Текст книги "Съемочная площадка"
Автор книги: Джун Зингер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 45 страниц)
Джун Зингер
Съемочная площадка
Старшей дочери Шарон Басшеба
Выражаю свою благодарность Хербу Кацу за многое, но прежде всего за огромную поддержку, помощь и верную дружбу.
КОГДА-ТО ПОСЛЕ…
В ваш дом приходит человек,
Безродный, неизвестный,
Но ваша дочь находит в нем
Ей родственную душу.
Пусть он в лохмотья обряжен,
Да и повадки странны,
В ее глазах он – дивный принц,
Что розами увенчан.
Вот пошептались, прилегли.
Старух увещевания
Легко отбрасывают прочь,
Как смятые простынки.
Пока они неспешно пьют
Мир грез из общей чаши,
Им неизбежная судьба готовит испытания.
Кошмары обретают плоть,
Прикрасилось уродство,
Достоинство лежит в пыли.
Кого карать за это?
Как им понять: кто лютый враг,
Кому себя доверить,
С кем хлеб заветный разделить
И чьи дары отвергнуть.
Порою в кладах скрыта смерть,
А мусор прячет ценность.
Все можно мигом потерять,
У лжи отмычек много.
Воскликнув: «Можно потерять!»
Он и исчез бесследно.
Коварством не согреешь рук,
Не даст тепла тот хворост.
Ей суждено весь век бродить
По искривленным залам
И знать, что навсегда умолк
Тот день поющий.
Потом привыкнет не грустить,
И утешаться малым, —
Хоть чашкой чая, например,
У тихого камина.
ШАРОН БАСШЕБА ЗИНГЕР
ПРОЛОГ
1984
Одеваясь для банкета по случаю завершения работы над «Белой Лилией» в Четвертой студии звукозаписи в «Кинг Студио», я не могла не думать о сне, который видела накануне. Мне приснилось общежитие колледжа в Огайо, ободранная квартирка, бедно и скудно меблированная, где живет симпатичный парнишка, которому не исполнилось еще и двадцати. Мне также снилась красивая рыжеволосая девушка на фоне ярко-синего западного неба.
Я вздохнула и натянула атласный бледно-желтый комбинезон, босоножки с ремешками почти до колен, затем откинула голову и яростно расчесала волосы, поэтому, когда выпрямилась, они легли как надо – пышной копной. Затем перетянула бриллиантовый фермуар на нитке жемчуга так, чтобы он оказался ровно посередине шеи. Теперь я была полностью готова. Этот прием устраивался в честь того, что «Белая Лилия» – фильм, который на несколько месяцев отстал от графика, и на несколько миллионов превысил смету, который, как считали голливудские циники, уже успевшие заключить множество пари по этому поводу, никогда не будет закончен – наконец-то готов к выходу на экран.
Прием по всей вероятности должен быть очень интересным. Круглые столы, накрытые белыми с люрексом кружевными скатертями, множество живых белых цветов, в основном лилий, в фарфоровых вазах, украшенных металлическими листьями и виноградными гроздьями. В подсвечниках тоже лилии, но фарфоровые. На столах тарелки из драгоценного лаликского фарфора и хрустальные бокалы в стиле Наполеона III; вилки с ножами – имитация столового серебра Марии-Антуанетты, еще одной не очень-то умной дамы, также не сумевшей сохранить голову. Меню обещает быть чрезвычайно изысканным – устрицы в шампанском, яйца-кокотт, голуби, фаршированные золотистым изюмом, а на десерт шоколадный белый мусс, щербет и маленькие, покрытые белой глазурью пирожные в форме – ну разумеется же – лилии.
Обычно подобные банкеты бывают более скромными, однако «Белой Лилии» требовался особый толчок, и, хотя подобные студийные банкеты обычно устраивались для актеров и работников студии, этот был организован для журналистов – чтобы произвести на них впечатление богатством постановки, соблазнить их вкусной едой, шампанским и изысканностью обстановки и, обольстив их нашими звездами, заставить полюбить наше, уже приобретшее дурную славу произведение. Возможно даже, что эта дурная слава пойдет скорее на пользу картине, чем во вред. В наше время трудно что-нибудь сказать заранее. В кинопроизводстве гораздо больше риска и волнений, чем в жизни тех, кто исполняет роли.
Да, мы все будем позировать для публики, а многочисленные фотографы будут ловить широкие фальшивые улыбки – огромное количество ослепительно белых искусственных зубов и огромное количество тостов. Будет множество разговоров на самые возвышенные темы, и будет постоянная очередь в туалет, чтобы там потихоньку сделать пару-другую глотков чего-нибудь покрепче, чем шампанское. Сквозь пальцы будут смотреть и на несколько торопливых совокуплений под покрытым длинной скатертью столом или же в поспешно запертой гримерной где-нибудь неподалеку. Обычный голливудский банкет для киношников. А было ли это на самом деле?
– Мне вчера приснилось, что я опять учусь в УШО, – громко сказала я в зеркало, и тоненькая зеленоглазая женщина улыбнулась мне оттуда чуть горьковатой усмешкой. В голове промелькнули яркие, будто снятые на цветную пленку, воспоминания, словно и не было всех этих лет…
Мы вернулись в спальный корпус вчетвером: Сьюэллен, моя светловолосая сестра, которая заканчивала университет на следующей неделе, а еще через неделю выходила замуж; Клео Пулитцер из Нью-Джерси, которая так же, как и я, только что закончила второй курс и которой казалось, что она влюблена в нашего университетского популярного неорадикала; Сюзанна, моя хорошенькая соседка по комнате, мечтавшая стать кинозвездой, но вынужденная на следующее утро ехать в Нью-Йорк с человеком, которого абсолютно не любила. И еще была я – Бонита Энн Льюис, которую близкие друзья называли Баффи, и в те дни, когда каждый из нас чем-нибудь увлекался, я была увлечена только Тоддом Кингом.
Сьюэллен, Клео и я только что выпили за Сюзанну крепкого пива, в то время как она сама пила лишь имбирный эль, считая, что алкоголь портит цвет лица, и очень надеясь на преимущества своей изумительной белой и гладкой кожи. Мы шли стайкой, громко хохоча в эти весенние сумерки, и я думала, что буду очень скучать о «Звездочке Сюзанне», как называл ее Тодд. С первого моего дня в университете она стала моей подругой.
Мы миновали одну из стоянок, на которую только что въехал желто-зеленый «понтиак», и из него вылез какой-то парнишка. Звуки музыки, доносившиеся из приемника в его машине, наполнили мягкий весенний воздух. Это был голос Элвиса, однако Элвиса уже на излете своей карьеры. Совершенно неожиданно Сюзанна бросилась к машине, прямо перед нашими изумленными взорами забралась на крышу и стала раздеваться под звуки музыки. Под мини-юбкой у нее было только белое бикини, хотя стоял лишь конец мая, а майские дни в Колумбусе довольно холодные. «Неужели Сюзанна сегодня ходила загорать?» – подумала я. А может быть, она уже просто упаковала все свое белье?
Сюзанна с закрытыми глазами, как будто пребывая в каком-то странном далеком мире, была похожа на какую-то необыкновенную, прекрасную экзотическую рыжеволосую богиню в своих двух небольших лоскутках белого шелкового трикотажа. Не замечая ни нас, ни парня, владельца «понтиака», ни нескольких изумленных прохожих, остановившихся неподалеку, она танцевала, откинув назад голову. Белые изящные руки двигались в такт нежной музыке и, казалось, светились на фоне темнеющего неба. Сюзанна откликалась на призыв Элвиса о любви, тихо подпевая ему, и, даже когда другие стали хлопать в ладоши и подпевать, она все равно не обратила внимания на это.
Это все просто невероятно, думала я, невероятно и чрезвычайно странно, в этом чувствуется какое-то самолюбование. Однако я знала, что Сюзанна устроила это представление не для нас или для тех, кто гулял в тот вечер в университетском парке. Я знала, что Сюзанна танцует и поет только для себя. И еще я знала, что никогда в жизни не забуду эту сцену.
Это было очень давно, и Элвис уже умер – страшная смерть от пьянства и наркотиков, от самоуничтожения. А моя подруга Сюзанна? Сюзанна исполнила главную роль в «Белой Лилии». И мы никогда не сможем вернуться в прошлое, никто из нас…
Я спустилась вниз и с минуту стояла в некоторой растерянности в вестибюле на черно-белом мраморном полу. Я мысленно пребывала в Огайском университете, однако же жила в доме на Беверли-Хиллз, в огромном особняке с большим участком и изумрудно-зелеными газонами и со всеми атрибутами, полагающимися по голливудским меркам – бассейном, выложенным черной плиткой, сложной системой охраны и теннисным кортом, сориентированным на север – юг. И я опять, уже в который раз за последнее время, спросила себя: а что здесь делает девочка-провинциалка из Огайо?
Я позвала Ли, которую привезла из Огайо и которая была со мной в течение всех лет моего замужества и все еще пыталась держать меня в «ежовых рукавицах». Из-за тяжелого характера Ли мы не нанимали в дом другой постоянной прислуги, и нам приходилось иметь дело с приходящими работниками. Поскольку Ли не отозвалась, я пошла на кухню и застала ее сидящей за длинным деревянным столом, где она чистила столовое серебро.
– Ли, разве Бесси не сделала эту работу еще на прошлой неделе? – Ли была стара, хотя никто точно не знал, сколько ей лет, и если бы она только мне позволила, я бы освободила ее от многих обязанностей, но она бы никогда на это не согласилась. Она что-то буркнула, и я восприняла это как положительный ответ. – Так зачем же вы опять этим занимаетесь? Разве у вас мало работы? – Она не ответила. Ладно, не будем больше поднимать вопрос о чистке серебра. – Ли, я ухожу. Если хотите, можете подходить к телефону, а можно включить автоответчик. – Я знала, что Ли не очень жалует телефон.
– Автоответчик сломан.
– Опять? Ну, если хотите, я могу вызвать временного секретаря, чтобы отвечала на звонки.
– Вот еще!
Ладно, не будем поднимать вопрос и о секретаре.
– Мать Бобби Джонсона привезет Микки около пяти, – с виноватым видом сказала я. Она не одобряла, когда я оставляю Микки на попечение чужих. – А у Меган сегодня занятия в танцевальном классе, так что она придет домой не раньше шести. Мич, думаю, придет сразу после школы… – Я замолкла. Я была благодарна судьбе, что Мэтти, который ходил в детский садик только по утрам, играл на заднем дворе с соседским мальчиком. Его хорошо было видно из кухонного окна, так что мне не надо было говорить о нем Ли, которая всем своим видом показывала, что совершенно не одобряет моего отношения к материнским обязанностям. Опять не получив ответа, я добавила: – Всего доброго, – так говорят все вежливые кассиры в супермаркетах Южной Калифорнии.
Я влезла в свой белый «Севиль», припаркованный в углу мощенного кирпичом дворика, как обычно, оставив «Сильвер клауд» в гараже. Там стояли два «роллса»: мой «Сильвер клауд» и «Корниш» Тодда. Моя машина была подарком Тодда к юбилею, и мне доставляло большое удовольствие оставлять ее в гараже и не пользоваться ею, что просто бесило Тодда, – не ездить на ней. (То же самое было и с драгоценностями, которые я покупала в большом количестве, затрачивая на них огромные деньги, а затем запирала в сейфе и практически никогда не вынимала). Ну а сейчас он тоже редко пользовался своим «Корнишем», как будто обладание столь необычной машиной уже не доставляло ему прежнего удовольствия.
Вообще-то было спокойнее ездить на старом «кадиллаке». Не нужно было волноваться из-за царапин или даже вмятин, или служителей парковок, которых благородный и высокомерный «роллс» просто приводил в бешенство. Так что у богатеев Беверли-Хиллз были свои проблемы: одна из главных – надлежащий уход за роскошным автомобилем и наличие соответствующей стоянки. Именно поэтому я решила замостить весь двор кирпичом, причем старым, что придавало особый шик. Теперь там было место для тридцати автомобилей, и когда мы проводили приемы, специально для этого нанятые распорядители умело размещали машины. Да, за те годы, что я провела в Калифорнии, я усвоила все необходимые правила светской жизни. Я научилась быть первоклассной хозяйкой, я знаю, как управлять виллой на Средиземном море, где уложить волосы по самой последней моде, где лучше всего пообедать и где делать покупки. В Лотас Ленде даже некоторые супермаркеты были специализированными. И когда же я забыла, как быть превосходной женой превосходного мужа, спрашивала я себя. Что в общем было глупо, поскольку я знала это с точностью до минуты. Это просто врезалось в мое сознание. Нет, не в сознание. Точнее: в сердце… Возможно, даже проникло в кровь.
Замысловатые чугунные ворота открылись передо мной как по волшебству, а затем так же закрылись. Я поехала в сторону Бенедикт Каньон, чтобы спуститься к бульвару Сансет. Там свернула налево в сторону Голливуда. Остановившись на красный свет, я увидела, как на меня уставилась женщина в коричневом «мерседесе» в левом ряду. Я улыбнулась. Люди здесь все время глазели на меня, полагая, что узнают во мне кинозвезду прошлых лет, даже не задумываясь над тем, что я слишком молода, чтобы оказаться той кинозвездой, за которую меня принимают. Вивьен Ли. Вивьен сделала подтяжку? И только потом они вспоминали, что я никак не могу ею быть, потому что Вивьен уже умерла.
Все всегда замечали это сходство. О нем мне сказал и Тодд, когда я с ним познакомилась. И Сюзанна тоже. И Поли, тот парень, с которым Сюзанна уехала в Нью-Йорк. Бедный Поли! Он был помешан на кино. Он всегда пытался найти сходство между своими знакомыми и известными артистами, желательно кинозвездами прошлых лет. Для Поли эти люди имели особую привлекательность и очарование. «Ты похожа на молодую Вивьен Ли», – всегда говорил мне Поли. Он очень хотел найти какого-нибудь двойника из кинозвезд для Сюзанны, но это ему так и не удалось. Он иногда упоминал Риту Хейуорт, но без особой убежденности. «А может быть, Хеди Ламарр, молодая Хеди, с рыжевато-золотистыми волосами». Однако здесь Поли явно делал натяжку. Сюзанна всегда была – и всегда будет – ни на кого не похожей.
Я ехала по бульвару Сансет, начиная от того места, где он был красивым и ухоженным, до того, где он уже не казался столь привлекательным и где присутствие бродяг, проституток и прочего сброда наводило на мысль, что ты уже находишься на съемочной площадке, на которой снимают фильм о Содоме и Гоморре в современной интерпретации и современных костюмах. И где этот беспечный «Куки, одолжи мне свою расческу» из моей телевизионной юности, который важно вышагивал по тротуарам Сансета?
Теперь все говорят: «Да, вам следовало бы побывать здесь тридцать, сорок лет назад… Тогда Голливуд был настоящим Голливудом». Но сорок лет назад меня еще не было на свете. А тридцать лет назад я была маленькой девочкой из Огайо, мечтающей о героях, но даже в мыслях не держащей того, что выйдет замуж за героя, который увезет ее в Голливуд, героя, за которым пошла бы хоть на край земли, хоть в преисподнюю, если бы он попросил об этом.
Я въехала на территорию студии, и охранник у ворот поприветствовал меня, пожелав доброго дня, хотя день уже клонился к вечеру. Через час или около того солнце зайдет к западу от «Кинг Студио», освещая ее неестественным желтым сиянием. Я оставила машину у подъезда Четвертой студии звукозаписи и прошла внутрь. Столы были накрыты, официанты разносили бокалы с шампанским, а оркестр играл мелодию из «Белой Лилии».
Я быстро оглядела присутствующих, стараясь определить, кто пришел, а кто отсутствует. Я увидела Говарда, мужа Сьюэллен. Я скользнула взглядом дальше в надежде увидеть знакомые лица. Было трудно кого-нибудь опознать, не имея перед глазами списка приглашенных.
Затем ко мне подбежал Тодд и поцеловал в губы, и мое сердце, прямо как в песне поется, замерло. Тут же засверкали вспышки фотоаппаратов. Но это был всего лишь поцелуй для публики, так же, как и поцелуй на экране – не вполне настоящий. И я вспомнила, как это все начиналось почти двадцать лет тому назад…
Часть первая
ВЕСНА
1964–1967
1
Я только что прибыла в Университет штата Огайо и, распаковывая два разнокалиберных чемодана, с опаской поглядывала на огромный белый дорожный сундук, отделанный латунными полосами. Он стоял посередине комнаты общежития, подавляя все, что в ней находилось, своими размерами и великолепием. Этот сундук ожидал свою владелицу, мою, как я поняла, еще не приехавшую соседку по комнате. От него просто исходил аромат богатства, великолепия морских круизов на фешенебельных теплоходах, респектабельных отелей Парижа, Лондона, Рима и всех других мест, куда совершают путешествия богатые и преуспевающие люди.
Наверное, он набит шикарными шелковыми, атласными и бархатными туалетами. Сколько же их там? И что делать владелице такого сундука в обычном провинциальном университете в 1964 году? Я была уверена, что подобного сундука не сыщешь во всем округе Колумбус, даже в самых престижных университетах. Мне сильно не повезло, что его владелица будет жить со мной в одной комнате. Наверняка это капризная избалованная принцесса, надменная и высокомерная, а от своей сестры Сьюэллен, живущей в доме Тета, я знала, что соседка по комнате значит в студенческой жизни очень много. И я уже, кажется, в тысячный раз пожалела о том, что Сьюэллен стала членом женской общины университета и поселилась вместе с другими ее членами, иначе мы могли бы жить вместе.
Затем в комнату заглянула девушка с рыжими волосами – яркими, словно освещенными солнцем: очень высокая, в рабочей мужской синей сорочке, слишком большой для нее, и неизменных джинсах. В ней чувствовались удивительная уверенность и обаяние, которые затмевали даже ее необыкновенную красоту. Было совершенно очевидно, что несмотря на скромную одежду, она вполне может быть владелицей белого дорожного сундука.
– Заявляю официально, – громко произнесла она, – что ты – точная копия Скарлетт О'Хары. – Я засмеялась. Мне это говорили уже не в первый раз: я действительно была немного похожа на Вивьен Ли. Она продолжала внимательно меня разглядывать… – Ты недостаточно высока для того, чтобы стать королевой красоты. Но, все равно, ты почти такая же красивая, как и я.
Мне пришлось рассмеяться над ее словами.
– Ты моя соседка? – спросила я, надеясь услышать утвердительный ответ. Похоже, у нее было чувство юмора, – одно из самых необходимых качеств хорошей соседки. Она явно была личностью незаурядной.
– Очень бы хотелось сказать «да», но не могу. Я живу в комнате 303, и у меня уже есть соседка. – Она выразительно закатила глаза.
– Ну, все равно заходи.
Она не спеша вошла и, развалившись на одной из двух кроватей, заявила:
– Скарлетт О'Хара – моя самая любимая героиня. Я смотрела этот фильм раз десять и даже два раза читала книгу, хотя и стараюсь читать поменьше.
Я впервые видела человека, который старалсячитать поменьше.
– Почему? – спросила я.
– Почему что? Почему я стараюсь читать поменьше? Чтобы поберечь глаза, для чего же еще! Разве ты не знаешь, что, если напрягать глаза, они теряют свой блеск?
– Никогда об этом не думала. Я очень много читаю. А почему Скарлетт О'Хара твоя любимая героиня?
– Потому, что еще когда она была маленькой девочкой, ей уже было наплевать на всех, кроме себя самой. Она была сильной, добивалась всего, чего хотела, была умной и у нее был твердый характер. И все мужчины сходили от нее с ума. Мне всегда казалось, что я должна быть и внешне похожа на Скарлетт, иметь такие же зеленые глаза, как ты. Но вообще-то я ничего не имею против своих собственных, желтых. Очень необычный цвет, правда?
Я опять не смогла удержаться от смеха. Эта девушка была просто чудо, что-то совершенно невероятное.
– У тебя прекрасные глаза, – подтвердила я абсолютно искренне. Глаза у нее были похожи на матовый янтарь.
– Спасибо, – поблагодарила она, мрачно глядя на меня. – Нет, из тебя не получится ни королевы красоты, ни манекенщицы. Ты слишком маленького роста.
Я улыбнулась.
– Мне здорово повезло, что я никогда и не мечтала стать королевой красоты или манекенщицей. Я хочу стать учительницей. Преподавать английскую литературу. А ты кем хочешь быть? Манекенщицей? Или просто «Мисс Америка»?
– Посмотрю, что получится. Не буду торопиться. Возможно, я и смогу стать королевой красоты. Может быть, даже «Мисс Америка». Тогда я впоследствии стану манекенщицей. Разумеется, в Нуэва-Йорке. Если, конечно, сначала не попаду в Голливуд. Как ты можешь заметить, фигура у меня очень подходит для работы манекенщицей – узкие бедра и груди крохотные. Когда я училась в старших классах, то запихивала в бюстгальтеры носки. А ты, лапочка, хотя и не сможешь стать манекенщицей, но сиськи у тебя – будь здоров. Господи, вы только посмотрите!
Я инстинктивно взглянула вниз. На мне были джинсы и старая, уже подсевшая футболка, которая здорово обтягивала мой пышный бюст.
– Да, если бы я была мальчишкой, – заявила рыжая, – я-то, наверное, просто с ума бы сходила, наверное, просто подскочила бы и откусила кусочек прямо сейчас…
Мы обе начали хохотать, как чокнутые, и мне было искренне жаль, что она будет жить не со мной.
– Меня зовут Бонита Энн Льюис, я из Цинциннати, – представилась я, – но все меня зовут Баффи. Моя сестра Сьюэллен – она здесь на предпоследнем курсе, – назвала меня так, когда я была маленькая. Она назвала меня так в честь соседской собаки.
– А меня зовут Сюзанна. Я из Кентукки и учусь на втором курсе. Я окончила первый курс в универе Кентукки, и никто не смеет давать мне клички или сокращать мое имя. Я даже не разрешаю никому называть меня Сью или Сьюзи, или еще как-нибудь – только Сюзанна, с одним «з» и двумя «н». – Она залезла в карман своей рубашки и достала мятую пачку «Мальборо». – Хочешь сигарету? Вот травку я не курю никогда. Хотя раньше курила – в курилке библиотеки, когда училась в выпускном классе. Но потом узнала, что это портит волосы. Разрушает фолликулы, представляешь! – (Тогда я в последний раз видела, что Сюзанна курит – она бросила это занятие на следующий день, прочитав статью какого-то врача-дерматолога в «Космополитэне» о том, что курение портит цвет лица). – Я хочу, чтобы ты распаковала этот шикарный сундук, продолжала Сюзанна, выпуская дым в потолок. – Ужасно шикарный, просто класс. До смерти жаль, что твои вещи мне не подойдут…
– Это не мой сундук. Он принадлежит моей соседке, которая еще не появлялась. И я сильно сомневаюсь, чтобы у меня были такие вещи, которые тебе бы до смерти захотелось надеть.
– Да. Ужасно жаль, что я живу не с тобой, а с этой придурочной из Нуэва-Джерси, что судьба оказалась столь жестока ко мне. Клео Пулитцер. О Боже! Ну и имячко! Идиотизм какой-то!
– А почему ты все время говоришь «Нуэва-Йорк» и « Нуэва-Джерси»? – спросила я – меня почему-то немного раздражала эта ее манера.
Сюзанна широко открыла свои янтарные глаза.
– Потому что я изучаю испанский. «Нуэва» – это по-испански «новый». – Она прищурилась. – А что? Тебе это не нравится?
Я не знала, что сказать. Я еще плохо ее знала, однако решила рискнуть.
– Мне кажется, это как-то глупо, вычурно, – я виновато улыбнулась, чтобы она на меня не очень обиделась.
Она немного подумала, затем решила засмеяться.
– Согласна. Заявляю, что ты права. Правда, жаль, что мы живем в разных комнатах. Мне кажется, ты очень умная. Наверное, это все из-за книг, которые ты прочитала. А если бы мы жили вместе, ты бы смогла поделиться со мной своими мозгами.
– Да? – Я продолжала разбирать чемоданы и укладывала хлопчатобумажные трусики в верхний ящик комода. – У меня такое чувство, что тебе-то ни у кого мозгов занимать не надо.
– Мне? Да я всего лишь маленькая бедная дурочка из Ки, и у меня хватает мозгов лишь для того, чтобы правильно воспользоваться тем, что дала мне природа.
Я подумала было посоветовать своей новой подруге не говорить «Ки» вместо Кентукки, что было примерно из той же категории, как « Нуэва-Йорк», но в эту минуту в полуоткрытую дверь постучали, и на пороге возникла еще одна высокая девушка – на этот раз с очень длинными светлыми волосами.
– Меня зовут Кэсси Хэммонд, – объявила она, – и, по-моему, это моя комната. – Эта фраза звучала скорее как вопрос.
– Заходи, – сказала я приветливо. – Если это твой сундук, значит, и комната твоя.
Блондинка виновато улыбнулась.
– Это мой сундук… Меня зовут Кэсси Хэммонд, – повторила она и вошла в комнату, держась очень прямо. Она протянула руку сначала мне, потом Сюзанне. Я видела, что Сюзанна внимательным взглядом оценивает и ее бежевый свитер из мягкой шерсти, и коричневую плиссированную юбку, лишь на пять сантиметров выше колен. (Большинство девушек здесь, в университете, носили гораздо более короткие юбки). Я заметила, как затрепетали ресницы Сюзанны, и догадалась, что моя новая приятельница, очевидно, решает вопрос, какое место займет Кэсси в конкурсе красоты, поскольку та была достаточно высокой и очень хорошенькой. Однако мне сразу показалось, что Кэсси не из тех, кого интересуют конкурсы красоты. В ней была странная неуверенность, и несмотря на прекрасные манеры и веселую доброжелательную улыбку в ней чувствовался какой-то надлом.
– Ты тутошняя или нет? – спросила Сюзанна.
– Прости, не поняла?
– Ну, это же университет штата, – с некоторым раздражением произнесла Сюзанна. – Так ты из Огайо или откуда-нибудь еще?
– Из Калифорнии.
– О, куда тебя занесло… – заметила я, удивляясь, почему она выбрала Огайо, но затем решила не спрашивать об этом сейчас.
– И где ты живешь в Калифорнии?
– В Лос-Анджелесе.
Сюзанна широко распахнула глаза.
– Ты что, совсем рехнулась? Какой же нормальный человек уедет из Лос-Анджелеса – из Голливуда – в Огайо?
Кэсси вспыхнула.
– Мне хотелось большей самостоятельности… Понимаешь, хотелось уехать из дома. Я первый раз в жизни уехала, а когда сказала маме, что хочу учиться где-нибудь в другом городе, она сказала, что мне нужно поехать учиться в Огайо. Понимаешь, мой дедушка родом из Огайо, а мама всегда его очень любила…
– У тебя богатые родители? – без обиняков спросила Сюзанна, и меня покоробила ее бестактность.
Кэсси также была явно смущена. Щеки ее покраснели.
– Да, наверное, хотя у меня только мама.
– И на чем разбогатела твоя семья? – продолжала допрос Сюзанна.
Я почувствовала, что мне пора вмешаться.
– Послушай, Сюзанна, я хочу познакомиться с твоей соседкой, с этой девушкой из Нуэва-Джерси.
– Ладно. Одну минуточку. Мне просто любопытно. Ну Боже ж мой… Ну как я смогу о чем-нибудь узнать, если не буду задавать вопросов? – Она опять повернулась к Кэсси. – Так на чем твой отец нажил капитал?
Темно-синие глаза Кэсси слегка затуманились.
– Нефть. Только это был не мой отец, а отец моей матери.
– Тот самый, который из Огайо?
– Да.
– И когда? Я хочу спросить, и когда он разбогател?
– Я точно не знаю. Где-то в начале века.
– Здорово! – воскликнула Сюзанна. – Это совсем недавно. Не так, как Рокфеллеры.
– Для Калифорнии это достаточно давно, – возразила Кэсси. – Для Южной Калифорнии…
– Так, если у тебя такая известная в Калифорнии семья, почему ты оказалась здесь, в заурядном университете местного значения? Почему ты не стала учиться в каком-нибудь частном колледже в Калифорнии или в каком-нибудь из известных колледжей на Востоке, вроде «Вассар» или «Смит»? – продолжала свои вопросы Сюзанна.
– Ну, мама презирает все то, что называет «Восточной системой». Мне кажется, это из-за того, что она думает, будто они смотрят на Калифорнию свысока. Она сказала, что уж если я решила учиться в каком-нибудь другом городе, то лучше всего именно в этом, потому что здесь наши корни. – Она немного помолчала, затем коротко засмеялась. – Вообще-то мне кажется, на самом деле она думает, что, если я переживу здесь настоящую морозную огайскую зиму, то буду рада вернуться обратно в солнечную Калифорнию. Кроме того, она верит в провинциальные университеты. Ей приходится делать это – она член правления Калифорнийского университета. Это одна из ее общественных обязанностей. Сначала я хотела поехать в университет в Беркли, но с ней чуть плохо не стало. Она считает, что университет в Беркли необходимо вообще закрыть. – Кэсси покраснела. – Это из-за радикалов. Мама постоянно занимается тем, что пытается изгнать из университета дух радикализма, уж если она не может закрыть его совсем. – Она горько улыбнулась. – Мама у меня необыкновенно решительный человек.
Все, что Кэсси рассказала о своей матери, показалось мне очень интересным, однако Сюзанна обратила свое внимание на белый дорожный сундук.
– Это ты сама себе такой купила?
– Нет. Мама заказала этот сундук в Лондоне. Думаю, что именно так и отправлялись учиться в ее времена – вот с такими сундуками.
– Ну ладно, начинай разбирать свои вещи, – сказала Сюзанна. – Признаюсь, до смерти хочется посмотреть, что там внутри.
– Ты будешь разочарована. Там нет ничего особенного. Обычные кофты, джемперы, блузки и юбки. Мама считает, что студентки не должны одеваться чересчур шикарно…
У Сюзанны совсем вытянулось лицо. Ей бы идеально подошли вещи Кэсси – они были одного роста и телосложения.
– Похоже, что твоя мамаша совсем…
Кэсси густо покраснела, а я громко крикнула:
– Сюзанна! – Возможно, моя рыжеволосая подруга была веселой и забавной, однако она могла быть и невыносимой. – Пойдем, мне действительно пора познакомиться с твоей соседкой, – настаивала я.
(Да поможет тебе Бог, Клео Пулитцер. Тебе действительно будет нелегко с мисс из Ки).
Выходя из комнаты в сопровождении Сюзанны, я увидела, что Кэсси с тоской смотрит нам вслед. Разве она не поняла, что я хотела дать ей небольшую передышку, уведя Сюзанну? Очевидно, нет. И я спросила:
– Может быть, ты хочешь распаковать свои вещи потом, а сейчас пойдешь с нами?
– Да, конечно, – радостно улыбнулась Кэсси.
Мне показалось, что Кэсси Хэммонд всегда была очень одинокой и что разговоры о матери ей не слишком приятны.
