Текст книги "Молодая кровь"

Автор книги: Джон Килленс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Мистер Кросс нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

– А что ты натворила? Вернее, конечно, твой парень, – он посмотрел на Робби. – Ну-ка, мальчик, признайся, что ты натворил?

– Ничего он не натворил! Вот это-то и обидно. Решительно ничего. Вы ведь знаете, мистер Кросс, он у меня хороший мальчик!

Мистер Кросс улыбнулся еще шире. «Как же, как же, – говорила его улыбка, – негры никогда не бывают ни в чем виноваты!» И Лори пожалела, что обратилась к нему, но все-таки настойчиво повторила:

– Нет, Робби ничего дурного не сделал. Какие-то белые напали на мою дочку, а он стал защищать сестру.

– Постой, значит, он дрался с белыми ребятами…

– …А Скинни Мак-Гуайр потащил его в полицию, послал за мной и заставил меня высечь ребенка до крови.

Мистер Джордж поглядел на темные тучи и голубые просветы в небе, улыбнулся и, прищурившись, подмигнул Лори и Робби.

– Гм… Гм… Что ж, я уверен, что от этого ему, кроме пользы, ничего не будет!

– Да вы бы посмотрели, какие у него раны на спине! – сдержанно возразила Лори, но в голосе ее слышались гнев и глубокая обида.

– И все же, Лори, на твоем месте я не стал бы так огорчаться из-за этого. Меньше будет шалить. А раны заживут. Правда, малыш?

Малыш не ответил. Он стоял, упрямо глядя себе под ноги.

На башне суда пробило шесть. Мистер Кросс кинул взгляд на свои ручные часы.

– Прошу прощения, – сказал он, – меня ждут. Заходи как-нибудь, Лори!

И с этими словами он удалился – красивый, представительный с сияющей улыбкой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Когда они очутились на тротуаре, Робби вырвался от матери и засунул обе руки в карманы.

– Робби, сыночек мой, я должна была это сделать. Другого выхода не было. Иначе тебя засадили бы в исправительный дом, как твоего дядю Тима, а я этого не пережила бы, ей-богу. Пойми меня, Робби, сын! Ведь страшнее места, чем этот исправительный, не бывает! – Ее распухшие глаза с мольбой устремились на мальчика.

Близился вечер, но солнце все еще прокалывало багрово-серые тучи своими серебряными стрелами. Ветер швырял в лицо пыль и мусор. Робби ничего не ответил матери, даже головы к ней не повернул. Он лишь глубже засунул руки в карманы и шагал рядом, глядя на выбоины в тротуаре.

Так же молча они ехали в автобусе, долго петлявшем и кружившем по центру города. С той минуты, как они вышли из суда, Робби не промолвил ни слова. Уж, кажется, она все растолковала ему, но он держал себя так, словно мать говорила с ним на незнакомом языке. Сейчас они ехали через Белый город. Лори Ли наблюдала за мальчиком, пока ей стало невмоготу видеть это ожесточенное юное лицо, мешки под узкими глазами, сердито выпяченные губы, по-стариковски нахмуренный высокий лоб. Лори с досадой Отвернулась и принялась смотреть на бесконечные ряды белых домиков, как две капли воды похожих один на другой.

Какой-то негр с густыми усами, сидевший напротив, долго глядел на мальчика, потом обратился к Лори:

– Что с ним, мэм?

– Ничего, – ответила Лори Ли, чувствуя, что ее душат слезы. – Теперь уже все хорошо. – Она погладила затылок Робби и его широкие, сильные плечи. Мальчик передернулся и сердито забился в угол.

Когда они доехали до своей улицы, ветер уже успел нагнать мелкий сеющий дождик, но ни мать, ни сын не заметили его. В последний раз выглянуло солнце, и сетка дождя стала серебряной. Лори и Робби вошли во двор, и тень от темного некрашеного домика укрыла их.

Дженни Ли просияла, увидев, что мать, как и обещала, привела Робби домой. Нежно повторяя «Робби, Робби!», она подбежала к брату, и все страхи, пережитые за несколько часов в одиночестве, вылились в трепетных поцелуях, которыми она покрыла его лицо. А он стоял, как истукан, опустив руки, широко раскрыв невидящие глаза.

Лори хрипло спросила:

– Ты ужинала? – Голос ее был похож на надтреснутую граммофонную пластинку.

– Да, мама. Но я не была голодна. Все очень вкусно, – поспешила добавить Дженни Ли. – А что подгорело, я выбросила.

Лори стащила с Робби куртку, и у Дженни Ли вырвался стон. Полуоткрыв рот, она изумленно смотрела на брата. Лори молча обмывала спину мальчика.

– Мама, это они? Это они его так, да? Успели, прежде чем ты пришла?

Опять начинается пытка! Лори вдруг померещилось, что перед ней не Дженни Ли, а полисмен, и он сует ей в руки плетку и приказывает: «Снимай куртку с сына!» Как бы Лори хотела ответить дочери: «Да, это они!» Господи, если бы можно было так ответить!

– Нет, дочка, это я сама, – проговорила Лори.

– Нет, не может быть! Это их работа, я знаю! Лори глубоко вздохнула.

– Представь себе, что не они, а я сама! Дженни Ли, не веря своим глазам, посмотрела на кровавые рубцы вдоль всей спины Робби.

– Как? Ты… ты это сама сделала? Значит, и ты нас ненавидишь? – Из глаз Дженни Ли хлынули слезы, и она выбежала из комнаты.

Кончив обмывать мальчику спину, Лори дала ему чистую рубашку. Высокий, почти с нее ростом, Робби стоял, скосолапившись, опустив голову, и узкие глаза его горели ненавистью. Лори злилась на него за то, что он никак не хотел понять ее. Но в то же время ей хотелось прижать его к груди и всей силой своей любви заставить забыть то, что случилось. Она оглядела его с головы до ног и невольно улыбнулась: вспомнила, как на днях шла с Робби по Эппл-стрит и встретила парикмахера Джо Джезапа. «Сколько тебе лет?» – спросил он Робби. «Одиннадцать», – ответил тот. Парикмахер отступил на шаг и с любопытством оглядел мальчика. «Ишь ты какой, – воскликнул он, – тебе стукнет сто одиннадцать, а ты все будешь твердить одиннадцать!»

А сейчас Робби стоит перед ней, насупившись, словно во всем обвиняет мать. Новый приступ злобы охватил Лори – разве не посвятила она детям всю свою жизнь, разве не молит она бога послать им лучшую долю, чем та, которая досталась ей! В эту минуту она почти ненавидела мальчика, готова была избить его, чтобы он наконец понял ее. «Господи боже, покарай белых! Мало того, что они обращаются с неграми, как во времена рабства, они еще натравливают на нас наших же детей!»

Лори подошла к столу, сняла стекло с лампы. Над Кроссроудзом спускалась ночь, тихонько прокрадываясь в комнату. Лори подышала на стекло, протерла его изнутри и снаружи тряпкой. Обернувшись, она поймала на себе взгляд Робби, он глядел на нее с недоумением и упреком. На миг их взгляды встретились, и оба поспешили отвести глаза. Как объяснить все это детям? Да и найдется ли объяснение?

– Пойдем, – сказала она мальчику, – давай поужинаем.

В кухне все еще пахло горелым. Лори видела, что Робби с трудом жует колбасу с рисом, словно это солома. Ей самой еда не шла в горло.

– Почему ты не ешь, сын?

– Не хочется.

Дженни Ли сидела поодаль на своей кровати, на коленях у нее была раскрыта книга, и она как будто читала ее. Но мать чувствовала, что девочка настороженно прислушивается.

– Как так не хочется? Ты ведь сегодня ничего не ел! А я это нарочно для тебя готовила. И колбаса вовсе не пригорела, деточка. Твое любимое кушанье…

– Да не хочу я, – буркнул Робби и, сорвавшись с места, выбежал из кухни.

Лори подошла к двери. Робби лежал на кровати, уткнувшись лицом в одеяло. Он плакал, потому что ему вдруг стало страшно и все показалось таким непрочным, ненадежным. Он оплакивал свою любовь и уважение к матери, свою преданность ей, которые она выбила из него плеткой… Он был зол и чувствовал себя одиноким: его предали, покинули, разлюбили, и он теперь несчастный сирота. Плечи его вздрагивали от рыданий. Мама оказалась изменницей! Мама, мама, мама! Мама оказалась изменницей! Одеяло намокло от горячих соленых слез, Робби не старался их сдерживать.

Мать понимала, что творилось у него в душе. Пускай выплачется, пускай – он у себя дома. И он может теперь не щадить ее, все равно между ними все кончено. Она подошла к нему и нежно провела рукой по его волосам. Он тряхнул головой и метнулся в сторону, точно она коснулась его не рукой, а раскаленным железом.

Лори присела на качалку возле камина. Дождь барабанил по окну, по крыше. «В такую погоду только спать! Зарядил на всю ночь, может быть, я сумею заснуть!» Нервными рывками она раскачивалась взад и вперед.

– Робби, подойди ко мне! И ты тоже, Дженни Ли!

Девочка вошла в комнату. Робби даже не шевельнулся.

– Ну чего тебе? – наконец проворчал он после того, как мать позвала несколько раз.

Однако она не потерпит от него дерзости, даже не посчитается с тем, что он сегодня перенес.

– Подойдешь, тогда узнаешь, – сказала она. – Я хочу поговорить с вами обоими.

Робби неторопливо приблизился. Он и Дженни Ли сели на пол возле матери. Лори не знала, как начать. У нее было такое ощущение, словно она блуждает в потемках в незнакомом доме, неуклюже и опасливо спотыкаясь на каждом шагу.

– Так вот, Робби… э… и ты, Дженни Ли, оба вы не понимаете… не понимаете того, что случилось. Вы… вы… – Лори заикается, это совсем не похоже на нее.

– Но как ты могла это сделать, мама? – вырвалось у Робби. Прежде он никогда не перебивал мать!

Лори поглядела через его голову на холодный камин. Потом встала и, подойдя к столу, прибавила огня в лампе. Ночь вытесняла день изо всех углов, но еще не совсем стемнело, и свет керосиновой лампы растворялся в серых сумерках. Лампа начала коптить, и, снова подправив фитиль, Лори села в качалку. Нервно качнулась раза два взад и вперед и наконец заговорила:

– Ну, как бы вам сказать, чтобы вы лучше поняли… Дело вот в чем: повсюду в Америке, а на Юге особенно, белые считают себя лучше негров. Вы сами это знаете. Белые засунули весь мир к себе в карман и держат крепко. И они будут попирать чернокожего человека, пока он терпит. Но бороться с ними открытым путем у нас нет никакой возможности.

Дети сидели с каменными лицами.

– А что же я сделал плохого, мама?

Дети вели себя с ней, как белые судьи с подсудимым негром! Но господи, это же не суд, а ее собственный дом! Все-таки Лори говорила спокойно, старалась заставить детей понять ее.

– Не в том дело, хорошо или плохо ты поступил.

Тут вот что…

– Нет, ты не виляй, ты скажи, плохо я поступил? – Детское лицо хмуро и сурово. Никаких уступок!

– С точки зрения белых – да!

Дженни Ли с нескрываемым презрением посмотрела на мать. Она заморгала ресницами и прищурилась, в точности как брат.

– Значит, ты бы хотела, чтобы белые мальчишки изнасиловали меня!

Лори открыла рот, шевельнула губами, но не могла сказать ни слова. Да это прямо нож в сердце! Она закрыла глаза… Господи, господи, господи! Явственно представился тот пьяный белый на Удли-лейн, и она вся затрепетала, словно дерево на ветру. Огромные кошки на мусорном баке… Мама и мама Большая на крыльце домика в Типкине в тот вечер, много-много лет назад… Обе они давно на том свете… Господи, господи, господи! Неужели она могла захотеть, чтобы ее старшенькую изнасиловали белые ребята? Она, Лори Янгблад, мать?!

Робби, по-прежнему сурово глядя на Лори, спросил:

– Я хочу знать, как ты могла высечь меня? Почему ты это сделала?

– А потому, что иначе тебя посадили бы в исправительный дом. От плетки следы заживут, а от тюрьмы – никогда. Я тебе уже это говорила, Робби, – устало ответила она, и в тоне ее слышалось: «Вот и все. Запомни это раз и навсегда».

Мальчик задумался. Исправительный дом… Тюрьма… Он достаточно наслышался о ней, знает, что это жуткое место, где особенно плохо приходится негритянским детям. Он слышал много и про дядю Тима. Но как ни старался он, уже после ухода из полиции, представить себе ужасы исправительного дома, все казалось ему не столь ужасным, как то, что мать выпорола его до крови, чтобы доставить удовольствие белым. Но мама это сделала поневоле! Ты же понимаешь. Так-то так, но можно ли теперь жить, если мама была для него всем – его силой, любовью, утешением, гордостью, источником знаний, высшей властью. И обида, и боль, и кровь – все это полбеды; но позор, мучительный позор во сто раз тяжелее, чем любая боль на свете!

Теперь все для него стало непонятным, и прежде всего– мама. Как будто его выгнали из родного дома– живи, мол, как знаешь! Никто, никто тебя не любит, и никому нет до тебя дела, можешь хоть сдохнуть! Он крепко закусил губы, сомкнул веки. Лори вздрогнула, как от холода. Не перебивая мать, Робби терпеливо выслушал ее, потом сказал:

– Терпеть не могу я белых. Ненавижу я их всех до единого! Всех бы их отправил в ад и посадил там на цепь! – И, не глядя на мать, он выбежал в кухню.

– Робби, вернись! – крикнула ему вдогонку Лори. Она хотела сказать сыну, что нельзя ненавидеть всех белых, потому что ведь не все они одинаковые. Пусть у него останется хоть какая-то вера в людей! Она хотела внушить ему также, что ненависть очень дурное чувство, и добавить еще кое-какие истины, которым всю жизнь учила ее христианская религия. Но ничего не сказала, ибо в эту минуту она сама не меньше Робби ненавидела весь род человеческий и, пожалуй, даже самого господа бога. Чувствуя, что у нее стучит в висках и от боли раскалывается голова, она проводила глазами Дженни Ли, убежавшую в кухню вслед за братом.

Вскоре вернулся с завода Джо Янгблад. Он был весь в поту и, как всегда, разбит и измучен после возни с тяжелыми бочками; глаза смотрели тупо и безжизненно – не то что прежде, нижняя губа отвисла. И сам он и вся его одежда пропахли скипидаром и проклятым заводом. Казалось, ничто в доме его не интересует. Он дьявольски устал за день. Лори принесла ему чистую смену и подала ужин.

– Уфф! – Джо грузно уселся за стол. Лори наблюдала, как он, пыхтя и сопя, в молчании работает челюстями, как напрягаются у него мускулы рта и горла и даже широкие плечи. Еда должна доставлять удовольствие, а он трудится даже за едой! Джо посмотрел на Лори и слегка улыбнулся.

– Очень вкусно! – сказал он своим гулким басом. – Знаешь, чего хочется, когда поешь? Добавки!

– Вот только подгорело у меня чуть-чуть. – Лори улыбнулась вымученной улыбкой. Прежде она как-то не замечала, что Джо чавкает за едой, но последнее время ее это стало раздражать.

– Пустяки! Так даже вкуснее. От чего не умрешь, от того потолстеешь наверняка!

Лори снова улыбнулась. Дети в другой комнате. Если она промолчит, они тоже ничего не расскажут, потому что с некоторых пор они отдалились от него. Помнят, конечно, что это отец, но и только. Лучше, пожалуй, скрыть от него сегодняшнее происшествие. Не хочется говорить об этом и переживать все снова, Сегодня не стоит. А завтра вечером она расскажет… может быть.

Позже, когда дети уже спали, она сидела рядом с Джо у камина, слушала, как лениво барабанит сонный дождик, как цокают капли в тазах и кастрюлях, расставленных по дому, смотрела на человека, которого впервые увидела много лет назад на церковном пикнике в Типкине, и вдруг табачный дым напомнил ей комнату в полиции (хотя там пахло сигарами), и ярость вспыхнула в ее сердце за то, что он так безмятежно курит трубку и читает свою библию. Лицо его было спокойно, полные красивые губы шевелились, едва поспевая за глазами, он мерно дышал и время от времени посасывал трубку. А ведь у Джо Янгблада вполне хватило бы сил отколотить любого белого в Джорджии!

Лори смотрела на бормочущего Джо, на его трубку и библию и злилась за то, что он решительно ничего не заметил. Пришел, умылся, переоделся, поужинал, поковырял в зубах соломинкой, выдолбил перочинным ножиком зерна из своей любимой кукурузы, достал трубку, надел шлепанцы, сделанные из старых башмаков, и уселся читать библию.

Лори была в такой ярости, что больше не могла молчать, – да и чего ради будет она таиться от мужа? Почему он избавлен от всех забот? Вот сидит, отдыхает, весь углубился в чтение. Черт возьми, хоть у него и тяжелая работа, но все-таки он беспечно живет! «Полно тебе, – говорил ей внутренний голос, – Джо Янгблад не беспечно живет! Какое там!»

– Сегодня у меня был ужасный день, Джо, – начала Лори, стараясь владеть собой.

Его глаза на миг оторвались от библии.

– Я же тебе говорил, моя милая, поменьше работай. За день всех дел не переделаешь! – Джо не любил, когда ему мешали читать библию.

И Лори отлично это знала. Оттого-то еще сильнее рассердилась.

– Я совсем не о том, Джо! Робби забрали в… в полицию. А меня вызвали, заставили выпороть его у них на глазах. Пороть, пороть, пороть… пока… пока… – Ее лицо помрачнело, горло перехватило, голос пропал.

Джо слышал и как будто не слышал, что она говорила. Он поднял голову, бросил на нее тревожный взгляд и снова начал читать библию. У него мучительно болели ноги, сильно ныла перебитая поясница. Он посмотрел на потолок, неторопливо затянулся своей старой пахучей трубкой и сказал, почти не меняя выражения лица:

– Я всегда тебе говорю, Лори Ли, и, помнишь, вчера только прочел тебе в священном писании: «Ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней!»

Лори онемела. Словно Джо вылил на нее ушат холодной воды. Ей вдруг захотелось пнуть его ногой, избить, обругать, плюнуть на его библию, непременно причинить ему боль, даже крикнуть: «Черномазый господский слуга!» Но когда наконец она смогла говорить, то сказала только:

– Мне что-то нездоровится, Джо. Я, пожалуй, лягу сегодня пораньше.

Лори поднялась с качалки, и с полминуты Джо ветревоженно смотрел на нее.

– Что с тобой, Лори? – спросил он. – Может, поела чего несвежего?.

Лори не ответила и вообще не стала с ним спорить, ведь в душе она знала, что Джо совсем не черствый человек и искренно любит ее и детей.

Было уже далеко за полночь. Дождь перестал, но с потолка все еще текло, и слышно было, как дробно падают капли в кастрюли и тазы. Тьма царила в доме Янгбладов. Тьма, наполненная тяжелым дыханием и храпом людей, спящих с открытым ртом. Привычный спертый запах спальни. На камине громко, назойливо тикали часы. Лунный луч словно разрезал пополам рваную бумажную штору на окне и тусклой серебристой полосой упал на постель, освещая лицо Лори и часть стены. Одинокий и неугомонный сверчок верещал за окном.

Лори не спалось. Она смотрела на храпевшего рядом с ней Джо, вглядывалась в его лицо. «Ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней!». Нет, он не сказал бы этого, если бы узнал всю историю. Конечно, не сказал бы! И все-таки Лори отчаянно злилась на него. Хотелось разбить это красивое лицо в кровь, чтобы оно стало таким же, как исполосованная спина Робби, – ну ее, эту красоту!

Лори присела на кровати, вглядываясь в темноту. Ее лицо и шея были влажными от пота. Это не часы и не сверчок – это у нее в мозгу стучит! Она, должно быть, уснула, и ей все привиделось: суд, белые полицейские и белые мальчишки, напавшие на дочку… кровь у Робби на спине и у нее на платье… усмехающийся мистер Кросс… На самом деле ничего не было. Это сон… сон… сон… «Господи, если бы это был сон!» Она снова легла подле Джо. «Хороши твои чувства, твоя любовь к детям, Лори Янгблад! Ну и мать! Плохая, плохая, никудышная… Никакой гордости… дядя Том! Испугалась белых… Белому стоило сказать одно слово, а ты и запрыгала, как послушный щенок! Ты недостойна таких хороших, милых детей… Так-то ты их учишь жить в мире белых!»

Лори вертелась с боку на бок возле спящего мужа. Если бы уснуть! Может быть, утром, когда она проснется, все это окажется сном. Тяжелый храп Джо сливался с стрекотанием сверчка, с тиканием часов, хлюпанием капель, подчеркивая суровую, жестокую действительность. В ушах звучали слова полисмена в штатском: «Упрямый черномазый бесенок! Кожа-то словно дубленая!» Ее рука, как каменная глыба… лицо Робби… кровь повсюду… Мыслимо ли было так унизиться, покрыть себя таким позором перед белыми и перед собственным ребенком? Позволить им так надругаться над своим материнским достоинством? Господи! Господи! Видеть, как бьется в нервном припадке ее Робби, как молит о пощаде, забыв свою гордость! Робби… Робби… Робби… Не удивительно, что она не сумела ничего толком объяснить детям! «Господи Иисусе Христе, клянусь никогда больше этого не делать! Убей меня бог, если я нарушу клятву! Ведь есть же, наверно, другие способы бороться с этим злом! Пусть уж лучше они сами засекут моих детей до смерти, чем я подниму на них еще хоть раз руку! Никогда, никогда… Господи, никогда!»

Джо Янгблада разбудил тихий плач его беспокойной жены. Он сонно повернулся к ней и крепко обнял сильными руками.

– Почему тебе не спится? Что с тобой, Лори?

– Ничего. Прости, я не хотела будить тебя. Теперь уже все в порядке.

Он лежал, чувствуя рядом ее гибкое тело, упругую грудь, прижавшуюся к его широкой безволосой груди. Он понимал, что далеко не все в порядке, что он предал ее и детей… «Ты накажешь его розгою и спасешь душу его…» В безмолвном отчаянии он искал какие-то слова, которые могли бы успокоить и разуверить ее, простые слова, из которых она поняла бы, что он чувствует. Но он был слишком утомлен, мысли расплывались в сонном мозгу, как клочья тумана на утренней заре. И донимала вечно болевшая спина, – совсем ведь не шутка ворочать день-деньской эти проклятые бочки!

Лори тяжело и взволнованно дышала. Ей казалось, что близость этого мускулистого тела вольет в нее силу и бодрость. Она раскаивалась, что не рассказала ему подробно о происшествии в суде, – ведь если бы он знал это, то, наверное, отнесся бы иначе.

Как хорошо в его сильных объятиях! Хоть бы он сказал ей что-нибудь, хоть одно словечко, самое коротенькое – дал бы ей понять, что он разделяет с ней трудности их жизни. Она хотела принадлежать ему и физически и духовно… Хотела, чтобы слились воедино их любовь, их сила, их воля, чтобы они, понимая друг друга, стали одним неделимым целым. Лори лежала в объятиях Джо, тяжело дыша, точно взбиралась на крутую гору, потом вдруг замерла. От него пахло кофе, табаком, и он храпел, храпел, как свинья.

Джо, Джо! Бедный Джо Янгблад!

Лори гневно высвободилась из его объятий, крепких даже во сне, и встала. Ощупью пробралась в кухню и примостилась на кровати возле дочки.

Дженни Ли всегда спала непробудным сном до утра. Но Робби просыпался от малейшего шума. И сейчас, лежа на полу, он услышал, что мать приглушенно плачет, так горько, как никогда еще не плакала. Робби напряженно вглядывался в темноту, горло его сжала спазма. Ему хотелось подойти к матери, спросить, почему она плачет, но он был слишком подавлен и расстроен сегодняшней сценой в полиции. Он был зол на мать, ненавидел ее, хотя в глубине души любил ее, жалел ее, хотел утешить, и пусть бы она тоже утешила его. Он повернулся на живот и укрылся с головой, но даже под одеялом слышал ее рыдания.