Текст книги "История Японии"

Автор книги: Эльдар Дейноров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 59 страниц)

Глава 11.
О чем говорят и о чем молчат летописи

За Суэцем, на Востоке, где мы все во всем равны,

Где и заповедей нету, и на людях нет вины,

Звоном кличут колокольни: о, скорее быть бы там,

Где стоит на самом взморье обветшалый старый храм…

Р. Киплинг, «Мандалей» (перевод М. Гутнера)

Вот мы и подошли вплотную к моменту создания легендарной истории японского народа – летописей «Кодзики» и «Нихон секи». Не нужно думать, что до этого легенды о первых императорах не были известны. Но теперь они получили новый статус – документально зафиксированный.

Но многое остается совершенно неясным. Почему не было создано истории правления императоров, следующих сразу за Дзимму? Почему ряд событий уже вполне исторического периода не находит никакого объяснения, кроме «а потому что…»

Но начнем мы, пожалуй, не с них, а с еще одной «безумной» версии. Она высказана Ливаном Моррисом и, пожалуй, заслуживает внимания.

Очень многое в японской мифологии указывает на то, что в какой-то мере составители «Кодзики» могли быть знакомы с христианством.

Собственно говоря, ничего особо удивительного в этом нет. Христианство (его несторианская ветвь) известно в Китае с VII в.

А если так, то о Христе могли слышать японские студенты, обучавшиеся в этой стране. Конечно, речь не идет о христианстве как о вероучении. Если что-то и могло проникнуть дальше Китая, то лишь смутные отрывки преданий.

И вот перед нами история Ямато-Такэру – довольно мрачного персонажа, если вспомнить начало его карьеры (убийство брата, подлость в поединках). Зато потом перед нами оказывается словно бы совершенно иной человек. Главная его цель даже не «варвары», а злокозненные местные божества. Собственно, встреча с одним из них его и погубила.

И вот тут начинается совсем уж странная легенда, абсолютно непохожая на то, что говорится о других героях, подобных Ямато-Такэру. Его душа вылетает из кургана белой птицей, взмывает высоко в небо и летит в землю Ямато. А в гробнице не остается ничего, кроме одежд…

«И это не единственное вероятное влияние христианских преданий, которые мы находим в «Нихон секи». История Сётоку Тайси (конец VI века) включает благовещение, рождение в (или рядом со) стойле и пустую гробницу, хозяин которой, подобно Лазарю, воскрес из мертвых высшим жрецом культа…» – считает Айван Моррис.

Конечно, подобные идеи можно оставить на суд читателей. Но почему бы и не допустить, что отголоски христианской проповеди проникли в Японию гораздо раньше, чем обыкновенно принято считать. А вдруг совпадения манифеста Сётоку Тайси с Книгой Притч царя Соломона – не простая случайность?..

Ответ сообщил бы многое и о распространении информации в древности.

Мы полагаем, что прежде мир был (точнее, казался) куда огромнее, чем сейчас, в эру сверхзвукового транспорта. Но насколько эти наши представления соответствуют действительности, можно судить лишь по осколкам легенд (которые перерабатывали в устной традиции, а затем очень долго переписывали и редактировали) и по археологическим находкам (а они явно неполны).

Сейчас мы уже практически точно знаем: Америку открыл не Колумб, это сделано, как минимум, за столетия до него. Наш собственный миф рушится на глазах. Выходит, мир в ту пору был «меньше»?

Но и сейчас, когда вся планета изучена, кажется, до последнего камешка, ученые находят племена, не только не слышавшие христианской проповеди, но и не представляющие, что есть на свете какие-то белые люди.

Значит, мир все же огромен?..

Какими путями шла информация в древности? Как христианское предание могло проникнуть в Японию времен Сога и Сётоку Тайси? Возможно, история когда-нибудь ответит и на эти вопросы.

О персонажах исторических хроник

Придется в очередной раз напомнить читателю – с именами государей, их сподвижников и противников может произойти некоторая путаница. Как правило, для работ по истории используются посмертные имена государей (из-за удобочитаемости). Они не повторяются, по ним очень легко датировать правления. Но нужно отдавать себе отчет – при жизни их никто так не называл. Все они давались «задним числом», порой сотни лет спустя.

Посмертные имена нельзя путать с девизами правления. Таковыми они сделались только в эпоху Мэйдзи. До этого девизы отличались, к тому же, один государь мог царствовать под разными девизами.

Понятие девиза правления было заимствовано из Китая, и оттуда же идет и традиция называть Японию в летописях Поднебесной. Вероятно, в то время это считалось красивым синонимом слова «держава», а не названием, характерным лишь для Китая.

Кроме имен, существовали еще и прозвища. Ямато-Такэру яркий тому пример. В тот момент, когда он начал свои деяния, имя было иным, прозвание («удалой господин Ямато» либо «удалец из Ямато») дали ему побежденные вожди кумасо. Оно за ним и закрепилось. Но термин «тэкэру», по всей видимости, еще и название племенного вождя (то есть, это еще и титул).

Прозвища, как правило, принадлежат глубокой древности. Зато количество и пышность титулов возросли с началом изучения «китайской науки». Отделить имя от титулования иногда очень трудно, порой – невозможно. Имена знати были значимыми.

Скажем, государыня Дзито прижизненно звалась Такама-но Пара Пироно-но-Пимэ. Это имя может быть расшифровано как «высокий – небо – равнина – широкий – поле – принцесса». Иными словами, ее звали Принцессой Равнины Высокого Неба и Широких Полей. И что перед нами в таком случае имя или титулование? Конечно, это имя. Но оно, естественно, могло принадлежать далеко не каждой женщине ее эпохи, но лишь знатной даме императорского рода. Вдобавок имена могли меняться в зависимости от перемены статуса.

И так практически у всех, кто попадает в поле зрения летописцев (а значит, и наше).

С прочтением имен на русский манер тоже не все вполне гладко. Часть востоковедов придерживается мнения о том, что японские слова, если они оканчиваются в транскрипции на «а», «я», «й», «н», склоняться не должны. Часто можно встретить такие сочетания, как «войска императора Тюай», «правление государя Суйнин» и т.д. Правильно ли это? Следует ли нам в таких случаях отказаться от правил собственного языка из-за большого почтения к грамматике и строю чужого?

Если да, то нам предстоит сделать несклоняемыми и «Мао Цзедун», и «Ким Ир Сен», и «Хо Ши Мин». Кстати, город Хошимин (как и его прежнее название Сайгон) тоже придется сделать несклоняемым (как и Пекин с Ханоем).

Лично мне это не кажется необходимым. Русский язык от этого не превратится в японский, здесь не смогут как следует развернуться даже сторонники политкорректности. Просто получится некая смесь японского с нижегородским, которую станет гораздо труднее воспринимать. А история Японии и без того вполне трудна.

Еще в одном вопросе пришлось соблюдать некий срединный путь. Это касается сочетаний фамилия – имя. Дело в том, что в русской (да и в европейской) традиции чаще всего следует имя, а затем – фамилия. В японской все несколько иначе. Ряд авторов-востоковедов придерживаются японской традиции. Получаются «Миури Ювитиро», «Минамото Ёритомо», «Тайра Ацумори» и т.д. В итоге у людей, достаточно далеких от востоковедения, возникает еще одна путаница: где тут имя, а где фамилия?

Пока что мы, как правило, придерживались японской традиции. Но так не будет на протяжении всей книги. Здесь возможен некий «средний путь». Если речь будет идти не о кланах с известными фамилиями (вроде Сога), мы с данной главы перейдем к написанию, которое больше соответствует европейским традициям (сначала имя, затем – фамилия).

Женщины на троне

Каким было отношение к женщине в те далекие времена, в VI–VII веках? Этот вопрос достаточно сложен, особенно для тех, кто готов посчитать – к женщинам всюду и во все эпохи мужские шовинисты относились очень скверно, пока в XX веке не набрало силу движение за эмансипацию и не появилось такого понятия, как феминизм.

На самом деле, вопрос, как кажется, намного сложнее. Да, с одной стороны, как раз те эпохи – время императриц. С другой, эти императрицы не обладали реальной властью, их могли заставить отречься от престола, они более царствовали, чем управляли. Ну, а среди министров (тех, кто реально управлял страной) женщин что-то не видно.

Значит, можно сделать вывод, что матриархат (а его влияние чувствуется в сообщениях летописей о правлении Дзингу) остался в прошлом? Возможно, так оно и было. Но не все столь очевидно…

К примеру, в рассказе о расправе над Сога Ирука явно видно решение, принятое императрицей: она готова молчаливо поддержать заговорщиков. Одно ее слово – и Сога мог бы получить спасение.

Но еще более яркий пример – это поведение жены полководца во время восстания айнов. Эта мужественная женщина сумела более или менее повлиять на своего малодушного мужа, заставив того обороняться и, в конце концов, победить.

Насколько этот пример типичен? Сложно сказать нечто однозначное. Но, вероятнее всего, женщинам ни к чему было становиться министрами – оказалось достаточным на министров воздействовать исподволь. (Такое практиковалось очень часто, и далеко не только на Востоке).

И мы никогда не узнаем, в какой мере реформы принца Наканоэ связаны с его собственными решениями, а в какой – подсказаны женщиной, его возлюбленной. Ведь недаром кланы, стоящие ближе всего к власти (вначале – Сога, затем – Фудзивара) использовали «политику женитьб» императоров, дабы сохранить свое положение.

В VI в. для женщин появился еще один путь к образованию и возможности проявить себя как личность. Такой путь существовал и в Европе. Это – уход в монахини (естественно, в буддийские). Конечно, путь этот тяжел и доступен не для всех. Но и здесь мы видим некоторое соответствие традициям европейского средневековья.

Ну, а если речь идет о зависимых и полузависимых сословиях, то бесправными были и женщины, и их братья, отцы и мужья. Тут мы тоже не сделаем никакого особенного открытия. Впрочем, рассуждать о правах человека в нашем понимании в применении к той эпохе вообще не имеет смысла. Бесправным оказывался в итоге любой проигравший, даже если он принадлежал к правящему роду.

И конечно, говоря о женщинах и их положении в Японии, не будем забывать: наиболее почитаемы в японской традиции богиня солнца Аматэрасу (именно от нее отсчитывается родословная императоров) и бодисатва Каннон (женская ипостась Авалокитешвары). А такое почитание говорит о многом.

Семейные традиции

Полигамией в аристократических родах Японии тоже сложно удивить. Для восточных обществ той эпохи в этом не было ничего странного. Более того, она продержалась достаточно долго. И лишь в 1900 г. императорская фамилия показала пример и образец для подражания – с женитьбой принца Ёсихито прежний обычай был упразднен (хотя император Мэйдзи все же оставался многоженцем, он этого не пропагандировал). И нужно отметить – многоженство было устранено вполне надежно. Когда в 1901 г. в Японии начали проповедь мормоны (сейчас они отказались от полигамии), женские общества потребовали запретить их деятельность. И причиной называлось именно приверженность традиции, которая долгое время воспринималась вполне нормально.

Но крайне странными (хотя и здесь были исторические примеры) кажутся семейные связи императоров древности. Судя по всему, близкородственные браки не считались чем-то из ряда вон выходящим. В хрониках мы зачастую видим такое: государь Тэмму был младшим единоутробным братом государя Тэнти; взял себе в жены принцессу Упо (будущую государыню Дзито), дочь государя Тэнти, то есть свою племянницу.

И ничем зазорным это в то время не считалось.

Но творились и совершенно странные вещи, которые было предпочтительнее замалчивать. Например, ясного ответа на вопрос, почему принц Наканоэ, уже будучи наследником престола, так долго не желал стать императором (хотя к этому были все возможности), не имеет четкого решения. Конечно, если не учитывать некоторых обстоятельств.

«В первые годы правления Котоку отношение к нему принца Нака [Наканоэ] было лояльным и почтительным, однако под конец между ними возникла трещина. Основной причиной напряженности была, видимо, связь между принцем Нака и императрицей Хасихито, ставшая слишком очевидной, чтобы ее не замечать. Дело достигло кульминации в 653 году, когда принц Нака предложил двору переехать из Нанива», – сообщает в своем исследовании Айван Моррис. При этом сама Хасихито была сестрой Наканоэ.

А в 654 году из Нанива бежали даже крысы, которые двигались в сторону Ямато (вероятно, к более сытной жизни). Вообще, миграции крыс, согласно «Нихон секи», были верной приметой перенесения столицы.

Вероятно, дело дошло до того, что император, обладавший добрым нравом, как отмечают хроники (а такое упоминание может быть приглашением читать между строк, в хвалебных отзывах о других правителях ничего подобного обычно нет; возможно, написать о «нерешительности характера» оказалось нельзя) не мог или не сумел возразить всесильному Наканоэ. Ему оставалось лишь оплакивать собственную судьбу в иносказательных стихах:

 
Лошадка, что я держал,
С поводом на шее,
Мог ли кто-либо ее видеть —
Лошадку, которую я никогда не выводил?
 

Это стихотворение (как и процитированные предсмертные строки принца Аримы) приводится в работе Ливана Морриса, который отмечает, что глагол «видеть» вполне соответствует библейскому «познать»…

После смерти императора Наканоэ и Хасихито жили как муж с женой, хотя это и могло вызывать некоторую неприязнь придворных. Впрочем, еще большее недовольство было у тех, кто оказался разочарован в реформах. Вероятно, поэтому Наканоэ пришлось проявлять осторожность и не слишком торопиться с восшествием на престол.

В таком случае казненный принц Арима, перед которым развертывалась столь невиданная картина, может показаться несостоявшимся японским Гамлетом, который так и не смог исполнить задуманное – свергнуть Наканоэ и наказать согрешившую Хасихито. Не забудем – принц приходился императору Котоку сыном. Он мог искренне переживать смерть отца, которого фактически свели в могилу.

Конечно, тогдашняя аристократия воспринимала близкородственные браки, как нечто допустимое, но – лишь в тех случаях, если супруги приходились братом и сестрой по отцу. В случае с Наканоэ и Хасихито они брат и сестра по матери. И это – уже серьезное препятствие. Нечто подобное было в случае с сыном императора Инге, и дело кончилось ссылкой.

Был ли Наканоэ на стороне зла, а юный и погибший из-за своих намерений принц Арима – воплощением сил добра? Можно посмотреть на это и так. Но повторю лишь одно: судить прошлые эпохи даже в истории собственной страны по сегодняшним меркам – занятие, мягко говоря, весьма неблагодарное и бесперспективное. А уж если речь идет о народе, во многом (пусть не во всем) отличном от нас – и подавно. Конечно, это не касается откровенных патологических личностей на троне, например, Бурэцу. – с ними все более чем ясно. В остальных же случаях лучше просто сказать: да, было еще и такое. И перейти к следующей эпохе.

Но, пока столица переезжает в Нару (туда же, вероятно, отправились, вслед за многочисленными придворными и чиновниками, крысы, которые отлично знали, где можно хорошо поживиться), посмотрим, какие памятники оставил минувший период Асука.

Памятники периода Асука

От предыдущих эпох до нас дошло слишком немного произведений искусства. В основном, они связаны с похоронными обрядами, бытовавшими тогда у японцев. Но VI–VII вв. стали временем расцвета скульптуры.

Это непосредственно связано со вступлением Японии в новую полосу развития, с первым «большим прыжком» – от рабовладения и остающихся пережитков первобытнообщинного строя к феодализму, от племенного язычества – к его синтезу с буддизмом и конфуцианством.

Совершенствовались не только законы, улучшалась и технология поливного рисоводства, ирригации, развивались ремесла. Усилились мирные контакты с континентом (хотя без военных столкновений не обошлось), «китайская наука» стала настоящей революцией для Японии. Отставание от континентальных стран преодолевалось быстрыми темпами.

Таков период Асука, таковы и предпосылки для развития искусства. Буддизм и конфуцианство сыграли огромную роль в творчестве средневековых скульпторов Японии.

Начнем хотя бы с изменения похоронных обрядов. Теперь трупы не хоронили, а кремировали. Поэтому скульптуры-ханива, столь характерные для прошлого периода, отошли в небытие. (Как оказалось уже в начале XX века – не навсегда). Зато оказались востребованными скульптуры, предназначенные не для мертвых, а для живых.

Буддизм, пришедший с континента, уже давно имел не только развитый канон, но и изобразительную традицию. Вначале буддийские скульптуры прибывали с материка вместе с монахами и ремесленниками. Нужно отметить – скульпторы-эмигранты могли принадлежать к совершенно различным творческим школам. Поэтому и скульптура периода Асука поражает многообразием стилей и направлений. Но уже к концу эпохи появилось не завозное, а местное своеобразие: как и все, что связано с «китайской наукой», скульптура была быстро «японизирована». Культура островов быстро освоила то, что оказалось в ее распоряжении.

Помогло и то, что буддизм северной ветви гораздо лучше сочетается с многобожием. И синтоистский культ не только не отмер, но и получил толчок к развитию философских представлений, более усложненному пониманию.

Развитие средневековой храмовой архитектуры пришлось на время деятельности регента Умаядо. Естественно, первыми архитекторами стали не японцы, а эмигранты с материка. Требовалось особое эмоциональное воздействие на будущих прихожан, и с этой задачей буддийская архитектура вполне справилась. Невиданные пагоды и монастыри, статуи будд и бодисатв – все это не могло не повлиять на сознание японцев, которые до сих пор знали только весьма скромные синтоистские храмы.

К концу VII в. монастырей было уже более полутысячи. Часто их возводили на пересечении торговых путей, именно вокруг них станут формироваться будущие города. Буддийские монастыри становились центрами средневековых наук и искусств. Нечто похожее происходило и в Европе после крушения Римской империи.

Когда мы говорим «дворец», имея в виду жилище правителя Японии добуддийской эпохи, то нужно четко представлять: собственно, никакой это не дворец, а жилище вождя – самое большое в поселении, но все же весьма скромное. Теперь и дворцы стали видоизменяться. Но главное архитектурное достижение периода Асука – это все же храмы.

Конечно, монахи должны сильно себя ограничивать. Но не забудем: сангха, монастырская община – это одно из Трех Сокровищ буддизма. Поэтому пагоды и монастыри просто обязаны выглядеть торжественно и празднично (по крайней мере, по сравнению с храмами синто). Такой монастырь виден издалека. Шпили на пагодах, многоярусные изогнутые крыши, богатый орнамент на фасаде зданий – для привлечения внимания служило все. Все здание в целом должно было подчеркнуть величия вселенной, красоты мира. Незнакомые простым людям символы и образы поражали воображение.

Изменилось и назначение самих зданий. Согласно синто, в здании обитает бог-ками, которому желательно скрываться от посторонних взглядов. А вот буддийский храм – это место, где проходят торжественные церемонии с участием и монахов, и прихожан. А поэтому волей-неволей пришлось заниматься и строительством, и, как сказали бы сейчас, инфраструктурой то есть, расширять дороги, осваивать площадь, прилегающую к монастырю.

А внутреннее пространство храмов заполнилось росписями и статуями. Хотя некоторая сакральность божеств, их скрытость от мирского взгляда все же осталась. Во внутреннее помещение могли входить лишь монахи, а сами статуи отливали металлическим блеском из полутьмы.

Скульптуры алтаря – это средоточие буддийского искусства и основная святыня. Бронзовые статуи будд и бодисатв выглядели притягательно и загадочно. А их расположение подчеркивало представления о законах мироздания, о планетах и стихиях. Иерархия высших существ может рассказать многое даже о структуре тогдашнего общества. Но все это нельзя считать чисто японским. Буддийский пантеон и буддийская иконография – плод творчества многих народов Востока. Эта мировая религия впитала в себя древнейшие индоевропейские и китайские мифы. И теперь во всем своем своеобразии она прижилась в Японии.

Конечно, главный персонаж пантеона – Будда Гаутама. Но это уже не человек, создавший Учение, он – высшее существо, пребывающее в вечной гармонии, спаситель мира, проложивший людям путь к истине. Любопытно, что ранние изображения Будды в Индии приближают его к холодно-прекрасному эллинскому Аполлону. Тут явно не обошлось без влияния македонского завоевания и контакта ранней европейской и восточной цивилизации. Лишь позже в северной Индии его образ стал более близок к местным идеалам красоты. А драгоценность во лбу, удлиненные мочки ушей – все это, согласно канону, говорило об исключительности Будды Гаутамы, его высшей сущности. Позы статуй тоже каноничны. Они соответствуют созерцанию, пребыванию в глубокой медитации, уходу в нирвану. Бесстрастность, отстраненность от суетности мира – это духовная красота, непременный признак таких изображений.

Но каноны не вечны, они тоже подвержены изменениям. И в каждой стране, где утверждался буддизм, возникала своя иконография, которая оказывалась ближе к народным представлениям. Облик Будды становился более китайским, корейским или японским. Так произошло и с Иисусом Христом. И на африканской иконе у Него могут обнаружиться негритянские черты, а в Китае Иисус будет больше походить не на уроженца Ближнего Востока, а на местного жителя. Так проще принять Его.

Образы бодисатв не менее важны, чем сам Будда. Ведь они, достигнув высшего просветления, приняли решение не уходить в нирвану, а остаться в мире из сострадания к нему. Они стали связующим звеном между людьми и высшими силами. Порой их связывали с божествами местного пантеона. В них проявлялась живость, несвойственная отстраненному от мира Будде, задумчивость, печаль, теплота. Первоначально бодисатвы бесполы, в дальнейшем в скульптуре и иконографии они часто принимали женское воплощение – в Японии развивался культ милосердной заступницы Каннон, связанный не только со стихией неба, но и с луной и водой.

Защитникам веры тоже уделялось немало внимание. Тут можно вспомнить храм, построенный по обету не только в честь Будды, но и во имя Четырех Небесных Владык – стражей сторон света (Ситэнно). Образы Владык – закованных в доспехи воинов – близки к прежним ханива. Впрочем, это можно сказать и об их роли в мифологии.

Развитие храмов потребовало и обучения собственных мастеров, без которых было уже не обойтись. В VII веке были созданы ведомства, контролирующие изящные искусства и ремесла. Им приходилось не только выполнять все возрастающий поток заказов, но и обучать мастеров в провинциях. Известный скульптор получал титул «бусси» («мастер Будды»).

В конце VII в. японские мастера уже знали различные техники обработки металла. Ведь приходилось создавать не только статуи, но и храмовую утварь – жертвенники, курильницы, навесы и много другое. Постепенно при монастырях возникали мастерские, которые превращались в школы искусств. Труд знаменитого мастера приносил дополнительную славу монастырю. Но статуи с континента пока что считались образцами. В то время их копировали так, что сейчас очень сложно понять, какая скульптура местная, а какая – привозная. Но подражание не убивало собственные традиции, напротив, обогатило их.

До нас, к сожалению, дошло лишь немногое. От периода Асука сохранились лишь немногие произведения скульптуры. Все остальное погубили многочисленные войны, землетрясения и пожары. Наиболее ранняя из бронзовых буддийских статуй, датируемая 606 г. – это сидящий Будда. И она, увы, хранит множество переделок, за которыми сложно рассмотреть первоначальную форму. Но вполне ясно – это строгая статичная фигура, статуя сдержанного, отрешенного от мира высшего существа.

Черты прежней эпохи сохранил монастырь Хорюдзи (Храм Торжества Закона), расположенный приблизительно в 30 километрах от города Нара. Он стал самым религиозным центром значительным в период Асука.

Монастырь Хорюдзи размещался в пределах большого прямоугольного периметра. Это пагода-реликварий, зал проповедей и Золотой зал (Кондо). Высокое и богато украшенное здание Злотого зала казалось не просто храмом, но настоящим центром страны – «Поднебесной».

В центре Золотого зала располагался прямоугольный алтарь. На возвышении располагались фигуры воинов-Ситэнно, а выше, на постаментах – Будда с двумя бодисатвами.

Лишь впоследствии такого рода скульптурные композиции стали сложнее, туда добавились и другие высшие существа буддийского пантеона. Известно, что первая алтарная группа отлита в 623 г. ваятелем Тори-бусси. Она стала основной святыней Хорюдзи и образцом для будущих скульпторов. Поэтому по ней можно судить о скульптуре того времени.

Будда в храме Хорюдзи – это суровый монах, принесший миру закон праведности. В нем нет ничего лишнего, суетного. Это человек, находящийся в состоянии глубокой медитации, незыблемого внутреннего покоя. Бодисатвы, находящиеся рядом, воплощают высокие нравственные качества. Вообще, триединство вполне канонично и характерно для буддийского искусства той эпохи. Вечно юные бодисатвы дополняют образ самого Будды. В них даже больше, чем в самом Будде, отразились японские представления о красоте, нравственном законе и человечности.

Огромный позолоченный нимб замыкает все изображение, придает ему двухмерность иконы и некую «неотмирность», соответствие гармонии высших миров вселенной.

Конечно, обработка бронзы, чеканка и литье получили особое развитие в те годы. Но и прежняя синтоистская традиция деревянных скульптур не оказалась забытой. Статуи с континента казались столь совершенными, что законы создания бронзовой скульптуры оказали немалое влияние и на работу по дереву. В этот период появляется особая тщательность и кропотливость обработки деревянных статуй. Ведь не каждый храм мог позволить себе бронзовые скульптуры. А храмов создавалось великое множество.

Порой деревянные статуи сочетались с металлическими деталями – коронами, накидками, лентами, искусно выкованными и позолоченными.

Деревьям в Японии придавали священные свойства, они переносились и на резные статуи. В них видели символы долголетия, особой нравственной чистоты.

В начале VII века стал складываться культ не только Будды, но и важнейших бодисатв (босацу) – Каннон и Мироку (Майтрейи, будды грядущего).

Статуи бодисатвы Каннон появлялись либо по случаю большого события в провинции или даже в стране, либо в час больших бедствий или в благодарность за свершившееся избавление от больших катастроф. В них особенно проявилась тяга японцев к прекрасному, их высокие представления о духовной и физической красоте. Часто статуи украшались съемными деталями – коронами, шарфами, браслетами особо тонкой работы. Сам процесс одевания скульптуры завершал ее облик и фактически становился частью освящения.

Считается, что одна из первых подобных святынь монастыря Хорюдзи вырезана из дерева по специальному заказу регента Умаядо. Доступ к статуе происходил лишь раз в год, считалось, что она обладает могущественной силой. Руки бодисатвы держат жемчужину – символ света Учения. Сама статуя порыта тонким листовым золотом, нимб и корона придают ее облику свет и торжественность. Каноничность позы слегка контрастирует с декоративными деталями – ниспадающей одеждой, цветами из синего стекла, украшающими корону. Камфарное дерева, из которого вырезана скульптура, указывает на ее японское происхождение.

Более поздние статуи Каннон говорят о появлении различных художественных школ, трактовка образов бодисатв в конце периода Асука уже отличалась от принятой на континенте.

Мироку (Майтрейя), согласно учению, ожидает своего часа, чтобы покинуть вышний мир (небеса Тусита) и прийти на землю в образе совершенного избавителя человечества от страданий. Как правило, его изображают достаточно единообразно – улыбающимся, сидящим в задумчивой позе, слегка наклонившись вперед (в готовности прекратить медитацию и прийти к страдающим людям). В нем тоже нашли отражения представления о духовной красоте, высшем законе и уравновешенности. Одной из самых известных статуй VII в. стало изображение Мироку из монастыря Тюгудзи. Она тоже выполнена из золоченого дерева.

…Но нам следует помнить – роскошные монастыри, оставшиеся от древних эпох, созданы тяжким трудом людей, зачастую несчастных и очень бесправных. Пожалуй, Будда и бодисатвы могли дать им некоторое утешение, поскольку добродетельных людей вроде регента Умаядо среди высшей власти бывает очень немного.

Что ж, строители монастырей оставили свой великий след в истории. Но одно дело – след, совсем другое – имя. Впрочем, как мы видели, появляются в ней и весьма достойные имена.

Вот к именам в истории нам теперь и придется перейти.