Текст книги "История Японии"
Автор книги: Эльдар Дейноров
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 46 (всего у книги 59 страниц)
В 1875 г. произошел новый прорыв в международных отношениях. Британия и Франция вывели войска из Иокогамы, а на севере произошло долгожданное территориальное размежевание: Россия получила Сахалин (и сделала его место ссылки), а Япония – Курилы. Японскую делегацию в Петербурге возглавил экс-президент сепаратистской республики Хоккайдо Эномото. После договора Мэйдзи даже попросил у Александра II чертежи и фотографии Зимнего дворца – ему хотелось построить новую резиденцию на русский манер. И российский государь просьбу выполнил.
В этом же году произошло и еще одно эпохальное событие: разделение законодательной, исполнительной и судебной властей. Предполагалась, что вскоре появится и парламент. Народу пояснили: указ императора служит благу Японии. Народ это принял.
Нельзя было принять другого: не все самураи вписались в новый мир. Многие полученные выплаты промотали, газеты, которые подчас издавались теми, кто несколько лет назад мог поплатиться головой за оскорбление самурая, теперь называли их едва ли не нищими. За что им платить? – спрашивали журналисты.
Даймё не пропали, почти все они стали крупными предпринимателями. А вот их вассалы остались без господ. Прежняя солидарность рухнула, люди отчаялись.
В Кумамото возникла «Лига божественного ветра», основатель которой надеялся на великое очищение – все западная наносная жизнь должна исчезнуть, как флот Хубилая. Даже человек в одежде европейского покроя вызывал у этих людей желание разбросать вокруг очистительную соль. Добро бы все солью и ограничивалось…
24 октября 1874 г. Лига устроила восстание в Кумамото: захватили телеграф (не из-за революционной тактики, просто он был ненавистным символом всего западного), подожгли казарму, зарубили губернатора и зазевавшихся чиновников управления префектуры. Они даже огнестрельным оружием не воспользовались, считая его «нечистым».
Наилучшей пропагандой всего западного стал залп по обезумевшим дикарям со стороны правительственных войск, быстро пришедших в себя после внезапной атаки. Лидеры Лиги все же успели вспороть себе животы, не дожидаясь петли. (Хотя, на мой взгляд, более гуманным выходом стала бы психолечебница).
Еще одни смертники восстали в префектуре Фукуока. Надо ли говорить, что и у них все кончилось быстро – и примерно тем же. Но восстания самураев и выступления крестьян (к счастью, они не дошли до того, чтобы действовать совместно) подрывали имидж страны, да и модернизация без обеспечения безопасности могла захлебнуться. Но то, что период реформ отмечен лишь терроризмом, но не ростом банальной преступности – больше достижение Японии. Видимо, здесь все дело в национальном характере.
В том же году начался настоящий вихрь постановлений об административных наказаниях (штрафах). Надо было восстанавливать имидж, хотя некоторые меры могут показаться разумными, а некоторые – неадекватными. Штрафы взимались за нахождение на улице в раздетом или полураздетом (а тэнгу его знает, что может означать последнее – полиции было виднее), за устроение фейерверков вблизи домов, за ношение женщинами мужской одежды (предтечи феминисток, видимо, уже появились, но им предстояла долгая борьба), за хождение но нужде в неположенных местах, за перевозку нечистот без крышки, за драки и шумные ссоры, за продажу порнографических гравюр (а мы-то, варвары, причисляем их сейчас к произведениям искусства). Кое-какие пункты говорят о том, что имидж Японии некоторые отдельно взятые жители действительно портили, иначе такие постановления просто не появились бы.
И полиция (из бывших самураев) активно принялась за дело.
Все шло пусть и не слишком гладко, но вполне нормально. Однако ход событий нарушился в 1877 г. самым крупным самурайским восстанием. И случилось оно в Кагосиме, столице бывшего княжества Сацума. А лидером восставших, ко всеобщей печали, оказался отнюдь не безумный темный дикарь, а человек, с которым связаны и революция, и модернизация – Такамори Сайго!
Герой или предатель?
Иногда революционные перемены могут подмять самого преданного идеалам революционера. Это и произошло. Сайго претила мирная жизнь. Когда стало ясно, что его не пошлют на убой в Корею, что сама война отменяется, он не выдержал – и удалился от двора в родную Кагосиму. Удалился не один – за ним последовали многие из тех, кто считали «маршала революции» своим старшим соратником или даже господином.
Если в чем-то и можно упрекнуть Сайго, то не в алчности. Пока другие революционеры становились предпринимателями и наживали капиталы, он жил на 15 иен в месяц (весьма скромные деньги по тем временам). Как пишет в своей работе А. Моррис, девизом этого человека было «Почитать Небеса, любить людей («кэйтэй айдзин»). Это и стало лозунгом восставших.
При этом под «людьми» понимались крестьяне. Он четко различал тех, кто должен трудиться физически и умственно крестьянство и самурайство. Самураи обязаны любить крестьян, защищать их, проявлять милосердие и сострадание. Сайго и сам так поступал, находясь в ссылке на острове, даже отдавал часть своего рисового пайка голодным. И со слугами он общался вполне по-человечески. Но уравнять крестьян и самураев в правах… Вот это уже было против «почитания Небес».
Философия Сайго Такамори не лишена разумности. Если бы не одно «но» – наследственный отбор в оба сословия и непреодолимость границ между ними. Но Сайго, если угодно, японский вариант автора-деревенщика (он и в самом деле оставил потомкам немало поэм), этого понимать не хотел. Как и необходимости индустриализации страны.
«Находясь в зените славы, Сайго продолжал носить обычную деревенскую одежду, презирая пальто и высокие шляпы, которые так нравились многим его коллегам. Даже когда он бывал и императорском дворце, он был одет в обычную хлопчатую накидку из Сацума с крапчатыми шнурами (сацумагасури), а на свои огромные ступни надевал пару сандалий, или деревянных башмаков. Однажды, покидая дворец во время дождя, он снял свои башмаки и пошел босиком; такое беспрецедентное отсутствие всяких декораций возбудило подозрение охранника, который задержал его до тех пор, пока рядом не проехал в карете принц Ивакура, узнавший в неизвестном полевого маршала и государственного канцлера», – говорит А. Моррис. В этом видно презрение к роскоши, но не ко всему западному – вряд ли нашелся бы более горячий сторонник новшеств.
Понятно, что такие люди при дворе надолго не задерживаются. Тем более что правительство все же нанесло удар по самурайской гордости – теперь даже ношение мечей было запрещено.
Трагичность Сайго видна и в его отношениях с тогдашним лидером Окубо (напомним, что они были друзьями детства).
Последний старался убедить старого приятеля: отмена феодальных вотчин и сословных рамок будет в интересах страны.
Окубо отодвинул решение «корейского вопроса» на неопределенное время. Видимо, этим он подвел черту и под старой дружбой.
Сайго не просто удалился от дел. Конечно, он отдыхал у себя в родных краях, часто ходил на охоту. Даже на гравюрах, а позднее и на памятнике рядом с ним мы видим собак. Но кроме этого открыл несколько частных школ, где готовили «истинных самураев». В весьма военизированной провинции (она таковой и осталась после упразднения княжества Сацума) это было вполне понятно. Никаких подозрений такая инициатива героя революции поначалу не вызвала.
Конечно, идеи свержения императора Мэйдзи не возникло ни тогда, ни потом. Ведь вполне понятно: император – он всегда хороший, вот бояре…
Только когда число «учеников» (или же – «курсантов») Сайго перевалило за 10 тысяч, власти в Токио забеспокоились. В Кагосиму прислали секретных агентов, одного из них немедленно «вычислили». Конечно, сам Сайго Такамори отличался состраданием, но его «ученики» – не всегда. Посему агента стали пытать, добиваясь признания в умыслах покушения на Сайго. Он, естественно, сознался (хотя позднее, оставшись в живых, свои показания совершенно справедливо отверг, чем в который уж раз подтвердил: личное признание – отнюдь не «царица доказательств»).
Примерно в это же время власти намеревались вывезти из Кагосимы оружие и боеприпасы. Но «курсанты», узнав об этом, к ужасу Сайго, узнавшего обо всем позднее, атаковали арсенал. Теперь назад дороги не было, а лидер вскоре успокоился, и, как несколько лет назад перед несостоявшимся посольством в Корею, понял: он должен погибнуть смертью воина.
Тогда война и началась. Сайго Такамори заявил, что выступает во главе правительственных (то есть собственных) формирований. Он движется в Токио, чтобы выяснить все о заговоре и несколько нелицеприятно поговорить с бывшим приятелем.
Понятно, что Сайго пользовался любовью и уважением. Понятно, что по дороге «правительственные войска» обрастали все новыми и новыми добровольцами.
17 февраля 1877 г. войска Сайго в снежную погоду выступили из Кагосимы, а 20 февраля начался открытый военный конфликт: он начал штурм замка Кумамото, что оказалось стратегическим просчетом.
Вероятно, император более всего желал покончить дело миром. Во всяком случае, Сайго Такамори был лишен звании и должностей лишь 9 марта. В любом случае, никакой ненависти к человеку, укрепившему его власть, он не испытывал. Историки говорят о периоде тяжелой депрессии у Мэйдзи. К тому же, у государя случился приступ болезни бери-бери, возникающей от нехватки витаминов (но в то время, как и в древности, когда от бери-бери, судя по описаниям, погиб Ямато-Такэру, об этом ничего не знали). Примерно тогда же бери-бери заболела принцесса Кадзуномия, вдова сёгуна Иэмоти. Если Мэйдзи поправился, то ей доктора помочь не сумели.
В ходе боев замок взять Сайго так и не сумел, зато город Кумамото обе стороны успешно спалили. Не отправились его войска и на Токио. Все, что случилось дальше – это благородная гибель обреченных. Страшно то, что теперь бились друг с другом бывшие товарищи по оружию.
Войска мятежников отступили из Кумамото с огромными потерями. Они вернулись в Кагосиму, но уже почти полностью разгромленными. Оставаться в городе было невозможно, и Сайго принял решение укрыться в небольшой пещере у залива.
23 сентября в расположение мятежников доставили документ от имперского генерала Аритомо Ямагаты, бывшего соратника. Письмо было адресовано не просто коллеге, возглавившему восстание. Оно начиналось так: «Ямагата Аритомо, ваш друг, имеет честь писать вам, Сайго Такамори-кун». Так могут обращаться только очень близкие друзья.
«…Сколь заслуживает сострадания ваше положение! Я, тем более, горюю над постигшим вас несчастьем, так как понимаю и симпатизирую вам…. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как началось враждебное противостояние. Ежедневно мы несли большие потери. Подчиненные убивают друг друга. Сражаются друг против друга товарищи. Никогда ранее не было столь кровопролитных столкновение!, противных устремлениям человечества. И ни один из солдат но обе стороны не имеет ничего против другого…
…Я серьезно прошу вас найти лучший выход из этой прискорбной ситуации как можно скорее, чтобы, с одной стороны, доказать, что настоящая смута не есть ваша истинная цель, а с другой – немедленно прекратить убийства с обеих сторон…»
Кровопролития командующий императорскими войсками не желал. Вероятно, Ямагата прекрасно знал: на компромисс Сайго не пойдет. Письмо было тоже своего рода жестом отчаяния. Ответа на него не последовало.
«В ночь на двадцать третье стояла ясная луна. Соратники Сайго воспользовались ее светом для игры на сацумской лютне, исполнения кэнбу (старинного танца с мечами) и сочинения прощальных стихотворений… В заключение Сайго обменялся прощальными чашечками сакэ со своими старшими офицерами и другими соратниками», – сообщает А. Моррис.
Атаку Ямагата начал с утра 24 сентября. Сайго был тяжело ранен. Идти и, тем более, сражаться он не мог. Отряд уменьшился до 40 человек и таял на глазах. Революционный маршал поклонился в сторону Токио – и совершил ритуальное самоубийство. Его кайсяку Синскэ Бэнну удалось после завершения обряда спуститься к подножию горы – но лишь затем, чтобы объявить о гибели господина и кинуться под ружейный огонь солдат Ямагаты…
Приказ теперь был один: никакого неуважения к поверженному врагу. Сам Ямагата поклонился голове Сайго, а солдаты, предположительно ранившие его, пребывали в глубоком горе.
Монумент в Кагосиме появился еще до того, как власти реабилитировали героя революции. Ему была суждена та же посмертная слава, что и Ёсицунэ, и другим подобным героям. Народ сомневался в том, что непобедимый Сайго может вот просто так умереть, даже столь благородно. И появились уже вполне близкие но времени легенды. Например, Марс, находившийся той осенью в противостоянии Земле, некоторые почитатели Сайго истолковали по-своему: герой не умер, а превратился в звезду.
Имелась и другая, куда более рациональная версия: Сайго не погиб, а смог скрыться на русском корабле, и теперь он находится в России. Эта легенда позднее едва не получила фатального продолжения.
Попутно замечу, что именно Такамори Сайго послужил прототипом лидера мятежников Кацумото в американском фильме «Последний самурай» – очень красивом, но почти не имеющим отношения к реальной истории.
Уже в 1882 г. отец Николай, осмотрев «мемориал» в Кагосиме, писал: «Знать, за ним есть польза, и эта польза несомненно есть, это – кровопускание, чрез которое избыток беспокойных сил Японии испарился…»
Этими словами, приведенными А.Н. Мещеряковым, и хотелось бы закончить часть книги, посвященную революционной реставрации. Но до континентальных войн, о которых так мечтал Сайго, осталось еще несколько лет. И не вся «беспокойная кровь» Японии будет растрачена даже в них, кое-что останется и для XX века.
Глава 45.
Путь к конституционной монархии и континентальным войнам
Береженого хранит Будда.
А если бы не было нас,
Кто бы небереженых стерег?
Юрий Нестеренко, из хайку «Японский городовой»
Уделять большое место в повествовании инциденту с будущим императором Николаем II я бы не стал. Тем более что сразу признаюсь: никаких монархических симпатий у меня нет и в помине. Но дело заключается в другом…
Еще в СССР некий популярный беллетрист, писавший на исторические темы, дал свое видение этого инцидента. Книга вышла бойкой, хотя и с несколько передернутыми фактами. Давать здесь название тон давней книги и даже приводить фамилию автора я считаю неуместным, тем более что этот человек уже давно скончался. Но вот его измышления, как я установил, умирать не собираются. И ощутимо портят имидж страны, но уже не Японии, а России (дело тут вовсе не и самом Николае II). У нас в истории достаточно реальных неприятностей и малосимпатичных личностей, чтобы умножать их число ложью.
Пусть читатель простит меня за многословные объяснения, теперь постараюсь излагать именно факты. Впрочем, глава будет далеко не только о деле городового. И начнем мы с обшей исторической картины.
Перемены продолжаются
Восстание Сайго Такамори не затормозило перемен. Теперь Япония была кое в чем если и не впереди планеты всей, то вровень с теми, кто впереди. В том же злосчастном 1877 г. страну посетил Александр Белл, изобретатель телефона и вероятный прототип Шерлока Холмса у Конан-Дойля. И не просто посетил, а создал телефонную линию Токио – Иокогама. А ведь телефон был создан всего лишь год назад!
Еще во время войны власти озаботились созданием Токийского университета. Для преподавания были избраны западные науки, но создатели не забыли и о национальной культуре, изучению которой было отведено немало времени студентов.
Огромное внимание привлекли Промышленные выставки 1877 и 1881 гг. Целью было не увеселение, а знакомство с передовыми технологиями промышленности и сельского хозяйства.
Но и рыболовство, которое раньше казалось низким занятием, не избегло внимания императора. В 1883 г. он отправил обращение к участникам выставки морских промыслов, что прежде было бы невероятным. Возможно, тут сказалась интуиция. Ведь рыба и морепродукты – основа поступления белков в меню японцев. Мясо могли позволить себе далеко не все, а потребление обрушенного риса «для богатых» (лишенного витаминов) вело к болезни бери-бери.
В 1881 г. началось систематическое исследование японской древности. Именно в это время американский ученый Э.Морс открыл «раковинные кучи» и «веревочную керамику» культуры Дзёмон.
Япония продолжала не только смотреть на Запад и учиться у него, но и показывать свои достижения. Организация школьного дела в стране получило первую премию Всемирной выставки в Париже. Все шире гремела слава японских художников, особенно известным оказался Кацусика Хокусай и его серия гравюр под ласкающим слух любого любителя современной японской культуры – «Манга». Парижские салоны стали признанными законодателями моды – и уже в 1880-х Ван Гог создал свой знаменитый автопортрет в образе буддийского монаха.
Но многим японцам в то время не нравилось такое отношение к «экзотичности»: они-то полагали, что культура прежних эпох отражает феодализм, она просто недостойна интереса. А ведь у страны теперь есть чем гордиться по-настоящему: фабрики, заводы, железные дороги! Японские острова – это вовсе не музей древностей!
Время расставило все акценты в этом споре.
Если говорить об искусстве, то постепенно уходил в прошлое запрет на изображение императора. Теперь и портреты, выполненные в западной манере, и изображения на гравюрах перестали быть редкостью. Они использовались теперь для пропаганды государственности. Появляются во множестве и такие работы, как «Зерцало японской знати» (император, императрица и престолонаследник, родившийся в 1880 г.), «Мэйдзи в окружении иноземных монархов» (почему-то президента США назвали «королем» – тем самым титулом, от которого с презрением открестился Вашингтон), «Мэйдзи и Харуко на спектакле артистов Кабуки», «Император Мэйдзи наблюдает за соревнованиями по сумо», «Придворные дамы за шитьем европейской одежды» (в центре – ее величество, уже сменившая национальный костюм на европейское платье).
Последнее нужно подчеркнуть особо: императрица Харуко обратилась через газету к женщинам Японии, призвав их последовать примеру. Ее идеи прямо соответствовали течению революции – оказывается, национальный женский костюм в древности очень даже напоминал европейский. А уж потом пришел черед кимоно.
Даже европейцы, например, германский церемониймейстер Оттмар фон Моль, работавший по контракту в министерстве императорского двора с целью обучения европейским манерам, были куда менее радикальны…
Соответствие древним устоям иногда принимало совсем уж крайние формы, удивительные для западного человека. Императрица стала инициатором издания книги «Женщин примерное зерцало» – биографий великих женщин стран Запада, которые могли бы послужить примером для японских аристократок. Оказалось, что заветам Конфуция следовали матери Джорджа Вашингтона, Гёте, а также… Жанна д'Арк. А вот рассказ о некоей бедной девушке из города Нью-Йорк (его приводит в книге об эпохе Мэйдзи А.Н. Мещеряков: «Ее родители были старыми, больными и бедными. В холодную зиму им не хватало денег, чтобы купить дров и согреться. Их юная дочь не могла прокормить их. И вот она увидела объявление дантиста: тем, кто согласится продать свои здоровые передние зубы, он обещал по 15 иен за штуку… Бедная девушка отправилась к врачу, но после того, как она поведала ему свою печальную историю, он настолько поразился ее дочерней преданности, что отказался рвать у нее зубы и, обливаясь слезами, дал ей 15 иен просто так».
Комментировать тут нечего, даже сравнение со знаменитым рассказом О’Генри «Дары волхвов» окажется бледным. Жаль, конечно, что нет и его пересказа на конфуцианский манер.
…В конце XIX в. японцы начали массово открывать для себя западную литературу. А на Западе, в свою очередь, читатель познакомился с такими авторами, как Мурасаки Сикибу. Но и тут некоторая разница подходов все же имелась: хэйанскую культуру при сёгунате Токугава считали безнравственной, и это представление оказалось устойчивым. К тому же, писательство вообще считалось прежде неким «низким» уделом. Только в середине эпохи Мэйдзи положение стало меняться.
Изменились и развлечения. В 1887 г. премьер Хиробуми Ито устроил даже вполне европейский бал-маскарад для новой японской знати и иностранцев, и вот там-то японские костюмы пригодились – наряжались не только европейскими персонажами, но и героями японских легенд. Не обошлось и без последующих газетных скандалов – тоже, в общем-то, в западной традиции. Правда, сторонники традиций обиделись не столько на возможность фривольности, прикрытой масками, сколько на лицедейство и актерство людей из высшего эшелона власти.
И император вновь подавал пример, посещая представления Кабуки и намекая – не следует отбрасывать родную культуру и традиции в погоне за Америкой и Европой.
Еще одна важная черта того времени – эмиграция. Нам слишком хорошо знакома подобная картина: люди уезжали из страны туда, где им, «дешевой рабочей силе», платили во много раз больше, чем у себя дома. Так в США и Южной Америке стали формироваться японские диаспоры.
В свое время десятки тысяч японцев оказались в американских концлагерях в годы Второй Мировой. Теперь же японская диаспора приносит славу Америке. Оттуда вышло немало знаменитых спортсменов, ученых, есть даже астронавты. В Перу японская диаспора дала в 1990-е гг. главу государства. Впрочем, управление Альберто Фухимори считается жестким и связано с трагическим для его исторической родины эпизодом, которого мы еще коснемся.
С историей болезней и борьбы с ними в те годы оказалось неважно. То, что открытые порты вели к заражению сифилисом, который до открытия антибиотиков толком не лечили – это вполне ясно. Но крестьянство, больше надеявшееся на обряды, становилось жертвой холеры. Как сообщает А.Н. Мещеряков, люди призывали заразу «уйти в соседние деревни, что, естественно, вызывало недовольство тамошних жителей и даже столкновения». Болезнь уходила в означенные пункты и так. Вот только оставляла после себя трупы…
В 1886 г. от холеры скончалось 110 000 человек. По крайней мере, тогда японцы уже уяснили, что источник заражения грязная вода. Пригодился и буддийский способ захоронения кремация.
Страшной оказалась и эпидемия гриппа в 1891 г., затронувшая даже тяжело переболевшего императора. Некоторые из придворных, которые весьма помогли революции-реставрации, скончались.
Во внутренней политике Японии все было отнюдь не радужно. Самое неприятное – полностью терроризм все же не преодолели. Но страна все же двигалась к полноценной конституции.
