Текст книги "Молодая кровь"

Автор книги: Джон Килленс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

– Я слыхал, что новый учитель приедет с Севера, из Нью-Йорка,

Жирный Гас встал и зашагал по сараю, вихляя широким задом. Он несколько раз причмокнул губами и, паясничая, пропищал!

– Надеюсь, вы, молодые люди, научитесь понимать речь вашего нового учителя. Вы знаете, как азг'ва'ивают господа из Нью-Йо'ка?

Ребята засмеялись.

– Только бы не был воображалой! – сказал Бен серьезным тоном.

– Этого уж обязательно жди на пятак соображения, на доллар воображения! – заверил его Живые Мощи. – Жаль, что я не в его классе. Я бы показал парочку фокусов этому сукину сыну!

Робби закрыл глаза, стараясь представить себе будущего учителя.

– Да что вы все прицепились к этому несчастному? – возмутился он. – Вот приедет, тогда и посмотрим, какой он.

– А ну его к черту!

– Я буду у него в классе и покажу ему одну-две штучки, – сказал Биф Роберте – Не рад будет, что узнал про Кроссроудз!

– А ты-то чего смыслишь? – напустился на него Гас.

– Как чего? Я небось тоже знаю, – сказал Биф. – Я был в Нью-Йорке. Все эти негры в Гарлеме привыкли нос задирать до неба. Воображают, что они лучше нас.

– Хватит, ребята, – уговаривал Робби. – Пускай раньше приедет, тогда посмотрим. Может, он лучше всех наших прежних учителей. – «Хоть бы вправду так!»—думал он, но воображение рисовало ему усталого старика, который бежал из Нью-Йорка, потому что ему уже не под силу жизнь в большом городе.—

«А вдруг все-таки…»

Жирный Гас поднялся и сказал степенно, как взрослый:

– Я думаю, Робби Янгблад прав. Хоть ты, Биф, и побывал в разных городах, а он в десять раз умнее тебя! Я тоже считаю, что надо раньше посмотреть, а потом уже болтать: мы его так, мы его этак!

– Мой отец говорит… – начал было Биф.

– Да пошел он к черту, твой отец!

– А мне так и смотреть нечего, – побагровел Биф, – я этих гарлемских негров знаю как свои пять пальцев. Воображают, что они лучше, чем мы.

– А твоя разлюбезная мамаша не воображала, что она лучше, чем мы, когда спала со своим крэкером и после этого ты у нее вылупился?

Биф бросился на Гаса и сбил его с ног. Пыхтя и сопя, оба покатились по полу. Ребята молча и угрюмо наблюдали за ними. Джонсон юркнул в тот угол, куда он раньше кинул камень, поднял его и, заложив руку за спину, вернулся к драчунам. Гас уже сидел верхом на Бифе и колотил его головой об пол.

– Чтоб ты больше никогда не лез ко мне с кулаками, слышишь, мулатская морда, паршивый сукин сын!

– А ты не смей наговаривать на моих родителей! – кричал ему Биф.

– Захочу и буду! Буду! Кто твой папаша, спрашивается? Слуга у белых! А мать твоя…

Джонсон подскочил к Гасу с камнем в руке.

– Берегись, Гас!

Робби, краем глаза наблюдавший за Джонсоном, подскочил к нему и наподдал коленом изо всех сил. Камень полетел в одну сторону, а Живые Мощи – в другую.

– Не лезь! – задыхаясь, проговорил Робби. – Никому я не позволю приставать к Гасу!

Тут вмешались другие ребята, и Бен с Сонни-Боем принялись разнимать дерущихся.

– Эй, вы, – сказал Сонни-Бой, – если уж вам необходимо вечно драться, так шли бы, черт вас побери, в армию!

Робби, воинственно настроенный, не спускал глаз с худенького Джонсона. Тем временем ребята растащили драчунов.

– Скажите ему, чтоб он ко мне не лез! – дрожащим голосом пробормотал Биф. Казалось, он вот-вот заплачет.

Наконец все успокоились и снова сели по местам, прислушиваясь к шуму дождя, который полил еще пуще. Робби был огорчен, что вдруг пропало то теплое чувство близости, которое объединило всех ребят до этой драки. Он взглянул на товарищей. Эх, вернуть бы это настроение! Что бы им такое сказать сейчас?

– Вот в этом-то наша беда! – начал он. – Вечно мы деремся между собой, когда на самом деле надо драться с белыми!

Ребята одобрительно посмотрели на Робби. Бен Реглин кивнул головой, а Бру Робинсон поддакнул:

– Правильно говоришь! Гас повернулся к Робби, и взгляды их встретились. Робби вдруг вспомнил драку во дворе бакалейной лавки и подумал, что и тому, наверно, это же пришло на ум.

– Ведь не я начинал! – сказал Гас. – Это он первый!

– Первый! Первый! – Робби посмотрел на Гаса. – А разозлить человека, чтобы он полез драться, по-твоему, не в счет? Зачем вы вечно матерей приплетаете? – Он поперхнулся. – И чего это вы вдруг напали на нового учителя, когда никто из вас еще в глаза его не видел? Ведь он такой же негр, как и вы! Готовы драться с первым встречным, только не с мистером Чарли! – Робби показалось, что у него сейчас и голос даже переменился – стал каким-то другим, мужественным. – Давайте бросим споры и будем жить дружно и всегда стоять друг за друга. Ведь мы же товарищи, правда?

Ребята одобрительно закивали, у многих на лицах было смущение.

Внезапно дождь стал утихать. Из всех щелей брызнули солнечные лучи, и амбар вдруг осветился, будто зажглось множество электрических лампочек..

Бру Робинсон посмотрел на крышу, всю пронизанную солнцем.

– Черт, – сказал он, – и дождь и солнце вместе! Говорят, это значит, дьявол бьет свою бабу смертным боем!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Экстренное сообщение!

Кончина Джорджа Бенджамена Кросса-отца!

Огромные буквы во всю первую страницу «Кроссроудз морнинг телеграм».

Экстренное сообщение!

Робби Янгблад выскочил в одной ночной рубашке и глянул по сторонам, нет ли кого на улице в этот ранний час, Проклятый мальчишка-газетчик вечно закидывает газету в дальний угол веранды. Робби поднял газету и метнулся назад, довольный, что никто его не видел. Но тут взгляд его упал на газетные заголовки, и он остановился как вкопанный.

Умер Джордж Бенджамен Кросс! Вдруг послышались чьи-то шаги. Робби поспешно оглядел себя и бросился в дом. В кухне возле плиты стояла мама. Дженни Ли умывалась. Папа уже ушел на работу.

– Умер старик Кросс, – сообщил Робби, – мистер Кросс отец.

– Кто? Мистер Кросс? – переспросила мама, – Ты шутишь, Робби?

– Врешь, наверно! – воскликнула сестра.

– Ничуть я не вру, – возбужденно ответил Робби. – Умер, честное слово! Нате почитайте сами, если не верите! – Он присел к столу и разложил газету, немножко гордясь, что первый в доме узнал эту новость.

Мама и Дженни Ли подошли к Робби и заглянули в газету. Дженни Ли пожала плечами. – Что ж, все там будем!

– Замолчи! – прикрикнула мама. – Иди кончай умываться!

Она подошла к плите и попросила?

– Прочитай-ка вслух, Робби!

Робби нервно откашлялся и начал читать! «Смерть первого гражданина Кроссроудза наступила внезапно…»

– Хотишь не хотишь, а умереть надо. Правда, мама? – сказала Дженни Ли.

– Не хотишь, а хочешь, – поправила мать. – Да, девочка, рано или поздно все должны умереть.

Недовольный, что его прервали, Робби откашлялся и продолжал:

«Джордж Бенджамен Кросс-отец, основатель округа Кросс и города Кроссроудза, скончался сегодня ночью во сне».

– Что ж, семьдесят лет проскрипел, – не унималась Дженни Ли. – И так зажился на свете старик!

– Молчи, девочка! – сказала мама. – Не мешай брату.

Робби начал читать погромче о кончине первого гражданина Кроссроудза. Вся газета от начала и до конца была посвящена ему. В передовой говорилось, что мистер Кросс был одним из главных носителей традиций американского Юга. Со всех страниц приветливо смотрел мистер Кросс, сфотографированный в разные периоды его долгой и полезной для общества жизни, а также мистер Кросс-сын, его супруга и даже Бетти Джейн. Робби увидел снимок девочки и вспыхнул. Теперь она, наверно, приедет домой с лонг-айлендского курорта. На миг Робби почувствовал и себя каким-то образом причастным к этой семье, хотя ведь нет… Он отложил газету, надел штаны и вышел во двор. Дженни Ли права: в конце концов все умрут. Но когда умирает такой важный белый человек, как мистер Кросс-отец, это как-то особенно действует на тебя и заставляет призадуматься. Какие теперь будут перемены в Кроссроудзе?

Робби поглядел на небо: там всходило солнце, точно такое же, как вчера, и позавчера, и год тому назад. Вроде бы ничего не изменилось. Хоть ты и мистер Кросс, а мертвый ты не лучше, чем кошка Скиппи. Скиппи зарыли в землю, и тебя зароют. Никакой разницы. Нет, кое-какая разница все же есть: кошек не пускают в рай. Надо будет сегодня понаблюдать в городе, что там изменится из-за смерти старика Кросса.

Робби вернулся в дом, умылся, оделся и сел завтракать, рассеянно озираясь по сторонам.

– А что, мама, старик Кросс сейчас уже в раю или должен ждать, пока его похоронят?

– Почем ты знаешь, что он вообще будет в раю? – вмешалась Дженни Ли. – Господь бог тебе, что ли, это сообщил, когда ты сидел в уборной?

Робби покосился на сестру. Ну и язык же стал у этой девчонки! Какой только бес вселился в нее последнее время?

Мама поглядела на него.

– Не знаю, миленький, никто еще оттуда не возвращался и ничего не рассказывал.

– Поганый он все-таки был старик! – сказал Робби.

Мама ушла на весь день к кому-то шить, и Робби отправился бродить по городу, слушать, что говорят люди.

В парикмахерской Джезапа негры вели беседу об умершем старике Кроссе.

– Ведь вот какой был богач, а с собой ничего не унес! – сказал Букер Роберте.

– Интересно, оставил ли он что-нибудь своим слугам? – спросил Джо Джезап, на миг перестав стричь какого-то плешивого клиента. – Завещание-то уже вскрыли или нет?

– Как белый он был не такой уж плохой!

– И не такой уж хороший тоже!

– Может, теперь неграм полегче будет. Говорят, сын его – совсем другой человек. Жил на Севере и там же учился.

– Все равно, крэкер крэкером остается, где бы он ни учился! – заметил Джо Джезап.

Дик Диксон оторвал взгляд от шашечной доски.

– И дался же вам, неграм, этот Кросс! А ему-то на всех вас наплевать!

– Ну и пускай!

– Небось сейчас уже на небе свои дела устраивает, думает, сколько ему и там понадобится негритянских слуг. И он здорово рассердится на святого Петра, когда услышит, что негров туда на пушечный выстрел не подпускают.

Все засмеялись.

– Сволочи они, эти белые! – заключил Дик Диксон.

Кто-то затопал ногами.

– Брось болтать, Диксон!

Джо Джезап заметил Робби и подмигнул ему.

– Мама твоя знает, что ты здесь, малый?

– Да, сэр, – солгал Робби.

– Все-таки шел бы лучше домой, – посоветовал Джо,

Робби вышел из парикмахерской и побрел по Гарлем-авеню, потом свернул на Оглеторп-стрит. И тут остановился. Двое белых встретились возле почтамта и о чем-то заговорили. Робби подошел поближе и прислушался.

– Да, умер во сне, совершенно внезапно, – рассказывал один. – Нисколько не мучился. Говорят, разрыв сердца.

– М-да, – промычал его собеседник, коренастый мужчина. У него были такие широкие плечи, что из-за этого он казался ниже ростом.

– Я лично очень огорчен, – продолжал первый. – Молодой Кросс слишком балует негров. Теперь они совсем на голову нам сядут. Я сам видел однажды, как он здоровался за руку с негром.

– Мне-то все равно, – отозвался его собеседник. – В моем кошельке от этого ничего не меняется.

Другой недовольно посмотрел на него.

– Уж лучше бы помалкивал! Можно подумать, что ты, Оскар Джефферсон, очень любишь негров! – Вдруг он обернулся и заметил Робби. Тот сразу же отошел. – Эй, черномазый, погляди, сколько там времени на больших часах! Что-то я стал плохо видеть! – крикнул ему вслед белый.

Робби, обернувшись, злобно посмотрел на него.

– Вы это не мне сказали, я вас не слышал! – бросил он и пошел прочь.

– Что с ним, а? – удивился белый.

– Это он потому огрызнулся, что ты назвал его черномазым, – пояснил Оскар Джефферсон.

– Ну а что тут такого? Ведь он же правда черномазый! Я еще не ослеп.

Оскар Джефферсон рассмеялся.

– Ох, и невежда же ты, ох, и дурак! – сказал он, почесывая голову. – А этот мальчуган мне кого-то напоминает, ей-богу!

Старик Кросс пролежал в гробу до похорон целых пять дней, и Робби убедился, что ничего за эти дни не произошло – ни бури, ни землетрясения. Каждое утро вставало солнце и, как всегда, целый день сияло и немилосердно жгло. Только изредка налетал ветерок. Похороны были во вторник. В этот день фабрики не работали, и почти все владельцы магазинов задрапировали свои витрины черной материей в знак траура по первому гражданину Кроссроудза. На тротуарах толпился народ, глазевший на похоронную процессию, с вереницей великолепных черных автомобилей. Робби стоял на Попюлер-стрит, неподалеку от церкви. Он видел всех Кроссов, одетых в черное, когда они выходили из церкви, – молодую миссис Кросс, и ее высокого мужа, задумчиво шагающего рядом с ней, и других членов семьи, а также разных важных господ, съехавшихся со всего штата и даже из других южных штатов. В газетах писали, что на похороны собрались люди со всех концов Америки. У этих приезжих очень, очень важный вид. Робби приметил и Бетти Джейн в ту минуту, когда она садилась в один из роскошных черных автомобилей. Он едва узнал ее, такой она казалась маленькой, печальной, притихшей и жалкой – совсем не похожей на ту Бетти Джейн, рослую, дерзкую, драчливую девчонку-всезнайку, которая запечатлелась у него в памяти. Она, кажется, тоже его увидела, садясь в машину, потому что в ее глазах мелькнула веселая искорка. Потом она откинулась на плюшевые подушки автомобиля и скрылась из виду.

Неделю спустя Робби услышал, что семья Кроссов переезжает в громадное родовое поместье «Кросс», расположенное на Восточном шоссе, на краю города.

Робби едва мог дождаться начала учебного года, так ему хотелось поскорее узнать, каков-то новый учитель. Молодой он или старый? Или, может, средних лет? И Робби тревожило не то, как встретят ребята приезжего, а совсем другое. Мама однажды сказала: не влип бы новый учитель в какую-нибудь неприятность с местными белыми, потому что он ведь из Нью-Йорка, а у них там на Севере негры не привыкли молчать, когда их обижают белые. Оказывается, это факт!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Не найдешь здесь покоя

Я укрыться хотел за высокой горою.

Закричала гора: „Не найдешь здесь покоя!"

Из религиозной песни негров «Не найдешь здесь покоя»

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Что я буду делать в этой дыре? – думал молодой кареглазый негр, глядя в окошко грязного вагона, рывками приближавшегося к станции.

– Кроссроудз, Джорджия! Кроссроудз!

Седой кондуктор негр, шаркая больными, распухшими ногами, прошел по вагону и остановился возле молодого человека.

– Тебе выходить, сынок, – сказал он. – Желаю успешно учительствовать. В этом деле, сколько ни желай успеха, все будет мало!

Еще бы! Будто я не знаю! – подумал молодой челочек, а вслух сказал: «Благодарю вас, сэр!» Теперь, когда он прибыл на место, куда девалась вся его напускная самоуверенность! Он поднялся и достал с верхней полки чемодан. Это был красивый новенький кожаный чемодан, подарок отца, с выгравированными на крышке инициалами «Р. В. М.».

Фыркая и пыхтя, как заезженная рабочая кляча, поезд медленно подполз к перрону, и Ричард Майлз, хоть и был возбужден и встревожен, вдруг улыбнулся: он вспомнил какой-то рассказ отца, слышанный в детстве. Это было в Бруклине и, собственно говоря, не так уж давно…

Сколько Ричард себя помнил, отец всегда тянул его только вперед и только вверх. Мать любила рассказывать, как он в первый раз увидел новорожденного сына в бруклинском родильном доме,

– Он непременно будет юристом, юристом, и никем иным! – взволнованно заявил отец акушерке и лишь потом, спохватившись, спросил – Как себя чувствует моя жена? Как миссис Майлз?

Отец Ричарда родился в маленьком городке неподалеку от Бирмингама, в штате Алабама. Там он обучал детей в сельской школе за тридцать долларов в месяц. Но Чарльз Майлз мечтал стать юристом, человеком свободной профессии. Он хотел жить обеспеченно, иметь собственную крышу над головой и сохранить человеческое достоинство. Однако, когда он приехал в Нью-Йорк, ему пришлось поступить кондуктором в нью-йоркское метро да еще взять вторую работу. Так почти всю жизнь он и работал в двух местах. Он пытался было изучать право заочно и, вернувшись домой со второй службы, раскладывал книги и просиживал ночи напролет. Но из этого ничего не вышло, потому что есть предел человеческой энергии – даже такой, какой обладал Чарльз Майлз.

Когда Ричарду исполнилось семь лет, родители надумали купить дом. Неважный это был дом – старомодный каменный особнячок, запущенный еще с тех времен, когда в нем жили состоятельные белые, а позднее весь расшатанный проходившей под ним подземной железной дорогой. Вечно надо было что-то чинить, ремонтировать, приколачивать. По воскресным вечерам у Майлзов собирались негры – черные, коричневые, желтые; пили кофе с пирогом, а иногда вино домашнего приготовления и, словно революционеры, вели опасные разговоры об американском правительстве, о том, что белые захватили всю власть в стране. Больше всех разглагольствовал сам Чарльз Майлз. Ни один из гостей не был уроженцем Севера. Все они съехались в Нью-Йорк из разных штатов: из Южной Каролины, Джорджии, Миссисипи; из Тринидада, с острова Барбадоса и Из других южных городов и местечек. Чарльз Майлз никогда не упускал случая похвастать перед гостями сыном и нередко ради этого будил его среди ночи.

– Оставь ты его в покое! Дай ребенку поспать! – просила жена. Клара Джонсон Майлз была красивая, осанистая женщина, родом из Южной Каролины,

В заплатанной пижаме мальчик стоял перед взрослыми и, сердясь на отца, тер глаза кулаком.

– Ну-ка, прочти геттисбергскую речь,[9]9
  Речь президента Авраама Линкольна во время гражданской войны Севера и Юга по поводу победы северян при Геттисберге в июле 1863 года, в ней заявлялось об освобождении и равноправии негров.


[Закрыть] – приказывал отец.

Дрожащий, полусонный ребенок стоял, не понимая, для чего это отцу понадобилось его мучить, и пытался припомнить первые слова речи.

– Читай, сынок! Джентльмены хотят тебя послушать. Это же недолго! А потом сразу пойдешь спать. Он читает, как взрослый, – пояснял отец гостям. – Ну-ка, Ричард Вендел, давай все до конца!

И Ричард Вендел Майлз, запинаясь, со слезами, застывшими в сонных светло-карих глазах, сердито читал на память всю эту длиннейшую речь,

– А теперь марш в постель, сынок! Ну, что я вам говорил? Ведь как все помнит! А послушали бы вы его днем!

Иногда вместе с гостями сидела и Клара – единственная женщина среди них – и слушала, что говорят мужчины о положении негров на Севере и на Юге; как славословят Фредерика Дугласа, и как одни хвалят Маркуса Гарви,[10]10
  Идеолог националистически настроенной негритянской мелкой буржуазии; возглавил реакционное движение негров в США под лозунгом: «Назад в Африку!»


[Закрыть] а другие ругают Маркуса Гарви; и как одни хвалят Букера Вашингтона,[11]11
  Негритянский буржуазный общественный деятель, выступавший против борьбы своего народа за равноправие.


[Закрыть] а другие ругают Букера Вашингтона.

Клару это сердило, и она вымещала свой гнев на гостях – иммигрантах из Вест-Индии,

– Пустая болтовня! – говорила она, – Вы, негры, должны были бы каждый день ездить на Бедлос-айленд и целовать Статую свободы! Если здесь все так уж плохо, почему вы не возвращаетесь к себе в Вест-Индию? Вы же британские подданные! Да вы еще никогда так хорошо не жили, как сейчас!

Удивленно и обиженно глядя на Клару, гости меняли тему разговора, но через несколько минут возобновляли ее, только на этот раз ругая заодно и проклятых, злых англичан.

Когда Ричард учился в восьмом классе, он однажды принес домой табель, в котором стояло пять отличных оценок и одна хорошая. Отец посмотрел на него с гордостью, но все же покачал головой.

– Сын, ты мало стараешься! Надо бы поднажать! Как это ты мне приносишь «хорошо» по истории?

Другой раз, за обедом, в перерыве между двумя службами, Чарльз Майлз сказал, пристально глядя на сына:

– Запомни, мальчик, одно: что бы ты ни делал, делай это лучше, чем остальные. Если надо копать канаву, копай лучше всех; даже если играешь в кости, ты и в этом должен быть первым!

Когда Ричарду исполнилось тринадцать лет, Большая Ложа Гарлема[12]12
  Негритянское религиозно-просветительное общество.


[Закрыть] объявила конкурс на лучшего оратора среди негритянских школьников. Победителю была обещана годичная стипендия в высшем учебном заведении. Чарльз Майлз записал сына на конкурс. Каждый вечер, отработав в двух местах, он муштровал своего ненаглядного первенца:

– Не произноси горлом. Звук должен идти отсюда, из диафрагмы. Вот так, хорошо, повтори снова первую строку!

И так без конца, пока не вмешивалась мать:

– Отпусти бедного мальчика в постель, дай ему выспаться! Ты забыл, что ему надо утром в школу! Если ты решил себя убить, неужели нужно и его тащить с собой в могилу?

– Клара, но ведь я желаю ему добра! – В маленьких глазках отца сквозила глубокая обида: «Не понимают! Придираются!»

Зима в том году была суровая, и жить в доме Майлзов было все равно что на улице. Подземная железная дорога так расшатала дом, что ветер беспрепятственно разгуливал по комнатам. Примерно за неделю до конкурса Чарльз Майлз, придя с работы и усевшись ужинать, поглядел на сына, читавшего в углу кухни. Усталые глаза отца повеселели.

– Ну, как дела, мой Ричи?

Стараясь скрыть раздражение, мальчик оторвался от книги.

– Все в порядке, отец. – Но вдруг у него запершило в горле, и он кашлянул.

– Что с тобой, Ричард? Это ты сейчас кашлял?

– Да, я.

Отец бросил вилку и выскочил из-за стола.

– Господи, не может быть! Ты болен, сын?

– Да нет, все в порядке. Только немножко саднит в горле.

Его тотчас начали лечить, уложили в постель и отменили в этот день тренировку. Но на другой день отец сидел у постели мальчика и репетировал с ним его речь, и на третий день тоже. На четвертый он спросил Ричарда, как тот себя чувствует.

– Гораздо лучше, – ответил мальчик.

– Ты правду говоришь? – обрадованно переспросил Майлз и поднял больного сына с постели. Целый час мальчик повторял речь, пока, наконец, у него не закружилась голова. Майлз почувствовал на себе негодующий взгляд жены; он обернулся к ней и не заметил, как Ричард соскользнул со стула на пол.

– Господи помилуй! Что с тобой, сынок? – закричал он, подскакивая к мальчику.

– Как ты думаешь, что? – набросилась на него Клара. – Осел сумасшедший, ты, видно, решил доконать ребенка! Тебе этот проклятый конкурс дороже, чем собственный сын!

Чарльз побежал за доктором, но тот явился лишь на следующее утро. Он нашел у мальчика сильную инфлюэнцу, велел больному лежать в постели и три раза в день принимать лекарства. Когда доктор ушел, Клара сказала мужу:

– Я рада, что доктор застал тебя дома и ты сам слышал, что он говорил. Мне бы ты не поверил. Теперь тебе ясно, я думаю, что ни о каком конкурсе не может быть речи!

Чарльз просительно посмотрел на жену – мол, пойми же меня!

– Ты так говоришь, Клара, будто он мне чужой, Никто на свете не любит Ричарда так, как я!

– Ладно, не будем торговаться, кто любит его больше, а кто меньше. Но, я думаю, тебе понятно, что ни в каких конкурсах ему теперь участвовать нельзя. Надеюсь, хоть это ты соображаешь своей дубовой башкой?

Чарльз опаздывал на работу. Он уже собрался уходить, но с порога оглянулся и пробурчал;

– Доктор вовсе не говорил, что ему нельзя участвовать!

В ту ночь Ричард почти не спал. Его бросало то в жар, то в холод, голова болела, как гнилой зуб, и казалось, что она весит миллион тонн. Нос заложило, и мальчик тяжело дышал ртом. А горло было так воспалено, будто его исцарапали битым стеклом, Болела грудь и правый бок. Ричард то и дело просыпался, а раз даже подумал, что задыхается, и стал судорожно ловить воздух. Из соседней комнаты прибежала мать. Вдруг мальчик услышал легкий храп, повернув голову, он увидел возле своей постели спящего отца: тот как сидел на стуле, так и уснул, а во рту торчала давно потухшая сигара. Слабая улыбка появилась на воспаленных губах Ричарда,

К утру жар спал и мальчик начал потеть – так сильно он еще никогда не потел, просто исходил потом. Он сбросил с себя все одеяла. Как приятно было ощущать наконец прохладу! К вечеру отец измерил температуру. Оказалось – нормальная.

– Как ты себя чувствуешь, сын? Конкурс был назначен на этот вечер.

– Гораздо лучше, папа.

– Очень рад, сын, очень, очень рад! – Прошло еще четверть часа. – Ну как, лучше тебе, Ричард Вендел? – Отец пощупал его лоб.

– Да, папа, гораздо лучше.

– Господи, что ты никак от ребенка не отвяжешься? – вмешалась мать.

– Ладно, Клара, будет тебе! – Отец вытащил свои дешевенькие карманные часы и нервно покосился на циферблат.

– Отроду не видывала такого человека, как ты! – Клара неторопливо вышла из комнаты и поднялась наверх к младшим дочкам, оставив мужа со своим любимцем сыном.

Отец не терял ни минуты. С ласковыми уговорами он поднял мальчика с постели, бесшумно собрал вещи, одел его в воскресный синий костюм и, выйдя с ним на заснеженную темную улицу, повез в метро до Гарлема.

Было уже далеко за полночь, когда они вернулись домой, но в окне первого этажа еще горел свет, и Ричард почувствовал, что рука отца крепко сжала его плечо. Высокая, статная женщина встретила их у дверей. Она схватила мальчика в объятия, и взгляд ее, обращенный на мужа, обычно добрый, сейчас горел ненавистью. Но она ничего не сказала. Как двухлетнего, раздела Ричарда, дала ему лекарство и уложила в постель.

– Как жаль, Клара, что тебя там не было! Он показал себя замечательно, великолепно! Я никогда еще не испытывал такой гордости! Мой сын будет великим человеком…

– Твой сын! Твой сын! – воскликнула мать. – Тебя послушать, так мне он – никто! Что такое мать, подумаешь! Если тебе дать волю, ты наверняка загубишь его! А уж сегодня-то постарался особенно? Пустоголовый, помешанный старый осел!

– Но ему дали премию, премию! Первую премию! Понимаешь ты или нет?

Она гневно посмотрела на него и погрозила ему пальцем, губы ее дрожали.

– Если с мальчиком что случится, я отдам тебя под суд за убийство, клянусь богом!

Ночью Ричарду стало хуже. Наутро пришел врач, он взглянул на мальчика и обратился к родителям:

– Что у вас произошло? Что вы сделали с вашим сыном?

Отец и мать молчали. Врач закатал рукава, как мастеровой, склонился над постелью и больше часа возился с больным. Окончив осмотр, он заявил:

– Так вот, господа Майлзы, теперь ваш мальчик болен уже серьезно. У него воспаление легких, да еще двухстороннее. Если не будете строго следовать моим предписаниям, вы потеряете сына.

Чарльз так и охнул:

– Господи! – Когда доктор ушел, он разрыдался, как ребенок. – Это я во всем виноват, Клара! Господи, сжалься надо мной! Я недостоин такого прекрасного сына!

Ни в этот день, ни в последующие две недели Чарльз Майлз не ходил на работу. Он неотлучно дежурил у постели сына, лежавшего при смерти. Он ругал себя самыми последними словами, плакал и молился богу, хотя и был неверующий. Не подпускал к Ричарду никого, кроме доктора. Постепенно он выходил сына. Но когда после двухнедельного перерыва Чарльз пошел на службу, оказалось, что он уволен и с этой работы и со второй тоже. И пока он искал себе другую, банк, в котором был заложен его дом, отнял у него крышу над головой. Несколько месяцев спустя Ричард случайно слышал, как отец говорил матери: «Лучше потерять дом, миллион домов, чем потерять такого замечательного сына!» А мать только хмыкнула.

На следующее лето отец заставил его учиться музыке и пению. В музыке успехи Ричарда были далеко не блестящие, но его голосом преподаватель был доволен. Зимой он уже пел в церковном хоре и в школьном певческом кружке.

Через год отец устроился конторщиком в большой оптовый магазин в Бронксе и по-прежнему работал ночным сторожем в Бруклине. Когда мальчики и девочки в школе заводили разговор о том, кем работают их отцы, Ричард с особой гордостью заявлял, что его отец служит в конторе. Значит, отец что-то собой представляет, и это было приятно, потому что некоторые белые ребята вечно хвастались кто отцом-доктором, кто отцом-адвокатом, а негритянским детям не больно-то хотелось рассказывать, чем зарабатывают на жизнь их родители. Не такой уж почет служить у белых господ шофером или лакеем, кухаркой или горничной! Но его-то, Ричарда, отец работает головой, пишет!

Однажды после занятий мальчик вдруг, ни с того ни с сего, решил съездить к отцу на работу. Он не Пошел домой, а сел в метро и отправился в далекий Бронкс. Войдя в магазин, Ричард был поражен: какая громадина, как светло, какой высокий потолок! Мальчик робко прошел по залу, стараясь не привлекать к себе внимания. За письменным столом сидел важного вида белый; отца он пока не видел. Может быть, он попал не в тот магазин? Нет, вроде тот. Так где же отец? Возможно, он работает в одной из этих комнат, на дверях которых прибиты дощечки «Не входить». Придется спросить у кого-нибудь из белых. Ричард собрался с духом и подошел к белому, сидевшему за письменным столом! Тот взглянул на мальчика без неприязни.

– Не будете ли вы любезны сказать, где мне найти мистера Майлза, мистера Чарльза Генри Майлза?

Белый посмотрел на Ричарда сквозь очки в роговой оправе и почесал розоватую лысину.

– Мистер Майлз, мистер Майлз… А, знаю… Пройди вон в ту дверь и ступай по коридору в самый конец!

Ричард открыл массивную дверь, и ему сразу показалось, что он попал совсем в другое место. Здесь было темно, мрачно и тесно от тюков, наваленных до самого потолка. Сердце мальчика тревожно заныло, и под ложечкой засосало.

Отца здесь не было, но Ричард услышал чей-то крик. «Эй, Чарли, малый, долго ли я буду ждать, пока ты притащишь этот паршивый тюк?» Значит, здесь есть еще какой-то Чарли. Ричард не видел, на кого орет этот белый великан, во всяком случае – не на его отца. Но тут показался отец: маленький черный человечек в рабочем комбинезоне, несущий на спине тюк вдвое больше его самого. Он ступал носками врозь – Ричард сразу узнал его по походке. Мальчика даже бросило в жар, словно его лихорадка схватила, слезы выступили на глазах и покатились по щекам. Он так и застыл на месте, не в силах отвести взгляд от щуплой фигурки, согнувшейся в три погибели под тяжестью громадной ноши. Он стоял и смотрел, как маленький негр подошел к белому, сбросил тюк у его ног и, тяжело отдуваясь, утер потное лицо. «Мой отец! Мой отец! Мой отец!» Он слышал, как белый сказал:

– Оттащи-ка эту штуку подальше, Чарли, вон туда!

Отец согнулся и снова подставил плечо, а белый протянул руку и ущипнул его. Ущипнул отца! Отца!

Чарльз Майлз резко выпрямился и посмотрел в лицо белому.

– Ты чего это, Чарли? Провались я на месте, если я когда-нибудь встречал такого идиотского малого, как ты!

Белому было смешно. А отцу – нет. Он смотрел на белого, и его маленькие карие глаза горели гневом.

– Не смейте! Не смейте больше никогда тая делать! Не то я схвачу первое, что попадется под руку и размозжу вам череп! Еще один случай, и я заявлю мистеру Янгу! К черту эту работу! Сил нет терпеть!

– Ну что ты раскипятился, Чарли? – как из тумана, донесся до Ричарда голос белого.

Ричард проскользнул обратно в зал, он весь трясся от стыда и волнения, но где-то в глубине души постепенно нарастала гордость, она искала себе выхода, рвалась наружу стремительно и яростно, и слезы, горячие и соленые, текли у него по щекам. Очутившись на улице, где царила весна, мальчик вытер глаза и улыбнулся понимающей улыбкой, почти физически ощущая, что становится взрослым. Теперь-то он знает, чего стоит его отцу быть таким отцом, и ему стало стыдно, что до сих пор он не ценил его, как это следовало. Удивительно все-таки, почему же отец обманывал семью, говорил, что работает в конторе, и еще интересно: знает ли мама правду? Но среди всех одолевавших Ричарда чувств главным было чувство гордости и любви к отцу; и хоть он только что плакал, как ребенок, в какой-то мере это был уже взрослый человек, познавший жизнь. Через неделю Ричи нашел себе вечернюю работу в бакалейной лавке, недалеко от дома.