Текст книги "Съемочная площадка"
Автор книги: Джун Зингер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 45 страниц)
91
Через два дня Поппи выписали из больницы, и мы привезли ее к себе. Честно говоря, мне этого не очень-то хотелось, но выбора у меня не было. Я не могла позволить ей вернуться в пустой дом. Мы не могли исключить возможность того, что она повторит свою попытку. Мы помешали ей убить себя и, следовательно, спасли ей жизнь. Есть старое убеждение, что вы несете ответственность за того, кому спасли жизнь. Я не знала, сколько это может продолжаться, но полагала, что недели две. Она поживет у нас и после похорон, а похороны смогут состояться лишь после того, как полиция даст на это разрешение. Тем временем съемки «Белой Лилии» были опять приостановлены, и Поппи была очень тихой, она как бы окаменела.
Живая бомба с часовым механизмом, думала я. Или, возможно, как и я, лишь живой труп. Именно так в течение последних двух лет я и представляла саму себя. Особенно когда у меня было плохое настроение. Теперь же нас было двое, тихих, печально бродящих по дому.
Позвонил Гэвин. С того воскресенья мы не виделись.
– Я очень сочувствую вам из-за смерти Бо Бофорта. Я думаю, вы с Тоддом были с ним близкими друзьями?
– Да.
Пожалуй, я могла так сказать. Во всяком случае, Тодд с Бо действительно были друзьями.
– Когда я тебя увижу? – спросил он.
– Не знаю. Сейчас у нас живет Поппи Бофор.
– Ну, ты же можешь оставить ее на несколько часов?
– Не знаю. Не уверена. Она немного не в себе. – Я не знала, как это сказать получше. Я не была уверена, стоит ли мне говорить Гэвину о ее попытке самоубийства. Естественно, она имела право на то, чтобы это оставалось ее тайной. – Да и газетчики не оставляют нас в покое. Болтаются возле дома, и телефон трезвонит без конца. Честно говоря, я беспокоюсь из-за Ли. Она неважно выглядит. Мне кажется, что все это чересчур для нее. Она уже немолода. Мы даже не знаем, сколько ей лет. Она никогда нам не говорила. Но я не могу оставить ее одну с Поппи Бофор и детьми. Это будет нечестно по отношению к ней. Нет. Я слишком тревожусь из-за них обеих – Ли и Поппи.
– А как насчет меня? – спросил он мрачно.
– Что насчет тебя?
– А насчет меня ты не тревожишься?
– Еще из-за тебя! Ты молодой, сильный и красивый. Нет, из-за тебя я не тревожусь.
– Вчера вечером в ночном сеансе я видел один фильм. С Айрини Данн. Называется «Улица на окраине». У нее там связь с женатым мужчиной, которая продолжается пятьдесят лет, и каждый год он уделяет ей несколько минут, а она ждет… Год за годом, год за годом. – Я знала этот фильм. Я видела его давно, много лет назад, в кинотеатре на Хай-стрит в Колумбусе, штат Огайо. Это был ужасно слезливый фильм. – Я тебе не напоминаю Айрини Данн?
– Есть немного, – согласилась я. – Что-то в выражении глаз. Но ты несколько полнее.
Нам пришлось нанять охрану, чтобы они не пропускали никого из газетчиков и не позволяли им прошмыгнуть в открытые ворота, когда проезжал кто-нибудь из своих.
Сьюэллен расстроилась, когда приехала ко мне.
– Это что такое? Ты живешь в осажденном лагере?
– Эти газетчики просто охотятся за Поппи. Некоторые из этих чокнутых прознали, что Поппи у нас, и здесь их пасется целая толпа. Разве ты их не заметила?
– Еще бы не заметила! Может, ей лучше поехать к себе домой со всей этой охраной? Тогда ни тебе, ни детям не надо будет жить в такой обстановке.
– Можешь мне поверить, детям это чрезвычайно нравится, – засмеялась я. – Во всяком случае, это продлится еще несколько дней. После похорон они наверняка забудут про Поппи и про Бо тоже. Они найдут что-нибудь новенькое, и Поппи отправится домой. Но, честно говоря, я не представляю, что она будет делать одна в своем доме, когда все это кончится. Пойдем ко мне, ты мне все расскажешь. Как вы там встретились в Остине?
– А где Тодд?
– Еще не вернулся со студии. Работает допоздна. Решает, что теперь делать с картиной.
Мы прошли в мою комнату, и я даже не спрашивая Сьюэллен, будет ли она что-нибудь пить, сделала себе коктейль… И, как я и ожидала, она бросила на меня осуждающий взгляд. О Боже, грустно подумала я. Происходит именно то, чего я опасалась: она собирается превратиться в одну из убежденных трезвенниц, которые заставляют любого человека, случайно пригубившего рюмку, почувствовать себя так, словно в пору обращаться в общество «Анонимные алкоголики». С другой стороны, то, что она увезла Пити из этой наркологической лечебницы, еще не значило, что она откажется от своих принципов, убеждений и всего того, что всегда осуждала. Со временем, думаю, она станет вполне нормальным, терпимым человеком. Разве время не улаживает все проблемы?
– Теперь расскажи мне обо всем. Что сказал Пити, когда увидел вас с Говардом?
– Ну как ты думаешь? Когда Говард сообщил ему, что мы забираем его домой, он заплакал. Между прочим, Говард тоже плакал. Они минут пять тискали друг друга, прежде чем Пити побежал в свою комнату собирать вещи. А в самолете он торжественно поклялся мне, по крайней мере раз сто, что будет хорошим мальчиком.
– Ты не веришь ему?
– Возможно, Говард верит. Сейчас они дома. Разговаривают по душам. Мне кажется, что самое главное это не то, верю я Пити или нет. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь полностью поверить ему снова. Самое главное, что у них с Говардом установились доверительные отношения. Тодд заставил меня это понять. – Я кивнула и вздохнула. – А где Поппи? Я, разумеется, приехала повидаться с тобой, но и ей надо высказать свои соболезнования.
– Она наверху. Она почти не выходит из комнаты. Я поднимусь спрошу, не спустится ли она, чтобы поздороваться с тобой.
Поппи спустилась, и они с Сьюэллен обменялись несколькими фразами, затем она попросила извинить ее и опять пошла к себе.
– Она неплохо держится, по-моему, – заключила Сьюэллен.
– Да. Мне кажется, она крепится до похорон. Видимо, она решила пройти через это. А что потом – не знаю.
– Ты думаешь, она останется в Лос-Анджелесе? – спросила Сьюэллен.
– Представления не имею. И она, по-моему, тоже.
– А как ты, Баффи?
Я широко раскрыла глаза:
– А что со мной?
– Не нужно смотреть на меня своими невинными зелеными глазами. Что ты собираешься делать в этой ситуации?
– Не понимаю, о чем ты говоришь?
– У тебя роман с Гэвином Ротом.
– Ты с ума сошла!
– Не забывай, с кем разговариваешь, Баффи. Тебе еще ни разу не удавалось что-либо от меня скрыть. Я подозревала что-то в этом роде. После тех выходных я абсолютно в этом убеждена. И не думаю, что в этом убеждена только я одна.
– О ком ты? О Говарде? Неужели Говард тоже думает, будто у меня роман с Гэвином? – насмешливо произнесла я.
– Нет, не Говард. Говард никогда бы о тебе такого не подумал. Ты его знаешь. Это сама невинность. Он никогда ни о ком ничего плохого не подумает. Особенно о тебе. Говард даже не подозревает, что у вас с Тоддом какие-то проблемы.
– Откуда ты это взяла? Я никогда тебе не говорила, что у нас с Тоддом проблемы. Ты делаешь какие-то непонятные выводы. Но если не Говард, то кто же об этом думает? О нас с Гэвином? Скажи мне? Кто? – Она не ответила. Но ей и не надо было. Я засмеялась, подлила себе еще. – Ты говоришь глупости, Сьюэллен.
– Я хочу помочь тебе, – тихо проговорила она. – Позволь мне сделать это.
Я налила себе виски со льдом.
– Мне не в чем помогать.
– Тебе плохо, и ты не хочешь мне сказать, в чем дело, но не надо убеждать меня, будто все в порядке. У тебя связь с Гэвином Ротом из-за того, что между вами с Тоддом что-то произошло. – Она посмотрела на меня прищурившись. – Разве нет? Ну-ка, посмотри мне в глаза, – приказала она. – Я это чувствую. Это Сюзанна? У меня было какое-то смутное ощущение, что Сюзанна сделала какую-то гадость…
Я всегда говорила, что Ли – ведьма, но теперь я подозревала, что и Сьюэллен обладает даром ясновидения. Или же это свойственно каждой женщине, это просто женская интуиция?
Хлопнула входная дверь, и мы обе вздрогнули.
В комнату, широко улыбаясь, вошел Тодд. Вполне естественно. Он видел, что машина Сьюэллен стоит во дворе.
– Еле проскочил в ворота. Мне пришлось показать этим ребятам три удостоверения, прежде чем убедил их, что живу здесь. Посмотрите, что у меня есть. – Он вернулся в холл и вытащил четыре огромных пакета, набитых оранжево-желтыми цветами. Комната сразу же заполнилась острым, резковатым запахов ноготков.
Сьюэллен засмеялась.
– Что это ты придумал? – спросила она. – Скупил весь цветочный магазин?
– Не совсем. Уличный торговец. Прямо у ворот студии. Он хотел распродать побыстрее весь свой товар и уступил мне все это богатство по дешевке. Ты же знаешь, я не могу устоять, если есть возможность сэкономить, – усмехнулся он.
Однако я не ответила на его улыбку и сухо сказала:
– Мне всегда казалось, что ты не жалуешь уличных торговцев. Ты всегда говорил, что они подрывают экономику. Они не платят налогов.
– Да, верно, – огласился Тодд. Улыбка исчезла с его лица. – Но я помню, что, когда мне было лет четырнадцать, я тоже чем-то торговал на улицах, и однажды один псих подошел ко мне, купил весь мой товар и дал мне бумажку в сто долларов! Это было моим самым ярким впечатлением за всю жизнь. – Он пожал плечами. – И когда я увидел эти ноготки, я вспомнил еще кое-что. Я вспомнил тот день в Булонском лесу, в наш медовый месяц, как ты тогда восхищалась ноготками! – Он смотрел мне прямо в глаза, умоляя вспомнить.
Я взяла оранжевый цветок из одного из пакетов, поднесла к носу. Там, во Франции, весь воздух был пропитан их ароматом.
– Цветы уже так не пахнут, как пахли когда-то. Ты заметила это, Сьюэллен? – Я бросила цветок обратно в пакет.
Глаза Сьюэллен перебегали от меня на Тодда и влажно блестели. Затем она опять посмотрела на пакеты.
– Здесь их не одна сотня.
– Да, – сказала я. – Возьми часть домой. Не меньше половины.
Мы заставили ее взять два пакета, и Тодд пошел на кухню принести вазы для остальных цветов. Да, естественно, я помнила тот день в Булонском лесу… Мы бегали и прыгали, как дети, но целовались, как настоящие любовники, каковыми мы и были. Конечно же, я помнила. Как же я могла забыть?
Он вернулся с вазой, наполненной цветами.
– Пожалуй, я отнесу этот букет Поппи. Может быть, он немного поднимет ее настроение.
– Это ты хорошо придумал.
Неужели он действительно верил в это? В то, что ваза с цветами сможет успокоить Поппи в ее горе? Мужчины – такие странные существа. Они думают, что посылка от цветочника способна исправить все то зло, которое они причинили.
Я пошла спать.
Он вошел в нашу комнату, на цыпочках подошел к моей кровати и слегка охрипшим голосом прошептал:
– Баффи Энн? – Я не ответила. Я же спала. Очевидно, он принес одну из ваз в спальню, потому что я опять почувствовала этот сильный острый запах.
– Когда? – услышала я его хриплый шепот.
Я в отчаянии зарылась лицом в подушку, кулак под простыней раздавил хрупкую жизнь одного из желтых ноготков, который я взяла с собой в постель.
92
Наконец-то власти разрешили забрать тело, и мы начали приготовления к похоронам. Мы с Тоддом пришли к мнению, что Бо Бофора необходимо похоронить как можно скромнее. Мы хотели, чтобы это была церемония лишь для близких друзей и родственников – мы бы вообще провели ее тайно, если бы могли это сделать. Газеты были полны самыми сенсационными подробностями. Была даже напечатана фотография, которую удалось получить какому-то ловкому фоторепортеру, где Бо был изображен с повязкой на глазах, прикованный к кровати в задрипанном номере дешевого мотеля. Однако, от газетчиков удалось скрыть самую сенсационную деталь – то, что смерть Бо была вызвана не разбойным нападением маньяка-убийцы, а лишь несчастным случаем в результате садомазохистского свидания, за которое он еще и заплатил.
И мы хотели похоронить эту тайну вместе с Бо.
Мы спросили Поппи, где бы она выбрала место для последнего приюта Бо. Она не колебалась ни минуты, словно с того самого дня, как ее вернули к жизни, только об этом и думала. «Форест Лоун, – сказала она. – Там, где похоронены все знаменитые звезды».
Мы не стали с ней спорить, мы не стали говорить ей, что будет очень трудно устроить скромные похороны в Форест Лоун. Я думала, что она считает себя обязанной сделать это для Бо, по крайней мере дать ему место среди звезд навсегда. И она совсем не хотела никаких тихих похорон. Мы выяснили это, когда сказали ей, что лучше было бы провести панихиду в шесть часов утра, чтобы было как можно меньше народу. Однако она сказала нам, что не хочет, чтобы это было лишь церемонией для близких. Она хотела, чтобы как можно больше людей пришло проститься с Бо. Она хотела, чтобы все было как положено, со всеми полагающимися атрибутами и присутствием его поклонников и поклонниц. Она также не возражала, чтобы были и представители прессы. Она хотела похоронить Бо как настоящую кинозвезду!
Это могло окончиться плачевно, но это был выбор Поппи. И она также попросила Тодда закрыть на этот день студию, чтобы все работники смогли бы присутствовать на похоронах, и Тодд согласился. Затем она обратилась ко мне и попросила позвонить Сюзанне, чтобы она с Беном обязательноприехали. Она особенно подчеркивала, что ей необходимо их присутствие. Сюзанна и Бен как бы заменяли семью.
Мне было нелегко звонить Сюзанне, но я должна была это сделать, и я это сделала. Я передала Сюзанне просьбу Поппи, и та сказала, чтобы я передала Поппи, что она все время думала о ней. У нее как-то странно звучал голос, но я не обратила на это особого внимания. В конце концов мы уже давно разошлись. Однако она спросила меня обо всех – о Тодде, которого не видела с тех пор, как прекратились съемки, детях, о Сьюэллен и Говарде, даже о Кэсси и Клео с Лео, лишь потом вспомнив, что Клео и Лео уже разошлись. Но это было не так уж и странно, учитывая все обстоятельства. Сюзанна, должно быть, все больше отдалялась от нас. Видимо, она была занята лишь своей жизнью с Беном. А может, на ее память повлияло чувство вины?
И только когда я повесила трубку, я поняла, что она мне так и не сказала, будут ли они с Беном на панихиде. Сначала я хотела перезвонить, чтобы дать Поппи определенный ответ, но затем передумала. Мое дело было просто передать просьбу Поппи.
93
Поговорив с Баффи, Сюзанна рухнула на подушки. Нет, она не пойдет на похороны. И она не думает, что пойдет Бен. Единственно, что она знала наверняка, это то, что Бен не будет ждать в больнице окончания операции и не будет спрашивать врачей, что именно у нее удалили. Бен даже не знал, что ей предстоит операция. Ей удалось скрыть это от него.
В ночь, когда умер Бо, она впервые обнаружила какой-то комок в груди. Сначала она почувствовала страх, затем радость. Если у нее рак, и ей отрежут грудь, то Бен сбежит от нее как от чумы! Он бросит ее! Не будет совершенства, не будет и Бена! Все было очень просто. Он сбежит и наконец освободит ее, слава Богу! Она уже несколько раз думала о том, чтобы изуродовать себя, дважды даже пыталась это сделать, но ей что-то мешало. Несколько раз она в последнюю минуту теряла мужество, просто пугалась до смерти. Но теперь от нее уже ничего не зависело.
На следующий же день она пошла к врачу. Бену она сказала, что пошла на обычный ежегодный осмотр, чтобы он не пошел с ней и не ждал, когда сможет поговорить с врачом.
Врач старался успокоить ее. «Знаете, большинство таких уплотнений бывают доброкачественными».
Он бы решил, что она свихнулась, если бы она сказала ему, что ей меньше всего на свете хотелось, чтобы опухоль оказалась доброкачественной.
Он подробно объяснил ей ситуацию. Сначала они посылают извлеченный срез ткани на анализ, причем ответ обычно приходит почти сразу. И если опухоль злокачественная, то имеется выбор: теперь они уже не удаляют всю грудь, как делали раньше. Сейчас, если женщина этого желает, они удаляют лишь пораженные участки ткани, правда, затем требуется тщательное наблюдение.
Если бы она только смогла, если бы у нее хватило духу, то она попросила бы доктора удалить ей всю грудь, даже если бы опухоль, оказалась доброкачественной. Но тогда бы он просто вызвал санитаров, чтобы ее доставили куда надо.
Единственное, что она могла сказать врачу, так это то, что если они убедятся, что опухоль злокачественная, она не будет ждать и потребует, чтобы удалили всю грудь. (Отрежьте ее совсем).
– Подождите, – предупредил он ее. – Не говорите мне сейчас ничего. Подумайте до утра. Пойдите домой, обсудите это с мужем.
– Но ведь его подпись под моим согласием не нужна? Я сама могу подписать все нужные бумаги, дать письменное согласие на удаление молочной железы, если результаты биопсии покажут рак, разве не так, доктор? Это же мое тело, моя грудь, мой выбор?
– Да, это ваш выбор, миссис Гардения.
Он был так озадачен, она даже пожалела его.
– Я ужасно боюсь рака, боюсь смерти… Так мне будет спокойнее, доктор. И я хочу избавить моего мужа от тяжелой необходимости помочь мне принять это решение.
Но что этот доктор знал о злокачественной жизни? О том, что каждую ночь ее раздирают несколько дюймов голубой переливающейся стали?
Они решили, что она ляжет в больницу под вымышленным именем, чтобы избежать огласки.
Она сказала Бену, что ей нужно лечь в больницу для обследования, вполне безобидного и обычного, но которое не может проводиться в амбулаторных условиях. Возможно, Бен начал бы более подробно все у нее выпытывать, как обычно, настоял бы на том, чтобы сопровождать ее в больницу, но он был слишком занят своими собственными делами: он разрабатывал какую-то финансовую махинацию, которая, как он хвастал, полностью разорит Тодда, и тому придется распрощаться со своей студией и со всем ее оборудованием, – с каждым кусочком пленки, с каждой щепочкой декораций.
Значит, он с ней не пойдет. Когда, как она надеялась, хирург будет отрезать часть ее храма, он как раз будет лететь в Нью-Йорк.
На сей раз она перехитрила Бена. И если ей отрежут грудь и ей наконец удастся от него освободиться, она еще раз перехитрит его. Она просто расскажет все Тодду, предупредит его о том, что Бен собирается сделать.
94
Клео предложила подобрать Поппи совершенно новый костюм для похорон – все в одном стиле: платье, шляпка, туфли, сумочка, даже пояс для чулок. Однако Поппи отказалась. Она сказала, что хочет надеть черное платье, которое очень любил Бо, она настояла на том, чтобы пойти домой и взять необходимые ей вещи. Мы отправились с ней туда поздно вечером, чтобы избежать зевак у ворот. Она сказала, что в спальню пойдет одна, чтобы взять то, что ей нужно, все, что ей нужно. Она все время повторяла эти слова: «Все, что мне нужно».
* * *
Утром приехала Клео, чтобы помочь Поппи одеться и наложить косметику. Клео всегда точно знала, как наложить косметику, чтобы это выглядело в соответствии с требованиями момента, учитывая, что будут много фотографировать, и Поппи хотелось, чтобы Бо гордился ею. Она будет элегантна, но скромна, сдержанна, все будет очень строго и со вкусом. Она сказала, что должна сделать это в память о Бо и для его поклонников.
Клео сказала мне, что к нам заедет Лео, чтобы поехать вместе с нами на лимузине. Увидев мое удивление, она сказала:
– Но ведь там хватит места для всех?
Да, место там было. Ехали мы с Тоддом, Поппи, Клео… и Лео. Разумеется, место было.
– Но почему вдруг?
– Лео бросила его подружка. И он так переживает из-за Бо и, я думаю, из-за своей девушки тоже. Ему пришлось бы ехать на похороны одному, а так тяжело быть одному в такой день.
Я не могла не восхищаться Клео. Она всегда была необыкновенно великодушна. Она всегда готова помочь, но сейчас ее благородство превосходило обычное чувство долга.
– А что случилось с его девушкой?
– Нашла кого-то другого, – протянула Клео. – Чудно. Из-за нее Лео пошел на развод со мной, и для меня это было самым тяжелым поражением в жизни. А она так опошлила мои переживания. Мне казалось, она просто обожает Лео за его манеры и ум, но она не смогла устоять перед каким-то молодым актером, которого встретила на вечеринке: ему двадцать два, абсолютно безмозглый, но зато – гора мускулов и петушок в четверть метра. Сама не понимаю, Баффи, но мне почему-то ужасно жалко Лео. Он кажется таким потерянным.
Итак, мы отправились на панихиду – Тодд и Клео, и потерянный Лео, и притихшая, зажатая Поппи, вцепившаяся в свою черную сумочку. Я знала, что такое молчание может быть своеобразным видом истерии. Она все еще пребывала в шоке, хотя и вела себя с большим достоинством, и я опасалась за нее. Выдержит ли она, когда будет стоять на краю могилы, осознавая всю нелепость смерти Бо? Там, на кладбище будет просто сумасшедший дом. Там будут и полиция, и частная охрана, которую мы специально наняли. И все равно прорвется толпа зевак, поклонников и поклонниц, обезумевших от горя, и газетчики со всей страны… Настоящий дурдом.
– Знаешь, это я убила его, – вдруг тихо проговорила Поппи. – Я и… нет, не тот тип, что избил его до смерти. Я очень надеюсь, что его не найдут, так что никто не догадается, кто был настоящим убийцей. А настоящей убийцей была я.
Нам всем, сидевшим в машине, было трудно слушать ее слова.
– Нет, нет, – умоляюще произнес Тодд, беря ее за руку.
– Ты была ему хорошей женой, – убежденно добавила Клео, которая сама была идеальной женой. – Без тебя он бы ничего не достиг.
– Он обожал тебя, – вмешался Лео. Он всегда говорил: «Моя Поппи…»
– Это я убила его! Я! И Бен!
Ужасные слова, подумала я. Но и сама Поппи была в шоке.
– Не думай, сейчас об этом, Поппи, – попыталась я успокоить ее. – Потом. Потом ты все как следует обдумаешь, все станет ясным. – Я не знала, что еще сказать ей. – Ты просто помни одно: ты любила его, и он любил тебя. – Я не знала, слышит ли она кого-нибудь из нас. – Ты делала все для него, ты очень старалась, и это – самое главное.
Бен! Это я убила его! Я и Бен!
Я выглянула в окно и не увидела солнца. Куда же запропастилось это проклятое солнце?
Поппи все рассчитала. Она хотела сделать так, чтобы смерть Бо стала событием. Она хотела, чтобы о нем осталась хорошая память. Она собиралась стоять у края могилы с опущенной головой, а когда они начнут опускать гроб в землю, она застрелит Бена Гардению.
Она обязана была сделать это для Бо. Бен виноват в смерти Бо не меньше, чем она сама. Бен помог ей развратить Бо, он настаивал на этом!
В течение всех этих лет в Вегасе каждый раз, когда она хотела что-то сделать, исправить все зло, весь этот кошмар, Бен останавливал ее, держал ее за руку. Если умер Бо, то должен умереть и Бен. Бо, несмотря ни на что, был добрым и нежным, Бен же был порочен. И она не только отомстит за Бо, она сведет с ним все старые счеты. За Сюзанну. Это она связала Сюзанну с Беном, теперь она ее освободит. А еще она сделает так, что он перестанет быть угрозой для Тодда и Баффи. Она сделала им гадость и теперь должна как-то компенсировать это. Они не понимали, что за человек Бен. Они не знали, что от такого типа, как Бен, невозможно освободиться до конца. Но она освободит их. Она освободит их всех. А затем, когда она рассчитается с ним, она повернет револьвер в свою сторону и упадет в могилу рядом с Бо, милым, невинным Бо. Она любила его больше жизни, жизнь никогда не была к ней такой доброй и ласковой, как Бо. Она так рано стала горькой.
Это была просто массовка. Не в каждой картине такое увидишь. Фотографы. Поклонники. Все работники студии до самого последнего бутафора. Казалось, Поппи начинает терять самообладание. Я чувствовала, видела, что что-то с ней происходит. Казалось, она даже не слушает слов священника о том, сколько радости принес Бо людям. Она все время оглядывала толпу. Кого она ищет? Затем я вспомнила, как она хотела, чтобы присутствовали Сюзанна с Беном. Сама я их тоже нигде не видела.
Перед всеми этими фотоаппаратами, перед тысячной толпой мы как загипнотизированные смотрели, как Поппи вынимает из своей черной сумочки револьвер, все еще в отчаянии оглядываясь по сторонам, когда они начали опускать гроб. Затем она бросила его и попыталась прыгнуть в разверстую могилу вслед за гробом Бо.
– Я любила его! – кричала она, обращаясь к земле, когда мы с силой удерживали ее.
Да, я верила ей. Я ей верила.
Мы все сидели в гостиной и пытались заставить ее немного выпить – даже Сьюэллен. Но она отказывалась.
– Я не пью вообще, – все время повторяла она.
Я знала, что ей необходимо то, что дало бы ей силы жить, пока она сама не найдет в себе силы простить себя. Я сказала:
– Попробуй взглянуть на это следующим образом. То, что произошло с Бо, просто несчастный случай. Как если бы он переходил улицу и попал под машину. Это трагическая случайность. Но все то время, что Бо был с тобой, ты давала ему больше, чем кто бы то ни было. Успех и слава, и любовь миллионов – без тебя он бы ничего этого не имел. И ты дала ему любовь, и он знал это. Он знал, как сильно ты любишь его, как много любви в твоем сердце.
Ее безжизненные черные глаза на мгновение вспыхнули.
– Ведь ты же знала это? Ты веришь в это, в то, что я его любила? Большинство не знает, что я делала все это ради любви.
Я крепко прижала ее к себе. Мы никогда не были близки, и мне она никогда особенно не нравилась, уж если говорить по правде, но мне было ее ужасно жаль. Невероятно жаль. Они были грешниками, но и против них многие грешили. И, возможно, она тоже грешила против Бо. Грех во имя любви. Как ужасно было для нее делать зло тому, кого она так сильно любила.
Все разошлись по домам. На следующее утро Поппи сообщила, что возвращается домой. В собственный дом. Я пошла на кухню помочь Ли убрать и помыть посуду после гостей. Когда мы закончили и мне наконец удалось уговорить ее лечь, я решила пойти посмотреть, что делает Поппи.
Я нашла ее в библиотеке, где она сидела рядом с Тоддом на кожаном диване. Они были поглощены каким-то серьезным разговором. Тодд поднял на меня глаза, в которых ничего невозможно было прочесть, выражение лица также было непроницаемым. Именно он когда-то объяснял мне, что каждый человек в определенных ситуациях проходит несколько стадий. А теперь я видела эти стадии у него. Сразу же после больницы, когда мне пришлось избавиться от ребенка, он все время пытался что-то объяснить, доказать свою невиновность. Первая фаза. Затем он оставил это и перешел ко второй фазе. Милый, обаятельный, ласковый, совершенно явно пытающийся помириться со мной, убедить меня простить его и все забыть… Забыть и простить… причем все это чередовалось с раздражением из-за того, что я ему не верю. Но его злость не действовала на меня – я знала, что даже лжецы могут злиться, если в их ложь не верят.
Затем наступает ночь ноготков, когда он опять подходит к моей кровати, умоляя о любви и нежности, а я прогоняю его. На следующее утро я обнаружила у него наступление третьей фазы. Замкнутость, сдержанность, никаких попыток растопить лед. Интересно, думала я, что будет после? Наступит ли четвертая фаза? Или же мы так и застрянем, замороженные в третьей фазе до конца наших дней?
– Мы здесь с Поппи говорили о картине, – сказал он. Ну, конечно же, картина. Ведь еще надо было что-то решать с «Белой Лилией». Разумеется, со смертью Бо, это тоже замораживалось, останавливалось на некоторое время. – Мы с Поппи решили, что картину необходимо закончить. Я хочу этого по совершенно очевидным причинам, а Поппи – в память о Бо.
Я взглянула на Поппи. Ее умоляющие глаза были устремлены на меня. Она, совершенно очевидно, не понимала, что здесь происходит, что «Белая Лилия» – это была наша схватка не на жизнь, а на смерть, наша личная борьба с Тоддом. Насколько она знала, меня волновала лишь экономическая сторона вопроса, ну и, разумеется, положение и престиж студии. Она своими черными глазами умоляла меня не возражать.
– А что же мы будем делать с?..
– Мы просто включим в фильм его трагическую смерть. Лон, герой, которого исполняет Бо, умрет в номере мотеля, куда приведет уличную проститутку, от слишком большой дозы наркотиков. Мы сможем так снять эту сцену, чтобы не было видно его лица. – Я была поражена. Я просто не представляла, как Поппи могла предложить такое, видимо, мы с ней были совершенно разными людьми. И Тодд старался соблюсти интересы их обоих – ее и свои, я не могла его за это винить. – И еще я уговорил Поппи участвовать в съемках в качестве ассистента режиссера, – добавил он. – Она практически каждый день проводила на съемочной площадке с самого начала съемок. Она прекрасно знает весь фильм. И вот уже двадцать лет она работает в области индустрии развлечений. Я думаю, что «Белая Лилия» очень выиграет от ее участия.
Поппи была нужна какая-то опора в жизни, и он давал ее ей. И кроме того, он давал ей еще кое-что, может быть, даже более важное… Что-то, что поможет ей пережить эти тяжелые дни.
Я сжала ее руку:
– Думаю, из тебя выйдет прекрасный ассистент режиссера.
– Спасибо, – сказала она печально. – Вы с Тоддом – мои самые близкие друзья.
Он опять сделал это, этот волшебник. В очередной раз он спас эту несчастную «Белую Лилию», и в то же время ему удалось помочь ближнему – Поппи Бофор – удержаться в этой жизни, найти твердую почву.
Позже, лежа в своей кровати, я мысленно возвращалась к словам Поппи. «Вы с Тоддом – мои самые близкие друзья». Но тем не менее она говорила, что хотела б видеть на похоронах Сюзанну и Бена, они ей как бы заменили семью. А затем это дикое заявление, что Бо убили она и Бен. И когда она вытащила из сумочки свой револьвер, хотела ли она застрелить только себя? Или Бена? Бена, которого так и не увидела в толпе?
Бен и Сюзанна. Их там не было. Почему же все-таки Сюзанна не приехала?
Сюзанна пришла в себя после наркоза в больничной палате среди ночи. Она не сразу поняла, где она и что с ней. А когда вспомнила, то тут же стала ощупывать грудь. Господи, сделай так, чтобы ее там не было.
Во рту у нее было сухо. Она нащупала толстый слой повязки, и это ее успокоило. Для простой биопсии слишком много бинтов. Наконец-то она будет свободной.
