Текст книги "Съемочная площадка"

Автор книги: Джун Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 45 страниц)

42

Нас разбудили дети. Они были в восторге от того, что буран прекратился, что папа приехал домой и что было воскресенье – это значит, он возьмет их кататься на санках. Мы сели завтракать вчетвером, а Сюзанна решила спать допоздна. Затем Тодд с детьми ушел, а я осталась готовить завтрак для нашей гостьи. Ли реагировала на присутствие в доме Сюзанны тем, что полностью ее игнорировала.

Я поставила поднос в комнате для гостей и раздвинула занавески. Холодный свет тут же залил всю комнату. С минуту я смотрела, как Тодд играет на улице с детьми. Нам пока удалось поговорить о том, из-за чего он так торопился домой. Я услышала, что Сюзанна проснулась, и повернулась к ней.

– Как ты себя чувствуешь?

– Баффи, мне приснился сон…

О Боже, подумала я, сейчас она расскажет мне, сладкую сказку о примирении с Хайни, которая привиделась ей во сне. Не думаю, чтобы Хайни был способен простить такое предательство, чем бы оно ни оправдывалось. И я его понимала. Я верила в силу его любви. И чем сильнее была его любовь, тем горше должно было стать разочарование.

– Послушай, Сюзанна, не стоит возлагать на сон слишком большие надежды.

– Но во сне все вышло так хорошо. Хочешь, я тебе расскажу?

– Ну хорошо. – Я села на край ее кровати. Мне показалось, что лучше дать ей выговориться. Она улыбнулась мне, обнажив зубы, на щеках ее появились ямочки. По ее глазам было видно, что она что-то затеяла. Это должно было послужить для меня сигналом того, что ее сон не что иное, как очередная уловка.

– Мне приснилось, что Тодд поговорил с Хайни и убедил его продолжить съемки. Хайни восхищается Тоддом и поэтому послушался его. Мы закончили картину, и она прошла с огромным успехом. Она затмила все, что снималось до нее. Разве мой сон не прекрасен?

– Прекрасен. – Да, мне следовало догадаться, что любой сон Сюзанны таит в себе какую-нибудь уловку.

– Баффи? – произнесла она молящим голосом. На этот раз я знала точно, что последует дальше. – Баффи, – повторила она. – Мне неловко тебя спрашивать, но как ты думаешь, Тодд согласится? Он поговорит с Хайни о продолжении съемок?

Я вздохнула.

– Не уверена, что он сможет, Сюзанна. Это такое личное. Ты понимаешь? Это ваше личное с Хайни дело. И я не знаю, может ли Тодд в него вмешиваться.

– Подумаешь, – пренебрежительно заявила она и пожала плечами. – Хайни очень высоко ценит мнение Тодда. Он относится к нему с большим уважением и даже восхищением. Баффи, он согласится? Он бы согласился, если бы ты его попросила… – Она канючила, как ребенок.

А почему бы и нет, подумала я. Разве теперь это имело какое-нибудь значение?

– Ну хорошо, Сюзанна. Я поговорю с Тоддом. Может, он и согласится.

Кто знает? Может, Тодду действительно удастся убедить Хайни.

Сюзанна снова разревелась.

– Я потеряла Хайни и не могу потерять все. Понимаешь ты меня или нет?

– Понимаю.

Я понимала. Каким-то образом мне стало понятно все. Но объяснить это я бы не смогла никогда.

Когда я спустилась в кухню, Тодд и дети сидели за столом и уплетали овощной суп и сандвичи с цыпленком и салатом, а Ли варила шоколад и бубнила себе под нос что-то про идиотов, мокрую одежду и угрозу умереть от простуды.

Я села рядом с ними, и Тодд прошептал мне на ухо:

– После обеда мы собираемся лепить снеговика. Ты сможешь найти сухие варежки и другую одежду так, чтобы кое-кто об этом не узнал?

Я кивнула, и глядя на спину Ли, тихо спросила:

– Так о чем ты хотел со мной поговорить? Ты сказал, что тебе не терпится домой, чтобы…

Тодд посмотрел на детей, затем на Ли и произнес:

– Думаю, нам лучше обсудить это попозже.

После обеда, облачившись в сухие варежки, шарфы, чистые куртки и брюки, они снова отправились на улицу лепить снеговика. Затем приехали рабочие, которые весной стригли нам газоны и кусты, и стали расчищать дорожки. Я тоже решила выйти на воздух. Сюзанна все еще валялась в постели, а Ли громыхала посудой и что-то бубнила, так что улица обещала мне больше спокойствия. Я оделась потеплее, натянула тяжелые сапоги и присоединилась к детям и Тодду.

– Нам потребуется морковка для носа и пара пуговиц для глаз, мама, – сказал Тодд. – Как ты думаешь, из чего лучше сделать рот?

– Как насчет стручка красного перца? Думаю, что у Ли должен быть в запасе красный перец.

– Что скажете, ребята? – спросил Тодд. – Стручок красного перца?

Дети издали одобрительные возгласы и вернулись к своей работе, а я подошла к Тодду, чтобы забросить удочку по поводу просьбы Сюзанны.

– Как в действительности настроен Хайни? Как тебе кажется? Он очень зол?

– Очень. А что?

– Сюзанна хочет, чтобы ты съездил к нему и убедил закончить картину. Что скажешь?

– Ничего не выйдет.

– Ты уверен?

– Абсолютно, – решительно заявил он, глядя мне прямо в глаза. Кажется, теперь я знала, о чем он собирался со мной поговорить. Мне стало казаться, что я чувствовала это еще до того, как он улетел в Калифорнию в такой спешке.

– Почему ты так уверен, Тодд? У тебя был с Хайни какой-то разговор о судьбе картины?

– Да, Баффи. Хайни завязывает с Голливудом. Он собирается продать студию.

– Понимаю, – сказала я и добавила, отчетливо выговаривая каждое слово: – А ты собираешься ее купить?

– Да!.. Но как ты догадалась? – Он взял меня за руку. – Об этом я и хотел с тобой поговорить.

– Тогда давай поговорим! – Я повернулась и пошла к дому.

Он встал у меня на пути и спросил:

– Так ты найдешь стручок красного перца? – Ему было пора возвращаться к детям.

Тодд и дети закончили своего шестифутового снеговика, последним штрихом был его рот из перца. Теперь осталось подобрать шляпу, шарф и курительную трубку, чтобы он выглядел щеголем. Затем я занялась ужином. У Ли, кажется, разболелась спина, и ей пришлось лечь. Я не сомневалась, что Сюзанна в состоянии причинять людям головную боль, а это видимо, был первый случай, когда из-за нее разболелась спина.

Я хлопотала по кухне, когда вошел Тодд и предложил пригласить на ужин Сьюэллен со всем ее семейством.

– Не самая удачная идея. – Я энергично замотала головой. Сьюэллен, как и Ли, совершенно не выносит Сюзанну.

– Наша отзывчивая Сьюэллен?

– Наша высокоморальная Сьюэллен, – твердо сказала я.

– Знаешь, раньше я никогда этого не замечал, но Ли и Сьюэллен очень похожи. Ли тоже очень отзывчивая. Она, например, может пожертвовать церкви половину своей зарплаты. А в смысле морали она ничуть не уступает нашей дорогой Сью. – Подумав, он добавил: – В отличие от Говарда.

– Говарда? Говард очень отзывчивый человек, да и аморальным его никак не назовешь.

– Да, – согласился Тодд, голодными глазами поглядывая на сельдерей. – Но он не такой непоколебимый – он более… – он задумался, подбирая правильное слово, – более терпимый, более открыто мыслящий. Признай, что Сьюэллен несколько ограничена… лишена гибкости. – Он подбирал слова осторожно, боясь задеть меня, – Говард не берет на себя роль судьи, так бы я сказал…

Тодд был прав. В отличие от Сьюэллен, Говард действительно никогда не брался судить других людей. Но интересно, к чему был весь этот разговор? Ответ показался мне простым: Тодд разворачивал кампанию. Да, пожалуй, иначе и не назовешь – именно кампанию. Ком негодования подступил к горлу. Я едва могла дышать. Тодд искал себе союзников – Говард был первым, – а мы еще даже не начинали разговор о студии.

– Ты же знаешь, что все равно ничего не выйдет, – сказала я.

– Что не выйдет? – С сельдерея он переключился на оливки, и теперь посасывал косточку.

– Через Говарда ничего не выйдет. В этой семье решающее слово принадлежит Сьюэллен, а она никогда не согласится с этой твоей голливудской затеей. Ну, и потом, для чего тебе одобрение и благословение Сьюэллен и Говарда? Разве тебе недостаточно моего окончательного решения? Ведь у меня все еще есть право не соглашаться, правда?

– Баффи Энн! – произнес он с упреком. – Ты знаешь, мы никогда ничего не делаем без обоюдного согласия…

Да, слова звучали разумно. Вот только не уверена, что они соответствовали истине. А истина заключалась в том, что у меня просто не хватало сил в чем-то ему отказать. И он об этом знал. А я знала, что теперь эта студия и Голливуд стали стремлением, которому он не мог противостоять.

* * *

Мы больше не возвращались к этому разговору до самого позднего вечера. К ужину Сюзанна наконец сподобилась встать и выйти к нам. После ужина они вчетвером стали играть в «кэндилэнд», а я осталась в кухне убирать со стола и мыть посуду. Когда я присоединилась к ним, Сюзанна уже успела на треть опустошить бутылку «Джека Дэниелса». Тодд не пил «Джек Дэниелс», и я знала, что раньше бутылка стояла запечатанной.

Мы с Тоддом отправились укладывать детей. Сюзанна перебрала всю нашу коллекцию пластинок и записей, но не нашла ничего подходящего, и поэтому включила радио. Когда мы наконец спустились, она, прикрыв глаза, танцевала в одиночестве под звуки песни, доносящейся из радиоприемника:

 
«Снова брожу по дорогам,
Мне нельзя оставаться,
Снова считаю до десяти,
Пока ты принимаешь очередное решение,
Больше никогда, больше никогда…»
 

– Это Бо, – объявила она. – Я его голос всегда узнаю, даже старые записи. – Она протерла глаза, – Баффи, ты с ним поговорила? Ты попросила его повлиять на Хайни?

Я собиралась было ответить, но меня опередил Тодд.

– Извини, Сюзанна, – мягко проговорил он, – но Хайни не только закрывает картину. Он собирается продать студию и уехать из Голливуда. Он возвращается в Даллас. Он сказал, что продаст студию, как только найдет покупателя. А еще он сказал, что продаст он ее или нет, ноги его больше не будет в Калифорнии.

Сюзанна рухнула на диван и, всхлипнув, залилась слезами. Вдруг она прекратила рыдать и прорычала:

– Вот что случается, если не оформить все на бумаге! Хайни купил эту студию для меня. Он сам сказал! А на мое имя ее не оформил. Боже, какой я была дурой. Ублюдок жирный!

Наконец нам удалось поднять ее в спальню, и, как маленького ребенка, уложить в постель. Да она и была ребенком. Все дети не понимают, что жизнь – это улица с двусторонним движением.

Мы снова спустились вниз.

– Больше не могу, – сказала я. – Неважно, что она натворила – мне все равно ее жалко. Она такая беззащитная.

Тодд покачал головой:

– Нет. Сюзанна какая угодно, но только не беззащитная. Просто иногда она кажется такой. Вчера она оплакивала потерю «дорогого Хайни». Но сегодня вечером наступила вторая стадия. Хайни ублюдок, который ее обокрал, отнял у нее студию. Теперь я не удивлюсь, если в любой момент наступит и третья стадия.

Мы носились с Сюзанной как с писаной торбой, не зная, поддержать ее или осудить. То же самое было, когда умер Поли. Мы сидели перед камином в библиотеке и пили простое красное вино непонятного происхождения. Осторожно посмотрев друг другу в глаза, мы поняли – пришло время для серьезного разговора.

– Но зачем, Тодд? Зачем? – спросила я.

Он не стал притворяться, что не понимает, о чем идет речь, и, улыбнувшись и подняв брови, сказал:

– Не знаю. Мне стало казаться, что я ужасно устал от торговых центров. Пропал азарт. Пропало удовольствие от того, чем я занимаюсь. Удовольствие и восторг… – Я, глупая женщина, ухватилась за соломинку. Я была благодарна ему за то, что пропал восторг всего лишь от торговых центров, а не от нашего брака. – Мне трудно жить без цели, к которой надо стремиться. Так со мной было всю жизнь, начиная с того дня в приюте – мне было лет восемь, – когда я понял, что, если хочу стать чем-то большим, нежели просто худеньким сиротой без мелочи в кармане, то должен научиться бегать, быстро бегать. И я сосредоточился на игровых видах спорта. В десять лет мне стало ясно, что бейсболистом я не буду. Тогда я решил стать боксером. В двенадцать я уже понял, куда меня зовут мои способности, и задался целью окончить колледж. Собственно, передо мной стояло несколько задач, и решать их предстояло по очереди. Теперь у меня есть ты, дети, красивый дом, сеть торговых центров – моя персона оценивается в несколько миллионов долларов. Но знаешь, Баффи, после первого центра и первого заработанного миллиона азарт прошел.

Я была в отчаянии. Наверное, он меня дурачил. Я и представить себе не могла, чтобы он работал без азарта. Он повернулся к бару, чтобы налить себе что-нибудь покрепче. Я быстро нашла себе утешение – по крайней мере, он не сказал, что у него пропал азарт после того, как он первый раз женился и завел пару ребятишек.

Тодд приготовил два коктейля «Блэк Рашн» и дал один мне.

– Ну, пожалуйста, Баффи Энн! Я хочу этого! Мне это необходимо!

– Это я вижу, но скажи мне, что ты понимаешь в кинобизнесе?

– Ничего. Совершенно ничего. Но я не могу понять, чем кинобизнес, съемка фильмов может отличаться от строительного бизнеса. Вместо того чтобы приобретать в собственность землю под строительство, приобретаешь в собственность экранное пространство и снимаешь кино. Вместо архитекторов, привлекаешь режиссера; вместо строительных бригад – съемочные группы, операторов, ассистентов; вместо зданий есть актеры. А затем, когда все готово, вместо того чтобы сдавать внаем домовладельцам площади, сдаешь внаем владельцам кинотеатров картины. И риск прогореть при этом значительно меньше. Если держать расходы на производство все время под контролем, то деньги всегда можно вернуть, даже в случае провала. Всегда можно продать картину на обычное или кабельное телевидение или выбросить ее на иностранный рынок. Кроме того, всю работу можно разделить на работу для кино и работу для телевидения. Одно покрывает другое – это старый принцип, – он улыбнулся, – который звучит так: «Никогда не клади все яйца в одну корзину».

– Понимаю.

Мне было ясно, что Тодд уже все как следует обдумал. Он ничего не понимал в самом кино, но о деловой части кинобизнеса имел представление.

– А как насчет денег? Покупка студии должна обойтись не в один миллион… – я развела руками. Я действительно не могла представить, сколько это должно стоить. Где-то я читала, что «Двадцатый Век», например, стоил порядка четырехсот миллионов – колоссальная цифра. К тому же нельзя было с уверенностью сказать, что эта цифра точная. Конечно, я понимала, что студия «Сюзанна» относилась к другой категории. Я понимала также, что часть стоимости «Двадцатого Века» относилась к ее размещению на территории Беверли-Хиллз, где земля очень дорогая. Ведь речь шла о недвижимости. А студия «Сюзанна» располагалась в Голливуде, и земля там намного дешевле. И все равно, у нас не было таких денег. Мы владели сетью торговых центров в Огайо, но если вычесть из их стоимости все, что мы должны были выплатить банкам – арифметика довольна простая… – Сколько это будет стоить, Тодд?

– Мы можем купить ее за гроши, – вполголоса произнес он.

Эта фраза заставила меня задуматься. И забеспокоиться. Я вспомнила, что то же самое сказал Хайни, когда объявил о покупке студии. Эти гроши обошлись ему слишком дорого.

– Что значит, за гроши, Тодд?

Он решил не начинать с крайней цены.

– Хайни заплатил за пустующую студию двадцать пять миллионов. Он ее восстановил, реконструировал и оснастил современным оборудованием. На все это он затратил, как минимум, еще двадцать пять миллионов. Ну, и конечно, он приобретал рабочие материалы в собственность и работал с ними. У него были контракты с продюсерами, с которыми он участвовал в совместных разработках.

Он все еще не называл окончательную цену. Но я была хорошей ученицей своего мужа и знала, какие вопросы задавать.

– Какова балансовая стоимость студии?.. Хотя бы приблизительно? Соотношение активов и пассивов?

– Где-то около ста миллионов. В кинобизнесе есть некоторые нюансы. Стоимость некоторых сделок. Финансовая отдача от отдельных программ, значащихся как активы. Есть множество подводных камней.

– Представляю себе. Но в целом, плюс-минус сто миллионов?

– Кинобизнес – это не точная наука, – сказал он, как бы защищаясь. – В этом и заключается его прелесть.

– Сколько он хочет, Тодд?

– Он хочет продать ее мне… нам… за пятьдесят миллионов.

– И ты это называешь «гроши»?

– Эта цена вдвое меньше ее истинной стоимости.

– Но зачем ему это нужно? Хайни казался мне одним из самых ловких дельцов в Штатах. Миллиардер, начавший с нуля. С чего вдруг ему продавать нам студию за половину ее стоимости? Он же теряет вложенные деньги?

– Да, это так. Он только начал этот бизнес, а вначале, ты знаешь, случаются и потери. Но он продает студию так дешево по другой причине. Он хочет побыстрее от нее избавиться. Он хочет вообще побыстрее обо всем этом забыть. Ты понимаешь? А мне он симпатизирует – все просто. Миллиардер может позволить себе такой каприз…

У меня пересохло во рту. Я внутренне содрогнулась. Но я была готова понять все: и то, что Хайни хотел побыстрее покинуть Голливуд и вернуться в Даллас, и то, что он хотел забыть Сюзанну и студию, и то, что он мог себе позволить подобные финансовые потери. Да и вообще, зачем быть миллиардером, если не можешь ничего себе позволить?

– А как насчет того, что студия теряет деньги? Ведь ясно, что до сих пор она работала в убыток? Что мы будем делать с этим?

– Вспомни, как мы начинали, Баффи Энн?

Ответ был известен нам обоим, и все же я заметила:

– Мы покупали убыточные дела, и они обходились нам гораздо дешевле, чем те, что функционируют нормально.

– А затем?

– А затем заделывали дыры, через которые утекали деньги.

– Именно так, – удовлетворенно заключил он.

– Но ты уверен, что студия действительно стоит сто миллионов? Ты читал финансовый отчет? Ты изучал бухгалтерские книги? Ты был там всего лишь два дня. Как ты мог определить, на чем студия теряет деньги?

– На это не потребовалось слишком много времени. Ответ стал мне ясен прежде, чем я открыл первую бухгалтерскую книгу. И если ты немного подумаешь, то тоже быстро сообразишь, в чем дело.

Я молчала примерно с полминуты, а потом сказала:

– Хайни покрывал собственными деньгами все убытки от «Любви и предательства». – Это сорвалось с моих уст как утверждение, а не как вопрос.

Тодд был мной доволен.

– А теперь подумай, что еще Хайни делал не так?

На этот раз мне пришлось задуматься на целую минуту.

– Сосредоточившись на Сюзанне, на ее фильме и ее карьере, он пренебрег всеми остальными сторонами кинобизнеса. – Влюбленный дурак.

Я была вознаграждена широчайшей улыбкой Тодда.

– Ты выразила все в нескольких словах.

Но все же не было полной ясности с цифрами.

– Так ты смотрел книги?

– Ну конечно нет. У меня и времени на это не было. Так, бегло просмотрел, но в основном, я полагаюсь на те цифры, которые мне привел Хайни. – Он снова улыбнулся. – Если не знаешь, на чье слово можно полагаться, то лучше вообще не играть в эти игры.

Что верно, то верно. И все же мое сердце билось все учащеннее. Не было ли изъяна в расчетах Тодда? Не пропустил ли мой гений того, что лежало на поверхности?

– Но ведь картина находилась в производстве больше года. Не могу похвастаться выдающимися познаниями в области кинобизнеса, но думаю, что на нее ушли просто астрономические суммы… миллионов сорок-пятьдесят. Но насколько мне известно, это не ах, какая сверхъестественная сумма для картины, превысившей свою смету, так?

Тодд покачал головой.

– Таким образом, наши гипотетически выведенные сорок-пятьдесят миллионов составляют пассив?

– Совершенно верно, – согласился Тодд.

Я широко раскрыла глаза. Как мог он не замечать того, что лежало на поверхности?

– А ты видел, с какой стороны баланса числится картина? Вдруг она числится как актив, в счет будущих прибылей? Ты спрашивал об этом? И вообще, достаточно ли у студии активов, чтобы покрывать огромные затраты? А если картина числится в активе и составляет часть стоимости студии? Тогда она вообще съедает всю стоимость этой собственности. Это довольно странная, и я бы сказала, довольно опасная бухгалтерия, когда пассивы записываются по другую сторону баланса. Собственно говоря, картина просто не может быть ничем иным, кроме пассива, пока она не завершена и не продана, правильно? А это значит, что, если общая стоимость студии составляет сто миллионов, а стоимость картины достигает пятидесяти – шестидесяти миллионов, то вся активная часть баланса сгорает. И чего тогда стоит эта собственность? Простое вычитание.

Тодд рассмеялся от восторга.

– Прекрасно, Баффи Энн. За финансовый анализ ты заработала высший балл. Но дело в том, что «Любовь и предательство» вообще не входит в баланс. Этой картины даже в книгах нет. Все издержки, до единого пенни, покрываются личными деньгами Хайни Мюллера. Это его личныеиздержки.

Я была ошеломлена.

– Как это так? Почему?

– Потому что Хайни хочет быть уверен, что эта картина никогда не будет завершена. Что она никогда и нигде не будет показана. Он может просто чиркнуть спичкой и сжечь уже отснятые части картины, а с ними и бизнес-план. Не говоря уже о сценарии.

Конечно. Стоит ли быть миллиардером, если не можешь позволить себе такой каприз, как месть! Бедная Сюзанна!

– Бедная Сюзанна, – пробормотала я.

И все же я была восхищена глубиной чувств Хайни. Месть, стоимостью сорок – пятьдесят миллионов долларов. О, Сюзанна, как сильно он должен тебя любить!

В конечном счете именно сила любви и мести Хайни лишила меня последней возможности избежать неизбежного.

Моя агония продолжалась.

– Ну, а деньги… Где ты собираешься взять такую сумму?

– Ты же знаешь Хайни. Как только я позвоню ему и сообщу о своем окончательном решении, можно считать, что сделка совершена, и студия наша. Не надо ничего подписывать, а расплатиться можно будет, когда мы будем к этому готовы, когда я продам галереи. Джентльменское соглашение.

Да. Оба они были джентльменами. Мой Тодд и Сюзаннин Хайни.

– Наши красивые торговые центры! Мы так старались, создавая их…

– Это всего лишь кирпич, стекло и бетон, Баффи Энн.

Теперь он ждал моего окончательного ответа. Я посмотрела в его темные глаза, в которых отразился последний вопрос. Разве он не знал, что между нами не могло быть неразрешаемых проблем? Разве я не говорила ему, что готова последовать за ним в ад? Еще тогда, давно, когда мы были детьми? Для меня он по-прежнему оставался тем же мальчишкой, моим героем. А сердце, в отличие от зеркала, говорило мне, что и я все еще та же девчонка, очарованная и околдованная.

Я улыбнулась ему сквозь слезы:

– Я ведь никогда не говорила тебе «нет», правда?

Понимая, что он одержал полную победу, Тодд крепко прижал меня к себе.

– И никогда об этом не жалела, правда?

– Нет, никогда!

– Тогда зачем надо было пугать меня до смерти столь долгими колебаниями? Чего ты боишься, Баффи Энн?

– Страшно, Тодд. Все-таки чужое место. Может быть, я просто боюсь перемен – боюсь, что там мы и сами станем другими – ты и я.

– Не бойся, Баффи Энн. Я никогда не изменюсь. И ты тоже. Во всяком случае друг для друга. Я хочу, чтобы ты испытывала то же наслаждение жизнью и азарт, что и я! Помнишь – «Я вверяю свою жизнь тебе! Мы пройдем по жизни рука об руку…» Наша свадебная клятва…

В день свадьбы я смеялась. Теперь у меня на глазах выступили слезы – я была тронута тем, что он вспомнил эти слова. Но вдруг я сообразила: он никогда не говорил ничего подобного. Это он только что придумал!

Он взял меня за руку, и мы отправились в спальню.

– Нам придется сразу рассказать Сюзанне про покупку студии, Тодд. Иначе было бы несправедливо. Для нее это будет шоком, но чем раньше она обо всем узнает, тем лучше.

– Утром первым делом мы поставим ее в известность.

Тодд заснул быстро и спал сном победителя, а я всю ночь ворочалась с боку на бок, думая о том, с чем мне предстоит расстаться. За дом я не переживала. Дом – это то место, где живет твоя любовь. Ли? Она никогда не говорила о том, что у нее есть какие-нибудь родственники. Правда, у нее была ее церковь, к которой она очень привязана. Жизнь без Ли представлялась мне немыслимой. Удастся ли нам уговорить ее поехать с нами?

Остается Сьюэллен! Сьюэллен, Говард, Бекки и Питер! После того как умерла тетушка Эмили, других родственников у нас не осталось. Как же я смогу без них обходиться? И наши любимые, великолепные торговые центры? Тодд был не прав. Они значили для нас больше, чем бетон, кирпич и стекло, и даже больше, чем доходы, которые приносили… Они были воплощением нашей юношеской мечты.

Когда Тодд объявил о том, что мы покупаем студию, Сюзанна жалобно заскулила. Она была потрясена, но вдруг лицо ее посветлело.

–  Выдоснимете «Любовь и предательство!» Это замечательно! В конце концов, все состоится. – Она посмотрела на Тодда почти с обожанием.

– Нет, Сюзанна. К сожалению, из этого ничего не выйдет. «Любовь и предательство» в сделку не входит. Хайни не оставляет нам картину.

Теперь она была шокирована по-настоящему. Ее лицо выражало нечто близкое к ненависти.

– Подонок! Я убью его! А вы еще называетесь моими друзьями? – Она развернулась и побежала в свою комнату.

Я была вне себя.

– Думаешь, она укладывает вещи? – спросила я Тодда. – Я чувствую себя ужасно. Как какая-нибудь предательница. Как ты думаешь, третья стадия уже наступила?

– Не думаю. И не думаю, что она укладывает вещи… пока.

В течение двух часов Сюзанна не высовывала носа из своей комнаты. Тогда я сама поднялась к ней и осторожно постучала в дверь.

– Да? – холодно отозвалась она.

– Сюзанна, ты в порядке?

– Отойди от моей двери!

Тодд надел пальто, шарф и перчатки.

– Ты в офис? спросила я.

– Да. Хочу переговорить с Говардом.

Конечно. Ему обязательно нужно было переговорить с Говардом. Говард и Сьюэллен владели двадцатью процентами акций магазинов «Кинг». Раз уж Тодд собрался выставлять их на продажу, Говарда непременно следовало поставить в известность.

Тодд позвонил мне из офиса.

– Сюзанна уже вышла из своей комнаты?

– Еще нет. Ты поговорил с Говардом?

– Да.

– Ну и что он сказал?

– Он был удивлен.

– Я не сомневалась, что он удивится. – Ты уже едешь домой? – Мне вовсе не хотелось оставаться наедине с Сюзанной, когда она соблаговолит вылезти из своей комнаты.

– Еще нет.

– О!

– Мне нужно поговорить с Сьюэллен.

– О!

Я знала, с чего начнется их разговор. Тодд придет к ней в кухню. Она угостит его кофе и тем, что успела сегодня испечь. Может быть, яблочным пирогом. Шаг за шагом Тодд будет подбираться к главному. Вот только я совершенно не могла предположить, что из всего этого выйдет, повезет Тодду или нет.

– Послушай, Сьюэллен, Говард мне там будет очень нужен.

– С тобой будет Баффи. Она во всем тебе помогает.

– Баффи будешь нужна ты. Она отказывается ехать без тебя, – он улыбнулся ей с видом победителя.

Сьюэллен усмехнулась.

– Слушай, Тодд, я люблю Баффи и тебя, но мы с Говардом не можем забыть обо всем на свете только потому, что тебе в голову пришла какая-то бредовая идея. Мы вполне счастливы здесь, и во многом благодаря тебе наша жизнь финансово обеспечена. Ты был более чем щедр, ведь ты не обязан был давать нам эти двадцать процентов.

Тодд покачал головой:

– Это было хитростью. Зная Говарда, я рассчитывал, что он будет работать за двоих.

– Я не верю, что причина заключается в этом. Но речь не о том. Финансово мы обеспечены. Зачем нам рисковать тем, что имеем ради чего-то большего? Все необходимое у нас есть.

Он снова покачал головой:

– Ни у кого нет всего!

– А ты уверен, что в Голливуде ты найдешьто, к чему стремишься?

– Нет, не уверен. Но я чертовски уверен в том, что сделаю для этого все возможное. Я хочу этого.

– Ты можешь потерять все, что имеешь, все, ради чего вы с Баффи работали…

– Нет, Сьюэллен. Я могу потерять только деньги.

– Я в этом не так уверена, – зловеще произнесла она. – Я читаю газеты и журналы. Знаю, какой уровень разводов в Калифорнии. Знаю, что там происходит с детьми.

– Ерунда. Разводы и плохие дети есть везде. Я, конечно, могу проиграть в деньгах, но моя семья – в ней я уверен на все сто.

– Хорошо. Тогда вернемся к деньгам. Ты должен радоваться, что твоя семья обеспечена ими на всю жизнь. Зачем всем этим рисковать и ради такого нестабильного бизнеса, как кино?

Бедная Сьюэллен, подумал он. Ей неведомо чувство риска. Она не знает, какой тебя охватывает азарт, когда бросаешь вызов.

– В кинобизнесе я не рискую ничем. Все зависит от меня самого. А мне это просто необходимо. Но я не собираюсь давить на тебя, Сьюэллен. Если Говарду хочется сохранить за собой право собственности на галереи, это можно устроить. И если тебепридет в голову открыть какое-то свое дело – у тебядля этого достаточно денег.

Он сказал « тебе», и она не пропустила этого мимо ушей.

– Что ты хочешь сказать? Что Говард тоже хочет ехать в Калифорнию? Что Говарда тянет рисковать и бросать вызов, а я не даю ему жить полной жизнью?

– Я ничего не хочу сказать, Сьюэллен. Я говорил с Говардом, и он ничего мне не ответил. Он сказал, что должен посоветоваться с тобой.

– Ты имеешь в виду, что Говард хочет ехать, но боится признаться в этом мне?

– Просто вам следует обсудить это между собой.

– Так значит это правда? Говард действительно хочет ехать?

– Не могу тебя обманывать, Сьюэллен. Мне кажется, да.

Она испустила стон отчаяния.

– Понимаю. Говард просил тебя поговорить со мной. Ох эти мужики! Всегда все должно быть по-вашему. И все же твоя затея очень опрометчива и напоминает авантюру. Должно быть, это твой образ жизни.

– Замечательно, когда супруги называют это « нашобраз жизни».

– Ты говоришь о Баффи, – с горечью сказала Сьюэллен. – А я, увы, не Баффи.

– Нет, – он чмокнул ее в щеку. – Ты Сьюэллен, вторая по красоте женщина в мире.

– Ладно, Тодд. Ты победил. Если Говарду этого действительно хочется, то выбора у меня нет. Но знай, я этого не хотела– я просто с этим согласилась…

– Есть какая-то разница?

– Перестань, Тодд, – грустно улыбнулась она. – Хоть ты и безжалостный ублюдок, но и бесчувственным тебя не назовешь. Ты прекрасно знаешь, в чем разница между «хотеть» и «соглашаться».

– Не обижайся, Сьюэллен. Вот увидишь – тебе понравится на побережье. Солнце круглый год, и апельсины падают прямо с деревьев.

Она покачала головой.

– Это раньшетак было. А теперь, пока апельсины не созрели коммерчески, пока их не опрыскали и не покрасили, они хилые, бледные, кислые и уродливые.

Тодд откинулся на спинку стула и рассмеялся.

– Что касается апельсинов, это действительно так.

– Да ты просто волшебник, – сказала я, обняв Тодда. – Настоящий чародей.

Но Тодд выглядел подавленным.

– В чем дело?

– Сьюэллен назвала меня безжалостным ублюдком. Она обвинила меня в том, что я разрушаю их жизнь. И подумала, что я, как Джон Олден, явился, чтобы ходатайствовать перед ней за Говарда.

– А разве не так?

– Совсем не так. Я говорил с ней от твоегоимени. Ты моя Майлс Стендиш.

– О Боже! В таком случае мы оба безжалостные ублюдки. Ведь я так рада, что тебе удалось ее убедить. Сьюэллен ничего не понимает. Ей и из Цинциннати сначала не хотелось переезжать, помнишь? Зато как она была рада потом. – Я почти забыла, что еще несколько часов назад сама была готова отвергнуть всю эту затею. Тодд и вправду был волшебником. – Ну а Говард? Он действительно хочет ехать?