Текст книги "История Японии"

Автор книги: Эльдар Дейноров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 59 страниц)

Европейцы видят сакральное

Ёсинобу Токугава после разгрома и бегства сопротивлялся недолго. Он решил, что гораздо разумнее распустить армию и укрыться в монастыре в районе Уэно в городе Эдо. Это позволило бы если и не спасти лицо, то, во всяком случае, сохранить жизнь. Он решил даже согласиться с конфискацией земель.

Принцесса Кадзуномия, вдова предыдущего сёгуна, немедленно стала просить императора простить Ёсинобу, угрожая самоубийством. Но до прощения нужно было покончить с сёгунатом.

Посланцы двора известили гробницы предыдущих императоров о том, что Муцухито проводит церемонию посвящения во взрослые. Сама церемония состоялась 15 января, и в тот же день посланникам иностранных держав было направлено уведомление: Ёсинобу даровано разрешение вернуть управление государством императору. Так одновременно решались две задачи – устранить сёгунат и сообщить европейцам, что преемственность власти соблюдена, и договоры не будут расторгнуты. Заодно пригрозили карами за недружественное отношение к иностранцам. Международная изоляция окончательно уходила в прошлое. Теперь официальная идеология развернулась на сто восемьдесят градусов: утверждалось, что император Комэй всегда выступал за дружбу с иностранными державами, но ничего не мог предпринять из-за действии бакуфу!

Но не все ли равно, что думал покойный Комэй? Жизнь-то продолжается. К тому же, мало кто слышал реальные слова государя, а те, кто слышал, могут и промолчать.

На самом деле, ситуация с иностранцами выглядела не столь радужной. 11 января иностранцы были обстреляны в Кобэ (из американских, кстати сказать, винтовок). Был только один раненый, но Дзэнсабуро Таки, отдавшего приказ о нападении, приговорили к самоубийству в присутствии иностранцев. Что и было выполнено.

А.Н. Мещеряков приводит фрагмент письма сотрудника английской миссии Митфорда. «Нас пригласили последовать вслед за японскими представителями в хондо, пли главную залу храма, где и должна была состояться церемония… Перед высоким алтарем, где пол, покрытый превосходными белыми циновками, был приподнят на три или четыре инча, лежал коврик из ярко-красного войлока. Длинные свечи, поставленные через равные интервалы, отбрасывали неяркий загадочный свет…

После нескольких секунд напряженного ожидания Таки Дзэнсабуро, крепкий мужчина благородной внешности, 32 лет от роду, вошел в залу; на нем была церемониальная одежда, надеваемая по поводу важных событии – своеобразной формы плечики из конопляной ткани. Его сопровождал кайсяку и три офицера… Следует заметить, что слово «кайсяку» не соответствует нашему «палачу»….Отношения между ними вовсе не те, что между жертвой и палачом – скорее это отношения между главным и второстепенным действующими лицами.

Таки Дзэнсабуро и находившийся слева от него кайсяку медленно подошли к японским свидетелям и поклонились им; затем приблизились к европейцам и поприветствовали их таким же образом, возможно, даже с большим почтением… Медленно и с замечательным достоинством осужденный взошел на платформу, дважды распростерся перед высоким алтарем, уселся на войлочный коврик. Кайсяку присел слева от него. Один из офицеров-помощников вышел вперед подставкой… на ней лежал завернутый в бумагу викидзаси – короткий японский меч, или кинжал… Помощник распростерся и передал кинжал осужденному, который почтительно принял его, поднял на уровень головы обеими руками и затем положил перед собой.

После следующего глубокого поклона Таки Дзэнсабуро… произнес следующее: «Я и только я один, 11 дня прошлого месяца отдал нарушающий закон приказ открыть огонь по иностранцам в Кобэ и повторил его еще раз, когда они попытались спастись бегством. За это преступление я вспарываю себе живот и прошу присутствующих оказать мне честь, наблюдая за этим».

Поклонившись еще раз, говоривший сбросил верхнюю часть одежды и остался голым по пояс. В соответствии с обычаем он тщательно подоткнул рукава под колени, чтобы не позволить своему телу упасть назад…

Неспешно, недрогнувшей рукой он взял лежавший перед ним кинжал – он смотрел на него мечтательно, почти любовно; секунду, казалось, он собирался с мыслями в последний раз, потом глубоко вонзил кинжал в левую нижнюю часть живота, медленно повел его в правую сторону и, поворачивая кинжал в ране, слегка подал его наверх. Во время этой ужасающе болезненной операции ни один мускул не дрогнул на его лице. Он вынул кинжал, наклонился вперед и вытянул шею, и тогда чувство боли впервые отразилось на его лице, но он не издал ни звука. В этот момент кайсяку, который все это время находился рядом и зорко наблюдал за каждым движением, вспрыгнул на ноги, задержал на секунду свой меч в воздухе – вспышка, тяжелый отвратительный глухой звук, грохот падения – одним ударом голова была отделена от туловища.

Установилась мертвая тишина, – прерываемая только мерзким звуком крови, извергающейся из обездвиженной кучи перед нами – того, что секунду назад было мужественным рыцарем. Это было чудовищно».

Впрочем, такая процедура террористов не успокоила. 15 февраля в Сакам самураи из Тоса атаковали французских моряков.

На сей раз погибло 11 человек. Самураев приговорили к смерти через самоубийство, никто из них не раскаялся, но французский посланник остановил казнь, когда погибли 11 убийц. Такой принцип означал справедливость – по крайней мере, для французов тех времен, лишенных нынешних «политкорректных» предрассудков.

После этого произошло еще одно «впервые» – император лично встретился с иностранными посланниками, чего не наблюдалось уже тысячу лет. Придворные, воспитанные на Понтиях сглаза, пытались протестовать, но аудиенцию не отменили. Быть может, некую роль сыграла мальчишеская любознательность самого императора?

Но все же император располагался пока за занавесками – таков был компромиссный вариант. К тому же, встреча не обошлась без эксцессов: британскую делегацию атаковали двое террористов, хотя ее охранял огромный отряд. Раненых оказалось около десятка. Один из схваченных террористов был впоследствии казнен, притом – уже не почетно. Его, к тому же, еще и сфотографировали перед казнью, что могло быть воспринято, как дополнительный позор.

Аудиенцию с англичанами отложили, Муцухито выразил сожаления. Через три дня встреча все же состоялась, и именно в этот день император появился уже без занавесок. Все тот же Митфорд отметил, что держался он очень благородно, как и должно любому монарху. Но не обошлось без косметики, принятой при дворе: сбритые брови, нарумяненные щеки, напомаженные губы создавали несколько женственный облик. Муцухито произносил слова едва ли слышно: виной тому была не застенчивость, как полагали европейцы, а божественная сакральность. Ками не могут говорить в полный голос, но передают свои слова через посредничество жреца.

«Высочайшая клятва»

Война все еще продолжалась: императорские войска двигались к Эдо. Важным было даже не столько взятие сёгунской столицы, сколько разъяснение новой ситуации даймё, которые находились в вассальных отношениях с домом Токугава. Заодно (впервые!) положение разъясняли и простолюдинам. Поход превратился в то, что сейчас в России на «английско-нижегородском новоязе» называется «пиар-акцией». Особое подразделении армии «Отряд красной вести», куда входили ронины, крестьяне и простые горожане, проводило пропаганду. Они обещали снижение налогов в землях клана Токугава. Но когда пропагандисты перестарались, посулив едва ли не отмену налогообложения, власти репрессировали отряд, обезглавив его и в фигуральном, и в буквальном смысле. Революция не должна была перехлестывать через край.

Сторонники Ёсинобу готовились к сдаче Эдо, а император предпринял невероятно длинное путешествие до уже освобожденного города Осака. Естественно, он ехал в закрытом паланкине. Во время путешествия произошло поистине невероятное событие – правитель морской державы впервые увидел море!

В начале марта императорские войска вошли в Эдо без сопротивления. Ёсинобу не казнили, оказалось гораздо уместнее достичь компромисса. Новый глава клана Токугава, Ёсиёри, приветствовал прибывших. Он уже не был сёгуном. Бакуфу не стало.

Но оставались еще те даймё, которые не признали новых порядков. Они бежали на север. Теперь туда же переместилась и война.

Как ни странно, обе стороны заявляли, что борются за императора. Повстанцы выступали не против Муцухито, а против «предателей» с юго-запада. Но более никто не требовал восстановления сёгуната. Реставрация императорской власти стала свершившимся фактом.

14 марта в Киото, еще до сдачи Эдо, была проведена церемония с участием большинства видных сановников страны. Для начала в зале провели синтоистскую церемонию освящения. Место Муцухито обустроили на севере, ширмы с изображением четырех времен года символизировали роль императора, как божества урожая и благосостояния. Но если уж государь не был скрыт от европейцев, к чему скрываться от собственных подданных? И обычного в подобных случаях занавеса не поставили.

Церемония стала не только политическим, но и религиозным ритуалом. Заместитель главного министра Санэтоми Сандзё прочел молитву, совершил приношения красной и белой материей на алтарь и лишь после этого огласил от имени Муцухито текст «Высочайшей клятвы в пяти статьях».

Император обещал учитывать мнение общества при принятии решений, используя коллегиальность. И знать, и простой народ должны были сплотиться ради управления Японией. Но для военных и гражданских чиновников, а также и для «простолюдинов» предоставлялось и право на проявление инициативы. Муцухито заявил о том, что дурные обычаи будут ликвидироваться, а управление страной станет проводиться по закону. Кроме того, в клятве содержался и пункт о «приобретении знаний по всему миру» ради укрепления государства.

Император клялся перед богами, что будет соблюдать эти принципы правления.

Клятва была подписана 832 свидетелями, представлявшими высшую знать страны. Но в дело управления страной стали вовлекаться и простые люди, прежде и не помышлявшие о подобном праве.

Остается сообщить о судьбе Ёсинобу Токугавы, последнего сёгуна. Ему и в самом деле оставили жизнь. Мало того, даже выделили богатое содержание. Он не захотел становиться поверженным героем – и хорошо провел оставшееся до естественной кончины время, удалившись «в глухую провинцию у моря», совершенствуясь в «европейской науке» (фотографии), охотясь и выращивая новые сорта чая.

Но последняя битва с войсками сёгуната в столице состоялась 15 мая 1868 г. уже без всякого его участия. На холме Уэно мятежные вассалы бывшего сёгуна оказались полностью разгромленными после артподготовки. Исход гражданской войны был предрешен.

Глава 42.
От революционной войны – к революционной реставрации

Мы взлетим в ночное небо – вы любовь зовете «крылья».

Мы очистимся от сора – все ненужное сгорит.

Видишь – огненные двери Храмы Света нам открыли!

Путеводные узоры начертала кисть зари…

Э.Р. Транк

Действовать предстояло по всем направлениям: менять административную систему, развивать связи с зарубежными странами, вводить новые технологии. И нужно было выбрать правильную идеологию, чтобы страна от головокружения времени перемен не слетела в хаос. В этом-то и состоит основная заслуга императора – он сумел сделать правильный выбор. В конце концов, все остальное делали те, кто верно служил ему, в том их немалая заслуга. Но без идейного стержня ничего бы возникнуть не смогло.

Возможно, юный государь воспользовался чьи-то советом, может быть, поступил так, как подсказывало сердце. Но он обратился к истории. Притом не к истории времен сёгунатов, а к более ранней, начиная с Дзимму-тэнно.

Дело в том, что любая революция, предлагающая сломать старый порядок и построить нечто совершенно новое, рано или поздно будет обречена, какими бы справедливыми ни были ее цели. Но если мы рушим нечто наносное, возвращаясь к истокам и вспоминая родные традиции, то дело принимает совершенно иной оборот. При этом не столь уж важно, насколько соответствует исторической правде год начала правления Дзимму или чудовищно длинные сроки царствования первых императоров. В конце концов, традицию можно и выдумать – главное, чтобы она работала во благо.

А уж потом историки, не связанные с идеологией, расставят все по местам…

Полное завершение гражданской войны

После сдачи бывшего сёгуна на милость победителям и взятия Эдо события на севере страны выглядели заурядным мятежом. Тем не менее, его пришлось подавлять довольно долго. В Хакодатэ бывший заместитель командующего флотом бакуфу, видя, что восстановить власть сёгуната уже нельзя, совершил нечто едва ли не более невероятное, чем революция Мэйдзи. Такэаки Эномото создал на слабо колонизированном острове Хоккайдо сепаратистскую республику, став ее первым (и последним) президентом. Больше никто в Японии такого не творил. Впрочем, это «независимое государство» прожило примерно четыре месяца, а вот президент оказался гораздо удачливее. Побежденных самураев наказали не слишком строго, и Эномото, отсидев три года в тюрьме, служил видным чиновником все на том же острове Хоккайдо.

Остальных мятежников отправляли в ссылку, брали контрибуцию с их владений, держали под домашним арестом. Одно из их княжеств – Айдзу – ликвидировали полностью. Но репрессии не выглядели чрезмерно жестокими.

Гражданская война унесла множество жизней, хотя, конечно, количество жертв вряд ли сопоставимо с гражданскими войнами в России или даже в США. Но и сказать, что дело обошлось малой кровью, нельзя.

Департамент истории и государственная символика

Есть великое искушение сравнить Департамент истории, созданный еще до полной и окончательной победы, с министерством правды в романе Дж. Оруэлла «1984». Но это сравнение верно, только если говорить о методах. Цели оказались принципиально различными: Мэйдзи и начальник департамента Санэтоми Сандзё вытаскивали свою страну из феодализма к цивилизации, а герои Оруэлла погружали людей в пучину нового феодализма, стремясь сделать это навсегда.

Император в своем указе сожалел о том, что при сёгунах хроники не составлялись, и что необходимо начать работу по публикации древних документов. Проще говоря, восхвалить тех, кто способствовал процветанию правления императоров и сурово осудить изменников (иными словами, сёгунов). Правление Мэйдзи крайне нуждалось в обосновании собственной деятельности. Чиновники-историки этому и послужили.

Кого именно стали теперь возвеличивать, проницательный читатель уже догадался. Почти со всеми этими людьми мы уже знакомы по предыдущим главам. Это Каматари Накатоми, свергнувший власть клана Сога, это честный чиновник Киёмаро Вакэ, не позволивший занять трон самозванцу-монаху, это трагический герой Масасигэ. Сюда же попали Нобунага и Хидэёси, которые объединяли страну и все же не сделались сёгунами (а заодно – обеспечили нормальные условия жизни императорам). В почетный список вошел Тикафуса Китабатакэ, создавший в XIV в. «Записи о прямом наследовании императоров», заявляющие о непрерывности династии.

Конечно, без внимания не оставили и императоров начиная с Дзимму. Синтоистские святилища возводили в честь тех, кто выступал за самостоятельность правления: Сутоку, Го-Тоба, Цутимикадо, Дзюнтоку и, в особенности, непреклонного Го-Дайго.

Чуть позже прибавилось и особое почитание регентши Дзннго, но это уже связано с новыми континентальными войнами. Кстати, что касается войн и их героев, то и они оказались не забыты: восточнее Киото возвели храм в честь тех, кто отдал жизнь за императора в гражданской войне. Еще один подобный храм появился и в Токио. Это «Святилище сбора покойных душ» (Сёконся) было впоследствии переименовано в Ясукуни («Святилище умиротворения страны»). Несмотря на столь миролюбивое название, у храма Ясукуни оказалась весьма впечатляющая военная судьба. Там стали почитать и тех, кто погиб в континентальных войнах – с Китаем, Россией, с Германией в Первой Мировой, вновь с Китаем и т.д.

Храм действует и сегодня. Прибытие туда официального лица Японии во времена СССР, а иногда и сейчас трактовалось однозначно: это якобы говорит о реваншистских настроениях. На самом деле, все обстоит несколько иначе. Высшие государственные чиновники бывали в Ясукуни с частными визитами. Не надо забывать, что в Японии, вероятно, в большинстве современных семей есть хоть один павший. Их почитание – это отдание долга памяти, а не что-то еще. Между тем, реваншистские настроения тоже нельзя полностью сбрасывать со счетов особенно в те времена, когда живых свидетелей ужасов войны остается все меньше и меньше…

И еще одна характерная деталь японской революции-реставрации: с прошлыми «врагами императоров» поступили примерно так, как с последним сёгуном. Их отправили в «историческую ссылку», но не вычеркнули из истории напрочь. Это «вычеркивание врагов», характерное для нашей страны (особенно – в годы самых серьезных репрессий), в Японии не проводилось вообще. В принципе, столь нездравый подход (им как раз отличалось оруэлловское министерство правды), характерен не для интеллектуалов, а для интеллигентов. Последние с пылом, достойным религиозных фанатиков, следят за «нравственной чистотой», боясь «замараться» (о «космополитические», «националистические», «атеистические», «левацкие» (нужное подставить) идеи и произведения). Так вот, таких фанатиков в революционно-императорской Японии не нашлось.

В 1870 г. торговый флаг – красный круг в белом поле – стал императорским и официальным государственным. Белый и красный цвета – важнейшие символы синто, красный круг одновременно символизирует солнце, солнечное божество богиню Аматэрасу, а заодно и ее земного потомка – императора.

Слова государственного гимна, как уже говорилось, заимствованы из антологии «Кокинсю». Но парадокс здесь в том, что японский гимн был положен на музыку не японцем, а иностранцем. Инструктор японской армии по музыке (заимствования распространились уже и на это священное для истинных конфуцианцев понятие) англичанин Джон Фентон стал творцом государственного гимна Японии. В 1870 г. гимн стал официальным. (Через десять лет гимн переложил на новую музыку японец Хиромори Хаяси, но без иностранца все равно не обошлось – немецкий музыкальный инструктор Ф. Эккерт сделал оранжировку для духового оркестра).

И, наконец, о гербе, который, в отличие от европейских, не имеет ни щита, ни его держателей (животных, богатырей и пр.) Этот герб не поход и на ту форму изображений, обрамленных венками, которая была в ходу в СССР и странах-сателлитах, да и ныне не окончательно забыта (например, в Таджикистане, Белоруссии, Лаосе или коммунистической части Кореи). Гербом императорской династии и Японии сделалась хризантема с 16-ю лепестками. Правда, европейцу, впервые видящему этот герб, трудно понять, что это именно хризантема и вообще цветок – настолько она стилизована.

Создание национальной религии

В Японии, как известно, ныне есть ученые, утверждающие довольно странные вещи – будто бы синтоизма до революции Мэйдзи не было вообще. Мол, все появилось в ходе революционно-реставрационного процесса, а до этого существовала своя форма буддизма, смешанная с местными верованиями и тем, что было заимствовано из Китая.

Похоже, это нее же чересчур смело и не вполне верно. Здесь бесспорно лишь одно утверждение – «смешанная форма». И в самом деле, японский император – синтоистский бог – отрекаясь от трона, становился буддийским монахом. Можно было всю жизнь прожить по обычаям синто, но умирать пришлось бы все равно по-буддийски – похоронным обрядом занимались именно буддисты.

В Японии до Мэйдзи практически невозможно отделить одну религию от другой. Но так было не всегда. И теперь так не стало. Революции потребовалась религиозная реформа.

В самом начале 1870 г. был опубликован указ о пропаганде «великого Пути» (впоследствии – «великого Учения»). Речь шла о почитании богов и императора.

Палата небесных и земных божеств («Дзёнгикан») была восстановлена еще раньше. У этого идеологического органа – своеобразного синтоистского синода – имелся огромный «фронт работ». Как мы знаем, божеств в Японии великое множество, храмов и жрецов тоже вполне хватает, и за всем этим нужен присмотр. Но все дело в том, что буддийские и синтоистские святилища не разделялись. Религии международная и национальная сплетались в тугой узел, а сейчас остро требовалось сплотить нацию. Буддизм, пришедший когда-то с континента, для этой роли едва ли подходил. К тому же, сёгунат активно использовал эту религию.

Уже через две недели после принесения «клятвы пяти статей» вышел указ о разделении культов: теперь буддийские обряды не могли проводиться в храмах синто. Вот только, как и всегда бывает при революции, перегибы оказались неизбежными. Синтоистских жрецов на все «очищенные» от буддистов храмы пока что не хватало. Случалось, что буддийские монахи подавали прошения об их «переквалификации» в жрецов синто.

Кстати, для них это стало бы неплохим выходом. Дело в том, что правительство серьезно ополчилось на буддизм. О расправах но образцу гонений на христиан речи не шло (в этом все же проявили мудрость), но число монахов было решено серьезно сократить. В конце концов, стране нужно увеличение население, и монашеский обет безбрачия этому сильно мешает. (Кстати сказать, японские власти в XIX веке пытались решить демографические вопросы гораздо более разумным путем, чем парламентарии в некой иной стране в XXI столетии. Тс самые депутаты говорят просто о количественном приросте. В Японии сразу же делался акцент на возрастание трудового населения, способного производить материальные блага. Проще говоря, российские думцы твердят о количестве, японцы изначально поставили целью качество).

Теперь монахи не могли просить подаяния, а монастыри перестали быть административным органом государства. Но в 1872 г. процесс гонений на буддизм приостановился. Культ синто оставался, безусловно, стержневым, но и прочих традиций решили не отбрасывать напрочь.

Однако без революционных перегибов на местах дело не обошлось. «Проявлениями инициативы» стали поджоги монастырей и пагод, погромы. Даже одну из великих статуй Будды хотели сдать на металлолом.

Христианство пока что разрешено не было, предстояли долгие годы борьбы, притом борьбы абсолютно безоружной и ненасильственной. Летом 1868 г. были брошены в тюрьмы 2 400 последователей христианского учения. Но все же на Хоккайдо отец Николай в русской миссии смог тайно окрестить трех человек. Это первые японцы (за исключением Владимира Яматова), принявшие православие. Пока что – тайно… Отец Николай был убежден, как и всякий истинный христианин, что спасение души гораздо важнее невзгод и гонений в этом мире.

И он оказался абсолютно прав. Прошло несколько революционных лет – и гонения прекратились сами собой. Ведь, как ни странно это теперь выглядит, творцов религиозной реформы в Японии вдохновлял опыт государственного православия в России. (Правда, в Российской империи государь все же не был ни первосвященником, ни, тем более, воплощением божества).

Началось с того, что убрали запретительный указ XVII века, который прежде вывешивали в общественных местах. Было заявлено, что он и без того хорошо известен народу. (И не надо забывать: указ-то исходил от ныне ненавистного правительства бакуфу). Постепенно прекратились преследования. Запрет вроде бы и не отменили (очень не хотелось, чтобы кто-то мог сказать, будто это сделано под давлением иностранных (христианских) держав). Он скончался сам собой, а синтоистские власти «сохранили лицо». В 1872 г. с гонениями на христианство было покончено, поскольку связи с Европой потребовали новой религиозной политики.

И отец Николай смог открыто создать православную семинарию в Токио! Правда, ему пришлось письменно заявить: православие учит повиновению властям (а значит, императору). Этого было достаточно.

Уже позже, во время русско-японской войны, это приведет к некоторым странным коллизиям. Но, к чести японцев, нужно сказать: православных людей не стали преследовать и в то время.

Итак, гонений со стороны властей почти не стало. Но вот преследования на бытовом уровне… С ними оказалось гораздо сложнее. Правда, пострадавшие, как правило, христианами как раз не были (а правительственных чиновников-синтоистов, случалось, и убивали – как распространителей учения Христа, о котором в глухих уголках Японии, где происходили столь кровавые события, и понятия-то не имели).

Опасность, как всегда во время модернизации, представляли люди невежественные. А таких в Японии оказалось достаточно. Если уж императорский двор при сёгунате жил суевериями, что можно сказать о темных и забитых слоях крестьянства! Для них и буддийские молитвы до сих пор звучали как магические заклинания, а христианство и вовсе казалось чем-то непонятным – и оттого еще более страшным. «Варвары-христиане» должны были непременно нить кровь у и без того несчастных полуголодных людей. Их дочерей наверняка отнимут, а самим бедным труженикам не станет спасения от грабителей, которых, конечно же, расплодят подлые «варвары»!

Оснований для беспокойства, конечно, не было, но слухи о «питье крови» циркулировали и позднее, при введении всеобщей воинской обязанности.

Оснований, конечно, не было никаких (если говорить о христианах). Но вот сами власти… Кровь простых японцев они, конечно, не пили – но, в конце концов, заставили проливать ее в войнах. И пролили немало.

Крестьянских девушек никто, конечно, насильно у родителей не отбирал. Но те, что позже прибывали из глухой провинции в большие города, нередко «трудоустраивались» в публичные дома.

А если говорить о грабителях, то цены во время революции подскочили в шесть с лишним раз.

Видимо, изнанка реформ бывает одинаковой во всех странах. Но это – не повод для того, чтобы не проводить их. Просто нужно обратить внимание на весьма важную вещь – просвещение. От него-то, в конце концов, и зависит, успешными ли будут реформы.