Текст книги "Съемочная площадка"

Автор книги: Джун Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц)

9

Церемонию бракосочетания Говарда и Сьюэллен в саду тети Эмили проводили и пастор, и раввин реформаторского крыла. Многие из гостей более старшего поколения никогда и не слышали о подобных вещах – о церемонии, где бы сочетались обе веры. А затем, словно этого было мало, чтобы удивить гостей, Говард и Сьюэллен произнесли клятву собственного сочинения. Разумеется, гости отнесли все эти странности за счет радикализма шестидесятых, что было довольно забавно, поскольку, если не считать увлечений Сьюэллен, они с Говардом были традиционны во всем, особенно в том, что действительно имело значение.

«Дети-цветы», – посмеивался кто-то из гостей. Это было совсем неплохо. Мне даже нравилось думать о Сьюэллен как о «дитя-цветке». Кто-то сказал «хиппи», и это действительно было смешно. Сьюэллен никогда в жизни не ходила босиком, кроме одного раза, когда сильно натерла ногу; да и Говард тоже. Они оба были очень аккуратными и чистоплотными, а волосы Говард носил лишь чуть длиннее обычного.

Что же касается волос Сьюэллен, я где-то раскопала свадебную фотографию Грейс Келли, и мы причесали мою сестру так же: с большим шиньоном, в который был вплетен жемчуг (никто не мог отрицать, что Грейс была и красива, и консервативна по своей природе), но почему-то Сьюэллен с прической Грейс была больше похожа на Дорис Дей – Дорис с шиньоном, в который был вплетен жемчуг – такая же твердая, спокойная и милая, как она, и в ней также чувствовались все старомодные добродетели.

Я была подружкой невесты, а Тодд шафером, и я вместе с Сьюэллен размышляла над словами брачной клятвы.

– Я знаю, что хочу сказать, – говорила мне Сьюэллен, – и знаю, что хочу услышать от Говарда, но, может быть, ты придумаешь, как это выразить, лучше меня.

– А что, если начать так: ты берешь Говарда за руку и просто говоришь: «Я люблю тебя, Говард»? А затем Говард берет тебя за руку и отвечает: «Я люблю тебя, Сьюэллен».

– Прекрасно, – сказала Сьюэллен. – Мне очень нравится.

Сьюэллен была совершенно спокойна, ничуть не нервничала, как впрочем и всегда, когда делала то, что надо. Во время всей церемонии она не спускала глаз с Говарда, а тот улыбаясь смотрел на нее. Я смахнула несколько слезинок, а Тодд плакал во время всей церемонии. Мой сентиментальный герой.

Затем Сьюэллен с Говардом отправились в свадебное путешествие в лагерь в Йеллоустонский парк (они уже давно мечтали туда съездить), а мы с Тоддом вернулись в Колумбус, чтобы работать все лето. И я думала о том, что осенью из нашей четверки останемся только мы с Клео. Мы были как пять негритят, затем Кэсси вернулась в Калифорнию, и нас осталось четверо. В этом году мы потеряли еще двух негритят, и теперь нас осталось двое.

В то лето я получила письмо от Кэсси, в котором она сообщала, что встречается с одним человеком по имени Дуглас Фенвик. Он адвокат.

«Мама очень довольна, – писала Кэсси. – Дуглас, кроме того, что очень хорош собой, обладает всеми качествами, которые нравятся маме. Он принадлежит к англиканской церкви, из прекрасной семьи и работает в одной из самых известных фирм Лос-Анджелеса. Он член Калифорнийского клуба и прекрасно играет в теннис (теннис – это одно из многих, что нас связывает). И он, и мама верят в одно и то же: в наследственность, положение, филантропию…»

Мне показалось, что Кэсси совершенно не была увлечена этим Дугласом Фенвиком и что она, как обычно, делает то, что нравится ее матери, а не ей самой.

Я вздохнула и продолжала читать.

«Одновременно я продолжаю ходить на занятия и буду заниматься все лето. История искусств и тому подобное, все это не так страшно, но ужасно скучно. Осенью я собираюсь начать заниматься в театральном училище, но постараюсь не говорить об этом маме. Я знаю, что это нехорошо, но так будет намного легче…»

В своем ответе я решила отбросить недомолвки и написать ей все, что думаю.

«Дорогая Кэсси!

Хотя, судя по тому, что ты писала о своем новом приятеле Дугласе, он само совершенство – и внешность, и работа, и перспективы и т. д. и т. п. – я все же надеюсь, что ты не прекратишь искать того, кто будет таким романтичным, таким интересным и будет так волновать тебя, что при одном взгляде на него у тебя замрет сердце!»

Я взглянула на написанное. Довольно банальные слова, если уж говорить честно. Но они шли от сердца. Именно это чувство я и испытывала, когда видела Тодда… Сердце у меня просто замирало. Я не могла пожелать Кэсси большего.

10

Тодд плакал, когда говорил мне, что необходимо сделать аборт.

– Нет! Я не могу! Ты же знаешь, как я отношусь к абортам, Тодд! – Мои чувства были основаны не на религиозных и не на политических принципах. Мне было все равно, что думают или делают другие, просто я знала, что не могу это сделать. Для меня это было все равно, что убить любовь ребенка. – Разве мы не можем оставить этого ребенка? – умоляла я его. – Почему мы не можем пожениться сейчас, а не следующим летом, когда окончим университет? Какая разница?

– Перестань, Баффи! – воскликнул он со страдальческим выражением на лице. – Я тоже хочу ребенка. Я люблю этого малыша, который в тебе, не меньше тебя. И действительно не имеет значения, поженимся ли мы сейчас или следующим летом, но будет иметь значение, заведем ли мы ребенка сейчас… а не тогда, когда будем готовы к этому. Это сломает все наши планы на будущее. Это сломает будущее для всех детей, которые у нас появятся. Мне придется бросить институт и найти работу… постоянную работу. Это будет конец нашего Плана.

– Но тебе вовсе не обязательно бросать университет. В банке у нас много денег. Почему бы нам не использовать часть из них, пожениться и родить этого ребенка, а потом…

– Во-первых, у нас там совсем не много денег. И если мы их потратим, потратим весь наш капитал, значит, мы утратим наш План. Мне придется работать на других вместо того, чтобы начать собственное дело, наше дело. Мы никогда не сможем пробиться. Прежде чем мы сможем опять откладывать деньги, чтобы иметь какой-то капитал, ты, возможно, опять забеременеешь. Мы попадем в этот круг. Поэтому-то так мало людей добиваются большого успеха в этой жизни: они просто попадают в этот круг: больше детей – меньше денег. Поверь мне, Баффи. Я действительно хочу этого ребенка, но время для этого неудачное. Я хочу, чтобы и ты, и дети, которых ты мне родишь, могли иметь все самое лучшее. Поэтому мы должны пожертвовать сегодняшним днем ради будущего. Правильно рассчитать время – это самое главное.

Он был не прав. Я знала это. Как расчет времени – нечто абстрактное и неосязаемое – мог быть самым главным? На этот раз я заметила изъяны в логике своего героя.

Он плакал, и я плакала. Наконец, когда мне казалось, я уже никогда не успокоюсь, он сказал:

– Хорошо, Баффи Энн. Мы с тобой поженимся и родим этого ребенка. Я не могу выносить, когда тебе плохо, не хочу, чтобы ты плакала. Я хочу, чтобы ты только смеялась.

Но я уже примирилась с тем, что ребенка не будет. Слезы мои были не просьбой, а оплакиванием. Ребенок – это было нечто невосстановимое, и я готова была им пожертвовать ради мечты Тодда. Я его так сильно любила, что на меньшее бы не согласилась.

Я позвонила Сьюэллен. Я хотела сделать аборт в Цинциннати, чтобы она была рядом, помогла мне, поддержала меня. Сьюэллен, у которой смешались и консервативные, и либеральные понятия, была сторонницей абортов (она определенно выступала против перенаселения планеты).

Понимая мое отчаяние, она постаралась утешить меня:

– Всему свое время и место, Баффи. Совершенно очевидно, что сейчас не время вашему с Тоддом ребенку появиться на свет. И кому от этого будет хорошо? Определенно не ребенку. Он будет чувствовать, что родился не вовремя, он не будет чувствовать себя в безопасности.

Я не поверила этому. Мне это показалось какой-то чепухой. Но я верила Тодду.

Сьюэллен думала, что мне лучше будет поехать для этого в Нью-Йорк, а не в Цинциннати.

– Насколько мне известно, у них там есть такие клиники, где все делается довольно безболезненно. Ты просто приходишь, тебе не задают никаких вопросов. Для них это самое обычное дело. И все будет кончено, прежде чем ты успеешь поволноваться. Лучше поехать туда. Там тебя никто не знает. И кроме того, ты сможешь остановиться у Сюзанны. Должна же от нее быть хоть какая-то польза?

Как я поняла, Сьюэллен пыталась меня рассмешить.

Я подумала над этим предложением. Нью-Йорк и Сюзанна – возможно, так и надо сделать. Я получила от нее несколько писем с тех пор, как она переехала в Нью-Йорк. Наспех написанные строчки: они с Поли сняли крохотную квартирку в Верхнем Ист-Сайде – квартирка маленькая, однако это считается престижным кварталом; для Нью-Йорка это очень важно; люди оценивают тебя по твоему адресу, а Верхний Ист-Сайд – это то, что надо; у них есть гостиная, спальня, кухня, чуть больше чулана, однако это не так уж важно, поскольку в холодильнике они держат лишь апельсиновый сок, баночку растворимого кофе и баночку оливок; Поли спит на диване в гостиной, а она – в спальне, так что они прекрасно устроились; она уже начала работать манекенщицей; ее имя уже упоминалось в газетах, что было просто замечательно, особенно если учитывать, что она совсем недавно в Нью-Йорке; Эрл Уилсон посвятил ей два абзаца своей колонки, в то время как более известные имена удостоились лишь одного-двух предложений; вообще-то Поли удается сделать так, что в прессе частенько упоминается ее имя – иногда даже пишут о ее присутствии на каких-то мероприятиях, на которых она и не появлялась…

Это все было ужасно забавно. Сюзанна была ужасно забавной. Я решила, что позвоню ей и скажу, что приезжаю.

Вначале я не могла вставить ни одного слова.

– Я – вольный художник, – возбужденно говорила она. – И я работаю, используя одно только имя. Поли говорит, что использование имени – Сюзанна – придает особый шик. У Поли всегда превосходные идеи. Он просто гений в этой области. И он не хочет, чтобы я подписывала контракт, пока мое имя не станет хорошо известным. Поэтому я не так уж много работаю. Однако я беру самые разнообразные уроки – драматического искусства, пения, танцев. Это все пригодится в шоу-бизнесе и в работе моделью тоже, ведь это тоже шоу-бизнес.

– Как дела у Поли? Как его колонка?

– А, он ее бросил. Это занимало слишком много времени. Пожалуй, он вместо этого будет заниматься связями с общественностью. – Она замолкла. – А как ты, Баффи? Как дела у вас с Тоддом?

Я рассказала ей все, что меня тревожило в тот момент.

Она была ужасно недовольна.

– Ой, Баффи, ну как же можно было так попасться? Я знаю тысячи девчонок, которые тоже попадались, а затем делали абортики, но они же круглые дуры. Я думала, ты умнее. А теперь вижу, что, когда дело касается подобных вещей, ты – просто круглая идиотка. Я ничего ей не ответила, но внутри у меня все кипело от злости. Меньше всего я желала выслушивать нотации от Сюзанны. – Только дура не защищает свой храм от осквернения. – Я не знала, что она подразумевала под осквернением – беременность или аборт. Я промолчала. – Но, конечно же, я тебе помогу. Даже если ты и дурочка, ты моя самая любимая и дорогая дурочка. Баффи, ты меня слышишь?

– Да, я слушаю тебя, Сюзанна.

– Когда ты приедешь?

Она все же сказала, что поможет мне, и хотя все остальное, что она наговорила, меня здорово разозлило, самыми главными были ее последние слова, подумала я. – Я еще не знаю. Не знаю, сможет ли Тодд поехать со мной…

– Тодд! А где же он был, когда ты забеременела? Я всегда это говорила. Если девушка о себе не беспокоится, ни один мужик не станет беспокоиться о ней…

Я повесила трубку. Она была стервой и еще дурой в придачу. Больше я не буду слушать ее разглагольствований об осквернении храмов, о мужчинах и женщинах и о том, кто о ком должен заботиться. Совершенно неожиданно для себя я заплакала. А я-то думала, что уже выплакала все свои слезы.

Позже я пожалела, что так оборвала разговор. Она, в сущности, не была такой уж плохой. Она же сказала, что поможет мне. Она хотела, чтобы я приехала в Нью-Йорк. Бедная Сюзанна. Она же не виновата, что видит все в искаженном свете. Возможно, это было оттого, что ее родная мать отказалась от нее ради своего мужа, у которого было больше рук, чем у осьминога.

Но мне уже не хотелось ехать в Нью-Йорк. Я останусь в Колумбусе с Тоддом, и мы поможем друг другу пережить эти тяжелые для нас дни.

В конце концов аборт был сделан на квартире у Тодда, и именно Лео нашел врача, который за сотню долларов согласился сделать операцию. У Лео были связи всюду.

– Не забывай, Тодд, старый чирий (Лео считал, что это очень остроумно – называть людей чириями). Ты у меня в долгу…

В этом был весь Лео. Старый добрый Лео.

Клео предложила побыть со мной, но Тодд не позволил.

– Мы будем друг с другом.

– Все будет хорошо, – сказал Тодд. – Все же он врач.

– Я знаю. Я не беспокоюсь. Ну ни капельки!

– Вот тут Лео оставил какие-то таблетки. Это болеутоляющие, они тебе помогут перенести боль.

– Не хочу таблеток Лео, – сказала я сварливо. – Это будет недолго. Все будет хорошо.

Тодд настоял на том, чтобы остаться в комнате, пока проходит операция. Он держал меня за руку, пытался всунуть мне одну из таблеток, старался рассмешить меня. И я тоже старалась. Ради него.

После того как Боб – молодой доктор – ушел, прихватив две из наших таблеток, мы с Тоддом лежали, прижавшись друг к другу так тесно, как, наверное, никогда раньше. Сюзанна что-то говорила мне об осквернении моего храма, но меня беспокоило только мое сердце. Мне оно представлялось похожим на шоколадное сердечко, какие дарят в Валентинов день, однако с краешка оно было слегка откусано.

Затем Тодд прошептал:

– Мы это компенсируем, Баффи Энн. У нас будет шесть детей.

Я слабо засмеялась:

– Это многовато.

– Ну хорошо, тогда пять.

– Ладно, – согласилась я. – Договорились.

И мы скрепили наш договор солеными поцелуями.

11

Заканчивая университет, Тодд был полон планов. Он хотел, чтобы мы поженились через две недели после окончания – в июне. Первоначальным планом было пожениться после того, как закончу университет я – в следующем году, но в соответствии с новым планом мое дальнейшее образование отменялось.

– Но ведь мне осталось учиться только один год, – протестовала я. – Я потратила три года. Я не хочу, чтобы они пропали. Это же выброшенное время.

Тодд только посмеялся надо мной.

– Мы же все время были вместе, а ты считаешь, что это выброшенное время? Выброшенное время будет, если ты останешься здесь, в Колумбусе, когда будешь мне нужна в Акроне.

Мне хотелось начать нашу совместную жизнь и работу в Цинциннати, где были Сьюэллен и Говард, однако это тоже не входило в его планы. Тодд был из Акрона и хотел, чтобы мы жили там. Он сказал, что хорошо знает Акрон, и это поможет ему начать там дело.

– Но разве от меня не будет больше пользы, если я получу диплом? Что я буду за специалист без диплома? Кто возьмет меня на работу?

– Любой. Все. Ты умнее любого самого дипломированного бухгалтера. Знаешь, никто не будет спрашивать у тебя диплом. Кроме того, Баффи Энн, неужели ты действительно собираешься оставаться в Колумбусе, когда я буду в Акроне?

– Ты бы мог работать в Колумбусе, пока я не окончу университет.

– Нет, не мог бы. Я бы только тратил время, вместо того чтобы начать заниматься серьезным делом. Мне необходимо быть в Акроне, и мы должны быть там вместе.

– Ты прав.

(Ну конечно же! Как же могло быть иначе? Если Тодду был нужен бухгалтер, то зачем заниматься английской литературой? И если Тодду нужна жена в Акроне, то зачем вообще диплом?)

Я быстро продумала план свадебного торжества. Это будет в саду тети Эмили. Сьюэллен будет посаженной матерью. А Клео, Кэсси и Сюзанна – моими подружками.

Однако Сюзанна позвонила и сказала, что, хотя ее сердечко будет просто разбито, она никак не сможет приехать в это время в Огайо.

– Ты даже не представляешь, как я занята!

Поли опять начал работать (им нужны были деньги), но уже не вел собственную колонку. Он работал в «Пост» ночным редактором, так что днем мог заниматься сюзанниной карьерой. И, разумеется, работая в «Пост», мог сделать так, чтобы ее имя появлялось в прессе. Но поскольку он работал по вечерам, то не мог сопровождать ее на различные мероприятия, где ей приходилось бывать, чтобы поддерживать собственный имидж. Но то, что Поли не может ее сопровождать, не так уж страшно. Здесь полно мужчин, которые счастливы проводить ее туда, куда ей нужно. Здесь полно «услужливых мальчиков», которые рады оказать услугу девушке – они играют довольно большую роль в Нью-Йорке. Многие из известных дам Нью-Йорка выходят в свет исключительно с этими мальчиками – с ними не страшно, с ними весело, они всегда в курсе последних событий, а видит Бог, ей меньше всего нужны интимные отношения. Это лишняя головная боль, особенно если собираешься стать звездой, а она уже на пороге этого. Ведь я же видела ее фотографии на обложках некоторых журналов? Некоторые уже называют ее «Моделью десятилетия». И под большим секретом она мне поведала, умоляя никому не рассказывать, что вот-вот подпишет контракт о том, чтобы быть официальным спикером самой большой в мире косметической компании. Президент этой компании просто без ума от нее.

Когда я наконец повесила трубку, голова у меня гудела. Сюзанна говорила без умолку. И я почувствовала себя обиженной. Моя свадьба так мало для нее значила, что она даже не смогла пожертвовать двумя-тремя днями, чтобы на ней присутствовать. Кроме того, она была так занята собственной персоной, что даже забыла поздравить меня или передать привет Тодду. Но затем я поняла, что не она виновата в том, что занята лишь собой. Я сама только и думала о себе и Тодде в эти последние месяцы и даже не знала, что фотография Сюзанны действительно была помещена на обложках известных журналов (у кого есть время читать эти журналы?). Она действительно стала сенсацией сезона, а мы даже не заметили этого, что тоже было нехорошо с нашей стороны. Ну ладно, достаточно о Сюзанне и о нашем эгоизме.

Клео была в восторге оттого, что ее пригласили быть подружкой невесты. Она даже спросила, не может ли принять участие в свадебной церемонии и Лео. Но нам пришлось отказать ей, поскольку шафером Тодда должен быть Говард, а сад тети Эмили был не столь велик, чтобы вместить много гостей. Клео тоже не собиралась продолжать свою учебу в университете, поскольку Лео, как и Тодд, уже получил диплом и нашел себе работу в Нью-Йорке режиссером и сценаристом на местной телестудии. Они тоже собирались пожениться и переехать вместе с ее матерью в большой дом в Тинафлайе (ее мама получила этот дом в качестве компенсации за развод). Они собирались устроить свадьбу в августе, поскольку хотели отметить это событие с большой помпой, и, следовательно, им требовалось больше времени, чтобы все организовать. Казалось, мама Клео просто без ума от Лео! Она считала, что Лео – самый интересный мужчина, которого она когда-либо видела в жизни, и что он, несомненно, добьется успеха.

Но в отличие от меня, Клео собиралась закончить образование в Нью-Йоркском университете, после чего работать в каком-нибудь издательстве. Затем они с Лео купят квартиру в Нью-Йорке и станут блестящей нью-йоркской парой с роскошной квартирой. Они будут посещать все самые престижные места – это значит модные рестораны, премьеры и вернисажи. И детей заведут только после десяти лет брака, чтобы не связывать себя, чтобы иметь возможность путешествовать и чтобы Клео могла работать и профессионально совершенствоваться.

– Ты действительно хочешь этого, Клео? Иметь детей только через десять лет?

– Я хочу того, что хочет Лео, – уверенно заявила она. – Хочу, чтобы у меня был счастливый брак, как раньше был у мамы, только я хочу, чтобы мой брак сохранился. Поэтому должна сделать так, чтобы Лео получил от этого брака все, что хочет.

Я задумалась об этом и не могла ничего сказать в ответ. Разве я не такая же? Разве я хотела не того же – посвятить свою жизнь Тодду? Но это все проистекало из моей огромной всепоглощающей любви. А Клео? Я не могла представить себе, чтобы она любила Лео так же, как я – Тодда. Здесь проявлялась моя самоуверенность. Я была просто убеждена, что никто никогда так не любил, как мы с Тоддом.

Кэсси приехала за день до свадьбы, и хотя прошло уже два года с тех пор, как мы расстались, я сразу же вспомнила, как сильно любила ее. Она была все такой же милой и славной, а, может быть, даже лучше.

– Ты стала еще красивее, – сказала я ей, – и у тебя счастливый вид. Как дела? Все хорошо?

– Все прекрасно, честное слово. Помнишь, я писала тебе, что собираюсь заниматься театральным искусством. Я действительно сделала это. Маме я, конечно, не сказала. Ей бы это очень не понравилось… (Не понравилось бы? Она была бы просто в ярости. Она бы сказала, что в артисты идут молодые люди, которые не желают заниматься настоящим делом, и девушки, которые желают спать с режиссерами-евреями). – Ты знаешь, мне это ужасно нравится. Я пока еще не думала заниматься этим профессионально – вряд ли у меня получится, но эти занятия доставляют мне огромное удовольствие. И, кажется, они помогают мне немного преодолеть себя, свою замкнутость. У меня теперь масса друзей, и все они очень интересные люди.

– Как я поняла, ты познакомилась с каким-то необычным человеком.

– Ну да, вроде этого… – Кэсси засмеялась почти виновато. – Вообще-то я встречаюсь с одним из театральной школы… Не могу сказать, что очень часто, но все же… Мама о нем еще не знает. Поэтому я в основном встречаюсь с Дугом. Я тебе о нем писала. Мама его просто обожает…

– Так, значит, ты сейчас встречаешься сразу с двумя?

– Да. Мне кажется, что Дуглас собирается жениться на мне, когда я закончу университет, но никакой официальной договоренности между нами пока нет. Так что пока я встречаюсь и с ним, и с Гаем.

– Гай – это актер?

– Да. Гай Саварез. Он из Ла-Джоллы. Это городок на западном побережье неподалеку от Лос-Анджелеса. Курортное местечко. Гай считается самым способным на курсе. Все девушки в нашем классе просто без ума от него. Он необыкновенно хорош собой. Великолепные белые зубы и вьющиеся волосы. Может быть, это звучит ужасно, но девушки в классе называют его идеалом красоты.

– По твоим словам, это нечто необыкновенное. Ты влюблена в него, Кэсси? – спросила я мягко.

– Не знаю, Баффи. Сама не знаю. Может быть, дело в его внешности, необыкновенной привлекательности и мужском обаянии. Ах, Бафф, даже не знаю, как объяснить. В нем какая-то дикая, животная привлекательность, даже сексуальность… – она покраснела и осеклась.

– А вы этим занимаетесь? Вы любовники? – Я знала, что Кэсси спокойно отнесется к этому вопросу.

Казалось, что Кэсси было даже немного стыдно, когда она ответила:

– Нет.

– Почему?

Она пожала плечами.

– Он просто и не пытался. Никто никогда не пытался спать со мной. И Дуглас тоже. А я с ним встречаюсь уже почти два года. Единственное, что он позволяет себе – это поцелуи. – Она немного смутилась и невесело засмеялась: – Дуглас большой специалист по поцелуям. Мне кажется, он изучал технику поцелуя по учебнику. И, кроме того, мне кажется, что для него техника гораздо важнее, чем я. Наверное, я лишена женского обаяния.

– Какая чепуха! Просто ты – настоящая леди, и все тебя слишком уважают, – сказала я, хотя и не считала, что уважение и добрачные интимные отношения обязательно исключают одно другое.

– Вы с Тоддом стали любовниками почти сразу, как встретились, но он же уважает тебя, – как бы прочитав мои мысли, возразила Кэсси. – Он тебя просто обожает!

(Да, конечно! Но ведь это же Тодд!)

Мне было жаль, что для Кэсси не нашлось своего Тодда.

– Возможно, Кэсси, твой Гай тоже окажется таким же, как Тодд, – проговорила я, хотя и знала, что это невозможно. Тодд – только один на всем свете.

Кэсси грустно улыбнулась.

– Ну и что я тогда буду с ним делать? Что я скажу матери? «Он актер и ничего собой не представляет в социальном плане, он так красив, что это просто неприлично, и к тому же он итальянец, но он настоящий Тодд Кинг и будет любить меня вечно. Можно, я выйду за него, мама?»

– Если он окажется Тоддом Кингом, Кэсси, хватай его и не спрашивай разрешения своей матери, – посоветовала я ей.

Мы обнялись, по нашим щекам катились слезы.

Был выпускной вечер в классе, где учился Гай Саварез, и его самые близкие друзья – Грег, Бул и Пако – изъявили желание пойти, однако сам он не очень этого хотел.

– Знаю, будет дерьмово, ну и черт с ним – это ведь и наше окончание школы тоже, – уговаривал его Бул. – Послушай, старик, чего там, поддадим немного, затем попляшем, с девочками побалуемся. В чем дело – поразвлекаемся немного и все?

У них не было своих девушек, чтобы идти на вечер, у них вообще тогда не было постоянных девушек. В этом просто не было надобности. У них всегда было полно, даже с избытком, девчонок, с которыми можно было не выпендриваться. Они не зря называли себя «мощными самцами». Все четверо были мускулистыми, из вполне обеспеченных семей, и их прозвище было хорошо известно, особенно в городке. А Гай, загорелый и мускулистый, был в этой компании центральной фигурой со своим «субботним ночным негабаритным», как он сам называл свой член, которым так гордился, особенно его способностью находиться в боевом положении неопределенно длительное время. Пако, который просто боготворил Гая, называл его «Эль Гуапо» – красавчик.

Они отличались от других учеников своего класса. За исключением Грега, они не принадлежали к известным семьям Ла-Джоллы. И вместо того чтобы курить травку (в основном дешевую марихуану), они пили. А для развлечения, вместо того чтобы плавать на яхтах и заниматься серфингом, устраивали драки или вламывались в богатые дома Ла-Джоллы, где не столько грабили, сколько все портили и разбивали. Дважды они поджигали дома, один раз для развлечения, другой – за деньги. Их арестовывали всего один раз, когда поймали с поличным – они били окна в одной из вилл на побережье – однако дело сочли «дурацкой шуткой», а не злостным хулиганством, благодаря У. П. Харрингтону, отцу Грега, который использовал для этого свои связи. В то время как их одноклассники и одноклассницы вполне удовлетворялись интимными отношениями друг с другом, Грег, Бул и Пако предпочитали женщин старше себя с большой грудью, а Гай имел слабость к девочкам из более младших классов, обычно выбирая маленьких, недостаточно развитых девственниц. Возможно, это ему нравилось потому, что этим девчоночкам было нелегко его впустить в себя. А вообще-то он об этом особенно и не думал.

– Ладно, пойдем на этот вонючий вечер, – наконец согласился Гай. – Только давайте сначала малость поддадим. На трезвую голову этого не выдержишь.

Грег, у которого было фальшивое удостоверение личности и который выглядел старше остальных, взял четыре поллитровых бутылки пива, чтобы у каждого было по бутылке, и еще шесть баночных упаковок. Пока они примерно с час бесцельно мотались по городу, поливая бранью других водителей, мальчишки выпили по бутылке на каждого и четырнадцать банок пива.

– Ну что, теперь мотнем на вечер? – спросил Пако. Ему не терпелось устроить всеобщую свалку – то, чем он владел в совершенстве и чем славился среди сверстников.

– Заткнись, – бросил Гай. Он углядел девочку, шедшую по дороге с пляжа, и толкнул в бок сидевшего за рулем Була: – Притормози!

Бул выглянул в окно.

– Ты чего? Это же детский сад!

– Я сказал – заткнись! Говорю же тебе, притормози! – рявкнул Гай.

Бул послушался.

– Эй! – окликнул Гай девочку. – Ты что делаешь?

– Иду домой.

– Нечего ходить одной по вечерам. Разве ты не знаешь, что в темноте ходить одной опасно? – засмеялся он. – Залезай! Мы тебя подвезем.

Девочке было явно не по себе, ее голос дрогнул:

– Нет, не надо. Мне здесь недалеко.

– Я же сказал, залезай! – В голосе появилась угроза.

Девочка пошла еще быстрее.

Но он выскочил из машины и схватил ее за руку.

– Пустите меня! Мне нужно домой!

– Я же сказал, что мы отвезем тебя домой.

– Нет. Мама не разрешает мне садиться в машину с незнакомыми.

– Мы не незнакомые. Мы – хорошие ребята.

Она вырвалась и побежала. Он догнал ее и бросил на землю. Она начала громко плакать.

Подошел Грег:

– Ты что, сдурел? Ей, небось, и десяти нет.

– Заткнись! – отмахнулся Гай, расстегивая брюки. Когда девочка раскрыла рот, чтобы закричать, он набросился на нее и несколько раз ударил по лицу. Все же она пыталась бороться, царапала его лицо и отбивалась тоненькими ручками. Он засмеялся и ткнул ее лицом в грязь. – Сними с нее шорты! – приказал он Грегу, стоявшему позади него и наблюдавшему всю эту сцену.

Грег послушался. Стаскивая с девочки шорты и трусики, он почувствовал возбуждение. Тем временем Бул завел машину в кусты у дороги, где ее в темноте совсем не было видно, и они с Пако вышли из автомобиля.

– Затащи ее в кусты! – предложил Пако, его брюки уже были расстегнуты, а член готов к работе. И сними с нее рубашку!

Гай и Грег схватили ее за ноги и поволокли в кусты. Однако она продолжала кричать и вырываться.

– Заткни ты ее! – заорал Бул. – Оглуши ее!

– Нет, я люблю смотреть им в глаза, когда вставляю, возразил Гай, с трудом входя в девочку. Он почувствовал, что это будет не так легко. Она была совсем маленькая, и он прищурился, собираясь с силами.

Она продолжала кричать.

– Сейчас я ее заткну, – заявил Пако и сел ей прямо на лицо, заставив открыть рот, чтобы он мог воткнуть туда свой член. Затем она замолчала.

Когда Гай кончил, с него капала кровь, бедра девочки тоже были все в крови. Было слишком темно, чтобы увидеть, однако он это чувствовал, и запах крови раздразнил двух других парней, которые, как гиены, ждали своей очереди.

Когда Пако встал, криков больше не было, и Бул с Грегом заняли две освободившиеся позиции. Когда они кончили, Гай уже подумывал о том, чтобы повернуть эту растерзанную тряпичную куклу на живот и попробовать сзади, однако другие отговорили его, и желание бежать с места преступления охватило и его.

– Поставь машину за два квартала до школы, чтобы никто не видел, когда мы приехали на школьную стоянку, – предупредил Грег Була.

Они причесались, привели в порядок одежду и тихонько вошли в зал. Затем, после того как немного там потолкались, Гай сказал Пако:

– Давай, начинай свой коронный, чтобы все знали, что Мощные самцы были здесь!

Когда рано утром следующего дня было найдено безжизненное тело Эдриенн Фишер, все четверо парней спокойно спали в своих кроватях, уйдя с вечера после драки, которую там затеяли и которую пришлось улаживать местной полиции. Когда Эдриенн Фишер пришла в себя, она почти ничего не могла сказать следователям, пытавшимся хоть что-то у нее узнать – на дороге, ведущей с пляжа, было совсем темно, и она только могла сказать, что было четверо парней, все очень высокие, один – вообще очень здоровый. Следствие зашло в тупик, и полиция решила, что это был кто-то из приезжих. В конце концов, Ла-Джолла – город, куда приезжает масса народу. Эдриенн Фишер без конца плакала, и ее родители решили пригласить психиатра и больше не подвергать ее допросам, стараясь сделать так, чтобы ее имя не попало в газеты.