, может быть?), танцевало оружие. Оружие, с которым он никогда не имел дела. Которое ни разу в жизни не довелось держать в руках: мечи, кинжалы и копья. Он хотел сказать танцующим клинкам, чтобы они не утруждали себя, что они его с кем-то спутали, ему, умирающему в их круге, клинки не должны ничего. Выходило нечестно, и эта нечестность казалась ему хуже смерти, и он рванулся из последних сил. И проснулся.

Перед закрытыми веками мелькали цветные пятна. Андрей приоткрыл глаза, шевельнулся и схватился за горло. Стошнит. Сейчас. Он перевернулся на живот, сполз с кровати и некоторое время стоял на коленках, уткнувшись щекой в плед. Плед был мягкий, пушистый. "Не мой, – подумал он, – так я ещё и не дома!.." Он с усилием поднял голову и попытался встать.

Похмелье присутствовало в полном объёме – с дрожанием членов, молотками в висках, хладным потом и прочими симптомами медленной, но неотвратимой смерти. Отсюда и сон, но странный, однако, сон… Ничего, сейчас в туалет, потом таблеточку – а лучше бы, если осталось что-нибудь выпить, но это уж вряд ли. Раз такое состояние, значит, ничего не осталось. Как это там говорил внутренний голос ковбою Джону? Нет, не вспомнить. Но ковбой Джон больше ни капли спиртного, никогда, только чай существует теперь для ковбоя Джона…

Некоторое время Андрей разглядывал обстановку, а когда разглядел, в голове осталась одна, единственная и жуткая в обречении своём мысль: нету! Ни водки, ни таблеток! ни чая даже!..

Гимназия.

Ковбой Джон застонал и поплёлся к озеру – в совмещённый, хвала богам, санузел.

Очищение внутренностей помогло мало. Он залез под холодный душ и просидел под ним, сколько смог, занимаясь воспоминаниями. Воспоминания выходили печальные: ночь, правда, урывками, а вот шоу на геометрии представало Андрею чётко и в подробностях. Он выбрался из ванны, не вытираясь, побрёл в комнату и натянул на себя трусы и футболку. Сколько же времени, интересно? Не утро ли опять? Не следует ли бежать на уроки? Что ж он не дома!.. Явился бы в редакцию к обеду, пивком бы по дороге отпился… ковбой, т-твою дивизию…

Да, шоу было достойное. И следует ожидать выдачи призов: в классе Демуров разборок устраивать не стал, отправил пьянь подзаборную в интернат, снабдив проводником в лице горемычного Никиты. В интернате пьянь повалилась на тахту, не раздеваясь, и продрыхла… Сколько он продрых-то?

Будильник обнаружился почему-то под тахтой. Пять вечера. Ну, это ещё по-божески. Через полтора часа свидание, есть время оклематься. В столовку надо идти. Горячий чай, пять кружек. Если полезет, конечно.

Тут он вспомнил, что Никита, уходя с полянки, прикрывал тряпкой остатки пиршества. Это ж там водка должна быть!!.. Вот куда надо идти – и быстро, пока дорогой куратор не припёрся выяснять отношения. Сначала ковбоям похмелиться потребно…

Явив миру чудеса мужества, силы воли и пространственной ориентации, Андрей нашёл нужную террасу в десять минут и пал на колени перед полупустой бутылкой. И больше ни капли, ковбой, двести грамм для здоровья и никогда больше ни при каких обстоятельствах…

На свидание он, разумеется, опоздал. Барышня уже была в рокарии, сидела, пригорюнившись, на камушке и, едва ответив на извинения и поцелуй, протянула Андрею тетрадку:

– Реши мне задачку по геометрии! Вообще не соображаю!

– По геометрии? – вздохнул Андрей, принимая тетрадку. – Сегодняшнюю? Тема там жуткая! Я тоже не особо… Давай, я дома сделаю, а ты утром перепишешь.

– Хитрый какой! Ты мне объясни. Демуров спросил, кто не врубился, а я подумала, что сама разберусь, только ни фига я не разберусь. А он злой сегодня как крокодил. Да ещё после вчерашнего! Вообще подходить к нему боюсь… А почему от тебя водкой несёт, сударь?

– Да вот… – неопределённо сказал Андрей и полез обниматься. – Давай хоть пять минут без уроков посидим! Я соскучился… Как там твой тигр?

– Тигр? – задумчиво переспросила Ольга. – Тигр хорошо…

– Что снилось?

– Да ничего. Я легла в четыре. День пропустишь – и хвостов уже куча! Но теперь зато всё! – похвасталась Ольга.

– Везёт тебе, – сказал Андрей, расстёгивая пуговку на её платье. Жёсткий кружевной воротничок мешал ужасно. – У меня ещё и конь не валялся.

– А ты пей побольше, – посоветовала Ольга. – Вместо ужина принимали, что ли? Суицидники.

"Да, дорогая, это точно – вместо ужина… А уж если совсем честно, так мне бы бегом домой, в коечку, амант из меня нынче никудышный… А может, и кудышный, – подумал он, добравшись, наконец, до её шейки и ощущая в брюках нарастающее неудобство. – Может, и ничего…"

– Андрюшка, – сказала Ольга прямо ему в ухо. Он муркнул и притянул барышню ещё ближе. – Андрюшка!

– А?

– А если про нас узнают, что будет?

– Чего узнают?

– Что мы встречаемся. Директор мне сказал, что это помешает учиться.

– Вот когда помешает… Ты же говоришь, что долги выучила… Или проблемы есть какие-то? м-м?.. Подожди. Директор-то откуда?..

– Да нет, он просто предположил. Ему же сказали про воскресенье, что мы вдвоём были. А я ещё в степи ему говорила, что найду принца.

– Куплю себе белого коня, – сказал Андрей. – И шпагу.

– Купи корабль, – сказала Ольга. – Ты же не принц. Ты пират.

– Почему – пират?

– Похож потому что. Надо ещё бандану, такую, красную…

– Куплю бандану, – согласился Андрей. – Совершу вот киднэппинг… Запру тебя в каюте… Представляешь, ночь, звёзды над палубой…

– Пьяные матросы кругом…

– Нет уж. Рома ни капли, здоровый образ жизни, свежий морской воздух… изучение навигации и всё такое. На борту должна быть дисциплина.

– Как в гимназии, – договорила за него Ольга. – По субботам визит Демурова – для экзекуции провинившихся членов экипажа.

– Да шайтан его нюхал! Там ещё не хватает! Сам справлюсь… Пару раз по доске прогоню – закаются мои матросики баловать.

– Злой, – сказала Ольга.

– Отвратительный, – согласился Андрей. – И с женщинами требователен и темпераментен. Тысяча поцелуев в день – не меньше.

Ольга чмокнула его в нос:

– Вот тебе сегодняшняя тысяча, капитан. Пошли по домам.

– Чего это?! – запротестовал Андрей, но она уже встала, подобрала тетрадку и потрясла ей:

– Учиться надо! спать хочу лечь пораньше. А ты иди хвосты свои подбирай!

– Так это ты злая, – сказал Андрей. – Ладно. Я в воскресенье тебя украду. Перекину через плечо – и адью, красавица!

Он проводил барышню до фонтана, стараясь держаться прямо и идти ровно. "Спасибо, хоть выспаться удалось, – думал он по дороге. – Теперь можно и до утра над уроками сидеть, и я это сегодня сделаю, сдохну, но сделаю. Поем вот только… Чем руки распускать, заперли бы в комнате до воскресенья! Зубрил бы как зайка!" Но домашние аресты в гимназии не практиковались. А жаль. Андрей в который раз позавидовал Бельскому, который учился без проблем, невзирая на загулы и запои.

Вернувшись в интернат, он тщательно почистил зубы и устроился на тахте с учебником геометрии, а почитав минут пять, уложил на раскрытую книжку голову.

Клинки скрестились, сталь лязгнула, и один из танцующих кинжалов взвился вверх, обходя по спирали огромный двуручник…

Андрей вскинулся и помотал головой. Чертовщина какая-то!

– Вы меня точно с кем-то путаете, господа, – сказал он вполголоса. – Я вам что, Чэн-В-Перчатке? Из меня даже Сэмэн-Засунь-Ей-Под-Ребро вряд ли выйдет, мы больше на кулачках горазды. А вы мне – мечи, кинжалы…

Кинжалы!.. Он бросился к столу и добыл из-под тетрадей в ящике возможную причину странных видений.

Ночная находка никоим образом не походила на Единорога из романа Олди. И детской игрушкой не была тоже: заточена лихо. К рукоятке приделан петлёй шнурок. Финкач, самоделка, но кто ж его, уродца, в сундучок-то запрятал?..

Андрей примерил нож к руке и с тихим "ха!" сделал выпад в сторону воображаемого Демурова. "Я буду иметь честь драться с вами!" – холодно сказал он. Из рукоятки вырвалась струя пламени, и неудавшийся дуэлянт, выронив оружие, в ужасе отпрыгнул назад. Но, упав на ковёр, нож снова стал ножом – не более. Померещилось, что ли?.. Андрей подобрал нож, осторожно взмахнул и на этот раз удержал, стиснув зубы и пальцы.

Щелчок; в секунду выросла, закрывая ладонь, круглая гарда, вспыхнул, вытянувшись метра на полтора, клинок… Не клинок! Луч! Луч мерцающего зелёного света.

Лазерный меч.

"Вызовите мне неотложку, господа, если не затруднит. Как вы сказали? Мой папа – инженер Гарин? Что вы, что вы! Не хотел бы показаться нескромным, но фамилия родителя нашего – Кеноби. Оби Ван Кеноби, да-с…"

Междуглавие (Лёшка)

Со щитом или на щите

Декабрь сопровождаем хмурой свитой

ненужных дней и снегом бессюжетным,

тоской моих ночей неотогретых.

Мои капризы кутаются в свитер.

И лёд кругом.

И я отныне – призрак.

И дышат льдом

Теперь мои капризы.

Алексей Гаранин

Санками служила позаимствованная из дома круглая крышка от стиральной машинки. Крышка была новая, блестящая и скользкая до невозможности: закон трения игнорировала полностью.

Катались дотемна. И после катались тоже – когда уже и взрослые с горки ушли. Горка стала миром, и мир был бел и чёрен, возвышен и прекрасен: Норвегия, а может, и ледяные пустыни далёкой звезды. Ориентацию в пространстве отложили на потом, но крышку переименовали сразу, крышка получила в мире статус щита. Щит был найден в расщелине горы, истинное предназначение его скрывалось под снегом и мраком (Лёшка решил, что пока они сущность щита не разгадали).

Катались по очереди, оставшийся прыгал и кричал или бежал вниз, а чаще – ехал на заду. Тогда щит тащили наверх вдвоём.

Было ужасно жарко, поэтому они разделись до рубашек. Рубашки у обоих были яркие – синяя у Лёшки, красная у Андрея. Как флажки. Флажки метались по горке, скакали, орали – и нажили таки себе нехорошее. А не катайся на боевых щитах!..

– Ой, – сказал вдруг Лёшка, хватаясь за шею, – ой, я косточку потерял, ой, Дрейчик!..

– Какую косточку, – сказал Андрей, прыгая, – катись давай!

– Косточку, – закричал Лёшка, – талисман!

Андрей сразу же вспомнил свой хрустальный шарик (закопанный и многократно оплаканный) и прыгать перестал.

– Абрикосовая косточка, – сказал Лёшка, – в неё проволочка продета, и был шнурок, она была на шнурке, а шнурок, наверное, порвался…

Забыв одеться, они излазили на четвереньках всю горку. Лёшка простужено шмыгал носом и что-то шептал, а потеряв надежду, уселся у подножия мира и заревел. Андрей утешал, потом начал мёрзнуть и сбегал за куртками. Одевшись, Лёшка реветь перестал и замолчал – мёртво. Андрей излазил горку ещё раз и ещё раз, а выбравшись наверх, уткнулся в ботинки Лёшкиного отца.

Уволакивая наследников из ледяных пустынь, разъярённые родители вытрясли из Андрея вполне уместную ложь о потере ключей от квартиры. Из Лёшки не вытрясли ничего: Лёшка продолжал молчать, пребывая душою в снегах и мраках.

Дома Андрей был засунут в горячую ванну и налит до ушей чаем с малиной; Андрею удалось избежать простуды. Лёшка, тоже пропаренный и пролеченный впрок, заболел надолго. Болезнь назвали гриппом, но Андрей был уверен, что никакого гриппа у Лёшки нет.

Несколько раз он ходил искать косточку – после школы, пока было светло. Он нашёл на укатанном снегу невероятное количество разного бестолкового мусора: пуговицы, ключи, бумажки, кусочек браслета от часов и даже женскую серёжку – не золотую, сказала мама.

Начались каникулы, скучные и сумрачные. На школьном утреннике Андрею дали роль волка, и роль ему нравилась. Он научился рычать – учительница истории, режиссировавшая постановку, ругалась, потому что рычал он и вне оговоренных сценарием моментов. И костюм оказался замечательный – если сильно тряхнуть головой, зубы щёлкали по самому настоящему.

Но теперь – вот уже третью неделю – он рычал некачественно, а от репетиций отлынивал. Не в радость больше было ему обращаться волком. Ничего без Лёшки не было в радость, а к Лёшке его не пускали.

Лёшкина мама позвала его сама – на следующий день после скучной школьной ёлки. "Не спит, не ест, – перечисляла она Андрею и его родителям, – температура не спадает, да и отчего ей спадать, если таблетки не пьёт ни в какую! Ты ему скажи, Андрейка, может, тебя послушает!.."

"Таблетки! – угрюмо думал Андрей, спускаясь на второй этаж. – Нужны ему ваши таблетки, как привидению сандалики…"

Лёшка лежал под тремя одеялами, бледный и равнодушный. Будто потерял в снегу не абрикосовую косточку, а меч короля Артура. Или Кольцо Всевластья, как сравнил Андрей значительно позже: в одиннадцать лет он ещё не читал про хоббитов.

– Я, наверное, умру, – сказал Лёшка.

– Вот ещё! – возразил Андрей и уселся на пол перед диваном. Коленки просто затряслись – никогда Лёшка слов на ветер не бросал.

– Ты не пугайся, – сказал Лёшка, глядя в потолок. – Я так умру… внутри только. Буду просто всегда лежать, и всё.

– Я искал, – сказал Андрей. – Я всё там излазил.

– Ты неправильно искал, – сказал Лёшка. – Ты ведь днём ходил? А надо в то же время. Надо покататься так же, долго, вечером. Чёрный Шевалье тебя тогда вспомнит.

– Ладно, – сказал Андрей. – Я попробую вечером. Там же фонарей мало, плохо видно.

– Не надо ничего видеть, – сказал Лёшка. – Она сама найдётся, вот посмотришь. Только ты сегодня, ладно? Сделаешь?

– Сделаю, – сказал Андрей. – А этот чёрный, он кто?

– Дрейчик, мне очень надо сегодня, – сказал Лёшка. – А то будет поздно.

– Я сделаю, – сказал Андрей.

Кататься оказалось скучно, но он катался – как заведённый, ни с кем не разговаривая. Народ разошёлся быстро – жутко холодно было в тот день, но Андрей, поднявшийся на горку уже раз двадцать, весь взмок и снял куртку. Он не орал и не прыгал – просто съезжал вниз и, подхватив крышку, бежал обратно. "Никуда не пойду отсюда, – обречённо думал он, – буду всегда кататься, всю жизнь буду тут…"

Совсем скоро он понял, что так оно и есть. Никто не придёт искать его, но и он ничего не найдёт, и поэтому время остановилось, здесь, на горке, в ледяной пустыне. Снег не растает, зима не кончится. Утро не наступит, и не погаснут фонари, а Шевалье его не вспомнил, и придётся всегда скатываться на щите, и бежать вверх со щитом, который стал ужасно тяжёлым… И вот так будет теперь всегда, и ничего другого никогда не будет, а в двух кварталах от горки лежит под одеялами Лёшка. Всегда, всю жизнь бледный и грустный Лёшка будет лежать на своём диване, заколдованный Лёшка, заколдованный навсегда…

Андрей заплакал и пнул крышку ногой. Она понеслась вниз, бесшумно и быстро, серебряный щит по белым снегам заколдованного мира, и Андрей побежал за ней, а на половине спуска упал и покатился кубарем – в снежную, серебряную, заколдованную вечность.

Он попал носом в острый бортик крышки, подтянул ноги и встал на четвереньки, воткнувшись локтем в тот же бортик. Щит отъехал в сторону, и Андрей увидел талисман.

Талисман был покрыт вязью извилин и оплетён тонкой золотою цепью. И чёрное сухожилие дракона крепилось к цепи, порванное, съёженное. Андрей завороженно смотрел на талисман, нисколько не сомневаясь, что это волшебная вещь. Руна бога Одина – не меньше… Но когда он осмелился, наконец, прикоснуться, руна превратилась в абрикосовую косточку, прицепленную проволочкой к шнурку. Да – в косточку; но он-то знал.

Присев за углом своего дома, он проводил взглядом вышедших на поиски родителей и успокоился окончательно: время пошло!

Открыл ему Лёшкин отец; в темноте коридора он здорово смахивал на чёрта из какого-то телевизионного спектакля – бородкой, что ли. Андрей с тоской смотрел на бородку и молчал, и дядя Коля молчал тоже, а потом осторожно спросил:

– Ты чего?

– Мне надо к Лёшке, – с тоской сказал Андрей. Было понятно, что его не пустят – мокрого, с разбитым носом, в десять вечера… – Мне, дядя Коля, очень надо…

Лёшкин папа посторонился и сунул Андрею платок:

– Нос хоть вытри. Подрался, что ли?

– Ага, – согласился Андрей.

– Его разыскивать пошли, а он вот он, смотрите! – сказала Лёшкина мама. – Андрей, ты что же?..

– Мама!!! – заорал из комнаты Лёшка.

– Ну, пусти его, – сказал дядя Коля. – Пусть зайдёт. А я Женьку догоню, скажу…

Андрей молча стащил ботинки и в мокрых напрочь носках пошлёпал в Лёшкину комнату.

Лёшка, точно, лежал всё так же, но глаза у него блестели.

– Давай, – сказал он. Андрей разжал кулак над высвобожденной из одеял ладонью, и Лёшка схватил косточку, а другой рукой вцепился в Андрея.

– Я ещё дня два полежу, – сказал Лёшка. – Таблетки буду пить, чтобы не догадались. Дрейчик? Ты не обиделся?

– Дурак, что ли? – искренне сказал Андрей, и Лёшка улыбнулся во весь рот, но на всякий случай Андрей уточнил: – Ты теперь не умрёшь?

– Нипочём!

– Тогда я пошёл домой, – сказал Андрей. – А то меня убьют.

– Зато ты меня спас, – сказал Лёшка. – Я уже совсем почти заколдовался.

Андрей кивнул. Он знал.

– Завтра придёшь? – спросил Лёшка.

– А пустят?

– Я тебе завтра расскажу, – сказал Лёшка. – Там с этой косточкой такое было!..

Андрей не запомнил сказки про косточку (руну, руну, талисман, и жилу дракона, отданную добровольно, и цепь, выкованную горными гномами), но в Чёрного Шевалье они играли до самой весны. У Шевалье был железный замок, а в подручных у него ходили крысы. Хозяин серебряного щита, владыка ледяных пустынь, он оказался не таким уж хорошим. Злой колдун, на самом-то деле. Обычная история.

Снег сошёл в середине марта, оставив игру незаконченной, но Андрей почти не жалел об этом. Железный замок лежал в руинах, и они спасли одну глупую фею от страшной участи стать обычной девчонкой – всё прочее было уже не столь важно. Вот о каторжниках, которых ссылали на пограничные базы Галактики, стоило сокрушаться. Про каторжников Лёшка писал повесть – и бросил на пятой главе, а здорово было! Как они там сражались с захватчиками, а захватчики летали на топливе, которое производилось из жителей Галактики, такие были там дела… Не ценил Лёха своих талантов, а ведь Андрей специально для продолжения про каторжников ручку ему отдал, германскую, гелиевую, шикарную донельзя.

Ужасно было обидно.